Геннадий Мурзин
Хамелеоны. Детективы в стиле ретро
Корректор Геннадий Мурзин
Редактор Геннадий Мурзин
Фотограф Сергей Мурзин
Фотограф Геннадий Мурзин
© Геннадий Мурзин, 2018
© Сергей Мурзин, фотографии, 2018
© Геннадий Мурзин, фотографии, 2018
ISBN 978-5-4490-2875-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Геннадий Иванович Мурзин, автор детективного романа, – на отдыхе. Черное море, Севастополь, сентябрь 2017. Если у читателей возникнет желание связаться, или высказать замечания по книге, то это можно сделать через электронную почту – gim41@mail.ru. Или на авторской странице издательства.
Воскресший из мертвых
Часть 1
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:1
«1951-й год. Свердловск (и еще тринадцать других городов Союза) принадлежал к так называемым городам особого списка. И потому милиция входила в систему Министерства государственной безопасности (МГБ), а не в систему Министерства внутренних дел (МВД). Следовательно, мы отличались не только по форме (в буквальном смысле этого слова), а и по содержанию работы. Разумеется, мы знали гораздо больше, чем другие… Это так, кстати, для ясности».
Хотя самый первый июльский день и клонился уже к закату, но в воздухе по-прежнему чувствовалось знойное дыхание середины короткого уральского лета – жара под тридцать градусов.
Начальник управления Министерства государственной безопасности (УМГБ) по Свердловской области Степан Васильевич Чернышев грузно поднялся из-за массивного, сохранившегося еще с царских времен, стола и подошел к открытому настежь окну своего кабинета, выходящему на проспект Ленина. Он, глядя на лениво шелестящую листву тополя, слегка обвисшую и поблекшую от недостатка влаги в почве (дождей-то, считай, уже с полмесяца нет), сказал, обращаясь, не оборачиваясь, к только что вошедшему Некрасову.
– Ну, что, капитан, по домам, а? Гляди, духотища-то – страшенная, дышать нечем… Скорее – под прохладный душ!
– Товарищ генерал, я – не против, но…
– Какие еще могут быть «но», капитан? Вечер уже. И мы с тобой заслужили отдых… Или не так?
– Так, конечно, так, товарищ генерал, но…
Чернышев насторожился. По-прежнему не оборачиваясь, спросил:
– Что-то случилось, капитан? С очередной неприятностью пришел?
– И да, и нет, товарищ генерал…
– Не ответ, а настоящий кроссворд. Как прикажешь понимать, капитан? – Чернышев обернулся и увидел в руках дежурного помощника какой-то грязно-серый лист бумаги.
Капитан приблизился к генералу и подал лист.
– Вот… шифровка из Москвы.
Генерал взял бумагу и пошел к столу, опиравшемуся на резные ножки, очень похожие, как две капли воды, на мощные лапы льва, ворча вслух:
– Так и знал, капитан… С добром тебя не жди…
– Виноват, товарищ генерал.
– Виноват? Если бы чувствовал вину, не пришел бы с этим, – он тряхнул бумажкой. – Виноват, виноват… Пожалел бы начальника… Кому, как не тебе пожалеть и пощадить, а, капитан?
– Я не мог, товарищ генерал…
– Если не ты, то кто должен щадить шефа?
– Не могу знать, товарищ генерал.
– Вот… так всегда… А еще помощником называется…
Чернышев тяжело опустился на стул, и тот издал жалобный стон.
– Постарел, бедняга.
– Вы о ком, товарищ генерал? Если…
– Ну, уж, нет, только не о себе. Я еще о-го-го! Только вот, – он начал шарить в столе и нашел-таки то, что искал, – старомодные в железной оправе очки и надел на нос, – с глазами, кажется, не того.
– Все-таки, товарищ генерал, вы о ком?
– Да о стуле, капитан. Тяжко ему приходится: сколько лет испытывает на себе такие перегрузки. Видишь, жалуется. А что я могу поделать, если такой вес набрал. Подо мной – хоть кто запищит.
