Галина Константинова
Перевёрнутая чаша. Рассказы
– Давай так – ты завтракаешь, и мы отправляемся на экскурсию. Мы в столице Аникуте, я тебе покажу самые красивые места этого города.
Бред какой-то я читаю. Чего не сделаешь в поезде. Вообще я люблю более серьёзные вещи, но иногда мозг просит отдыха. Поэтому после многочасового изучения методологий хочется либо тренировать мышцы, либо гулять, либо играть в боулинг. Есть в этом какой-то азарт – послать шар точно, но не сильно.
Когда начинаешь рассказывать женщинам про свои увлечения, они, как мне кажется, просто не понимают. Дело не в адреналине. А мы, мужчины, не понимаем, как часами можно рассуждать или думать о новом наряде или обсуждать последние сплетни. Параллельные миры. Пересекающиеся иногда. Притяжение противоположностей.
Я всегда хотел в Париж. Наверно, читатель усмехнется – «увидеть Париж и умереть». Хотеть – не значит мочь. А я достиг такого положения в фирме, что мог позволить себе побывать в Париже. Правда, сначала по делам.
Чтобы найти Триумфальную арку, надо идти от площади Конкорд вверх по проспекту, в начало Елисейских полей. Затем выйти на площадь l'Etoile, которая сейчас известна сегодня как площадь Шарля де Голля. И в середине этой площади и находится Триумфальная арка.
Задуманная Наполеном как памятник для прославления своей могущественной армии, мне кажется, она является памятником взлётам и падениям. Любовь и Париж вечны, победы – преходящи, счастье можно запечатлеть, но невозможно удержать. При ближайшем рассмотрении победа есть предвестник поражения.
Я был не просто очарован. Уже много всего написано, как прекрасен Париж, а его достопримечательности знает любой школьник. Париж – это сны наяву. Для меня это просто шаг из кошмара, в котором я жил, в будущее, которое я себе всегда представлял. Дело не в деньгах, которые стали для меня ощутимыми. Дело в качественном прыжке – я увидел Париж не для того, чтобы умереть. А для того, чтобы жить по-другому. Много раз я замечал, что жители чудесных городов, к которым мы стремимся, настолько к ним привыкли, что могут не понимать этого счастья.
Счастье – величина относительная. Кому-то хорошо и в коммунальной квартире, лишь с книгой в руках или в окружение лазерных дисков. Дело в гармонии с собой. Только когда растет внутреннее беспокойство, что ты чего-то в этой жизни упускаешь, начинается поиск пути разрешения. Анализ и последующий синтез, выработка концепции…Или проще – желание, мечта, стремление. Не слишком ли я запутываю? Париж – мечта это не то же самое, что Париж-реальность. Но от этого он не становится хуже.
Я становлюсь сентиментальным, как в юности. Одна моя знакомая говорит, что это кризис «среднего возраста». Возможно. Я стараюсь не оглядываться назад. Стараюсь быть хорошим отцом. Мы с Сашкой теперь по-настоящему друзья. Дома он только ночует. Все остальное время проводит у меня. Он учится хорошо, я ему только помогаю направить свои усилия в необходимое русло. У него появились стимулы, он начинает осознавать, что это нужно ему, а не нам, взрослым. Вообще не понимаю некоторых родителей, которые жалуются на проблемы с воспитанием. У меня их нет. Воспитание – это наглядность. Хотя я не лучший пример для подражания. Пока меня нет, Сашка учит уроки, сидит в Инете, потом мы идём на тренировку, и я отвожу его домой.
У меня мало времени, поэтому по-серьезному устраивать свою личную жизнь мне не хочется. Бывают случайные женщины. У меня есть возможность сделать красивый жест и подарить женщине праздник. Они красивые, обаятельные, хорошо одеты и прекрасно понимают, что сколько стоит. Никто не закатывает истерик и не предъявляет свои права. Меня подобное положение вещей устраивает.
Да, мне казалось, что я все знаю о любви. И нелюбви. Об отношениях между женщиной и мужчиной все сказано. Пока сам на себе это не испытаешь. Почему десятки красивейших женщин не трогают мое сердце? Некоторые даже потом мне звонят, и я им отказываю. Думаю, они искренне хотят со мной встретиться. А я как Томаш из «Невыносимой легкости бытия», встречаюсь с женщиной, соблюдая собой же установленные правила.
