Галина Валентиновна Тимошенко
Коллекция недоразумений. Принцип матрёшки
Егор умудрился-таки войти в квартиру как раз в тот момент, когда Машка позвонила (как всегда, на въезде во двор), чтобы выяснить, подниматься ей или ждать его в машине. В это самое время Егор зажег свет в своей комнате, окна которой выходили во двор, и Машка сама сказала, что свет видит и сейчас поднимется – только найдет, где впихнуть среди ракушек и других автомобилей свою «Фиесту».
Егор, глядя из окна, убедился, что процесс парковки прошел благополучно: ездила Машка не по-женски лихо и агрессивно, зато парковалась, бледнея от страха и краснея от натуги. Заканчивалось это далеко не всегда без потерь, но Машка не обременялась необходимостью каждый раз ездить на сервис, чтобы ликвидировать последствия: она предпочитала возить с собой в бардачке флакончик со специальной, точно подобранной в тон краской, которой и замазывала, не мудрствуя лукаво, мелкие царапины и потертости. На сей раз все обошлось, и Егор отправился на кухню ставить чайник.
…Машка, вопреки своему обыкновению, не ворвалась в квартиру с шумом, а несмело вошла, видимо, не очень представляя, как себя с ним сейчас вести.
Егор стянул с нее пальто и строго предупредил:
– Так, дорогая, давай обойдемся без слов сочувствия. Я все понимаю, ты все понимаешь… Пошли чай пить. Ты есть хочешь?
– Жутко! – воскликнула несколько повеселевшая Машка и, уцепившись за его рубашку сзади, как она всегда делала, двинулась за ним на кухню.
Егор заглянул в холодильник и понял, что погорячился: кормить Машку было абсолютно нечем. Может, хоть в морозильнике что-то завалялось?
На их счастье, в морозильнике как раз завалялись пельмени. Угощать ими даму было как-то неловко: Егор не мог припомнить, сколько месяцев назад они появились у него в холодильнике. Он попытался уговорить Машку что-то заказать по интернету, но та решительно воспротивилась, заявив, что предпочитает быстренько закинуть что-нибудь в рот, чтобы можно было спокойно поговорить. Егор не был уверен, что тоже хочет разговаривать; впрочем, теперь он уже вообще не очень понимал, зачем затеял сегодняшнее свидание. Видеть Машку он, конечно, был рад, но сейчас явственно осознал, что ему вполне достаточно было бы посидеть с ней в каком-нибудь кафе, выпить кофе и поехать домой одному: мысль о том, что нужно побродить по интернету и почитать про излучения, не давала покоя.
Вот же дурацкая привычка: наметить себе какое-то дело, а потом его выполнить просто потому, что наметил, никак не соотносясь с вновь возникшими обстоятельствами! Утром ему взбрело в голову, что Машка могла обидеться, и он решил, что ей необходимо позвонить и позвать домой, чтобы загладить вину. Ведь узнал же еще утром, что она все знает и наверняка не обиделась бы, если бы он просто нарисовался бы на горизонте. И зачем было ее приглашать?
Нет, видимо, недаром все-таки он ключ Машке не дает и планов никаких не строит. И дело явно не в Машке: если бы он эти планы строить был готов, то придумать более подходящий для этого объект было бы трудно. Может, просто его не привлекала идея семьи в том виде, в каком она существовала в его жизни? Нет, жить в ней в качестве ребенка – и маленького, и уже выросшего – было очень даже комфортно, приятно и интересно. Но представить себя в такой семье в роли мужа… Егор даже поежился: в этой картинке ему померещилось что-то не слишком приличное и уж точно совсем не привлекательное.
Машка, как всегда, болтала о работе, периодически искоса поглядывая на него: не нарушает ли она его представления о поведении девушки, впервые общающейся со своим молодым человеком после похорон его отца?
