Галина Романова
В любви брода нет
Хвала небесам, Сан Саныч ее не заметил! Или заметил, но постеснялся подойти. На него иногда накатывало стеснение, и он ее старательно обходил стороной. Что им двигало в такие моменты, Верочка затруднялась сказать, но умоляла провидение как можно дольше затянуть этот период, чтобы ей не пришлось снова и снова отбиваться от навязчивого участкового.
Глава 3
Он просто ненавидел себя в такие вот моменты. И себя, и ее, да и весь мир тоже ненавидел, наверное. Эта ненависть черной желчью разливалась по венам, всякий раз отравляя ему жизнь и напоминая о том, какой он никудышный.
И сразу виделся он себе не молодым мужиком тридцати пяти лет всего лишь. Разве это возраст для мужика-то! Не обеспеченным жилплощадью и средствами: все ж таки однокомнатная квартира в центре города – это не пустое место; да и три зарплаты в месяц, в общей сумме что-то около двадцати тысяч, – это тоже повыше минимального прожиточного уровня. А виделся он себе в такие минуты несостоявшимся неудачником. Отвратительным, жалким, пустым неудачником. И намечающаяся плешинка на макушке сразу разрасталась в размерах. И мышцы дряхлели просто на глазах. И лицо казалось настолько заурядным, что любой преступник со щита «Их разыскивает милиция» в сравнении с ним смотрелся красавцем. Благоустроенная квартира тут же превращалась в неухоженную холостяцкую берлогу. А заработок… смешно сказать! Его заработок и приработок едва дотягивали до планки пособия по безработице.
И вот тогда Сан Санычу мгновенно хотелось умереть или, на худой конец, спрятаться куда-нибудь. Чтобы его никто не видел и чтобы он сам себя не видел.
Он мчался домой. Запирал квартиру на оба замка и для верности накидывал цепочку. Отключал телефон и сворачивался клубком на диване, спрятав ноющую от мыслей голову под подушку. В такие минуты ему было почти физически больно от ненависти к самому себе, и он выл в ту самую подушку, которой накрывал лицо. Иногда удавалось забыться тяжелым сном, но легче от этого не становилось. Потому что во сне к нему являлись злые демоны и рвали его душу и сердце в клочья, утробно хохоча и завывая: «Ты убил их, сука! Это ты виноват!.. Их кровь на твоих руках!!! Что ты скажешь их детям???»
Он не знал, что им сказать, потому что все эти десять лет считал себя невиновным. И крови ничьей на своих руках не ощущал, а уж тем более вины за чью-то смерть. Только… Только доказать он этого не сумел. Тогда не сумел, а теперь было уже поздно. У него были какие-то слова, тогда, десять лет назад. Слова, возражения, доказательства даже какие-то имелись, но вся беда состояла в том, что его никто не слушал. Никто не захотел его выслушать, отстранив, задвинув в угол и тем самым скомкав его жизнь, его карьеру, его мечты о погонах, уважении и простом человеческом счастье. И счастье прошло мимо. И не просто прошло, а проскакало, припустив в галоп. Его бросила девушка, на которой он собирался жениться. От него шарахались при встрече друзья, а если и не шарахались, то, вымученно улыбнувшись, спешили проститься. Даже родители перестали звать его на выходные и праздники, все больше справляясь о здоровье по телефону. Он остался один. Совершенно и безнадежно один. Все бродячие кошки и коты сбегали от него через неделю-другую, а попугай сдох через месяц, застряв в переплете клетки. За это, кстати, он себя тоже ненавидел.