Компания, в которой я работал, состоит из многочисленных филиалов. В одном из них секретарем работает Анна. Я вспомнил тут эпизод из Мёрдок, там тоже была Анна, гулявшая по саду Тюильри ночью. А вспомнил потому, что и моя Анна так же легко и неожиданно завладела моим сердцем. Но не красотой, а каким-то внутренним стержнем своей души. Упрямством, сочетающимся с непоследовательностью. Спонтанной логикой. Она меня старше, её жизнь до меня была не самая легкая. Воспитывающая одна дочь, она мне показалась очень усталой. Но эта усталость, прикрытая отрепетированной улыбкой на довольно обычном лице… Ну что же такого особенного я нашел в ней? Она не хотела со мной встречаться сначала, думала, что я её хочу купить. Уж не знаю, что за мужчины ей попадались. Хотя… Я ведь и сам себя так веду иногда.
Анна не длинноногая блондинка, но элегантная статуэтка с роскошной грудью и пышными каштановыми волосами. Это не было умопомрачением, как с Анжелой. Просто – как будто знал всю жизнь. У нее был так называемый «друг», видимо, она надеялась с ним что-то построить…
Я устроил маленький ужин при свечах, стараясь ничем её не обидеть. Она была как маленькая запуганная лань, взвешивая каждое слово и движение…
Мы стали встречаться почти каждый день, она даже познакомилась с Сашкой, кажется, они понравились друг другу. Я даже привык, что она обо мне заботится. Хозяйством я обычно не успеваю заниматься, так как дома бываю налетами. Мне даже нравилось думать, что кто-то меня ждет дома. Не в этом ли смысл семейной жизни – в уверенности, что дома тебя ждут? Причем любого – усталого или бодрого, злого или в хорошем настроении, с деньгами или без… Наверно, опять идеализирую. Или просто расслабился под блюзы. Я не люблю быть привязанным к определенному месту. Это ограничение свободы. Я чувствую себя комфортно везде, зачем же иметь квартиру, чтобы потом, как пчелке, возвращаться, обустраивать, все время быть озабоченным какими-то житейскими делами. Дома – это понятие не места, а ощущения.
После полугода встреч у нас произошел разговор, который я бы назвал попыткой что-то определить словами. Некоторым людям хочется все обозначить словами, но, когда произнесено слово, оно начинает терять смысл.
– Анна, мы с тобой не в таком возрасте, когда можно позволить себе делать резкие зигзаги. У нас с тобой дети, которые могут нас либо не понять, либо не принять. Но я хочу, чтобы ты знала – мне с тобой так спокойно, что хочется просто лежать у твоих ног и ни о чем не думать… Мне с тобой хорошо, легко, уютно… Я хочу показать тебе Париж, хочу показать тебе весь мир с его яркими красками, невозможными оттенками, хочу, чтобы ты поняла меня, ощутила этот мир, как ощущаю его я.
– А я хочу на море, я там давно не была.
– Можно всё устроить, думаю, это не станет камнем преткновения в наших отношениях.
Когда разговариваешь с женщиной, нужно всегда делать скидку на её эмоции. Анна была из тех женщин, с которыми сложнее вдвойне. Она часто меняла свои решения. И мои логические доводы уходили в «чёрную дыру». И все-таки я её любил.
Куда уходит любовь? Трансформируется во что-то другое или действительно уходит… Да, мы были с ней в Париже. Обедали в маленьких ресторанах, взбирались на Монмартр полюбоваться на базилику Сакре-Кёр, гуляли вдоль Сены с мостами, с которых хочется броситься… Пили вино, гуляли по ночному городу, позволяли себе большие и маленькие безумства.
…Если я помню отчётливо кошмар расставания с Анжелой, то с Анной все кончилось настолько спокойно, что я даже не мог себе представить. Она позвонила мне, когда я был в Москве в командировке.
– Лева, это очень серьезно, что я тебе сейчас скажу.