Видимо, выражение лица Егора ее успокаивало, и она продолжала говорить – как всегда, очень темпераментно, все время поправляя свою кудрявую гриву. Насколько понимал Егор, у нее это никогда не имело кокетливого смысла: просто волосы вели себя в полном соответствии с характером своей хозяйки (то есть постоянно растрепывались и лезли всюду, куда не надо) и потому требовали ежеминутного внимания.
В конце концов Егору удалось-таки включиться в то, что Машка рассказывала ему последние десять минут:
– Мы договорились, что праздновать будем у Танюшки из токийского отдела. Она живет одна в родительском доме в Ватутинках, а ее родичи сейчас где-то в Нигерии. Решили ничего не готовить. Купим все готовое, что-то закажем и днем заберем. Ей нужно только елку привезти, а то у нее машина маленькая. Может, съездим, а? Ты как? Это близко! Мы можем в какой-нибудь день на твоем «Рендже» схватить елку и сбегать к Танюшке.
Егор с трудом вспомнил о давно вынашиваемых Машкой планах отпраздновать Новый год со своими оболтусами с работы. Присутствие Егора на этих сугубо профессиональных посиделках объяснялось, насколько он понимал, вовсе не Машкиным желанием предъявить коллегам своего молодого человека, чтобы несколько снизить градус посягательств на ее свободное время со стороны нескольких особо ретивых сослуживцев. Просто это празднование было запланировано у них на работе примерно тогда же, когда Машка познакомилась с Егором, и теперь ей не хотелось ни отказываться от развеселого, интеллектуально насыщенного программерского Нового года, ни встречать этот самый Новый год без Егора. Вот она и решила слить оба удовольствия в один флакон – если, конечно, Егор не будет против.
До недавнего времени Егор был не против – или, во всяком случае, не слишком против. Он-то предпочел бы, как всегда, отправиться в свою компанию – Илья, Андрей, Раду, еще парочка их знакомых, жены, девушки… Но идти туда вместе с Машкой ему все-таки не улыбалось. Кроме того, он подозревал, что даже если бы он ей это предложил, то ее выбор все равно оказался бы в пользу компьютерщиков. Посему он скрепя сердце согласился – но это ведь было до…
В нынешней же ситуации он предпочел бы провести Новый год с матерью – если, конечно, та согласится. А на фоне «Эксперимента 2Х» у него и вовсе не было никакого желания ехать в какие-то Ватутинки, пить шампанское или сидеть в углу, тоскливо раздумывая о своем.
– Маш, – осторожно сказал он, – я, наверное, не поеду. Останусь дома с мамой. Ладно?
Машка осеклась, испугавшись, что перегнула палку со своим весельем и обширными новогодними планами. Она погладила его локоть и жалобно спросила:
– Ты обиделся?
– Нет, кудряшка, не обиделся. Ты езжай сама, ладно?
Она постаралась скрыть облегченный вздох, но на всякий случай замолчала.
Когда пельмени закончились, наступил черед следующей неловкой паузы. Машка начала как-то беспокойно и бесцельно перемещаться по кухне: то грязные вилки и тарелки по одной в раковину перенесет, то в окно посмотрит, то мимоходом пошерстит рукой короткий светлый ежик Егоровых волос…
Егор догадался, что она просто никак не может понять, как он планирует провести сегодняшнюю ночь: тихо поспать в обнимку, поговорить о похоронах и прочем или все-таки позволить себе эротические радости. Наконец она застыла, честно и вопросительно глядя на него.
– Иди в душ, малыш, – улыбнулся ей Егор, легонько проведя ладонью по ее очень тонкой и подвижной талии. Она расценила это как обычное приглашение в постель и радостно убежала в коридор. Теперь ее можно было ждать не раньше, чем через полчаса: видимо, она представляла собой довольно странный гибрид газели и дельфина.
Егор постоял у окна, оттягивая ту минуту, когда хоть что-то может проясниться. Потом снял с холодильника ноутбук (бедняга, разрядился за те дни, пока лежал здесь в одиночестве, брошенный хозяином) и уселся за стол.
