Галина Романова
Черт из тихого омута
Глава 6
– Оленька, можно узнать, что с тобой стряслось?
Супруг смотрел на нее с болью и состраданием, и от этого ей было гораздо хуже. Еще хуже, чем в тот момент, когда она…
Нет, об этом нельзя даже думать, не то что говорить вслух! Иначе она непременно взорвется и завизжит. Или, чего доброго, выбросится из окна. Нет, на это ее вряд ли хватит. Она слишком любит себя, слишком любит жизнь, чтобы позволить всяким форс-мажорным обстоятельствам превратить свое совершенное тело в бесформенную груду мяса и костей. Нет, такое не о ней и не для нее. Все, что она могла себе позволить, так это устроить разнос своему семейству в этот воскресный день.
Последний день октября… Чем же он был ознаменован? Не воскресным обедом – нет. И не милой безделицей, которую она всегда преподносила своей дочке в конце месяца, потому что та становилась еще на один месяц взрослее. Ничего этого не было. Были только боль и пустота, в которых ее скукожившаяся израненная любовь плавала, словно в ртути. Все стало вдруг серо-стального цвета и приобрело омерзительный металлический привкус. Все, все. Вся ее жизнь и все ее несбывшиеся надежды…
– Оленька, ответь мне! – Супруг зашел в их спальню, плотно закрыл дверь, щелкнув шпингалетом, и опустился перед ней на колени. – Что с тобой, родная? Ты второй день сама не своя. У тебя неприятности на службе?
Ольга смотрела на его склоненную к ее ногам голову и силилась вспомнить, почему же она именно его выбрала в мужья. Он был обычным. Не выдающимся, не хватающим звезд с неба, даже красавцем он не был. Все, чем он мог похвастаться, так это надежностью. Вот чего ей, наверное, не хватало в тот момент. Этим он ее и взял. Надежностью и незыблемостью. Ее супруг был словно утес, на котором она попыталась воздвигнуть свой собственный замок. Воздвигнуть-то она его воздвигла, но на этом все и закончилось. Ни любви, ни тепла не поселилось в том замке. Холод и пустота… Пустота и нелюбовь…
– Господи, как же мне больно, Саша! – прошептала Ольга чуть слышно, но он услышал и мгновенно насторожился. – Моей боли слишком много мне одной…
Слезы медленно скатились по ее щекам, тяжелыми каплями упали на его волосы и исчезли.
– Поделись со мной, родная… Тебе будет легче, вот увидишь! – он снова поднял к ней бледное лицо с переполненными состраданием глазами. – Мы же семья с тобой, ты помнишь? Я помогу тебе, вот увидишь!
Господи! Чем он мог помочь ей? Чем?! Его надежность и незыблемость здесь не помогут. Интеллигентность и обостренное чувство такта тоже бессильны. Чем тогда еще мог ей помочь любитель вишневого варенья без косточек…
– Оленька…
Супруг поднялся с колен и заходил по их спальне. От окна к стене, от стены к окну и обратно. Ольга сидела в уголке в старом мягком кресле, которое они с Сашей купили на рынке, когда еще только-только обзаводились мебелью. Куталась в байковую ночную рубашку, которую не снимала уже второй день и которую еще в пятницу утром так остро ненавидела, и наблюдала за метаниями супруга.
Он вдруг остановился и очень пронзительно посмотрел на нее. Так, словно пытался прочесть что-то, что сокрыто было от его глаз до сего времени.
– Я все знаю! – сказал он вдруг срывающимся на трагический шепот голосом.
– Что ты знаешь? – Ей стало интересно.
– Я все давно знаю!.. Про тебя и про него!.. – Он почти упал на краешек кровати, уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях. – Я это почувствовал сразу. Я не мог этого не почувствовать, ведь я так люблю тебя!
– Я не понимаю… – осторожно начала Ольга.