– Аннушка, что-то случилось?
– Собственно ничего особенного. Я выхожу замуж.
Я молчал.
– Я устала ждать, Лева. Ведь я обыкновенная баба, которой нужно обыкновенное женское счастье. Я тебя люблю, это правда, но я не могу жить так, как хочешь ты. Мне нужно, чтобы ты не просто со мной встречался – чтобы ты был рядом…Я не знаю, как тебе это объяснить, мне кажется, что все мои слова просто откатываются обратно, Лева, это все очень печально, но мне легче это сказать по телефону, и не ищи со мной встреч…
Что я мог сказать? Я итак слишком часто иду на поводу у своего романтизма. Анна была мне хорошей женой, уверен, но очарование стало бы пропадать. Я, наверно, ненормальный – хочу сохранить миг счастья в неизменном виде. Это, опять же, противоречит самой жизни. Любовь, переходящая из одного качества в другое – какое насилие над идеализмом! Почему-то стало опять безразлично, как будет дальше. Конечно, это все очень закономерно, убеждал я себя. Ведь я не хотел ничего менять в своей жизни, просто Анна должна была принять меня и мою жизнь такими, как есть. И мне удалось без сожаленья сделать свою любовь с Анной эпизодом моей жизненной книги. Сожаление о чем-либо – самая бесполезная вещь в мире.
Я включаю Ванессу Мэй, так много жизненной силы в её игре. Экспрессия, полнота ощущений, буйство реальности… Скрипка напоминает мне, что любовь, щемящая грусть, обновление – лишь последовательные звенья в цепочке, по которой трудно карабкаться, но если не хочешь свалиться в пропасть и стать неудачником в этой жизни – держись руками, зубами, чем угодно, держись и продвигайся по этой цепочке. Жизнь – это движение.
Ванжерина шла по Аникуте под руку с Прану, и ей казалось, что она здесь уже была. Навстречу попадались обыкновенные люди с человеческими лицами, правда, немного странно одетые. Было много вещей из кожи, замысловатого фасона. Такие можно увидеть на демонстрациях высокой моды, фантазии кутюрье об идеальных женщинах и мужчинах. Лица были приветливые, некоторые здоровались с Прану. Солнце на небе было серебристого цвета, а воздух отсвечивал фиолетовыми оттенками. Был день, но казалось, что были сумерки. Бесшумно проезжали машины округлых форм, только приглядевшись, можно было заметить, что у них нет колес, они скользили по слою воздуха, как по водной глади. Дома были невысокие, только вдали виднелась башня с переплетенными серебряными кольцами. Какое-то спокойствие царило на улицах. Как будто никто никуда не спешил.
– Интересно, а здесь существуют компьютеры?
– Конечно, только они не так выглядят. Компьютеры у них просто существа, которые помогают решать людям разные задачи. Их называют здесь ватервилами. Но они могут быть капризными. Их не покупают, их дарят, но ватервил может заупрямиться.
– Как в «Тайне третьей планеты». А компьютеры и у нас имеют привычку упрямиться. А как они выглядят?
– Вот, смотри, идёт ватервил с хозяином.
По улице шел толстячок, а рядом, едва поспевая, что-то вроде угловатой собаки. Все части тела как у собаки, но все линии с острыми углами.
– Ватервил – друг человека.
– С собачьим характером, понимаю.
– Если все желания исполняются, чего же им тогда еще желать?
– Понимаешь, тут проблема не в исполнении желаний, а в их сдерживании. Это и есть самая главная проблема у жителей. У них тут сложно с любовью – это единственное, что они не смогли подчинить.
– Так все-таки не все желания исполняются!
– В любой самой замечательной сказке есть предел желаниям. То, чего не поможет сделать ни волшебная палочка, ни волшебное кольцо. Либо количество желаний ограничено.
– Тогда это не самая замечательная страна. В ней недостижима человеческая мечта о гармонии мужчины и женщины.
Теперь улыбки на лицах прохожих стали казаться ей вымученными, ватервилы выглядели человечнее людей, солнце холодным.
– Давай вернемся обратно. Мне здесь не нравится.