– Вы, товарищ генерал, о стуле, как о чем-то живом…
– Посиди с мое да протри несколько пар галифе – сам запоешь тоже самое.
– Ну, да, – засомневался капитан.
Чернышев взял в руки шифровку, начал читать, но что-то вспомнил, поднял глаза на стоявшего капитана и посмотрел на него поверх очков.
– Ты, капитан, при случае, скажи начальнику ХАЗО, чтобы заменил на стул более надежный.
– Слушаюсь, товарищ генерал.
Глаза генерала быстро-быстро побежали по тексту. И чем дальше читал, тем больше хмурился. Прочитав, недовольно стукнул кулаком по толстенной дубовой столешнице.
– Черт! Кажется, капитан, не до душа…
– Так точно, товарищ генерал.
– Ты, как вижу, даже рад.
– Никак нет, товарищ генерал!
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«Меня, как, наверное, многих других, в тот июльский вечер нашли дома, приказав срочно прибыть в известное для всех свердловчан учреждение на Вайнера, 4.
Прибыл, не мешкая. Кроме меня, было, видимо, человек сорок. В основном, опытные работники. Из молодых оперов УгРо я был, кажется, один.
Нам сообщили: на Западной Украине, где все еще полно националистов, выброшен десант из двух парашютистов. Один из них после приземления, решив сразу же обзавестись транспортным средством, украл велосипед. На этом и погорел. Задержали. Второму парашютисту удалось скрыться.
Зачитали шифровку, поступившую в УМГБ из Москвы. В ней, как сейчас помню, сообщалось, что оба парашютиста – бывшие граждане СССР. В годы войны оказались в плену. Находились в концлагере. Освобождены войсками генерала Эйзенхауэра. Завербованы американской спецслужбой. Несколько лет пробыли в разведшколе…»
…Село Светлояр Тамбовской области.
В старенький, почерневший от времени, бревенчатый домик на три оконца наведался гостенек. Для хозяев – Прасковьи Николаевны и Митрофана Денисовича – был совершенно не знаком. С его приходом как-то тревожно стало в душах стариков, хоть он все еще не произнес ни слова. Странно он как-то вел себя, загадочно.
«Глаз у него какой-то нехороший, смурной», – отметили про себя Томилины.
Встретили все же по-русски, уважительно. Ни о чем не спрашивая, посадили за стол, в красный угол, под образа. Сами сели на широкую и длинную лавку немного поодаль от стола. Хозяева вопросов не задавали, молчали, полагая, что гостенек, если надобность такая будет, заговорит первым.
И гость заговорил.
– Я из госбезопасности, лейтенант Свинцов, – обращаясь почему-то к Прасковье Николаевне, а не к Митрофану Денисовичу (догадался, видимо, кто в доме верховодит), представился он. – Я должен выяснить кой-какие детали… – он сделал паузу, цепко всматриваясь в лицо, густо испещренное морщинами и лишь потом добавил, – в отношении вашего сына.
Томилина недоумевающе подняла на него глаза.
– Какого такого сына? У нас было трое, а теперь вот век доживаем одни-одинешеньки. Помрем – упокоить, глаза закрыть будет некому, – старуха приложила к глазам угол передника.
– Будет, старая, мокроту-то разводить, – вступил в разговор хозяин. – Горе наше уже трижды выплакано. Чего нет – того уж не возвернешь… А вам, гражданин хороший, скажу: в земельке лежат наши детки – давно уже. Старшой – Максим – у озера Хасан сгинул, погиб то есть. Средний – Сережа – в тридцать девятом на току в молотилку угодил, всего изломало, помер. Несчастный случай, сказали нам, с летательным исходом…
– Летательный или еще какой там исход – не знаю, – поджав губы, недовольно сказала хозяйка, – а вот насчет несчастного случая – сильно сомневаюсь. Чую, сердце матери говорит: чья-то злая рука подтолкнула парнишку к беде. Ходила я в НКВД, – она махнула рукой, – да что толку-то?..
Гость, конечно, слушал, но все больше стал проявлять нетерпение.
