Геннадий Сорокин
Между двух войн
Часть первая
1
«Дело было вечером, делать было нечего», – золотые слова написал известный советский поэт Сергей Михалков!
Дело было действительно вечером, 10 июля 1989 года. Делать было действительно нечего – в городе Степанакерте, столице Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР, действовало «особое положение»: спиртное в магазинах не продавалось, увеселительные заведения были закрыты. Ни одно предприятие в городе не работало с конца 1988 года. Бастовали, требовали то присоединения НКАО к Армянской ССР, то прямого управления из Москвы, то выделения Карабаха в отдельную республику в составе СССР.
Смута в Степанакерте началась еще в конце 1987 года, когда опьяненное свободой и перестройкой армянское население Нагорного Карабаха стало требовать воссоединения с матерью Арменией. До событий в Сумгаите народные волнения ограничивались митингами и забастовками. После армянских погромов в феврале 1988 года в Карабах потянулись вереницы беженцев из Сумгаита и Баку. Напряжение в обществе резко возросло.
Беженцы о сумгаитских событиях рассказывали ужасные вещи. Говорили, что число погибших при погромах армян исчисляется сотнями, а не парой десятков человек, как утверждали центральные власти. Для предотвращения столкновений на межэтнической почве в Степанакерт были введены войска, костяк которых составила 22-я отдельная бригада оперативного назначения внутренних войск МВД СССР из города Калач-на-Дону.
Вскоре выяснилось, что солдаты не в состоянии поддерживать порядок на улицах. В августе 1988 года войсковую группировку в НКАО усилили слушателями Ташкентской высшей школы МВД СССР. В январе 1989 года на смену им прибыли слушатели Дальневосточной высшей школы МВД СССР из города Хабаровска.
Первый сводный отряд Дальневосточной школы пробыл в НКАО с января по апрель 1989 года. По возвращении в Хабаровск слушатели приступили к учебе, но не успели они привыкнуть к обычному ритму жизни, как их снова послали в НКАО. Обстановка в стране была такова, что МВД СССР пошло на беспрецедентные для мирной жизни меры – прервало учебный процесс во всех высших учебных заведениях страны и направило курсантов, слушателей и преподавателей в горячие точки для поддержания общественного порядка.
В начале июня 1989 года Виктор Воронов оказался в НКАО во второй раз.
– Я же говорил, что ты вернешься! – радостно приветствовал Воронова высокий симпатичный мужчина по имени Шабо.
Официально Шабо отвечал за снабжение сводного отряда автотранспортом, но все офицеры в отряде были уверены, что Шабо – шпион, докладывающий об обстановке в отряде руководству таинственной организации «Крунк», готовящей вооруженный мятеж в НКАО. Среди штабных офицеров Шабо получил прозвище Доктор Зорге.
В первый же день второй командировки Воронов почувствовал, что отношение армянского населения к дальневосточникам изменилось, и совсем не в лучшую сторону. Еще в январе, сразу же после прибытия, хабаровчане заселились в кинотеатр «Октябрь» по улице Акопяна, расположенный практически в центре Степанакерта. Курс Воронова занял кинозал, старшекурсники расположились в фойе кинотеатра, офицеры – на втором этаже, в театральном зале.
Почти всю площадь кинозала заняли двухъярусные кровати. Воронов спал в углу на втором ярусе. У его изголовья с прежних времен остался висеть на стене портрет актрисы Натальи Аринбасаровой. Воронов никогда не слышал о такой актрисе, но с портретом «подружился»: вернувшись с дежурства, спрашивал у Аринбасаровой: «Как дела, Натаха? Не соскучилась?»
Примерно в начале марта делегация жителей Степанакерта посетила Аркадия Вольского, главу Особого комитета по управлению НКАО. Аркадий Вольский, друг и соратник Горбачева, был полновластным правителем НКАО. Войсковая группировка и все силы МВД в области напрямую подчинялись ему. Душой Вольский был на стороне армянского населения, но как истинный коммунист-интернационалист никогда публично не высказывал этого. Делегация степанакертских армян потребовала часть помещений кинотеатра по улице Акопяна для занятий народным творчеством. Вольский внял нуждам и чаяниям армян и велел командиру сводного отряда уступить часть кинотеатра для занятий ансамбля народных танцев.
Командир отряда полковник Трубачев попробовал объяснить, что часть кинотеатра отдать не может, так как другого помещения для размещения личного состава просто нет. Вольский был непреклонен: «Театральную сцену отдать!» Трубачев встретился с руководством ансамбля, и они договорились, что офицеры из театрального зала выселяться не будут, а сцену освободят для репетиций.