– Ванжерина, здесь ты сможешь достигнуть покоя. Прекрасное место для обретения себя вне времени и пространства.
– Нет, я не хочу.
– Ты хочешь, просто еще не знаешь.
Теперь взгляд Прану подавлял её волю. Он взял её за руку и надел серебряное кольцо.
– Теперь ты никогда не сможешь отсюда убежать. Ты будешь подчиняться мне. Я тебе соврал, что не все желания исполняются. Есть способы, чтобы подчинить себе любовь другого человека. Ты полюбишь меня и всегда будешь слушать только меня.
Ванжерина последовала за ним. Они зашли в незнакомый дом, в большую залу ослепительно-белого цвета. Мебели не было, был только ковер, когда она вступила на него, он стал колыхаться, как-будто тысячи щупальцев охватили её ноги, она почувствовала, что погружается в эту облачно-белую массу, но ей не хочется бороться, ей даже приятно, она слышит десятки голосов, сливающихся в единый шёпот, она уже закрыла глаза и не видит Прану. Ей кажется, что она качается на волнах, так спокойно и безопасно.
– Ванжерина, что ты чувствуешь?
– Тебе обязательно знать об этом?
Что-то чмокнуло у нее над ухом и десятки шепчущихся голосов засмеялись.
– Ты останешься здесь, со мной?
– Я еще не знаю. Прану, я хочу сказать тебе, что, кажется, люблю тебя, хотя совсем не понимаю.
– Тебе не нужно понимать меня. Для того, чтобы понять, нужно слишком много времени. Может жизни не хватить.
Он скользяще провел рукой по её лицу. Посмотрел в глаза. Теперь его взгляд не подавлял, а обволакивал её всю. Тысячи щупальцев неожиданно отпустили. Ковер из клубящейся массы превратился бирюзовую воду. Прану набрал в руку воды и мягко растер по её груди. Вода превратилась вьющиеся растения, которые моментально обвились вокруг её тела. Он поцеловал её волосы. Растения обрели крылья и подняли её…
– Тебе понравилось быть в моей власти?
– Да.
– Ты больше не будешь задавать глупых вопросов и пытаться вырваться?
– Нет.
…Как легко у них там всё! Не успел захотеть – вот они, твои желания, на блюдечке с голубой каемочкой. Интересно, те, кто пишет фэнтэзи, наверно, не видят сюжетов в реальной жизни? Или наша жизнь так скучна… Что не просится на бумагу. Легко общаться в книге, легко общаться в Инете. Надоело – выкинул книгу, занес адресата в список игнорирования. Люди как скомканные листы бумаги в мусорной корзине. Получилось – слано, не получилось – не беда.
Я потерял Анну из виду после того телефонного разговора. Каждодневные заботы стали вытеснять её из памяти. Затем я организовал свою фирму, вернее, филиал одной крупной немецкой компании. Анна еще жила в моем сердце, но я не хотел растравлять себя встречей. Из разных источников я узнал, что её друг быстро её покинул, и она опять одна.
Что же всегда удерживает нас сделать первый шаг навстречу? Гордыня? Честно говоря, я обычно не люблю ко всем событиям своей жизни применять десять заповедей и вспоминать о главных грехах. У всех есть моменты, когда он пожелал жену ближнего. Странно, мой лучший друг Валерка пожелал жену своего друга. Но ведь взаимно. Жена ближнего – тоже человек, и она тоже имеет право желать. Ничего, развелась и живет с Валерой. Что аморальнее: жить с нелюбимым и изменять или все-таки пойти на разрыв и соединиться с любимым? Или надо относится к вопросам-дилеммам индифферентно, или фиолетово, как я люблю говорить.
Ванжерина блуждала в тёмных переходах, напомнивших ей подземные галереи парка Монсури. Как она здесь очутилась, она не помнила. Когда-то я в таких же подземных галереях парижанам являлось фантастическое существо, имевшее удивительную подвижность Существо это блуждало в потемках, считалось, что встреча с ним предвещала смерть, или потерю близкого члена семьи. После пребывания в странном доме с живым ковром она не видела Прану. Он исчез. Растворился. Она хотела выйти из этого дома, а очутилась здесь. Только серебряное кольцо напоминало ей о нем. Передвигаясь по лабиринтам, она вспоминала о том мире, который покинула. Там все было далеко не идеально, чтобы чего-то достичь, нужно было идти путем взлётов и падений.