– Да все ты понимаешь, милая, все! Хватит меня дурачить, в конце концов! Пощади меня хотя бы в этом! – Саша отнял ладони от лица и глухо проговорил: – Но я не отпущу тебя к нему, так и знай! Я буду бороться за тебя! Я хороший конструктор, Олька… Мне предлагают работу за границей. Предложили выехать всей семьей. Мы уедем, и ты все забудешь. Слышишь меня? Не молчи, Олька! Только не молчи. Я все выдержу, поверь. Только не твое отсутствие. Я не отдам ему тебя!..
– Успокойся, Саша! – Ей вдруг сделалось так жаль его, что она заставила себя слезть с кресла и, подойдя к кровати, обхватила его голову руками. – Успокойся, Саша… Тебе не с кем меня больше делить… Потому что… Потому что тот человек мертв…
– Как мертв?! – Саша поймал ее руки и сильно сжал ее ледяные ладони в своих. – Что ты говоришь? Он что, болел?
– Нет, наверное… Не знаю… – Ольга позволила ему усадить себя рядом с собой, не воспротивилась, когда он обнял ее и силой прижал к своему надежному и крепкому плечу. – Может, и болен он был… Скорее всего, на голову… Его убили, Сашка!
– Убили?! – эхом повторил он, и она почувствовала, как сильно напряглась его нога, о которую она опиралась левой рукой. – Как – убили?!
– Окончательно и бесповоротно… Я не хочу больше говорить об этом… Ты… – Ольга подняла на мужа заплаканное лицо и с надеждой посмотрела на него: – Ты ведь поможешь мне, Сашка? Ты ведь не оставишь меня? Один на один с моим горем?
Это было бессердечно по отношению к нему, она это знала. Это усугубляло его боль, которую она и без того ему причинила. Но от его ответа сейчас зависела вся ее дальнейшая жизнь. Если… Если и он оттолкнет ее, то ее жизни больше нет…
– Оленька, – Саша осторожно поцеловал ее в лоб. – Я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя… И в радости, и в горе… Помнишь нашу клятву?
– Помню…
Ничего она не помнила. Многое из того, что обещала ему и не исполнила. Но это не было важным сейчас. Важно было то, что он ее муж и он защитит ее. Защитит и никогда, никогда не предаст, не то что…
– Сашка, – позвала она его тихо, почувствовав вдруг сильную необходимость произнести его имя и услышать в ответ свое.
– Да, Оленька, – тут же откликнулся он, продолжая целовать ее в лоб и висок.
– Пойдем пить чай. Ребята что-то притихли. Они вообще-то дома?
– Все дома, милая, – он рассмеялся с облегчением. – Все дома и ждут, пока их мамочка переоденется к чаю.
– Как это?
– У нас все давно готово. Все ждут тебя, родная. Давай быстренько приводи себя в порядок и к столу.
Саша деликатно вышел из спальни. А Ольга встала и подошла к фамильному трюмо красного дерева, доставшемуся Саше от его бабки.
Господи! Как можно так загонять себя в угол?! Волосы растрепаны. Глаза опухли от слез. Вокруг рта – непозволительно глубокие складки. Так же нельзя, в самом деле! Она еще достаточно молода, красива, у нее прекрасная семья. И ей совершенно плевать на то, как закончил свою жизнь этот человек.
Как она могла так вляпаться?! Зачем ей было это нужно? Ведь все в нем было порочным и запретным. И красота, которой наградил его всевышний. И удовольствие, которым он так пленил ее. И сама смерть, которую он принял на взлете, тоже была запретной…
Но думать теперь об этом ей совсем необязательно. Ведь его больше нет, все, что у нее теперь осталось, – это ее семья. Надо постараться сохранить хотя бы это…
Глава 7
Частые капли бойко отстукивали по старой оцинковке подоконника.