А потом в его жизни появилась женщина. Нет, две женщины, а если точнее, то целых три, которые немного изменили его жизнь. Он слегка приосанился, зауважал себя и даже позволил надеяться на что-то. Но вся беда заключалась в том, что одна из этих трех совершенно не подозревала о переменах в его жизни и продолжала сторониться его и при каждом удобном случае старалась исчезнуть из поля зрения, как вот сейчас…
Сан Саныч Назаров печально смотрел из окна уходящего автобуса вслед удаляющейся Верочке, отмечая про себя, что сегодня она выглядит печальнее, чем обычно. Может, из-за колготок? Когда она поднималась на автобусную подножку, он успел заметить дырку на ее колене. Да нет, вряд ли. Вера Ивановна Хитц не настолько примитивна, чтобы печалиться из-за пары недорогих колготок. Тут что-то другое. Что-то более серьезное…
От собственных мыслей Назарову сделалось тревожно. Почему?.. Вот почему он не рядом с ней?! Он же должен быть рядом, чтобы опекать, защищать и хотя бы просто надеяться. Ему же ничего от нее не нужно, кроме… кроме благосклонности. А Вера Ивановна не была к нему благосклонна, она была с ним вежлива и холодна. Порой чрезвычайно холодна. И вот когда это «чрезвычайно» приключалось, он особенно остро чувствовал свою никчемность.
– У тебя, старик, ни на чем не основанный комплекс вины, – объяснил ему как-то школьный приятель, единственный, кто остался с ним из прежней его жизни. – Тебе надо от него избавляться.
Легко сказать «избавляться»! Как???
– Нужно не держать этот комплекс в себе, а говорить с кем-нибудь о нем, – умничал все тот же бывший одноклассник. – И говорить как можно чаще.
О том, что Назарову не с кем было разговаривать не только об этом, а вообще обо всем, его приятель не подозревал. Он появлялся в стране наездами раз в два-три года, давал дельные советы и, не подкрепляя их помощью, опять уезжал.
И Сан Санычу ничего не оставалось делать, как снова страдать и мучиться ожиданием. Зимой еще было ничего. Рано темнело. На улице было холодно. Рабочие будни тянулись уныло, и домой хотелось просто от необходимости согреться и лечь спать. Но сейчас… Сейчас, когда весна в полном разгаре, когда стены квартиры не просто угнетают, а давят, мешают думать, а то и просто дышать, Назаров испытывал какое-то странное, просто юношеское томление. Был бы рядом приятель, он бы мгновенно все списал на гормональный выброс, но его рядом не было, и потому Сан Саныч не собирался давать своему чувству такого примитивного объяснения. Все было более серьезно. Жаль только, что Вера Ивановна не хотела этого понимать…
Глава 4
Геральд Всеволодович Хитц только что отпустил начальников цехов после затянувшегося еженедельного совещания и сидел теперь, тупо разглядывая потухший монитор компьютера. Итоги за неделю не могли не радовать. Все шло по плану, никакого нарушения сроков, срыва плановых заданий или просроченных отгрузок. Все, как всегда, слаженно, споро и прибыльно. Пять лет назад, ухватившись за идею производства пищевых полуфабрикатов, он и представить себе не мог, что дело так быстро пойдет в гору. А оно не просто пошло, оно поперло, взлетело. Производственные мощности разрастались, товарооборот тоже, ну а вместе с ними и прибыль соответственно.
Геральд поменял машину, потом квартиру, а потом и жену. Все прежнее вдруг сделалось ему маловато и здорово действовало на нервы, как старые тесные ботинки. И он поспешил от всего этого избавиться. Поспешил…
Может, и правда поспешил? Может, стоило повременить, подождать… Может, она бы изменилась – его несовременная, сдержанная на эмоции жена. Привыкла бы к его деньгам и к роскоши и со временем начала бы испытывать во всем этом потребность. И жили бы они, как жили, все втроем. И Данилка бы не сопел сердито в телефонную трубку, когда отец в очередной раз переносил их ежемесячное свидание. В этом месяце снова ничего не получится. Время, отведенное на встречу, будет потрачено на отдых с молодой женой в Ницце. А он ведь хотел взять сына с собой! Видит бог, хотел! А Вера не разрешила. Ну что за сука баба!!!
– Сука! – зло прошипел Геральд своему всклокоченному отражению в черном зеве монитора. – Сука!!!
Никогда не мог себе представить Геральд, что будет так ее ненавидеть. Остро, люто и навсегда. Ненавидел ее целомудренную красоту, ее незыблемую верность и непоколебимое самоотречение. Ох, как он все это в ней ненавидел!