– С двумя – ясно. А третий? Он-то где?
Ответила хозяйка:
– В сорок первом мобилизовали, а в сорок четвертом погиб геройски в Белоруссии.
Старушка встала, подошла к огромному кованому сундуку, стоявшему возле русской печки, приподняла массивную крышку и достала оттуда полотняный мешочек, перевязанный старым шнурком.
– Вот… похоронка, – она протянула гостю начавшую уже желтеть бумажку. – Старый, когда это было?..
– Что? Ездила, что ли, когда?
– Да, когда ездила-то?
– Считай, месяцев семь тому.
– Вот-вот… Съездила в Белоруссию, сыскала братскую могилу (это километрах в пяти от Гомеля), молитву сотворила по Васятке нашему, младшему, любимому, заскребышу. Памятник там ог-ром-ный. «Вечная слава героям» – написано на нем, кажись, золотом. И все фамилии, фамилии… Много фамилий. Среди них: «В.М.Томилин». Это, значит, наш Васятка.
Как бы из простого любопытства лейтенант госбезопасности Свинцов спросил старушку:
– А нельзя ли посмотреть его фотографию?
– Чью? Васятки, что ли?
– Да-да!
– Нету, – старушка растерянно развела руками. – Ни одной. Перед войной как-то не подумали: на глазах все был. Потом, когда писала ему на фронт, просила прислать карточку. Он сердито отвечал: не артист, чтобы фоткаться, а боец Красной Армии; не на курорте, мол, а бьюсь с проклятым фашистом. Не до фотографов ему, видать, там было.
Хозяин, все больше молчавший, но, тем не менее, мотавший себе на ус, встревожился не на шутку.
– Товарищ лейтенант, а почему вы все о младшем да о младшем спрашиваете? Вы что-то знаете? Что… Васятка-то жив?!
Свинцов встал из-за стола и поспешил к выходу. Уже у порога, взявшись за кованую дверную ручку, попытался успокоить старых людей.
– Нет-нет, что вы, успокойтесь, пожалуйста. Просто есть данные, что именем вашего погибшего сына могут воспользоваться. Кстати, если вдруг весточку какую-нибудь получите от воскресшего из мертвых – тотчас же поставьте в известность госбезопасность.
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«И милиционеры, и чекисты – все были буквально поставлены на ноги. Почему? Дело в том, что из показаний того, который был задержан сразу, после кражи велосипеда, стало известно: задание, с которым были выброшены парашютисты, непосредственно касалось нас. Было получено сообщение: исчезнувший парашютист-шпион направляется в Свердловскую область. И сфера его особого интереса – лагерь „100“. Даже я тогда не знал, что скрывается за этими цифрами. Уже гораздо позднее узнал: это строительство секретнейшего оборонного объекта в районе Верх-Нейвинска. Потом это все называлось „Свердловск-44“, теперь просто – город Новоуральск».
Шифротелеграмма из Москвы, поступившая в УМГБ Свердловской области:
«Приметы направляющегося в Свердловск разведчика: выше среднего роста, плечист, нос горбинкой, сухощав, глаза серые, волосы темные, слегка вьющиеся впереди, лицо круглое, чистое, без каких-либо внешних изъянов, походка – твердая, уверенная, возраст – 32 года. Генерал Троицкий».
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«Мы знали: арестованный на Украине разведчик на допросе показал, что в одно из отделений связи Свердловска сразу по прибытии они должны были обратиться, где на каждого из них предполагался крупный денежный перевод. Откуда и от кого переводы – арестованный не знал. Проверить отделения связи предстояло мне. И точно! Я нашел два перевода! Оба пока не востребованы. Посоветовал работнику почты предупредить сразу, как только обратятся за получением этих именно двух переводов. Однако шли дни за днями, а за деньгами никто не приходил. Мне странным все это показалось, очень странным. По моим прикидкам, получалось, что исчезнувший парашютист должен был уже добраться до Свердловска. А поскольку с наличностью у него, по имеющимся сведениям, было туговато, то ему ничего другого не оставалось, как получить перевод. Жить-то на что-то надо!»