Дождь…
Татьяна Ребрикова высунула нос из-под одеяла, зябко поежилась и снова нырнула в спасительное тепло постели. Воскресный день все-таки, имеет она право поспать чуть подольше или нет? А дождь пусть себе идет. Она вчера вместе с мужем предусмотрительно вывесила белье на чердаке. Раскрыла оба слуховых окна так, чтобы был сквозняк. Ничего, при таком ветре все должно быстро просохнуть. И ее ребята завтра поедут в школу в свежевыстиранных и отутюженных брючках. Ее рабочий халат тоже наверняка просохнет, и эта неженка – Сонька Перова – не будет морщить свой аккуратный носик в ее сторону. Ах да, Соньки завтра и быть не должно! Это очень кстати. Хорошо, что додумалась отправить ее в командировку. И знать не знала, что все так кстати придется…
За тонкой перегородкой послышались шорох и следом – сдавленный смешок. Так, сорванцы проснулись. Сейчас начнут просить есть. Ничего, на сей раз она окажется подготовленной. Ей есть чем удивить их этим пасмурным воскресным утром. И пирог успела испечь, когда их лохматые головы уже давно покоились на подушках. Картошка начищена. Котлеты осталось только обжарить. А помидоры с огурцами нарезать на салат – дело трех минут.
Хорошо, что вчера все успела. Сегодня можно будет побаловать себя ничегонеделаньем. Понежиться с книгой, а то и просто так посидеть у раскрытой настежь печки и послушать треск поленьев, она это любила. Сегодня Татьяна могла себе это позволить. Вчера – нет. Вчера ей нужно было непременно что-то делать. Нужно было хоть чем-то занять себя, чтобы не позволить чувствам вырваться наружу. Она очень опасалась, что ее семья что-то заподозрит. Начнет приставать, расспрашивать. Врать им она не могла. Как не могла и сказать им правды. Это бы сломило их, разрушило бы их привычный уклад жизни, который она так долго и тщательно оберегала. Сегодня ей уже чуть легче…
– Тань, – сонным шепотом пробормотал муж и привлек ее к себе теснее. – Ребята спят?
– Не-а, – ответила Татьяна и догадливо улыбнулась. – Ты опоздал…
Последовал разочарованный тяжелый вздох и следом вновь – ровное сонное сопение супруга.
Татьяна выбралась из его объятий, натянула теплый спортивный костюм, из которого не вылезала дома, и, потягиваясь, прошлась по их крохотной спаленке. Три шага от окна до хлипкой двери. Два – от кровати до шкафа. Не велик простор, но Татьяна была и этому рада. На двери защелка, и никто не мог войти в тот момент, когда она переодевается, например. Или не мог застать их, когда муж воровато и жадно целовал ее…
Нет, она любила свой крохотный домик, который многим напоминал избушку на курьих ножках. Татьяна так не думала. Стены есть. Крыша над головой добротная. Печка огромная. Если ее натопить посильнее, то тепла хватало почти на всю ночь. И опять же – не это тепло ее всегда заботило. А то, которое источали любящие сердца ее домашних. Они не могли друг без друга. И им было так хорошо вместе, все равно где, но только вместе.
Неожиданно она остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Сердце надсадно заныло и затрепыхалось пойманной птицей. Ноги мгновенно сделались ватными, а ладони начало покалывать, что случалось всегда, когда на нее накатывал страх.
Почему она не подумала об этом? Господи! Вдруг ее кто-то видел, когда она выходила из его квартиры?! Нет… Кажется, никого не было. Или был?..
Татьяна подошла к окну, отодвинула штору и уставилась на перекопанную клумбу. Огромные комья чернозема масляно поблескивали, казалось, они плавятся под проливным дождем. Старая ива уныло свесила голые ветви почти до самой земли. Дверь сарая распахнуло ветром, и она теперь неприкаянно покачивалась, скрипя ржавыми петлями.