Из ванной доносился шелест воды и негромкое Машкино пение. Все-таки что-то в ней не так, с некоторым даже удовольствием подумал Егор. Какая-то облегченность характера, что ли. Наверное, ему самому никогда и в голову бы не пришло в подобной ситуации петь, даже стоя под душем. Или она надеется, что он ее не слышит? Скорее, просто не задумывается о таких тонкостях. Хотя, возможно, в семейной жизни это и неплохо – если, конечно, она готова к собственным бедам относиться так же легко, как и к чужим…
Егор набрал в поисковике «излучения, влияющие на психику» и получил два миллиона ответов. Он хмыкнул и начал читать.
Наконец Машка вышла из душа, как всегда, пахнущая чем-то неотразимым, чего у него на полках в ванной точно не было, в полотенце, весьма сомнительно прикрывавшем небольшую грудь и аккуратную тугую попку, и с волосами, украшенными множеством крохотных сияющих капель. Впрочем, познавательный процесс у Егора был в самом разгаре, и всего этого великолепия он просто не видел. Машка тихонько обняла его сзади и прижалась щекой к спине.
– Ложись, Машунь, я сейчас, – не оборачиваясь, сказал Егор и чмокнул ее тонкие пальчики.
Машка послушно умчалась в спальню.
…Минут через сорок в кухне снова прошуршали едва слышные Машкины шаги: она категорически не признавала тапочек и перемещалась исключительно босиком, независимо от состояния пола и времени года.
– Ау… – нерешительно позвала она и запустила пальцы Егору под рубашку. – Ты как тут?
Егор промычал что-то невразумительное, а на пальцы не отреагировал вовсе. Она несильно потянула его за волосы на груди, и он от неожиданности ойкнул, с трудом отводя взгляд от экрана. Машка заглянула в его не вполне сфокусированные глаза и посмотрела на экран. Егор быстро свернул окно и наконец-то обратил на Машку внимание. Та удивленно приподняла брови: раньше подобной скрытности за Егором не водилось, – и поинтересовалась:
– Ты в принципе сегодня спать собираешься?
– Конечно, собираюсь, – глядя на нее честными глазами, пообещал Егор. – Еще чуть-чуть, ладно?
Машка пробормотала себе под нос что-то неопределенное и удалилась.
Спустя полчаса Егор все еще читал и с трудом очнулся, когда услышал за спиной сдержанное:
– Я пошла, ты сиди, не отвлекайся.
Егор дернулся от неожиданности и обернулся. Машка, полностью одетая, начинала обуваться.
– Маш, ты что? Я уже закончил.
– Да ладно, я же вижу, тебе сейчас не до меня. Не стоило меня, конечно, в таком случае выдергивать, но… Хорошо, хоть я на своей машине приехала. Ничего, не переживай, я не обижаюсь. Я понимаю. Ну, наверное, понимаю…
Егор вышел в коридор, растерянно посмотрел на Машку, потом, спохватившись, помог ей надеть пальто.
– Ты извини, кудряшка, я правда не думал, что так получится… Но это для меня действительно важно. Не сердись.
– А что «это»? – Машка застегивала пуговицы (все-таки довольно сердито) и на Егора не смотрела.
– Ну… – замялся Егор, – потом как-нибудь.
– Ясно, – последняя пуговица едва не отлетела под напором Машкиных эмоций. – Пока. Звони, когда вынырнешь.
Дверь она, тем не менее, закрыла аккуратно: ее возмущение никогда не достигало тех степеней, когда оглушительное хлопание дверью оказывается неизбежным.
Егор вернулся на кухню и снова – в который уже раз за последние дни – уперся лбом в холодное стекло. Он видел, как Машкина машина, урча так же рассерженно, как и ее хозяйка, отъехала, освободив место для кого-то из припозднившихся соседей. В подворотне замигал правый поворотник «Фиесты», и Егор вернулся к столу.
В общем-то, экскурсию по интернету вполне можно было заканчивать. Дальнейшее умножение информации вряд ли к чему-то приведет.