Длинные гладкие волосы почти льняного оттенка… Такие густые, что автоматические заколки летели одна за одной, не в силах их удержать. И тогда она придумала убирать их в дурацкий пучок, закалывая шпильками! Открывала высокий лоб и длинную шею, зачесывала волосы с висков и затягивала их в тугую загогулину. Ну, кто так сейчас причесывается? Кто, кроме нее?!
А что она делала с глазами… Изумительные по форме и цвету глаза Вера ухитрялась оттенять дешевой косметикой, совершенно искренне недоумевая, почему она должна тратиться на дорогую, если ее каждый вечер нужно смывать. И ее совершенно необыкновенные бирюзовые глаза просто терялись за слоем идиотской малярной краски. Губы… Губы она вообще не красила. Раньше он считал, что в этом совсем нет нужды, он мог ее поцеловать в любой момент без боязни накушаться помады. Потом это стало его раздражать. Ну нельзя же быть такой тривиальной! Ну надо же хотя бы как-то выделяться из серой толпы.
Вера считала, что не надо. Не надо краситься, красиво укладывать волосы, красиво одеваться, чтобы подчеркнуть достоинства фигуры…
Вспомнив о ее фигуре, Геральд снова заскрипел зубами.
Данных, подобных Веркиным, он в природе не встречал. Видел пару раз на подиуме у высокооплачиваемых моделей, и все. В реальной жизни такого полного пакета ему больше не встретилось. Всякий раз что-то было да не так. У одной ноги чуть полноваты, у другой талия подкачала, у третьей грудь не мешало бы приподнять. Даже его теперешней жене пришлось лечь под скальпель, чтобы достичь того, что Верке досталось за здорово живешь.
У Верки ноги росли, как принято теперь говорить, от ушей. И были такой совершенной формы, что ей вообще стоило ходить без юбок. Она же носила рясы. Длинные, бесформенные одношовные рясы, которые назвать юбками у него не поворачивался язык.
Ее талию Геральд обхватывал ладонями даже после того, как родился Данилка. Упругий плоский живот с крохотной родинкой слева от пупка. Красивые руки с изящными ладошками. И грудь… Геральд глубоко вздохнул и тяжело, с присвистом выдохнул. Такой груди не было больше ни у кого. Ника свою дважды корректировала, пока достигла формы, понравившейся ему. Верке этого не требовалось. Ей вообще ничего не требовалось, кроме одного: облачить свое совершенное тело в одежду, которая бы ей подходила.
Она этого не делала никогда и не хотела понимать и принимать его претензий. Он боролся. Во всяком случае, пытался это делать. Ничего не вышло. Она убирала в дальний ящик дорогие модные тряпки, которые он покупал ей, снова влезая в чудовищные по форме сарафаны и свитера.
Это тоже была одна из причин его лютой ненависти.
А еще Геральд ненавидел Верку за ее понимание. Ох, как омерзительно ему было ее молчаливое понимание! Она же обо всем буквально догадывалась. Но его ночным отлучкам, и следам от губной помады на рубашках, и даже синякам на его шее находила какое-то объяснение. Ни разу за прожитые годы она не закатила ему скандала. Не предъявила счета за свои слезы и бессонные ночи. Не вцепилась в волосы и не расцарапала лицо. Не то чтобы он испытывал потребность в подобной экзотике, но самолюбие-то у нее должно было быть! А его не было, самолюбия! Оно у нее напрочь отсутствовало. Потому и стыдно ей было красиво наряжаться и ходить в дорогих тряпках на уроки в школу, где не все дети досыта кушали. Да и на фоне своих затрапезных коллег не хотелось ей блистать. Скромная, мать ее… Эта самая скромность ее и сгубила.
– Доскромничалась, сука! – зло прошипел Геральд, переломив пополам простой карандаш.
Под правым ребром тут же неприятно заныло, и в горле заскребла изнуряющая изжога. Все, начинается. Теперь будет печь до тех пор, пока он не разведет в стакане омерзительный на вкус порошок и не уляжется правым боком на грелку.
