Геннадий Головко
Ури
Ури нес службу на своем посту по два часа. Затем его сменяли, и так – до захода солнца. После того, как солнце садилось за горизонт, приятная прохлада опускалась на древний город, и он засыпал. Все стихало, и только крики ночных птиц нарушали вечный покой. Ночью дежурство было гораздо приятнее и делилось всего на две части, по 5 часов. Ночью можно было даже сидеть, но главное, не спать. Это каралось наказанием в 20 плетей. Ури еще не сталкивался ни с телесными наказаниями, ни с казнями, но много об этом слышал. Конечно же, если не кривить душой, то ему страсть как хотелось посмотреть на такое жуткое зрелище, как казнь преступников. С одной стороны, конечно же, жаль было приговоренного к казни, но, когда он вспоминал, что это преступник, лицо его сразу вытягивалось, становилось суровым и беспощадным. Он представлял себя грозным Лонгином, которому все старались подражать и голосом, и жестами, и мимикой. Скоро утро, конец дежурства, затем день отдыха, а с утра снова на смену. Через пару дней большой праздник Пасхи. Жаль, что в эти дни он не будет дома. Этот праздник особенно чтили иудеи и уж тогда столы ломились от самых разнообразных яств в честь того, что почти полторы тысячи лет назад пророк Моисей вывел израильтян из Египта на святую землю. Слово «Пасха» означало «исход, избавление», избавление еврейского народа от египетского рабства.
Ночь прошла быстро, спать не хотелось, следующий день был днем отдыха, и Ури с товарищами с удовольствием бездельничали, чистили оружие и вспоминали родных и близких, представляя угощения Прокуратора для своих воинов в честь великого праздника.
За время своей непродолжительной службы Ури особенно сблизился с таким же молодым легионером, как он. Звали его Тейс. Правда, Тейса можно было уже назвать воином, так он уже был свидетелем и участником разгона иудеев во время эксцесса со «знаменами», о чем он с гордостью рассказывал своему молодому другу, выпятив грудь и напрягая еще незрелые мускулы. Ури же сидел и слушал его, раскрыв рот. Какой там сон! Он так увлекся рассказом друга, что не заметил, что уже стало вечереть.
– А ты слышал, что в Иерусалиме поймали сумасшедшего, который утверждал, что он царь иудейский?
– Нет, – Ури замотал головой. – И что с ним сделали?
– Я точно не знаю, но Захария (он кивнул головой на старого седого воина, сидевшего неподалеку и тщательно наводящего блеск на свой щит), рассказывал, что во время обхода территории, случилось вот что. Недавно в Иерусалим вошел с небольшой группой бедных людей человек, который, якобы спустился с небес и стал творить чудеса на земле. Поговаривают, что какого-то калеку он сделал здоровым, кому-то вернул зрение, вместо воды у него из кувшина потекло вино…
– Здорово! Нам бы его сюда, хотя бы на обед! Напек бы нам лепешек из камней, из песка слепил бы персиков, а воду превратил в вино! Вот это был бы настоящий праздник! – оба весело расхохотались.
– Но самое главное, что у него появились ученики и союзники! Удивляюсь, как он не боится ни Синедриона, ни Прокуратора. Наверное, действительно, сумасшедший! Ведь так же можно и головы лишиться. Думаю, что скорее всего, его казнят. Как ты считаешь, его побьют камнями, сожгут, отсекут голову мечом или просто удушат? Кстати, говорят, его уже пытались побить камнями, да он оказался сущий колдун и как-то отвел от себя толпу.
– Не знаю. Ты, конечно, перечислил все возможные способы казни. Но не забывай, что в пасхальные дни иудеи не имеют права совершать казнь!
– Да, верно, я об этом совсем забыл. Но, все равно, дождутся окончания праздника и… точно ему конец! А могут и не дожидаться. Ведь суд римлян-язычников может совершиться исключительно по их же воле, и, если Пилат этого захочет, то никакие запреты не дадут ему запретить ЕГО казнь.
– Тейс, а как ты думаешь, мы сможем посмотреть на казнь?
– Ха! Не только сможем, но и будем в ней участвовать!
– Правда? – глаза Ури невольно загорелись. Исполнится его мечта!
– Вот увидишь! Не зря же мы здесь служим. Больше некому!
Наступил вечер, а значит, новый день. (Вы не забыли, что день у иудеев начинается с вечера? Нет? Был вечер и было утро: один день). Так вот, через день была суббота, а значит, Пасха. Прошла и ночь.