…Село Светлояр Тамбовской области.
Томилины-старики только что вернулись с колхозных угодий, где сообща с другими стоговали сено. Притомились изрядно, поэтому в избу сразу не пошли, а присели на завалинке, чтобы малость передохнуть.
Они издали заприметили знакомую чуть прихрамывающую фигуру – это письмоносица Дуся. Старики ее не ждали, не радовались ее появлению, как раньше: уже несколько лет писем им она не приносила – не от кого. Последняя ее услуга и та печальная – похоронка на шершавой оберточной бумаге, сообщавшая, что их Васятка, последний сынок, пал смертью храбрых при защите Родины.
Дуся, поравнявшись с ними, издали крикнула:
– Здравствуйте!
Ответила Прасковья Николаевна:
– Здравствуй, милая, здравствуй. Все бегаешь, людей радуешь?
На этот раз Дуся, как ни странно, не прошла мимо, а свернула к ним, на ходу расстегивая свою брезентовую наплечную сумку.
Старики переглянулись.
– А я – к вам…
Прасковья Николаевна, прикрываясь от солнца ладонью, тревожно смотрела на нее.
– Случилось что?
– Если и случилось, то радостное…
– Что ты, милая, какая может быть радость для нас, стариков?
– Вот, – она протянула свернутый пополам листок, – тебе, Прасковья Николаевна.
Старушка опасливо смотрела на бумажку и не спешила ее брать.
– Что это?
– Как «что»? Бери же!.. Телеграмма это.
– Шутишь все…
– Нет же! Какие шутки… Распишись вот здесь, в тетрадке. Мне почему-то кажется, что там хорошие вести.
Томилина попробовала было трясущимися от волнения руками нацарапать свою фамилию, но не смогла. Попросила молчавшего и угрюмо смотревшего на происходящее мужа:
– Распишись, старый, а у меня… никак, пальцы отказываются слушаться, – потом, подняв глаза на письмоносицу, с надеждой в глазах спросила. – От кого это, как думаешь, Дусь?
– Бланк-то заклеенный – не представляю. Распечатаете и узнаете… Простите, спешу.
Дуся побежала дальше. Долго Прасковья Николаевна не решалась распечатать. Все не верилось, что это именно ей, а не кому-то другому; все казалось ошибкой.
И, наконец, – решилась.
Текст телеграммы:
«Мама зпт здравствуй тчк Я жив здоров тчк Извини зпт не писал тчк Подробности потом тчк Нахожусь в тяжелом материальном положении тчк Прошу телеграфом выслать Свердловск ж.д вокзал почта до востребования 200 рублей тчк Привет батяне зпт если жив тчк Сын Василий тчк».
Раза три перечитала – не меньше. Потом (для верности) мужа заставила перечитать вслух. Нет, она ничего не напутала. Но как же… Сама, собственными глазами видела могилку Васятки… фамилию свою… И… похоронка, к тому же… Чудно… И вчерашний сон – в руку. Будто, вышла она за околицу, чтобы буренку домой загнать. И видит, как вдалеке, там, на взгорье, вдоль лесной опушки идет-вихляет человек, на костылях, в длинной шинели и пилотке. Идет как бы не к ней, а от нее в сторону. Пригляделась, узнала: ее Васятка. Попробовала окликнуть: куда, дескать, от родной матери-то? Голоса своего не услышала. Вроде губами шевелила, а из горла – ничего, ни звука. А он, ее Васятка, будто услышал ее или почуял, что мать зовет, обернулся и молча стал рукой показывать-манить: иди, мол, за мной. На этом все и кончилось. Потому что старый рядом завозился и прервал сон, не дал досмотреть. Она сердито ткнула мужа в бок. Тот открыл глаза: «Что толкаешься?» «Сына, Васятку, во сне видела, – сказала она, – он за собой звал. Видно, и в самом деле на этом свете задержалась я. Настала и мне пора собираться туда, к сыну». Старик повернулся на другой бок: «Не чуди, старая. Спи». Он тотчас же захрапел, а она так до утра больше глаз и не сомкнула. Теперь, пожалуйте, эта телеграмма, с Урала, где Томилины и не бывали никогда.