Взлёты окрыляли, падения…
После замечательного города с серебряным солнцем она оказалась в холодном подземелье, в котором постоянно что-то булькало, шипело, ей было страшно. "Прану, ну где же ты, зачем ты бросил меня посреди этого кошмара?". Она шла наугад, хорошо хоть не было полной темноты, то здесь, то там появлялись и гасли разноцветные точки, и можно было разглядеть старые стены. Сколько прошло времени, Ванжерина не знала, ей казалось, что она не дойдет до того места, где есть выход. Вдруг она услышала приближающийся рев. Все её тело напряглось, выступил холодный пот.
Полумрак стал вытесняться серебряным светом. Гулко содрогались стены. Какое-то существо приближалось, но спрятаться было некуда. Бежать? Она оглянулась назад, откуда только что пришла, и увидела стену. Как в компьютерной игре – ловушка захлопнулась.
Монстры, с которыми так легко сражаться в виртуальности…Сейчас они все воплотятся в одно мощное чудовище, которое поглотит её и не заметит… В последнюю минуту перед смертью, говорят, проносится вся жизнь. Ванжерина сжала руки до боли. Что-то острое впилось в ладонь. Она взглянула на руку – кольцо Прану было покрыто шипами. Капельки крови свились в ниточку и устремились вверх. Затем нитка стала превращаться в алую веревку, увеличиваться в размерах, извиваться змеей вокруг её тела. Она отчетливо увидела змеиную пасть и почувствовала боль в глазах. «Прощайте, мои друзья, которые никогда не узнают обо мне всей правды. Прощай, Прану, наверно, я все-таки тебя любила. Без всяких условий и заклинаний». Последний всхлип удушья, последний крик…
Сегодня выходной. Почти наступила зима. Скоро Рождество, мы с Сашкой и друзьями опять поедем на каникулы в Париж, Новый Год, я скучаю по Сашке, вот уже месяц его не видел. Сегодня хочется слушать только классическую музыку. Без слов, мыслей… Вечером – блюзы в «Китайском лётчике». Я уже сдружился с некоторыми завсегдатаями, это довольно престижный элитный клуб. Хорошо, спокойно… Похоже на аутотренинг. Всю эту гармонию нарушает звонок в дверь. Но ведь еще утро… Лениво тащусь, открываю. Стоит Анна. Похудевшая. Я её не видел год, но она стала еще прекраснее. Не знаю, что сказать, начинаю по-глупому помогать ей раздеваться, все еще не говоря ни слова. Она что-то пытается обозначить движением губ, но я закрываю ей рот поцелуем. Я спокоен и равнодушен… Да, пока не узнал, что такое любить. Любовь и Париж вечны…
2001 г.
Лиловый фрак
Маугли моей души
На перроне, прямо напротив двери запыхавшегося вагона, тускло поблёскивала лужа. Проводница с недовольным видом протирала поручни, брезгливо переступая с ноги на ногу. Одинокий воробушек из распуганной стаи храбро пытался склевать несколько семечек, выброшенных чьей-то рукой из открытого окна.
Припекало по-весеннему обманчивое солнце, но раздумывать было некогда, стоянка всего пятнадцать минут, и Лиля торопливо протянула смятый билет с паспортом. Ей предстояло провести в дороге остаток дня, а там… Там её ожидает что-то, пока неясное и туманное, которое манит нас в юности призрачными надеждами, шепча успокоительно сладкую песню.
Она закинула спортивную сумку на площадку и приготовилась прыгнуть сама. Неожиданно сверху ей подали руку, помогая преодолеть последние ступеньки. Она мельком взглянула на незнакомца, буркнула что-то вроде «благодарю» и пошла в свое купе. Купе ей было совсем не по карману, но других билетов не было, а послезавтра ей предстояло предварительное собеседование, и она хотела полистать некоторые книжки, не особенно отвлекаясь на снующих взад-вперед пассажиров.