Верка как-то быстро с этой его хворью справлялась. Какую-то травку насует в термос, зальет кипятком на ночь, а утром добавит в чай. И никаких тебе болячек, даже если приходилось и понервничать. И еще она готовила потрясающую овсянку ему на завтрак. Что-то такое взбивала, перемешивала, кипятила, засыпала, потом накрывала кастрюльку сложенным вчетверо полотенцем и через десять минут его кормила. Ничего подобного он больше нигде не пробовал. В этом, кстати, ему тоже виделась причина его иссушающей ненависти. Все-то она понимала, всем-то обладала, со всем справлялась. Только вот с ним не сумела справиться! Не-су-ме-ла! Он взял, да и вышел из-под контроля, как разбушевавшаяся стихия. Из-под контроля ее всепрощения и всепонимания. Он просто ушел от нее раз и навсегда. А потом женился на молодой и резвой, словно необъезженная лошадка, Нике.
Ника была Веркиной полной противоположностью. Она не любила читать книг, не желала работать, презирала скромность, ни черта не хотела понимать в его загруженном рабочем графике и была непозволительно сексуальной. Он мог любить ее когда угодно, где угодно и сколько угодно, если это позволяло ему настроение и покачнувшееся в последнее время здоровье.
– Сука!!! – снова прошипел Геральд с мучительной гримасой, вспомнив о грязных Веркиных намеках сегодняшним утром в аптеке.
У него иногда случались сбои в постели. Если уставал, спал по четыре часа в сутки или совершал длительный перелет из разных часовых поясов. Она не теребила его тогда, опять-таки все понимая. Купала, как ребенка, намыливая голову и натирая спину жесткой мочалкой. Потом снова поила чаем, который пах земляникой и летом. Укладывала спать и, подоткнув со всех сторон под него одеяло, исчезала в другой комнате. Утром он просыпался полный сил и с ходу начинать к ней приставать. Стягивал без церемоний с нее убогую байковую пижаму и…
– Какая же она все-таки сука!!!
Боль под правым ребром сделалась просто невыносимой, и рука сама собой потянулась к телефонной трубке. Ответили ему после третьего гудка.
– Привет, это я… – пробормотал он, услышав знакомый мужской рокот на другом конце провода. – У меня проблемы… Да, она, проклятая! Надо что-то делать и незамедлительно… Хорошо. Да, да, я согласен на любую сумму. Сроки… О сроках давай попозже.
Ну, вот и все. Он наконец-то решился. Что будет дальше, он пока не знал. Для начала нужно решить хотя бы эту проблему…
Глава 5
– Саня, привет, – воскликнул за его спиной знакомый до судорог голос. – Как жизнь молодая? Не женился еще, нет?
Назаров медленно повернулся к щеголеватому майору и по-уставному взял под козырек.
– Ладно, че ты в самом деле! – совсем не обиделся майор, довольно хохотнув. – Ты куда сейчас, не домой, нет? А то подвезу…
Сан Саныч молча мотнул головой, что, мол, не домой я. Хотя как раз туда и собирался. Потом вымученно улыбнулся и осторожно спросил:
– Как дела у вас в убойном?
– А что у нас! У нас, как всегда! Все тип-топ. Ты-то как?! Черт, сколько времени не виделись, а ты все такой же. Не стареешь совсем. А я вот… – Тут он постучал себя по обширной лысине и посетовал: – Видишь, как нелегки наши будни. Тебе-то хорошо, ты в семнадцать ноль-ноль до дома, до хаты. А тут…
– Так перешел бы, – снова очень осторожно порекомендовал Назаров и повернулся, чтобы уйти, но потом не сдержался и все же добавил: – У нас сейчас как раз есть вакансия. Гошка Манаев в охранную фирму перешел.
– Ты что это серьезно? – Майор шлепнул себя по упитанным ляжкам и утробно захохотал. – Ну, ты даешь! С чувством юмора у тебя по-прежнему все в ажуре… Меня в участковые!!!
– Ладно, бывай, Степа, мне пора. Нужно еще на пару квартир наведаться. – Назаров беззвучно скрипнул зубами и пошел коридором к лестнице.
Ему кто-то попадался на пути. Он кому-то кивал. Кто-то даже протягивал ему руку для приветствия, но Назаров не смог бы с определенной точностью сказать, кто именно с ним здоровался. Глаза прочно застлало плотной пеленой, и ничего поделать с этим было нельзя.