– Что думаешь, старый, а? – спросила она все время угрюмо молчавшего мужа.
– Слышала, что сказал лейтенант?.. Злой человек шуткует с нами – не иначе.
– Какой ты после этого отец, – укорила она, – если ничто внутри у тебя не ёкнуло… Дитятко, родимое, в беде, помочь просит, а ты? Сердцем чую, что он, мой Васятка!
Старик только рукой махнул, понимая, что спорить бесполезно.
– А… делай, как знаешь. Я же Васятке, если только он в самом деле жив, не враг какой-нибудь…
– Соседка сказывала намедни, будто бывает, что и после похоронки возвращаются живехонькими. А вдруг и с сынком писарь описку сделал? – она надолго замолчала. По морщинистому лицу покатились слезы. Утерев их концами головного платка, вслух произнесла. – Где такие большие деньги взять?
– Может, к председательше колхозной? У нее водятся, слыхал, – посоветовал муж.
Раздобыла-таки мать деньги, а на следующий день, упросив бригадира отпустить ее, отправилась в райцентр, на почту. Отправив деньги, получив на руки квитанцию, крепко задумалась. Тревожно, боязно стало. А вдруг, подумала она, и в самом деле такую уйму денег отослала незнамо кому. Еще раз на память пришло предостережение человека из госбезопасности. Они, сказывают, шутить не любят. Неровен час, вместо сына бандюге подмогла. А что? В книжках или в газетах тоже разное пишут…
Нерешительно, озираясь по сторонам, вошла Томилина в райотдел милиции. Старшина с повязкой на рукаве (еще совсем молоденький), завидев старушку, весело спросил?
– К кому, бабуля? Не старик ли пообидел?
Прасковья Николаевна крепко обиделась на такие слова милиционера.
– Нет, милок, он – мужик самостоятельный, не тебе, пустобрех, чета. Поболе сорока годков живем, а худого слова от него не слыхивала. К вам же пришла по делу… Мне бы с лейтенантом Свинцовым свидеться, хочу поговорить.
– Со Свинцовым?! – растерявшись, переспросил дежурный.
– Да, со Свинцовым, – подтвердила старушка.
– Тогда – не к нам…
– Что ты, милок? Вы разве не госбезопасность?
– Нет, бабушка: мы – милиция…
– Не все одно?
– Большая разница… Свинцов, который нужен, в соседнем с нами здании. А вы, бабушка, не ошиблись? Зачем вам понадобился лейтенант госбезопасности?
– Ну, это уже, милок, тебя не касаемо, – сердито отрезала Томилина и вышла.
Часть 2
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«Все сотрудники милиции и чекисты получили инструкции, как действовать, если вдруг обнаружат бесследно исчезнувшего парашютиста. Предупредили: вооружен до зубов, а поэтому будет оказывать сопротивление до конца, при любых обстоятельствах. Вплоть до уничтожения всякого, кто попытается взять. Имелась ввиду, конечно, и возможность самоликвидации. По другим случаям знали, что это значит: обычно шпионам на самый крайний случай вшивали в воротник стеклянные ампулы с цианистым ядом, действующим мгновенно. С год до этого также… Взять-то взяли, но зазевались, тот щелк – и готово. В руках – труп, вещь для чекистов совершенно бесполезная. Значит? Необходимо не только задержать, а и предотвратить возможность использования яда, то есть не допустить смерти».
…В кабинет начальника шестого отделения милиции (тогда оно располагалось вблизи железнодорожного вокзала, на улице Свердлова) вошли двое.
– Что у вас? – спросил вошедших капитан Шестаков.
Вперед выступил мужчина лет тридцати. Шестаков про себя отметил: «Крепкий парень. И лицо приятное, улыбчивое, располагает».