Итак, что получилось в результате? Егор быстро пробежал глазами временный файл, в который он копировал кое-что из того, что нашел, и понял, что все это чушь. Там была куча каких-то материалов о направленной электрической стимуляции мозга, психотронном оружии, психотронном терроре, жестком и мягком психопрограммировании, психотронной матрешке, психоэкологии, психозондировании и прочем. Там была масса конкретных фамилий и описаний конкретных экспериментов; были даже какие-то интервью из вполне солидных печатных изданий. Оставалось решительно непонятным, что все это такое: непонятным образом просочившаяся во всемирную паутину реальность, бред душевнобольных, фантазии каких-то шутников или истерический страх и без того легко управляемых людей перед тем, что ими будут управлять еще каким-то неведомым образом… Но что бы это ни было, к «эксперименту 2Х» оно не могло иметь никакого отношения по очень простой причине: если подобные излучения действительно дают такие результаты, как утверждается, то не было бы никакой необходимости задействовать еще и гипноз. Как следовало из книги, использование излучений должно было всего лишь подкрепить действие гипноза и ослабить какие-то моральные (или нравственные? интересно, в чем все-таки разница?) принципы испытуемых, которые могли помешать им выполнить полученный под гипнозом приказ.
Значит, излучения – если они, конечно, на самом деле использовались в эксперименте – должны были быть достаточно слабыми. Но тогда откуда могли взяться необратимые и катастрофические последствия для психики? Тут опытный врач где-то внутри Егора яростно взбунтовался против бессмысленных интеллектуальных упражнений на пустом месте. В сущности, сейчас он оставался ровно там же, где начал свои изыскания. Поскольку вычислить, что из прочитанного имеет под собой хоть какие-то реальные основания, а что – всего лишь фикция неясной этиологии, то и относиться ко всему этому, как к материалу для анализа, довольно глупо.
Ладно, если уж не думать обо всем этом не получается, то можно, во всяком случае, опираться на изложенные в книге факты.
Стоп. Никто не гарантировал, что правдой можно считать все написанное. Это же не научное издание с подробно описанной процедурой эксперимента, в конце-то концов! Что мешало автору дать собственной фантазии порезвиться – даже если в целом он и описывал события, имевшие место в действительности?
Начнем с самого начала. Без чего сюжет в принципе не сложился бы?
Без приказа об убийстве – и, соответственно, без самих убийств. Егор вспомнил, что от испытуемых требовалось убивать свои жертвы ножом – в этом-то и был основной смысл эксперимента. Если бы убить можно было из пистолета, то – при должной квалификации экспериментаторов-гипнотизеров – сложностей с выполнением внушения у испытуемых, скорее всего, не возникло бы: ведь такое убийство на расстоянии, когда нет запаха крови, сопротивления жертвы, ее постепенно стекленеющих глаз, мало чем отличается от многочисленных компьютерных стрелялок, в которых народ крошит противника пачками и никаких моральных терзаний при этом не испытывает. Про это Егор тоже прочитал. Оказывается, подобные опыты действительно проводили и раньше – правда, в более гуманном варианте. Там испытуемых под гипнозом заставляли совершить убийство, а затем сопровождали их до самого момента их нападения на потенциальную жертву, дабы эту жертву при необходимости защитить. Однако защищать никого не пришлось: большинство испытуемых даже под гипнозом убить оказывались не способны. Они начинали рыдать, отшвыривали нож, впадали в ступор – но убить даже не пытались.
Значит, думать имело смысл только про сами убийства: их с максимальной вероятностью можно считать фактом. И, следовательно, все снова упирается в ту схему, которая до сих пор продолжала противно шуршать в кармане рубашки. Егор достал измятый листок, разложил перед собой на столе и с отвращением уставился на него. Если говорить о фактах, то главный вопрос – в каком качестве отец принимал участие в эксперименте.