Он совсем не ожидал встретить Степана здесь. Не ожидал, а вот встретил. Столько лет прошло, но ничего не забыто. И все тот же липкий пот пополз по спине, майка тут же влипла в кожу. И кулаки судорожно сжались, и слова все куда-то сразу пропали. Те самые, что он хотел сказать, да так и не сказал несколько лет назад.
Степка, Степка… Как же так вышло-то?..
Как так могло получиться, что он вышел в ту ночь сухим из воды, свалив всю вину на него – Назарова?! Как у него все это гладко проскочило: и объяснительные, и рапорты, и доказательства. Да такие нашлись доказательства, что Назарову даже рта не дали раскрыть, удовлетворившись Степкиными объяснениями. В результате он стал героем дня, а Саня Назаров – врагом народа. Пускай не народа, а малой кучки его, но зато какой! Он до сих пор не мог забыть несколько пар недоуменных детских глаз, провожающих его на кладбище. Им же – детям этим – тоже объяснили все совсем по-другому. Им тоже указали на него, как на плохого дядьку. Пусть судить его было не за что, не нашлось такого закона в Уголовном кодексе. Зато был другой суд, суд совести, который он устроил самолично для себя…
Крепко стиснув губы, Назаров вышел на улицу и вдохнул воздух полной грудью.
Весна… Которая по счету весна, которая проходит мимо, как вся его жизнь. Которая же? Десятая? Да, пожалуй, что так. Десять лет душевных экзекуций, десять лет изнуряющего одиночества, вынужденной изоляции от всех и всего. Это тот срок, к которому он сам себя приговорил, похоронив двух своих лучших друзей Ивана Самойлова и Серегу Станового…
Операция в ту ночь казалась пустяковой. На пульт поступил сигнал о взломе складского помещения мебельной фабрики. Вневедомственная выехала, вернулась ни с чем. Все, говорят, тихо. Только угомонились, снова сигнал. И следом телефонный звонок. Запыхавшийся сторож звонил и что-то кричал о взломе и пистолетах. Потом отключился, и ехать пришлось уже им.
Их было четверо в ту ночь: Иван Самойлов, Серега Становой, Степка и он.
Они подъехали к складу на окраине города и рассредоточились. Назаров Александр Александрович, тогда еще старший лейтенант, был их начальником. Они рассредоточились, желая взять злоумышленников в кольцо, если, конечно, таковые имелись. Как оказалось, имелись… И не один, и даже не два, а целая преступная группа, которая с двух выстрелов уложила его ребят и беспрепятственно скрылась. Сторожа потом тоже нашли, но с аккуратной пулевой дырочкой в сердце…
Никто не был виноват в их смерти, кроме скрывшихся преступников. На них мог нарваться и он, и тот же Степка, но судьба распорядилась иначе. Многие говорили потом, что им нужно было держаться вместе, а не разбиваться поодиночке. Назаров хотел им возразить и объяснить, как на самом деле обстояло дело, но его не стали слушать.
Ребят похоронили героями. Степку, который кого-то даже преследовал, но упустил, тоже причислили к героям. Один Назаров остался в изгоях. Его сняли с должности и потихоньку вытеснили из отдела, а потом и из отделения. Пришлось переводиться в соседний райотдел и влачить там нудные будни в участковых. А вот Степка остался, и занял его место, и, кажется, неплохо на нем обжился…
Назаров медленно пошел по аллее, обсаженной кизильником. Кустарник сильно разросся, скрывая почти полностью проезжую часть. Но Степка все равно его углядел, и остановился на новенькой «Ниве», и засигналил пронзительно, приглашая сесть в машину. Пришлось продираться сквозь лохматые кусты и усаживаться с ним рядом.
– Чего пешком-то? – искренне изумился Степка, сворачивая на улицу Нахимова. – Сказал же, подвезу.
– Да ладно, прошелся бы… – вяло ответил Сан Саныч, отворачиваясь к окну. – Ты меня у магазина высади, поесть чего-нибудь перехвачу.