Купе было едва прикрыто, на нижней полке, одиноко заправленной по всем правилам железнодорожного этикета, лежала книжка Камю. Похоже, вяло подумала она, мне действительно повезло. Попутчик или попутчица будет читать эту экзистенциальную заумь, а я тихо мирно доеду до Петербурга.
Она скинула сумку, покрутив онемевшее плечо. Да, знание – это не только сила, но и тяжесть, особенно когда его приходится носить все время с собой. Опять эта привычка всё анализировать и ехидничать по любому поводу, одёрнула она себя.
Поезд начал подавать признаки жизни, дернулся, дверь купе дернулась вслед за ним, щелкнув задвижкой. За окном медленно набирали скорость удаляющиеся желтые постройки вокзала, и Лиле стало немного грустно оттого, что между жизнью прежней и жизнью новой оставался лишь небольшой промежуток времени в ограниченном поездом пространстве. С той стороны постучали, что было, по меньшей мере, странно. Графское воспитание, да и только.
– Да-да, входите!
Лиля как будто даже и не удивилась, увидев своего недавнего помощника по прыжкам во чрево поезда.
– Добрый день, барышня. Оказывается, мы с вами попутчики.
Незнакомец пригладил рукой сбившуюся прядь длинных волос. Теперь Лиля могла его разглядеть более внимательно. Невысокий ростом, но под лёгким трикотажным джемпером чувствуется игривость мышц и быстрота движений. Волосы густые, тёмные, нос крупный, отливающие рыжим оттенком усы немного топорщатся. Черты лица ни утончённые, ни грубые. Подбородок жестковат, что не сразу заметно при улыбке. Улыбка слегка ироничная, взгляд серо-прозрачных глаз проницателен и серьёзен. Что-то в нем гоголевское, отметила про себя Лиля, неуловимое и бесовское.
– Ну, что, барышня, будем знакомиться? Или вы с незнакомыми не знакомитесь? Роман.
– Роман с продолжением? – хихикнула она, – А меня Лилей зовут.
– Замечательно. Тоже в Северную Пальмиру?
– Да, туда, где, возможно, не очень ждут. Надеюсь, за это время мы не слишком обременим друг друга, мне нужно еще многое успеть.
– Конечно-конечно. А что за дела в столице, если не секрет?
– Предварительное прослушивание в академию театрального искусства.
– О, барышня мечтает об актёрской карьере…
– Возможно.
– Тогда вам крупно повезло.
– Неужели?
– Меня пригласили в камерный театр поставить одну пьесу.
– Да что вы говорите! – Лиля изобразила на лице удивление, сменяющееся восхищением.
– Я понимаю, вы крайне удивлены, такая удача, и все это в первые минуты нашего знакомства…
– Да я просто убита наповал! И что за пьеса?
– Французская, восемнадцатого века. Маленькая компактная пьеса, о добром и вечном.
– О смысле жизни! Я так и подумала, что-нибудь поэтически-эпическое. С удушением главной героини в конце, не так ли?
– Я вижу, вы мне не верите.
– Да нет же, я просто пытаюсь выяснить степень мании величия.
– Или степень интеллекта? Вынужден вас разочаровать. Природа-мать обделила меня… Я умею только копировать и тиражировать эмоции. К тому же у меня нет мании величия – есть мания преследования. Но я вовсе не намерен мешать вам, и согласен помолчать. Тем более что мне тоже есть чем заняться.
Тон его речи становился все более и более жёстким, как будто его незаслуженно обидели. Он уселся к окну и углубился в чтение. Лиля достала отпечатанные и затёртые листки с баснями и монологами, чтобы, наконец, определиться, что читать на прослушивании.
Может, всё-таки зря я его так сразу отбрила, не такой уж он неприятный тип, размышляла она, машинально жуя шоколадный батончик и искоса поглядывая на сидящего напротив Романа. Сколько ему лет, интересно, пыталась она определить его возраст по выступающим морщинам на лбу. Лет тридцать.