Внезапно всплыло воспоминание, которое никогда прежде не обнаруживало своего существования: отец – злой, усталый и замерзший – вернулся с охоты, на которую его вытащил один из давешних полковников. Судя по всему, дело происходило еще в те времена, когда отец работал в госбезопасности: потом-то он встречался с бывшими коллегами только в день органов государственной безопасности и на днях рождения друг друга. Значит, самому Егору на момент той охоты было не больше двенадцати лет.
Конечно же, никакой добычи отец с охоты не принес – да, судя по всему, и не собирался. Его тогда страшно возмутило невероятное количество всяких штук, облегчающих жизнь охотнику. Он в тот вечер просто бесновался на кухне, рассказывая матери:
– Представляешь, они ж не на медведя ходят, не на кабана! Там хоть все было бы по-честному! Во всяком случае, если не с ружьем, а с ножом. Или ты, или тебя. Честное соревнование. Нет, они ведь на мелочь всякую идут – но у каждого по паре ружей, у Стаса еще прицел оптический… Намотали на себя кучу свитеров, курток, чтоб не дай Бог не замерзнуть. Стульчик раскладной – и то с теплым сидением. Плащ-палатка белая, чтобы на снегу не выделяться… Сволочи!
Марта Оттовна в этот момент выразительно повела глазами в сторону Егора, который был несколько разочарован отцовскими словами. Ему бы тогда наверняка больше понравился какой-нибудь героический рассказ об охотничьих подвигах настоящих взрослых мужчин, а тут… Ясное дело, охотник делает все, чтобы прийти с добычей, что ж тут удивительного?! А зачем тогда вообще на охоту ходить?
Унять разъяренного мужа Марте Оттовне оказалось не под силу.
– Знаешь, я понял одно: пока не изобрели огнестрельное оружие, жестокости вообще не было. Убийство ножом – не жестокость. Там все на равных. Жертва может убежать, ударить в ответ… А когда вот так, издали… Человек же в этом случае не платит ни за что! Он ничем не рискует, не видит мучения того, кого убивает…
– А если ножом убивают ребенка? – холодно осведомилась Марта Оттовна. – Или спящего? Это не жестокость?
– Марта, я не говорю про частные случаи.
Немецкое происхождение и воспитание матери служили отцу постоянным поводом для шуток и обычно так и назывались в семье – «цирлих-манирлих», а сокращенное «Манирлих» было одним из ласковых прозвищ матери. Поэтому то, что отец не назвал мать, как обычно, Манирлих, явственно говорило, что он разошелся не на шутку.
Егору тогда не понравились слова отца, да и желанных подробностей он не услышал, поэтому счел за благо удалиться в свою комнату, предоставив маме продолжать философскую дискуссию или утихомиривать разбушевавшегося отца – на ее выбор.
Вот так. Убийство ножом – не жестокость. Лишь бы не ребенка и не спящего. Но, надо думать, жертвы и не были спящими детьми. Хотя кто знает этих отчаянных экспериментаторов… В книге про это, конечно же, ничего не было: ведь информации о самих убийствах «засланный казачок» другим испытуемым не сообщил.
В общем-то, Егор внутренне уже вполне согласился с тем, что именно отец был тем самым засланным казачком. Это значило, что убивать он мог только в роли «эвтанатора» – если, конечно, он им являлся.
И тут Егора по-настоящему накрыло. Он в одну секунду осознал, что все последние сутки думал о чем угодно – о роли отца в проклятом эксперименте, об излучениях, о том, убивал отец кого-то или не убивал, о том, что еще нужно выяснить, о том, почему он так легко поверил в реальность описанных в книге событий – но не о том, как ему теперь относиться к отцу. Можно было сколько угодно задавать дурацкие напыщенные вопросы типа «Как же он мог?!», но это ничего не решало и даже не меняло. Главное было в том, что теперь (и надо же, чтобы это случилось именно теперь!) на месте его прежних представлений об отце и его отношения к отцу, которое он привык считать нежной и восхищенной любовью, зияла холодная черная пустота. Или один огромный, но тоже черный и до пота на спине пугающий вопросительный знак.