– Сергей Федорович, простите, ради Бога, что отрываем вас от дел ваших неотложных. Но выхода у нас другого нет. Мы вот тут с приятелем в командировку поехали, в поезде малость перебрали. Ну, и… все наличные деньги… Они у меня хранились… получилось нехорошо.
– Я-то тут чем могу помочь? – удивился капитан. – Деньгами? У меня нет лишних.
– Что вы, что вы, Сергей Федорович! Да не за тем мы к вам, не нищие какие-нибудь, не побирушки.
– Тогда – чем же могу помочь?
– Сергей Федорович, понимаете, вместе с деньгами я и паспорт утерял. Слава Богу, приятель хоть не сглупил. Его паспорт цел.
– Так что вы от меня хотите?
– Мы сделали в Свердловске, так сказать, вынужденную посадку, вышли из поезда. Я позвонил домой, попросил прислать немного денег, чтобы добраться до места назначения.
– Ну и…
– На почте без паспорта деньги не выдают.
– Естественно. А вы что хотели?
– Я вот тут написал доверенность приятелю, у него паспорт имеется. Он получит по моей доверенности, но ее надо заверить. Подпишите, пожалуйста, Сергей Федорович. Выручите.
– Какая чепуха! А я-то думал… Давайте сюда, заверю вашу доверенность. Только не пейте много, а то снова.
– И печать, пожалуйста, поставьте.
Капитан шлепнул печатью и шутливо сказал:
– И печать, вот, ставлю.
Посетители вышли. А капитан, пряча в сейф печать, вслух произнес:
– Вот к чему ведет злоупотребление спиртным.
Шифротелеграмма, поступившая в УМГБ Свердловской области:
«Установлено, что разведчик-парашютист, избежавший ареста на Украине, уже находится в Свердловске. В ближайшие дни он должен обратиться в отделение связи, что на железнодорожном вокзале, где на имя Томилина Василия Митрофановича находится денежный перевод на 200 рублей. Примите меры к задержанию любого, кто попытается получить деньги по указанному переводу. Генерал Троицкий».
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«После получения шифровки меня, молодого опера, пригласили к начальнику штаба УМГБ и приказали сейчас же отправиться на вокзал, на почту. Я так и сделал. Но на почте меня огорошили: перевод уже получен! Кем? Неким Глазковым. Но почему ему выдали денежный перевод, если адресат совсем другой? По доверенности, сказали мне, по доверенности, оформленной честь честью. Выходит, доверенность и заверена? Именно так. Более того, сказали мне, доверенность заверил сам начальник шестого отделения милиции: есть его подпись и печать. Достали и показали мне ту доверенность: все точно – подпись капитана Шестакова…»
Когда в кабинет начальника УМГБ вошли вызванные по этому случаю, генерал все еще нервно ёрзал на стуле, машинально передвигая по столу с одного места на другое тяжелую, из зеленого стекла, чернильницу. Степан Васильевич Чернышев, по свидетельству очевидцев, отличался от многих других командиров необычайным спокойствием. Казалось, его ничто неспособно вывести из равновесия.
Но если случалось войти ему во гнев, то становилось страшно. Слава Богу, такого почти не было. И, тем не менее, его боялись, как огня. Он редко вызывал к себе, так сказать, «на ковер» для чистки мозгов, не дергал подчиненных по любому поводу. Но когда подобное происходило, то все знали – не поздоровится.
– Итак, где же наш «именинничек»?
Сидевший у самых дверей капитан Некрасов вскочил со стула, как подброшенный.
– В приемной, товарищ генерал! Позвать?
– Давай – сюда.
Некрасов приоткрыл дверь кабинета.
– Шестаков, к генералу!
Вошел Шестаков. Сделав несколько шагов в сторону сидевшего за столом начальника УМГБ, он замер по стойке смирно, вытянувшись в струнку.
– Капитан Шестаков по вашему приказанию явился…
Генерал, упершись в него своим тяжелым взглядом, прервал.
– «Явился», говоришь? – тихо спросил он. – Пора бы знать, капитан, что являются только черти.
– Извините, товарищ генерал, – Шестаков решил исправить оплошность, поэтому повторил. – Капитан Шестаков по вашему приказанию прибыл.