Как и бывает в около двадцатилетнем возрасте, тридцатилетние кажутся очень далёкими и старыми. Лиля была хороша собой, и на неё часто обращали внимание мужчины. Чёрные длинные волосы, спадающие на плечи, карие глаза, смотрящие дерзко и прямо. С детства она привыкла быть в центре внимания, занимаясь то в школьной хоровой студии, то в театральном кружке. После восьмилетки она сразу пошла в училище и зажила самостоятельно, вдали от родителей.
Из вагонного коридора донёсся звон стаканов, проводница предлагала чай. Роман напряжённо молчал, изображая полное отсутствие интереса к её особе. Обычно мужчины бывали более настойчивы. Она подождала, что он предложит угостить её чаем, но её желания не оправдались. Не отрывая внимательного взгляда от книги, он помешивал ложечкой в стакане. Мизинец на правой руке слегка отставлен, ногти правильной формы длиннее, чем обычно. Прошёл уже почти час обоюдного молчания, слышался только мерный стук колес и тихое позвякивание ложечки в стакане.
– Роман, извините, если я вас обидела.
– Я понимаю, барышня, вы не со зла. Но я действительно режиссер и действительно еду ставить спектакль. Возможно, и не один.
– Расскажите мне о нём.
– Спектакль еще только в голове, милая барышня. Сюжет несколько отличается от традиционного. Да, я забыл сказать, автор Сен-Жюст, был такой поэт, в некотором роде революционный. Но пьеса совсем о другом. Это размышления о разуме и безумии, мудрости и тупости. Пьеса об Арлекино, надевшего маску Диогена.
– Со слезами и любовью к Коломбине?
– Любовь как тривиальный треугольник не имеет большой ценности. Там нет треугольника. Там есть душевный поединок между Арлекином и Переттой, между мужчиной и женщиной. Игра в любовь, чтобы вызвать ответное чувство, отречение от любви и вновь её признание. Смена масок с минимумом декораций.
– И что же бедная Перетта?
– Мне кажется, что её тоже забавляла игра, но она пыталась в ней разобраться.
– Как все запущено. Игра, игра… Судя по вашей интерпретации, довольно скучная пьеса, для массового зрителя я имею в виду.
– А театр не есть массовое искусство. Тем более камерный.
– Какие же чудеса должны произойти, чтобы вот так вдруг пригласили ставить спектакль?
– Барышня опять сомневается. Бывают чудеса.
– Да нет, мне даже стало интересно. Не с каждым можно вот так запросто поговорить о высоких материях, а вдруг вы прославитесь, а я буду писать мемуары, как мы пили чай в одном купе!
– Что ж. Тогда настало время перейти на «ты» и выпить чаю «на брудершафт». Это не шампанское, конечно, и нет ананасов, но тоже неплохо!
Роман картинно поднял стакан.
– В конце концов, есть некоторая предопределённость в нашей встрече. Скажу по секрету, роль Перетты практически вакантна. А вдруг это и есть вы, то есть – ты!
– Что ж! Давайте «на брудершафт» и за удачную постановку спектакля!
– Как трогательно! Ах! И зарыдали оба! Пушкин, между прочим… Что-то там рифмующееся с «гроба», – вдруг трагическим голосом закончил он.
– Забавно, забавно.
– Забавней и забавней. Лилечка… Кстати, имя у тебя очень древнее. Если верить евреям, то именно Лилит была первым человеком, а вовсе не Адам. Пожалуй, она была большей искусительницей, чем змей. Тебе не говорили об этом? – взгляд его изменился.
Глаза стали не серыми, а жёлто-зелёными. Дерзкий, пристальный, изучающий, откровенно-сексуальный взгляд…
– Барышня смутилась… Солдат ребенка не обидит! Простите великодушно старого паяца. Это во мне заговорила пра-пра-пра какая-то бабушка, шалунья и флиртоманка. Так на чем мы остановились… Предлагаю тебе попробоваться на эту роль!
– Так сразу?
– Сразу… Я понял сразу!
Уж слишком запальчиво он произносил это, и Лиля не могла отвязаться от ощущения, что участвует в каком-то моноспектакле – только в качестве зрителя. Причем по сценарию у нее роль статистки, но любые её реплики абсолютно не влияют на основную линию сюжета.
– Или ты не хочешь?! – вскрикнул Роман низким и устрашающим голосом.