Выходило, что его отец был совершенно другим человеком, нежели Егор думал всю жизнь. И дело было, в сущности, вовсе не в том, чем отец занимался на работе – этим экспериментом или какими-то другими, менее отвратительными. Дело было в том, что, если старший Силаков мог делать ТАКОЕ, то все, что Егор об отце помнит, нужно пересматривать и перетряхивать, как старую одежду. И скорее всего, бо́льшая часть этих воспоминаний после такого перетряхивания изменится до неузнаваемости. И к тому образу, который потом сложится из этих новых представлений, уже совершенно невозможно будет относиться по-прежнему. Может быть, его вообще невозможно будет любить.
Или возможно?
Егор никогда не считал себя тонким и избыточно чувствительным созданием, сотканным из сплошных нравственных выборов и категорических императивов, – но он все-таки был врачом. Он привык считать человеческую жизнь не то чтобы чем-то священным, но, во всяком случае, каким-то абсолютом, что ли… Пацифистом он тоже не был – зато был уверен: если бы кому-то из его близких угрожала бы смертельная опасность, и ее никак нельзя было бы предотвратить мирным путем – он бы убил, не задумываясь. И, возможно, даже не мучился бы потом угрызениями совести. Правда, пока проверять эту уверенность на практике ему, к счастью, не приходилось. И уж точно не стал бы морщить нос, если бы кому-то из близких пришлось убить на войне, защищаясь или защищая. Если бы отец служил в разведке и убивал по каким-то тамошним надобностям – Егор и это бы принял. Но в этом чертовом эксперименте убийства совершались из чистого исследовательского интереса! И вот эта мысль приводила его просто-таки в ярость.
Егор отчетливо понимал: даже мысль о том, что отец мог бы убивать сам – хоть в роли обычного испытуемого, хоть в роли эвтанатора – не так потрясала его, как то, что отец мог увлеченно планировать подобный эксперимент, потом хладнокровно отслеживать его влияние на психику подопытных кроликов – и при этом вести с ним, Егором, всякие умные, тонкие, глубокие философские беседы.
Он попытался понять, как же все-таки можно назвать сейчас его отношение к отцу, – и ужаснулся: получалось, что более точного слова, чем отвращение, не находилось.
Интересно, что было бы, если бы он обо всем этом узнал, пока отец был жив… Смог бы он обсудить с отцом все это, постараться понять его резоны и рано или поздно примириться с ними?
Вряд ли.
Лучше ли было бы, если бы он вообще ничего этого не знал?
На этот вопрос ответа не находилось. С одной стороны – лучше. Правда, он жил бы примерно как человек, который за обе щеки уписывает экскременты, полагая их изысканным деликатесом, и молился бы на память о своем распрекрасном отце – истинном ученом и настоящем русском интеллигенте. С другой… Егор не мог представить, что с другой стороны, да это и неважно: в любом случае выбора у него не было. Он знал.
Весь следующий рабочий день прошел как в тумане. Макс заболел, поэтому никакой информации о втором томе не поступило. Егор еще накануне попытался поискать «Эксперимент 2Х» в интернете сам – и не нашел. То ли его там действительно не было, то ли сказывалась некоторая недостаточность Егоровых компьютерных навыков… Теперь, кроме Макса, надеяться он мог еще только на собственные розыски в отцовском кабинете – а для этого надо было, по крайней мере, добраться до родительской квартиры.
Он еле дождался момента, когда смог сбежать из отделения, отбиваясь от настырных сестричек, жаждавших обсудить с ним будущую встречу Нового года.
Как он добрался до места, Егор тоже вряд ли смог бы вспомнить. Это не значило, что он как-то особо сильно рисковал по пути: водителем он был достаточно аккуратным и опытным, и, как всякий опытный водитель, умел ездить почти автоматически. Хотя каждый раз, когда он об этом думал, сама такая возможность несказанно изумляла его: даже обладая немалыми знаниями об устройстве человеческого мозга, он не мог понять, как можно выполнять такую сложную и многоплановую деятельность и не тратить на это ни единого грамма внимания?! Вот и сейчас он опомнился, только поставив свой аристократический вездеход под огромным старым тополем у родительского подъезда и выключив зажигание.