«Надо было закрыть вчера на дощечку…» – вяло подумала Татьяна, неспешно переводя взгляд с одного предмета на другой. Скамеечку для ног ребята забыли в дом затащить, тоже вымокла теперь…
Что-то будет с ними, если ее не будет в их жизни?! Они же пропадут! Пропадут на второй же день. Муж – ласковый, сердечный – просто большой ребенок. Сыновья – точная его копия. Все держится на ней, как на трех слонах… Нет, она не позволит никакой беде ворваться в этот дом! Она сама защитит эти хлипкие стены от вторжения извне любого горя.
Она непременно что-нибудь придумает. Не зря ее считают хорошим программистом. Свою жизнь она тоже сумеет настроить под программу. Все пойдет по тем виткам, которые она задаст. Ничто не должно начать сбоить. Пока ей это удавалось. Медленно, не такими темпами, как ей бы того хотелось. Но все пока удавалось. От клейма неудачницы и замарашки она избавится. Каких бы сил ей это ни стоило, Татьяна не уступит никому прав на свое собственное счастье. Она его по праву заслужила…
Глава 8
Субботнее утро началось, как всегда, с неповторимого аромата пекущегося пирога и жужжания миксера. Мама взбивала омлет. Она всегда его взбивала миксером, не доверяя никаким другим подручным средствам вроде вилки и их пружинного венчика. И омлет у нее получался необыкновенно пышным, ноздреватым, с аппетитной румяной корочкой. Потом на завтрак должен быть подан еще какой-нибудь легкий салат. Неизменный свежеотжатый сок. Кофе, чай, какао, причем все сразу, потому что каждый член их семьи предпочитал что-то свое. И, конечно же, мамин пирог с ароматной антоновкой и пышной шапкой взбитого белка сверху.
– М-м-м, – промурлыкала блаженно Сонечка и сладко потянулась в своей кровати с накрахмаленным французским постельным комплектом. – Как славно, что сегодня суббота…
Прошедшая неделя была для нее сущим наказанием. Все словно сговорились извести ее именно в канун ее двадцатипятилетия.
Татьяна Ребрикова явилась во вторник на работу туча-тучей и не расцветала уже потом всю оставшуюся неделю. Соню загоняла по пустяковым заданиям, выполнять которые ей было совсем необязательно. Всякий раз, когда Соню требовало к себе начальство, Ребрикова и вовсе странно себя вела. Принималась кричать на нее при посторонних, чего не случалось прежде никогда, и вменяла ей в вину какие-то проступки, о которых Соня и представления не имела.
– Не обращай внимания, у бабы климакс начинается, – хмуро заметил Сонин помощник Виктор Михайлович, выполнявший самую грязную и неблагодарную работу по заправке картриджей. – Или начальство ею недовольно, вот она воду и сливает на нас…
Как бы там ни было, но такое поведение казалось Перовой возмутительным, а претензии – необоснованными.
Ольга Ветрова тоже не добавила позитива, всякий раз при встрече презрительно кривясь в ее сторону и шипя что-то неразборчивое Соне в спину. А в пятницу и вовсе сдурела. Ни с того ни с сего набросилась на бедную Соню едва ли не с кулаками.
– Все из-за тебя, дрянь! – остервенело звенящим голосом выплюнула Ветрова в адрес Сони, когда они вновь столкнулись у умывальника с чайниками и чашками. – Ненавижу тебя!
– По-моему, у вас не все в порядке с психикой, – сделала робкое предположение Перова, пытаясь обойти Ветрову стороной и стараясь как можно скорее выйти из туалета.
– Надеешься обрести с ним счастье, дура?! – Голос Ветровой едва не срывался на визг. – Не надейся! Никому еще это не удавалось, никому! А у тебя уже сердечко в предвкушении заныло, так?! Ничего не выйдет, поверь мне!
Соня и не хотела бы ее слушать, но ничего не смогла поделать с собственным любопытством, которое мгновенно заставило ее приостановиться и выслушать Ветрову до конца.
– Ты не сможешь изменить его! – понизила голос почти до шепота Ольга и, кажется, даже всхлипнула. – Он такой, какой есть, и он не для тебя!