– Все в холостяках? А как же Танюша? Так и не вернулась к тебе? – Степка на полном ходу пролетел на светофор и строго погрозил кулаком метнувшейся к бордюру старушке. – А я вот женился уже пять лет как. Детей, правда, нет. Боюсь я… Вдруг, как ребята… У них ведь детворы по двое на рыло было, кажется… Кому они, кроме отца, нужны-то…
Назарову очень хотелось дать Степке в морду. Прямо в сытую, пышущую довольством морду. И чтобы не выделывался он перед ним, и чтобы не вспоминал того, чего не надо. Танюшку он вспомнил, гад! А как к ней подкатывался, когда Назаров уезжал в командировки, забыл? И как уговаривал бросить его, недостойного, и соединить свою жизнь с ним – со Степкой, – удачливым и крутым… Сволочь…
– А жена у меня журналюга, Саня! Видал! Не училка там какая-нибудь или врачиха недоученная, таблетки-мандетки там разные, а журналист! И в издании солидном работает, и деньгу приличную зарабатывает, – продолжал распинаться Степка, безбожно игнорируя все дорожные указатели. – С виду, правда, Таньке твоей уступает, но тоже ничего, стройная.
– Останови, – попросил сквозь зубы Назаров и кивнул на супермаркет: – Пойду я.
– Ага, – не стал спорить его бывший подчиненный и лихо притормозил около автобусной остановки. – Я че хотел спросить у тебя, Саня…
Назаров уже выбрался на улицу и стоял теперь на бровке тротуара, нетерпеливо поигрывая дверным замком. Степкиных вопросов он опасался. Они частенько несли в себе скрытый смысл. Брякнешь что-нибудь невпопад, а потом сиди и ломай голову, где ты с ним облажался.
– Ребята болтали, что на участке у тебя неспокойно, – вдруг проговорил Степка.
– У меня?! – сказанному Назаров удивился, только вчера он получил от начальства благодарность за относительно благополучную обстановку. – Ты что-то путаешь, Степа. У меня все в порядке. Все в предельно допустимых концентрациях.
– Самогонку гонят? – широко ухмыльнулся Степка.
– Гонят. Продают потихоньку. Наркотиков нет, проституток тоже. Пара притонов имелась, прикрыл. Трусы с веревок не воруют, если ты об этом.
– А старушки? – вдруг насторожил его Степка.
– Что – старушки? – Назаров мгновенно собрался и нетерпеливо уже посмотрел на часы. – Пора мне, Степа. Кушать очень хочется, я же сегодня без обеда.
– Так что там со старушками? – не хотел униматься его бывший подчиненный. – Слышал, осаждают они тебя последнее время. Или вымирают, что-то я не так хорошо понял из беседы.
Сан Санычу все сразу стало понятно. Это Виктор Авдонин – сосед по кабинету – наверняка проговорился. Не нужно было при нем… Молодой он, смешливый. Все-то у него несерьезно, все лажей отдает. Одно слово – зелень! Пришел перекантоваться на время призывного возраста, вот и прикалывается. Сидел за своим столом прямо за спиной у пожилой женщины и делал ему – Назарову – страшные глаза, а потом ржал еще с полчаса, когда та ушла. Он так и сказал тогда: весенний мор на старушек объявлен… А Степка тут же возбудился, своего криминала ему мало, нужно еще из соседних районов прихватить. Выслуживается, мерзавец…
– Так что там со старушками? – повторил Степан и завел мотор.
– Все в порядке. Ничего страшного, кроме маразма, разумеется. Спи спокойно, Степа, – порекомендовал ему Назаров со смешанным чувством неприязни и облегчения от того, что вот сейчас Степка уедет, и он его еще, наверное, лет десять не увидит, а если повезет, то и вообще никогда.
Степан принужденно рассмеялся и уехал, оставив Назарова столбом стоять на автобусной остановке. Нет, он поначалу собирался прямиком двигать в магазин, но, заметив «пятнадцатый» автобус, замер. А вдруг Вера Ивановна на нем сейчас приедет. Не беда, что каникулы, ее могли просто вызвать в школу по какой-нибудь причине. Вдруг приедет…
Автобус подъехал, содрогнулся большим оранжевым телом, сердито вздохнул и распахнул облупившиеся двери.