Этот тополь уже много лет угрожал свалиться, как только в Москве объявят очередное штормовое предупреждение, пройдет ураган, сильный снегопад или новомодный ледяной дождь. От старика отваливались ветки, суки, веточки – но он исправно стоял. Машины под ним парковать остерегались, но в крайних случаях делать это приходилось. В обычном состоянии Егор никогда не оставил бы свой любимый «Ренджровер» в таком опасном соседстве, но сейчас, когда это уже произошло по причине автопилотного состояния водителя, менять что-то не хотелось.
Егор забрал с заднего сидения свою походную сумку и почти побежал к подъезду. Целую минуту он страстно ненавидел лифт, который начал неспешное движение вверх как раз в тот момент, когда Егор входил в подъезд, потом так же неспешно высаживал своих пассажиров где-то в районе двенадцатого этажа, потом делал свою обычную передышку…
Егор и сам не понимал, почему он так спешит. В любом случае, прямо сейчас начать обследовать отцовский кабинет он не сможет: ему ведь еще нужно придумать, как объяснить это матери. Пока они пообщаются, пока он придумает нужный предлог, пока обыщет все полки… Кроме того, в районе восьми появится Черепанов, и разговаривать придется еще и с ним. В общем, как ни крути, выходило, что, даже если этот пропащий второй том в отцовском кабинете имеется, то прочитать его можно будет не раньше полуночи.
Он не стал отпирать дверь своим ключом: ему почему-то очень хотелось, чтобы мать встретила его на пороге. И когда он увидел ее, то поразился: вдруг оказалось, что она за те полтора дня, что он ее не видел, как-то усохла и уменьшилась. Обычно ее макушка приходилась где-то на уровень его носа, но сейчас, обнимая ее, он ощущал себя огромным, неуклюжим и чрезмерно сильным. Вроде бы все как всегда – но все-таки чуть-чуть не так: одна прядка выбилась из челки, нос припудрен чуть сильнее, чем все остальное, макияж не вполне скрывает фиолетовые тени вокруг глаз, сережек нет…
Марта Оттовна прижалась к нему, и он почувствовал под своими руками, что ее дыхание сбивается. Егор бережно отстранил мать и взглянул ей в лицо. Так и есть: она, похоже, недавно позволила себе поплакать. Мать потянулась его поцеловать, – что вообще-то происходило нечасто, – и у него перехватило горло. Он подумал: а если бы она все это тоже знала? Ей было бы легче или наоборот? Впрочем, может, она и знала – и тогда врали ему они оба…
Нет, вряд ли. Если бы мать знала, она бы не отнеслась так безразлично к тому, что он собрался читать «Эксперимент 2Х».
Егор тут же почувствовал себя страшно виноватым, обнял мать за плечи и повел ее в кухню. Там (кошмар! страшный грех против идеи Безупречности!) в раковине стояли две немытые чашки. Марта Оттовна, перехватив его взгляд, поспешила объяснить:
– Зоя только что ушла. Она у меня все-таки ночевала. Я не смогла ее выгнать. Она сказала, что в крайнем случае будет спать у двери на коврике.
Зоя была маминой подругой столько, сколько Егор себя помнил – и, видимо, еще дольше, потому что знакомы они были с матерью еще с института. Только мать после института практически сразу пошла преподавать, а Зоя, бывшая в те времена потрясающей красавицей (о чем она очень любила вспоминать), вышла замуж и начала рожать детей.