Лучший выход – подыграть ему, подумалось ей, галопом в голове понеслись девические страшилки о маньяках и убийцах.
– Я… просто мечтаю попробовать! Ведь до сих пор у меня были только детские роли… Мальвина, дрессирующая Артемона…
– Вот! Вот! Я знал! Мальвина-Коломбина-Перетта! Жеманная девочка – девушка – женщина, пытающаяся властвовать и попадающаяся на крюкок собственного изворотливого ума.
– Позволь не согласиться, ум у Мальвины не так изворотлив, она просто очень капризная девочка, из каприза сделавшая себе мантию непревзойденности и величия! (Господи, что я несу, совершеннейший бред, глаза у него безумные, он даже не улыбается, это точно маньяк).
Лиля опасливо поглядывала на дверь, пытаясь оценить шансы на спасение.
– Ну вот! Совсем напугал барышню. Сейчас, наверное, мысли проносятся в голове, как пули у виска, что я маньяк и убийца?
Лиля молчала.
– Молчишь?! Нехорошее думаешь?! Ну-ну. Ладно, я пойду покурю, да не трусь ты так, расслабься. Никакой я не маньяк. Я просто мудр от безумия и безумен от мудрости. Цитата.
Роман накинул ветровку и вышел. Поезд приходит очень рано, и нужно успеть выспаться. Если они продолжат в том же духе, то завтра она будет словно вареная курица, а нужно, не засыпая, подождать, когда заработает метро и ринуться в сторону Гражданки.
Там полу-глухая тетка, седьмая вода на киселе, дальняя родственница, должна приютить её на некоторое время. Прослушивание предварительное, еще неизвестно, кто на нем будет сидеть… Мысли о предстоящей беготне вихрем проносились в Лилиной голове. Терять Романа в Питере не хотелось, если он говорит правду, пусть и не получит она эту роль (что было бы слишком фантастичным), хоть какая-то зацепка будет. Люди из провинции отличаются крепким умом и сообразительностью, а также цепкостью и прилипчивостью, почему-то подумалось ей. В принципе, Роман ей понравился, было в его пока тёмной фигуре что-то властное, что в её понимании ассоциировалось с внутренней силой.
За окном проносились бесконечно унылые ельники, Роман не появлялся. Лиля уже забралась под одеяло и бесцельно изучала сухую геометрию пространства купе. Она не заметила, как медленно погрузилась в сон.
… Кто-то ласково тормошил её за плечо.
– Просыпайтесь, барышня, вас ждут великие дела.
Лицо Романа было очень близко, в полумраке наступающего утра глаза поблескивали. Лиля села, встряхнулась, плохо соображая, где находится.
– Вот тебе мои координаты в Питере. Это на Лиговке, старые дома-колодцы. Сначала позвони, договоримся. А сейчас умываться, собираться, иначе так и выйдешь в столице, не отмывшись от провинциальной грязи. У тебя вид невыспавшегося воробышка.
В голосе его прозвучали оттенки нежности. За ночь в купе так никто и не подсел, потому она и спала как убитая. В свете наступающего утра на лбу Романа обозначились глубокие морщины.
– Вот и пора нам расставаться… Простите шута. Он зол не от мудрости, весел не от печали. Его не прельщает лунный трон, он не хочет невозможного, как цезарь, он просто устал от жизни, и все его антрепризы лишь жалкая попытка высечь искру смеха или добиться дрожания слезы на усталой щеке. Я молод телом, но, увы, очень стар душой. Все так не мило!
На его лице отразилась гримаса неизбывного страдания.
– Что с тобой? – Лиля подошла к нему ближе и присела на край полки. – Ты так печален.
– Я не могу выразить словами свои страдания! Мне так одиноко в своей творческой камере! Смерть идёт за мной по пятам, приходит ко мне каждую ночь и смеётся в лицо! Её смех так безнадежен и бездонен, и кажется, что её белые костлявые пальцы вот-вот сожмут моё горло! Теперь я понимаю муки Цезонии, которая не могла сопротивляться, ибо любила, или муки Дездемоны, ибо любила, я ведь тоже её люблю – мою прекрасную Смерть!