– То-то же, – все также тихо, но с сильным нажимом сказал генерал, продолжая вошедшего сверлить взглядом, от чего лицо Шестакова стало бледнее бледного, а руки, вытянутые по швам, мелко-мелко задрожали.
В кабинете повисла мертвая тишина. Все боялись ненароком стулом скрипнуть.
– Ну-с, капитан, чего молчим? Изволь говорить… Знаешь, зачем вызвал?
– Так точно, знаю, товарищ генерал… Виноват, товарищ генерал… Вам, наверное, доложили…
– Верно, капитан, мне доложили. Но мне, знаешь ли, доставит удовольствие еще раз услышать, но теперь от тебя. Слушаю, капитан.
– Ну…
– Ты чего тут нукаешь? Не с лошадьми дело имеешь, чтобы понукать… Докладывай – коротко и четко! Никаких «ну», «тпру» и тому подобного, ясно?
– Так точно, товарищ генерал!.. Пришли двое; сказали, что в пути у них выкрали деньги и документы одного из них; что на почте на имя одного из них имеется денежный перевод, но чтобы получить, требуется доверенность; попросили заверить доверенность… Ну и…
– Опять?
– Виноват, товарищ генерал… Пожалел мужиков: подписал и поставил печать.
– Как ты мог, капитан?
– Виноват, товарищ генерал.
– Ты что, не получил нашу ориентировку?
– Получил, товарищ генерал.
– Выходит, не читаешь то, что получаешь?
– Читал, товарищ генерал. И помню наизусть.
– Тогда – в чем дело? Объясни мне, как ты мог не разглядеть стоящего перед тобой разыскиваемого нами особо опасного диверсанта?
– Виноват, товарищ генерал…
– Виноват? А не смог бы ты объяснить, в чем твоя вина?
– Виноват, что потерял бдительность и не разглядел перед собой врага.
– Но как можно? Все управление вот уже несколько дней буквально стоит «на ушах», люди не знают ни сна, ни отдыха, перед тобой – разыскиваемый, а ты?!
– Виноват, товарищ генерал.
– Что-о-о? Товарищ? Я?! Тебе?! – лицо генерала на глазах стало багровым. Он привстал и оперся обеими руками о столешницу, по-прежнему не спуская глаз с капитана, смертельно напуганного, но тем не менее прямо смотревшего в лицо генерала. Терпению Чернышева пришел конец. – Тамбовский волк тебе товарищ! – бешено взревел генерал. – Вон из кабинета! Вон из органов! Чтобы сегодня же тобой и не пахло! Вон!
Шестаков развернулся на сто восемьдесят градусов и, четко печатая шаг, вышел из кабинета. Когда за капитаном закрылась дверь, генерал тяжело опустился на стул, достал носовой платок, вытер выступившую испарину на лице.
– Нет, какой негодяй, а? И как только земля таких мерзавцев носит?.. Подумать только: он был… был же в наших руках, а мы? Что мы? Что мне в Москву докладывать? Стыдобушка!.. Нет, таким ротозеям в органах не место. Гнать, гнать поганой метлой таких надо!.. Как, как мне докладывать Москве! Был он в руках и мы… упустили!.. Нет, такого унижения еще я не испытывал.
Генерал замолчал. И в мертвой тишине кабинета лишь слышались его ритмичные постукивания пальцами по столешнице. Он думал. А мешать думать генералу никто не осмеливался. Прошло минут пять. В кабинете – все та же обстановка. Никто не решался первым заговорить. Никто не хотел вызвать на себя гнев генерала. Все решили, что надо дать генералу чуть-чуть остыть. Что-то надо было делать. Первым встал со своего места полковник Ярославцев.
– Я пойду. Разрешите?
– Куда это ты собрался, Алексей Денисович, а? – уже совершенно спокойно спросил Чернышев своего зама по кадрам. По кабинету пронесся вздох облегчения. Все присутствующие поняли: гроза миновала. Послышались пока еще легкие шорохи: люди стали разминать затекшие и немного онемевшие члены.