Утро началось с какого-то непонятного шума. Ури увидел движущуюся к претории толпу. Впереди себя они вели человека. Судя по всему, это был узник. И, к тому же, как понял Ури, вчерашний сумасшедший, «Царь Иудеи». Интересно, чем все это закончится? Но подойти ближе Ури не мог. Вот через полчаса начнется его смена и он может поближе рассмотреть действо. А потом уж он сможет обо всем рассказать Тейсу. И Захарию тоже. А они будут слушать его, раскрыв рот! Нужно не пропустить ни одного слова. Ури пытался прислушаться, но расстояние было чересчур велико, и он слышал только неразборчивые отрывки фраз. Единственное было ясно, как день, что толпа привела узника к Пилату на суд и чем-то сильно возмущена. Во главе толпы были первосвященники. Он сумел разглядеть Каифу и Анну. В этот момент к воротам крепости вышел сам Пилат. Понятно. Первосвященники не могли войти к нему, потому что входить в дом язычника в это утро они не имели права – не позволял обычай. Войдя в дом язычника, они бы осквернились и нарушили святые обычаи так как там были квасные хлебы. Люди что-то громко кричали, показывая пальцем на несчастного. Тогда Прокуратор поднял руку вверх и все стихло. Ури понял, что он спрашивает, в чем обвиняют узника. Толпа опять заорала, и из этого он смог понять только то, что тот возмущает народ и учит его ереси. Также, он отчетливо услышал слово Галилея. Так он из Галилеи? – удивился Пилат. Толпа утвердительно загудела. В таком случае это область царя Ирода, вот к нему его и ведите, – Пилат величественно удалился в свои покои.
Народ, недовольно бурча что-то себе под нос удалился со двора. А Ури нужно было готовиться к очередному дежурству. Он с нетерпением его ждал, как будто, понимая, что сегодня произойдет что-то из ряда вон выходящее, что-то такое, что может изменить его жизнь. Он совершенно не понимал, откуда у него такое возбуждение, чувство тревоги и гордости одновременно, но был готов ко всему.
Не успел он занять свой привычный пост, как увидел возвращающуюся обратно толпу. Впереди они вели того же человека, только уже одетого в светлую одежду, по типу тонкого и широкого плаща. Толпа вновь взревела, требуя Пилата. В этот раз Пилат вышел на балкон. По всему было видно, что он ждал незваных гостей, а они сильно ему досаждали, требуя казни узника. Да еще в такой день! Несмотря на то, что пост Ури был уже ближе, тем не менее, разобрать все слова Прокуратора и Первосвященников было очень сложно. Он понял только одно: толпа просила Пилата распять человека, а тот, в свою очередь, явно не хотел потворствовать кровожадной толпе. Интересно, чем же он так раздосадовал этих людей? – недоумевал Ури. По виду, узник вовсе не походил на разбойников, которых привели вместе с ним. И держали его отдельно. Человек выглядел хоть и растерянным, но смиренным и явно не понимающим своей вины. На сумасшедшего он точно не похож, – резюмировал Ури, – но вот только толпа так рьяно требует его крови, что, кажется, Пилат вот-вот сдастся. Наконец, Прокуратор что-то произнес, к узнику подбежали двое воинов и потащили его во внутренний двор. Вскоре оттуда раздались хлесткие удары бичей. Ури видел эти бичи раньше. Жуткое зрелище. Они были сделаны из выделанной бычьей шкуры, а на их концах красовались свинцовые шарики. Представляю, что творится с человеком, которого бичуют такими орудиями пытки! Избиение продолжалось так долго, что Ури уже и не надеялся увидеть беднягу живым. Но после того, как жуткий свист бичей наконец-то прекратился, послышался всплеск воды. Неужели он живой, и они начнут все снова? – Ури аж содрогнулся. Нет, тишина. Она продолжалась несколько минут. Затем в проеме между двумя окнами на небольшой лоджии над римской аркой показалось тело несчастного. Его одели в багряный плащ, который тут же почти весь пропитался кровью, а на голову водрузили терновый венец в форме шапки. Ури обратил внимание, что багряница осталась сухой только в районе сердца. Значит, палачи били так, чтобы оставить узника в живых. Да, хитро придумано, чтобы человек испытал нечеловеческие мучения, а умереть не смог. Думаю, сейчас ему больше всего хочется побыстрее отмучиться, чем продолжать страдания и унижения. Ури стало его жалко.
Между тем, воины поставили несчастного на колени, затем его истязатели несколько раз ударили его по венцу, да так, что его острые шипы впились в лоб, рассекли вены и кровь потекла ручейками по лицу бедолаги. Внизу на все это с нескрываемым злорадством смотрели несколько десятков иудеев – членов синедриона, остальных не было видно – улицы Иерусалима чересчур узки.