– Но ведь и не для вас, – осторожно заметила Соня, уязвленная последними словами Ветровой. – И с чего это вы так волнуетесь? Если мне не изменяет память, у вас ведь имеется в наличии супруг и парочка детишек… С чего бы вам тогда так переживать из-за чужих женихов?..
Она только потом сообразила, что ляпнула. Ни разу ведь с самого понедельника не подумала о Геннадии как о возможном претенденте на собственную руку и сердце, а тут возьми и скажи такое! Видимо, желание позлить Ветрову оказалось сильнее голоса разума, вот и брякнула невесть что.
Ольга отпрянула от нее, мертвецки побледнев. Потом резко отвернулась и какое-то время наблюдала за тем, как бурным потоком сбегает вода в сток раковины.
– Жених, значит… – обронила она потом глухо. – Ну, что ж… Прими мои поздравления…
– Спасибо, – Соня неизвестно от чего повеселела и даже пожалела бедную Ольгу, гнев которой ей был абсолютно непонятен.
Она вышла из туалета, нарочито медленно закрывая дверь. Все ждала, что Ольга еще что-нибудь добавит, как это она любила – в спину. Но Ольга промолчала. И не догнала Соню. Зато под самый конец рабочего дня, когда Соня мыслями уже перенеслась в свой самый любимый день – первое ноября, Ольга ей позвонила по внутреннему телефону.
– Слушаешь меня, Сонечка? – ласково поинтересовалась она.
– Слушаю, – Перова нетерпеливо бросила взгляд на часы: пошел уже седьмой час, и ей давно было пора сворачиваться и топать домой.
– Так вот слушай меня и запоминай… – последовала трагическая пауза, нарушаемая треском несовершенной связи. – Как бы тебе ни хотелось, дорогая, заполучить его, у тебя ничего не выйдет. Он всегда будет принадлежать…
– Вам? – перебила ее Соня, устав и от Ольги, и от ее назойливой предупредительности.
– Нет, дорогая, он всегда будет принадлежать только себе и своему прошлому. И тебе его никогда не заполучить…
И все. И бросила трубку. И разозлила Соню, расстроила. С чего бы, спрашивается, Соне было так расстраиваться, если Гена до последнего момента ее вовсе не интересовал? А теперь?..
А теперь она затруднилась бы ответить на этот вопрос однозначно. Выходило так, что все выпады и нервозность Ветровой возымели прямо противоположный эффект.
Соня им заинтересовалась. Заинтересовалась настолько, что, когда этим же вечером они выходили из офиса, она принялась отыскивать в толпе служащих его высокую фигуру. А не найдя, огорчилась. С чего бы это? Кто знает…
– Сонечка, детка, – певуче позвала мама из коридора и поскреблась в дверь аккуратно наманикюренным ноготком. – Ты проснулась?
– Да, мама, уже встаю.
Соня выбралась из постели, натянула поверх пижамы домашний халат тончайшего шелка, привезенный папой из очередной командировки, и пошла к родителям.
Они уже расселись за обеденным столом на своих обычных местах и пристально смотрели на дочь, которая спросонья казалась им еще более прекрасной, чем обычно. Смотрели они на нее почему-то настороженно. Это ее озадачило. Не хватало ей еще того, чтобы и ее старики начали что-нибудь менять в ее стабильном и счастливом мирке.
– Привет, – весело поздоровалась Соня, старательно делая вид, что не замечает их озабоченности.
– Доброе утро, дорогая, – поочередно ответили ей родители. Отец перегнулся через стол и чмокнул дочь в упругую свежую щеку. – Как спалось?
– Прекрасно, – Соня взяла в руки стакан с соком. – Все в порядке, как всегда… А что?
Они быстро переглянулись. Мама тут же спрятала глаза и принялась накладывать в папину тарелку омлет с общего блюда. Отец повел себя более решительно и после непродолжительной паузы ошарашил дочь известием.
– Как это?!