Верочки не было. Конечно, каникулы же. Наверняка дома со своим мальчишкой. Славный мальчишка. Голенастый и вихрастый, с постоянной настороженностью на смуглой мордахе. Назаров тоже о таком мечтал в свое время. О таком сыне. Пусть бы огрызался и уроки прогуливал. И мешок свой бесформенный, которым теперешняя молодежь заменила портфели, бросал бы всякий раз у порога. И даже двойки пускай бы таскал из школы. Лишь бы… Лишь бы он просто был, господи!..
Это назаровская несбыточная мечта номер один. А вторая… А вторая звалась Верочкой Хитц, и была она еще более несбыточной, чем первая.
Он взял в руки металлическую корзинку и вошел в отдел. Долго бродил по огромному залу, натыкаясь на загруженные доверху тележки, которые толкали перед собой озабоченные люди. Что можно каждый день набирать в таком количестве? Он присмотрелся. Какие-то яркие шуршащие упаковки, бутылки с кетчупом, упаковки печенья, сосиски, масло… Как, оказывается, много нужно семейным людям. Ему вот достаточно пакета молока, батона, пары пакетов супа и десятка яиц. Колбасы и сыра он купил еще позавчера и пока не успел все съесть. Аппетита в последние дни совершенно не было. Выходил с бутербродом и кружкой кофе на балкон, свешивался через перила и подолгу смотрел на затихающий к ночи город. И кофе безнадежно остывал, и бутерброд оставался забытым.
– Здрассте, Вер Иванна, – услыхал Назаров сзади и резко обернулся.
Верочка!..
Милая, пригожая Верочка… И какие-то девчушки, взявшие ее с трех сторон в кольцо и что-то оживленно рассказывающие. Верочка им нежно улыбалась, держа битком набитую магазинную корзину перед собой. На ней была незнакомая Назарову коротенькая курточка цвета спелой вишни и черные брюки в обтяжку. А еще остроносые ботинки на тонких изящных каблуках. Вся одежда удивительно шла ей и очень ее преображала, делая еще более привлекательной и еще более чужой.
Назаров сделал было шаг в ее сторону, но вдруг передумал. Вспомнил, что на нем форменная дерматиновая куртка с облезлыми карманами и лопнувшим по шву рукавом. Что ботинки он хоть с утра и вычистил, но уже успел влезть в непросохшую грязь и выпачкать их по самые шнурки… Не место ему рядом с такой красавицей. Она же такая вся… Такая шикарная, такая эффектная. И волосы, которые он впервые видел распущенными, были прекрасны. И улыбка ее…
Назаров отвернулся и, ссутулившись, побрел к кассам. Не дойдя до них метра полтора, он необдуманно как-то схватил с полки бутылку вина и огромную коробку конфет. Такую огромную, что она даже в корзину не влезала, и ему пришлось держать ее под мышкой. Зачем ему этот джентельменский набор, он не знал. Пить он не любил, тем более в одиночестве. К шоколадным конфетам так вообще был равнодушен. Когда десять лет назад он тащил в дом подобный набор, конфеты обычно доставались Татьяне.
– Здравствуйте, Александр Александрович!
Верочка!!! Боже мой, нет! Такого просто быть не могло! Чтобы она заметила его и первая поздоровалась…
По спине снова поползли предательские капли пота. Назаров повернулся к ней и покраснел, как обремененный гормонами подросток.
– Здрассте, Вера Ивановна, – пробормотал он, испуганно дернув кадыком. – Прекрасно выглядите. Я бы даже сказал… необыкновенно прекрасно.
– Спасибо. – Она кивнула в сторону кассы. – Кажется, ваша очередь.
Назаров, громыхнув, установил свою корзину и принялся выкладывать продукты перед кассиршей. Управилась та мгновенно, пропустив все через светосканер и пошвыряв в сторону.
– Триста сорок четыре рубля, девяносто три копейки, – отчеканила усталая девица, даже не взглянув на него. – Три копейки поищите, пожалуйста…
Трех копеек не нашлось, как и сорока четырех рублей. Назарову едва плохо не сделалось прямо у кассового аппарата. Он же брал с собой деньги! Он же помнит, что утром взял целиковую бумажку в пятьсот рублей. Почему сейчас-то только триста?! Вспомнил! Они сдавали по двести рублей Лидочке-секретарше на день рождения. Что же делать-то?!