Посмотрев на него, Пилат что-то громко воскликнул – Ури не разобрал слов, но иудеи подняли такой шум, что стало понятно, что толпа осталась недовольна и это еще не исход дела. Они еще долго о чем-то спорили. Шум был такой, что разобрать слова было невозможно. Одно было ясно – первосвященники и весь синедрион почему-то так сильно ополчился на несчастного, что Пилат, кажется, сдался, приказав отпустить одного из разбойников, а не галилеянина. Ури слышал, что в праздник светлой Пасхи обычно милуют одного из подсудимых. Кажется, в этот раз повезло вон тому, косматому. Любопытно, кто же он такой? Ури был так занят созерцанием этой сцены, что и не заметил, как к нему тихо подошел Лонгин. Ури вздрогнул и вытянулся в струнку. Сотник внимательно посмотрел на воина.
– Ну, что, не видел еще, как судят человека? – Ури замотал головой
– А потом казнят. Тоже не видел? – Ури снова перепугано замотал головой.
– Странно, но я, почему-то не понимаю, за что же весь синедрион так взъелся на этого несчастного Иисуса? – как бы сам с собой проговорил Лонгин.
– А его имя Иисус?
– Да, Иисус из Назарета. Он уже битый месяц кружит со своими сподвижниками по местным окрестностям и проповедует царствие небесное.
– ???
– Да, и еще говорит, что он, де, Сын Божий, – Лонгин криво усмехнулся. – А, по-моему, он просто мошенник. Хотя, по виду и не скажешь.
– Говорят, что он творит чудеса? – осмелился вставить слово Ури. Но Лонгин сегодня был в отличном настроении. Можно и поговорить.
– Говорят. Да я что-то в это не верю. Но заступников у него, говорят, много.
– Где же они и почему его не защищают? – Лонгин уважительно взглянул на Ури.
– Ты прав. Так всегда. Пока ты нужен, тебя любят и с тобой общаются, а как только пришла беда – открывай ворота! Милости просим в ад! И где те друзья, которые клялись тебе в вечной верности? Думаю, у этого Иисуса они не лучше, чем у остальных.
– А кто такой тот разбойник, которого милостиво отпустил Прокуратор?
– Ааа, знакомая личность. Это Варавва. Он убил Габриаса.
– За что?
– Да было за что. Из-за Юдифи. Понимаешь ли, любовь у н их была, а Габриас был фарисеем и тайным сутенером. Юдифь очень красивая девушка, но, как и все бедные, нуждалась в деньгах. Вот Габриас и подтолкнул ее занятию проституцией. Делать нечего, она согласилась ублажать богатеньких иудеев. Варавва же узнал об этом взял, да и зарезал Габриаса. Нехитрая история. Повезло ему сегодня, сильно повезло.
– Как же так? Он убил человека и его помиловали, а несчастный полубезумный сказочник и сумасшедший, объявивший себя царем, должен погибнуть только потому, что этого хотят Первосвященники? Что-то тут нечисто.
– Согласен. Синедрион заботится только о своем кошельке. Хотя, знаешь, среди собравшихся много простых людей, которые тоже жаждут его смерти. Говорят, что сначала верили своему мессии, а потом он не смог показать народу истинную власть Божью на земле, и они в нем разочаровались, предали, – оба замолчали и задумались.
– Ты знаешь, а мне его, все-таки, жалко… Не пойму, почему, а жалко. Никогда такого не было, сколько я их не казнил. – Ури с испугом взглянул на своего начальника, представив, сколько же людей полегло от его тяжелой руки.
В это момент слуги принесли Пилату какую-то чашу. Странно, ведь он не собирается же прямо тут отобедать? Пилат демонстративно опустил руки в чашу с водой и, вынув их из воды, показал собравшимся и четко произнес, чтобы услышали все вокруг:
– Я умываю руки!
Это означало, что с этого самого момента Прокуратор не отвечает за содеянное. Все, теперь начнется, подумал Ури и даже приподнялся на цыпочки, чтобы лучше увидеть происходящее. Воины подхватили Иисуса под руки и потащили к перекладине. Затем, привязали к ней руки. То же самое сделали и с двумя другими разбойниками, которые ждали своей участи.
– Солдат, в сопровождение! – услышал он рядом четкий командный голос Лонгина. – Ты что, оглох?! – заорал он на Ури. И только теперь Ури понял, что Лонгин обращается к нему. Доброжелательность Лонгина словно сдуло ветром. – Как твое имя? – грозно навис над ним Лонгин.
– Ури, – мальчишка сжался и был готов к удару. Но удара не последовало. Лонгин сильно толкнул его по направлению к Претории. – Я запомню! Бегом охранять узников!