С этой задачей она справилась быстро: два сына и дочь родились у нее в течение каких-нибудь пяти лет, и она с трогательным воодушевлением занялась их воспитанием и обихаживанием любимого мужа. Егор не смог бы предположить, что больше объединяло его мать с Зоей: общность студенческих воспоминаний или идея безупречности домашнего устройства. Насколько он знал, они ни разу в жизни не поссорились всерьез: видимо, это тоже противоречило бы их философским воззрениям. К счастью Егора, дети Зои ее аккуратности и педантизма не унаследовали, поэтому в детстве он с удовольствием с ними общался. Друзьями они не были, но когда Зоя приходила к ним в гости со всем своим выводком, они вчетвером весело проводили время, предоставляя мамам обсуждать Шиллера и очередной рецепт настоящего арабского кофе.
Зоя наверняка осталась бы спать на коврике – в это Егору верилось очень легко. Непонятно было только, почему вдруг вчера вечером Марта Оттовна решила, что подруги оставят ее в одиночестве: они наверняка заранее договорились, кто из них когда будет претендовать на придверный коврик. Видимо, график дежурств обсуждению уже не подлежит, и завтра здесь будет ночевать Наташа.
– Что у тебя на работе? – уже вполне ровным голосом спросила Марта Оттовна.
– Да что там может быть? Режем, клеим, восстанавливаем и удаляем. Фирма «Феникс-сервис». Ты же знаешь.
Мать вымыла чашки, насухо вытерла их и убрала в шкаф. Кухню уже наполнял сногсшибательный аромат чего-то, гревшегося в белой – конечно же! – кастрюле. Вот интересно, как мать умудряется готовить, не оставляя на эмалированной посуде даже собственных отпечатков?
– Да, мам, вчера Раду звонил. Наверное, заедет на днях. Он изо всех сил сокрушался, что ничего не знал. Они что-то снимали на Байкале, там даже телефон не брал.
Марта Оттовна питала слабость к Раду, почему-то жалея его за его несчастную судьбину беженца. Егору никогда не удавалось ее убедить в том, что Раду только выиграл от переезда в Москву и уж точно нисколько об этом не сожалеет.
– Хорошо, а то он давно у нас… – мать осеклась, но стойко продолжила, – у нас не был.
Егор покрутил в пальцах ослепительно блестевшую вилку, по материному обыкновению оказавшуюся на столе как-то невзначай.
– Ты не против, если я в Новый год буду у тебя?
– Зачем? – вскинула брови мать. – Мы будем с Зоей и Наташей. Они с мужьями придут, а может, и кто-то из детей появится.
– Ну так если их дети придут, то, наверное, и твой ребенок лишним не будет? Как думаешь?
Мать села напротив него и очень серьезно сказала:
– Егор, я не хочу, чтобы ты сейчас начал носиться со мной, как курица с яйцом. Я не пропаду, не зачахну и не покончу с собой. Я еще преподаю, если ты не забыл. И я не одна, у меня подруги – дай Бог каждому. У тебя наверняка кто-то есть, и ты хочешь встретить Новый год с ней. Так и встречай. И я не только про Новый год, ты понял, надеюсь?
Егор, ясное дело, ничего другого и не ожидал, но, как выяснилось вчера, на новогоднюю ночь у него других альтернатив и не было.
– Я-то понял, но… Понимаешь, мам, встречать Новый год так, как хочет она, мне не улыбается. Я действительно хочу встретить его с тобой. Или ты против в принципе?
Мать, не отвечая, хлопнула его полотенцем по плечу.
Когда Егор продегустировал волшебно пахнувшее содержимое белой кастрюли, Марта Оттовна заговорила снова:
– Сынок, нам нужно подумать про девять дней… Ты помнишь, что это – послезавтра?
Егор чуть не поперхнулся последним куском мяса: оказывается, со своими переживаниями он напрочь забыл о следующем ритуальном дне.
– А что тут думать? – нехотя спросил он. – Съездим на кладбище, потом посидим дома.,.
– Нет уж, думать как раз есть о чем, – возразила мать. – Надо узнать, кто будет. Может, придет кто-то из тех, кого не было на похоронах. Надо составить меню, купить продукты, сообразить, как мы все туда будем добираться… Может, снова автобус заказать?