– А вот так, – отец ласкающим взглядом обежал фигуру дочери. – Ты у нас девочка завидная, любому приличному человеку составишь выгодную партию…
И он начал долго и пространно ей объяснять причину своей озабоченности и всего остального, что этому предшествовало.
– И вы сочли, что эту выгодную партию мне составит этот очкарик?! – От возмущения родительским вероломством у нее мгновенно пропал аппетит. – Как вы могли?! Это же не Средневековье, в конце концов! Они решили, видите ли! Они имели беседу с его родителями! А со мной?! А со мной кто имел беседу?!
– Соня! – Отец повышал на нее голос раза три за ее жизнь, это был четвертый, и она сразу сникла. – Не смей так разговаривать с родителями. Тебе давно пора выходить замуж. Скоро тебе стукнет четверть века, для девушки это непозволительный возраст! Молодость и красота – зыбкая субстанция, которая минует, не успеешь глазом моргнуть! Скольким претендентам ты ответила отказом, скажи?
Ей было стыдно признаваться, что ни скольким. Что никто и никогда не делал ей предложения выйти замуж. Родители могли строить догадки и предположения, но ей до сего времени такого вопроса ни разу не задали. Теперь же они ее об этом спросили, и Соня не знала, что отвечать.
– Вот! Ты всем давала от ворот поворот, – расценила мама ее молчание по-своему. – И сколько это может продолжаться? Ты всем отказываешь, а годы идут. А Игорек – очень выгодная партия.
– Очень! – фыркнула Соня, припоминая прыщавую, вечно лоснящуюся физиономию сына их друзей. – Такая выгодная, что можно утопиться!
– Как ты смеешь так разговаривать с нами? Мы никогда не лезли в твою личную жизнь, полагая, что ты взрослая серьезная девушка и сама разберешься, что к чему. Но выходит, что мы ошиблись, – отец уже в пятый раз за ее жизнь повысил на нее голос. – И решать теперь будем мы, а не ты!
– Ну почему? – возмутилась со слезами в голосе Соня, зная, как трогают родителей ее слезы.
– Потому что пришла пора, дорогая, – не принял ее «подачи» отец. – И медлить дальше нельзя. А Игорек…
– Нет! – Соня вскочила из-за стола, толкнув его и расплескав сок из стаканов, что было непозволительной грубостью с ее стороны. – Кто угодно, но только не он! Я не могу его видеть! Я не хочу его видеть! И я вообще не хочу его как мужчину, вот!
Она выбежала из кухни, услышав, как возмущенно охнула при последних ее словах мама, закрылась в своей комнате и, не выдержав накала страстей, расплакалась теперь уже по-настоящему.
Что происходит?! Что вдруг случилось с ее прекрасной и удобной жизнью? Почему все начало рушиться так сразу и вдруг? Она же никому не желала зла и ничего не хотела менять в своей жизни, что же всем от нее вдруг понадобилось?..
Игорек! Да она под страхом смертной казни не пойдет с ним к венцу. Ее передергивало от одного его рукопожатия – оно было влажным и вялым, словно в руку ей вложили дохлую рыбину. Где уж тут думать о совместном счастье, если одно его присутствие рядом с ней сводит ее с ума!
Нет! И еще раз нет! Кто угодно, только не он.
А тогда кто?
Ее родители затеяли с ней этот разговор не из простой блажи, она это знала. Отец был сильно озабочен тем, что они с мамой на сей раз уедут вместе, причем надолго. Забрать с собой дочь пока не представляется возможным. Оставить одну они ее тоже не могут. Посему пришла пора выдать дочь замуж, чтобы жила она без них под защитой и опекой верного супруга. Игорек, по их понятиям, подходил на эту роль как никто другой. Но по ее понятиям так не выходило. А посему…
– А посему, дорогая! – строго молвил ее отец спустя пару часов после ее истерики. – У тебя ровно месяц на то, чтобы представить нам твоего избранника! Еще месяц на то, чтобы оформить ваши отношения. А там… А там мы с мамой уедем.