Ури бегом кинулся к толпе, пробрался сквозь нее к троице приговоренных и занял свое место по правую руку от Иисуса. Он очень хотел заглянуть в его глаза и посмотреть, что чувствует человек перед смертью. Страх? Ужас? Раскаяние или безразличие? Иисус мельком взглянул на своего стражника, практически последнего своего спутника в этой жизни. Их взгляды встретились. У Иисуса было изможденное, но какое-то очень светлое лицо, голубые глубокие и полные печали глаза. В них Ури прочел безнадежность и сострадание. Но не к себе, нет! К окружающим его людям. И, как ни странно, это было настолько искренне и непохоже на сумасшествие, что этому человеку захотелось верить. Поговорить с ним. Узнать его мысли, что он говорил своим ученикам… Но было уже поздно. Лонгин возглавил это печальное шествие. Кто-то быстро надел Иисусу на шею табличку с надписью «Hic est Rex Judaeorum – Сей есть Царь Иудейский». Толпа одобрительно заржала. Печальная процессия направилась в сторону Голгофы. Внезапно какая-то женщина, не добежав до Иисуса, упала в обморок прямо на дороге. Ее подняли солдаты. «Говорят, это его мать» – кто-то указал пальцем на Иисуса. Несчастная женщина, что же приходится ей пережить! – ком подкатил к горлу Ури. Иисус совсем обессилел после страшных побоев. Он то и дело падал под тяжестью своего креста. Лонгин это заметил, прищурил свой слезящийся глаз, оглядел толпящихся вокруг зевак и выбрал мужчину покрепче. Жестом подозвав его, центурион приказал человеку взять его крест. К изумлению своих подчиненных и толпы, Иисуса отвязали от креста, и прохожий испуганно и безмолвно взвалил крест себе на плечо. Пока осужденные медленно двигались к Голгофе, толпа зевак плевала в сторону назаретянина, бросала в него каменья, выкрикивая обидные слова и издеваясь над ним, как над сумасшедшим. Ури то и дело отталкивал тупым концом копья самых наглых, и все время думал: как же так? Где же в них человечность и сострадание? Ведь он не сделал им ничего плохого? И тут же поймал себя на мысли о том, что сам же хотел участвовать в кровавой казни! Вот, пожалуйста, наслаждайся страданием человека! Скоро его распнут на кресте, и он будет долго и мучительно умирать! Что ты чувствуешь, Ури? Страх, ужас и жалость? А еще какое-то очень щемящее чувство в груди, которое он не мог описать, но которое было сильнее всего остального и буквально сжирало его душу. Нет, на это невозможно смотреть!
– Не раскисать! – это был голос Лонгина. Он приблизился вплотную к Ури – Смотреть во все глаза! Его сподвижники могут попытаться его освободить, возможно, и убить.
– Убить? За что? – Ури ничего не мог понять.
– Чтоб не мучился, – Лонгин ушел вперед.
Ури стал внимательнее смотреть на окружающих его зевак. И тут увидел, что один из них, небольшого роста, с взлохмаченной бородой и безумными глазами осторожно вытащил из-под одежды кривой разделочный нож. Ури резко перевернул копье острием вперед и кинулся на незнакомца. Однако, тот оказался проворнее и быстро исчез в толпе. Нет смысла гоняться за ним, а тем более, покидать свой пост. Вполне возможно, что он тут не один. Ури стал еще внимательнее вглядываться в каждого. Но больше эксцессов не было.
На месте казни все уже было готово. И кресты, и гвозди, и напиток, который должен был хоть немного ослабить боль казнимых. Все это так шокирующее подействовало на Ури, что остальное он помнил, как в тумане. Его с остальными солдатами поставили охранять место казни, чтобы к нему не подходили посторонние люди. Осужденных сначала раздели, а потом, под их оглушительные стоны, крики и проклятия прибили огромными гвоздями к кресту. Иисус только стонал, но не проронил ни слова. Кресты подняли вертикально. Ури не ожидал, что они будут не такими высокими, как ему представлялось. В принципе, высота их не превышала 3–3,5 метров. Так что, ноги казенных находились где-то в метре от земли. Солнце палило нещадно. Лонгин стоял рядом с Ури и внимательно наблюдал за казнью. Он долго и внимательно смотрел на Иисуса, как бы пытаясь понять: за что его казнят? Никогда еще не приходилось казнить царей. А тем более, иудейских. А как он вел себя на суде? Точно, как царь. Сколько в нем достоинства и чести! Какой же силой должен обладать человек, чтобы вынести такие мучения и принимать их молча, с таким взглядом, как будто бы он всех нас жалеет. Нет, он не злится и не обвиняет никого. Он прощает нам наше безумство. И, когда его распинали, он не издал ни одного крика, не орал и не проклинал своих палачей, а произнес только: «Отче! Прости их, ибо не знают, что делают!». И, почему-то в этот момент Лонгину показалось, что это действительно Сын Божий! Как странно…