– К себе, товарищ генерал… Готовить приказ об увольнении из органов…
– И кого же, позволительно будет спросить, собираешься увольнять?
– Не понял, товарищ генерал…
– А что тут такого непонятного, полковник? Я спросил: кого собираешься увольнять?
Ярославцев все еще не мог ничего понять. Он не смог уловить смену настроения своего начальника.
– Я понял, что… Согласно вашему указанию… подлежит немедленному увольнению из органов капитан Шестаков…
– Ишь, какой прыткий у меня зам. Сразу и увольнять? Кого ты решил, полковник, уволить? Шестакова?! Орденоносца?! Бывшего командира взвода разведки, прошедшего всю войну? Уволить Шестакова, который год назад лично, собственными руками взял целыми и невредимыми трех бандюг? Вот ты, полковник, за всю свою жизнь хоть одного бандита взял? Нет, не взял. А он не одного, а сразу троих… Так-то вот… Чувствуешь, кого собираешься увольнять, чувствуешь!?
– Товарищ генерал, не я, а…
– Вот так всегда: чуть что – это, мол, он такой «бяка». С чего ты решил, что капитана Шестакова надо увольнять да еще немедленно?
– Но вы же сами… только что…
– Ну, что, что я?! Погорячился, конечно, чуть-чуть… Сказал пару ласковых капитану – и только. Мало ли… бывает… Я, что, не человек?.. Нервы тоже не железные… Сорвался… пошел вразнос…
– Не понял, товарищ генерал.
– В том-то и беда, полковник, что не понял.
– Не понял…
– Что ты заладил, как попугай, одно и тоже: не понял, не понял. Соображать надо, полковник.
– Но… что же мне делать в таком случае? Не готовить приказ?
– Нет, приказ обязательно нужен, полковник, но вот какой – другое дело. Более того, с этим приказом надо под расписку ознакомить весь личный состав органов. Всем показать, к чему ведет утеря бдительности. И Шестакову станет хорошим уроком. Я так думаю: надо Шестакова понизить в должности. Пусть-ка побегает годок, другой в замах по оперативным вопросам в том же, шестом отделении. А дальше – видно будет, – и уже, обращаясь ко всем присутствующим, генерал спросил. – Как считаете, товарищи офицеры, это правильно?.. Он не будет на нас в обиде?
Заулыбался генерал. Заулыбались и окончательно оживились все остальные.
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«…А тем временем задержали Глазкова. Оказался самым заурядным вокзальным завсегдатаем – бродягой. А чего, удивился тот, подошел культурный такой мужик, из интеллигентных. Сказал, что паспорт с деньгами выкрали, дальше ехать не на что. Пришел перевод. Получишь, сказал, – тридцатка твоя. Не дурень, согласился. Встречался ли с ним до того или после? Нет, говорит, никогда!»
Шифровка, поступившая в УМГБ Свердловской области:
«По имеющимся сведениям, агент, оказавшись в затруднительном положении, может пойти на установление связей с законсервированной агентурой. Возьмите под наблюдение:
а) Черемисов Макар Семенович; завербован Абвером в сорок втором в период его нахождения в плену; заброшен на Урал без определенного задания, с целью вживания в окружающую обстановку (с перспективой работы в отдаленном будущем, при необходимости); в настоящее время работает на Невьянском механическом заводе;
б) Серегина Наталья Алексеевна; бывшая фронтовая подруга майора Серегина Бориса Алексеевича; в сорок пятом, перед окончанием войны поженились; Наталья Алексеевна завербована американской разведкой; известно, что ее муж, служивший некоторое время комендантом небольшого немецкого городка Зальцбург, вскоре демобилизовался и по настоянию жены переехал на постоянное жительство в Свердловск; сам Серегин, работающий сейчас редактором газеты, скорее всего, не знает, что его жена подписала обязательство сотрудничать с ЦРУ; сейчас Серегина работает дежурной по станции Свердловск-Сортировочный и пока никаких заданий не получала и не выполняла. Генерал Троицкий».