– Гражданин! – Девушка подняла-таки на него взгляд. – Платить собираемся или нет?
– Да, да, только у меня не хватает, – пробормотал сконфуженно Сан Саныч, более всего желая в данный момент оказаться за тридевять земель отсюда, и чтобы в затылок ему не дышала Верочка и не смотрела, как на последнего чудака чудного. – Понимаете, сегодня сдавали Лидочке на день рождения, думал, у меня хватит…
– Господи, да мне-то какое дело до вашей Лидочки?! – вдруг неприятно взвизгнула кассирша. – Ставьте на место бутылку тогда, а еще милиционер называется!
Назаров ухватился за горлышко бутылки, намереваясь вернуть ее обратно на прилавок. Но тут на его лопнувший по шву рукав легла аккуратная ладошка Верочки.
– Погодите, Сан Саныч, – пробормотала она таким виноватым тоном, будто ей было стыдно за него. – Я добавлю. Сколько вам не хватает?
– Не нужно, что вы! – В этот момент он как никогда ненавидел себя. Надо же было выставить себя таким идиотом, да еще в присутствии той, о которой день и ночь мечтает. – Взял вот зачем-то бутылку вина… А зачем?.. Я ее сейчас на место поставлю.
– Перестаньте, – добавила Верочка досадливо, вытащила из кошелька пятьдесят рублей и протянула их кассирше. – Вот, возьмите… И не стоило скандалить по таким пустякам.
Ее хорошо поставленный учительский тон вдруг осадил не в меру строптивую барышню. Она виновато шмыгнула носом, отсчитала сдачу Назарову и принялась метать по прилавку теперь уже Верочкины упаковки.
Сан Саныч, без меры суетясь, посовал свои покупки в пакет и медленно двинулся к выходу, дожидаясь, пока Верочка его догонит. Догнала она его уже на улице.
– Вера Ивановна, я вам сегодня же занесу деньги, – проговорил Назаров, глядя куда-то поверх ее хорошенькой головки. – Извините за глупую сцену…
– Не стоит так волноваться, – перебила она его и, кивнув, пошла в сторону своего дома.
Вот и все…
Назаров стоял и с тоской смотрел ей в спину. Хорошая спина. Узкая, плавно переходящая в такую тонкую талию, что он наверняка обхватит ее пальцами. И бедра. Черт побрал бы все на свете, какие у нее бедра!..
Он подавил судорожный вздох. Мотнул пакетом, для чего-то заглянул в него. Увидел злополучную бутылку с вином, коробку конфет и вдруг решительным шагом направился следом за Верой.
Он знал, что она с трудом терпит его присутствие. Знал, что видеть его ей почти неприятно, но все равно шел, с каждым новым шагом делаясь к ней все ближе и ближе.
– Вера, – позвал Назаров, осмелев настолько, что напрочь позабыл об отчестве. – Подождите, пожалуйста.
«Начинается! – подумала она, услышав знакомый глухой голос за спиной. – Сейчас будет мямлить, пороть чепуху о криминогенной обстановке в районе, о детской преступности и что-нибудь еще о ее подрастающем сыне. Какая скука, боже мой! Почему именно он?! И почему именно она?!»
Назаров догнал ее и пошел рядом, совсем не озаботясь тем фактом, что она не приостановилась и даже не оглянулась на его оклик. Просто шел молча и слушал, как сумасшедшим филином ухает в груди его истомившееся сердце. А еще с раздражением наблюдал за тем, как ступают по земле рядом с ее узконосыми ботиночками тупые носы его грязных ботинок. Угораздило же в грязь где-то влезть! Наверное, когда сквозь кизильник к Степкиной машине пробирался, тогда и выпачкался в рыхлом черноземе…
– Что вы хотели, Александр? – Верочка чуть подумала и все же добавила: – Александрович…
– Да ничего, собственно, – рассеянно ответил Назаров, заприметив впереди лужу, в которую вознамерился ступить, чтобы ополоснуть ботинки. – Просто идти рядом с вами. Слушать вас.