– Но папа!.. – попыталась возразить ему Соня дрожащим от возмущения и обиды голосом.
Никогда прежде с ней так не разговаривали. Никогда не требовали принимать никаких решений, все решая за нее. Ей было так удобно, и она никогда не роптала. Родители знали, в какой институт ей идти учиться. В какую фирму идти работать. Они бы и замуж согласны выдать ее без ее участия, если бы это было возможным.
А Соня вдруг возьми и взбунтуйся…
Выходные прошли в напряженной, натянутой обстановке. Не было любимых всеми вылазок за город. Семейный воскресный обед прошел в полном молчании. Приготовления к Сониному дню рождению скомкали до самого скромного предела. Объяснения были все теми же. Если дочь не хочет выходить замуж за Игоря, значит, не следует звать его семью в гости. Если не звать их, значит, и других тоже. А значит, и торжеств по этому поводу не будет. Все предельно скромно, по-домашнему.
Все рушилось. Рушилось с небывалой скоростью и отчаянным треском. Так, во всяком случае, казалось бедной Соне Перовой, послушной милой девочке, дожившей без горя и печали до двадцати пяти лет. Никогда, ни в одном кошмарном сне ей не могло привидеться то, что ее родители создадут враждебную оппозицию и будут с таким напором давить на нее.
– Ты что же, думала всю жизнь прожить в одиночестве? До какого возраста ты планировала оставаться одной? – с горечью воскликнул ее отец, когда в канун понедельника Соня попыталась немного разрядить обстановку в доме. – Я понимаю, что так тебе удобно, дорогая, но это же противоестественно! Человек не может оставаться одиночкой. Родители не вечны, а что будет с тобой, когда нас не станет?
– Где гарантия, что мне повезет, как вам с мамой? – пыталась Соня выдавить из себя кислые примирительные улыбки.
– Вот поэтому Игорек…
И снова здорово! И опять нудные разговоры о том, какой он надежный и благовоспитанный, к тому же обеспечен материально и имеет хорошие корни. И все в таком же духе…
Кончилось все тем, что в понедельник, то есть первого ноября, в день своего рождения, Соня ушла из дома, не дождавшись родительских поздравлений. Она бы, конечно, их услышала, уходи она из дома в обычное время. Но это был день ее командировки, выезжали они еще затемно, поэтому она из вредности не стала родителей беспокоить и требовать к себе внимания. Тихо оделась, стараясь не производить лишнего шума. Взяла термос с бутербродами, приготовленный мамой с вечера. И выскользнула из дома, еле слышно хлопнув за собой дверью.
Она вышла из подъезда с аккуратным кожаным рюкзачком за плечами и папкой с бумагами под мышкой. Постояла на ступеньках и, заметив служебную «Волгу», моргнувшую ей дважды фарами, поспешила к машине.
Соня быстро шла, пытаясь побороть неприятную горечь в душе от непривычно начавшегося дня. Ее дня! Дня, который она всегда ждала большую часть года. Потом она внезапно подумала о том, что так, как было раньше, уже, наверное, никогда не будет. Все изменилось. Изменились ее родители, она сама, и изменилось все то, что ее окружало прежде. Белый свет не померк от этого, нет. Краски просто стали резче и грубее, утратив привычную мягкость полутонов. Ощущение было таким, будто ее вышвырнули нагой в белый свет, сорвав с нее посреди ночи теплое пуховое одеяло. И ощущение это, поначалу заставившее ее испуганно встрепенуться и растеряться, начало вдруг будоражить ее воображение.
– Ну и пусть! – сердито обронила Сонечка, бросив обиженный взгляд на окна родительской спальни. – Ну и пусть!..
Она еще не знала, выезжая со двора, что только что подвела жирную черту под своей прежней спокойной и размеренной жизнью и шагнула в бездну новой – полной опасности, лжи и предательства…