По армянскому телевидению в эти дни беспрерывно крутили ролик с Шарлем Азнавуром[1] в окружении детей у фонтана в Ереване. Азнавур – этнический армянин Шамруз Азнавурян – пел с детьми веселую песенку, которая стала чем-то вроде неофициального гимна армянского населения Нагорного Карабаха. Под эту песенку степанакертский ансамбль народного творчества стал разучивать танец, в котором участвовали человек тридцать. В первый же день репетиций слушатели встревожились: не повторятся ли спитакские события в искусственном исполнении?
«Ой-ли! Ой-ли! Ла-ла-ла-ла-ла!» – неслась сверху громкая музыка.
В такт ей стучали по сцене десятки каблуков. Армяне плясали так, что стены, казалось, трясутся и готовы пойти трещинами. Осторожный Вождь[2] посмотрел на потолок и молча вышел. За ним последовало еще несколько парней. Увидев их встревоженные лица, дежурный офицер спросил:
– Что случилось?
– Пляски! – показал рукой на здание кинотеатра Вождь. – Береженого бог бережет! Мне под завал попадать неохота. Если этот кинотеатр строили так же, как дома в Спитаке, то он от вибрации сложится, как карточный домик.
Но ничего не случилось. Здание устояло. Постепенно парни привыкли к репетициям, но иногда с опаской посматривали на стены.
В начале июня командиром сводного отряда стал начальник кафедры марксистско-ленинской философии Вадим Петрович Архирейский, научный руководитель и покровитель Воронова.
Вольский вызвал Архирейского в обком КПСС и велел полностью очистить кинотеатр.
– Переедете в школу номер десять на окраине города, – приказал он.
Архирейский – это не полковник Трубачев, за плечами которого была только служба во внутренних войсках и руководство кафедрой специальной тактики. У Вадима Петровича отец был историком с мировым именем, лучшим специалистом в Европе по Смутному времени. Его монографии изучались в университетах США, Франции и Канады. Мама Архирейского – известный экономист, а сам он – социолог, хороший знакомый Татьяны Ивановны Заславской, советника Горбачева по социологии. Указание высшего руководителя Карабаха полковник Трубачев молча бы принял к исполнению, Архирейский же решил осторожно возразить.
– Прошу прощения, Аркадий Иванович, – сказал он, – почему я должен перебазировать отряд куда-то в школу, не приспособленную для размещения личного состава?
– Мы должны предоставить здание кинотеатра «Октябрь» жителям Степанакерта.
– Если не секрет, зачем оно им? Пока действует особое положение, культурно-развлекательные учреждения работать не могут. Одно дело – предоставить ансамблю народного творчества сцену в театральном зале на несколько часов в день, и совсем другое – отдать весь кинотеатр. Осмелюсь напомнить: в кинозале ни экрана на стене, ни зрительских кресел нет.
– Вы что, меня учить вздумали! – повысил голос Вольский. – Кинотеатр отдать! Через сутки доложите об исполнении.
Взбешенный несправедливым решением главы Особого комитета, Архирейский быстрым шагом вышел из обкома партии. Перед Вадимом Петровичем был въезд на стоянку перед обкомом, перегороженный двумя БМП. На их броне сидели солдаты, покуривали, щурились от ярких лучей летнего солнца. Справа, за плотным забором, шла стройка, слышался отборный русский мат – солдаты возводили капитальное укрытие на случай вооруженной атаки на обком. Над входом в резиденцию Вольского, словно издевательство над здравым смыслом, был укреплен транспарант с давно утратившим актуальность лозунгом «Да здравствует марксистско-ленинское вечно живое интернациональное учение!».
Архирейский хмыкнул и поехал докладывать об указании Вольского генералу Коломийцеву, командиру объединенной войсковой оперативной группировки.
Пересказывая генералу встречу с Вольским, Архирейский подчеркнул:
– Он велел доложить не о том, что мы успешно перебазировались, а о том, что отдали здание! Ему наплевать, где мы будем жить: хоть в школе, хоть под открытым небом палатки разобьем.
– Что вы хотите от меня? – раздраженно спросил Коломийцев. – Вольский – член ЦК КПСС. Не мне и не вам ему возражать. Приказал оставить кинотеатр – оставляйте! За сутки уложитесь?
– Переустановить связь, вывезти вооружение, кровати, специмущество… Мне понадобится трое суток, не меньше.
– Вот это другой разговор! – похвалил генерал. – А то начал: «В чистое поле выгоняют, жить негде будет!» Я поговорю с Вольским. Думаю, он пойдет навстречу.
Приехав в расположение отряда, Архирейский собрал офицеров и сказал:
– В школе долго не задержимся. К первому сентября отберут.
Так и получилось. Но это будет потом, в августе, а пока Воронов с приятелями сидел на кроватях в превращенном в казарму актовом зале двухэтажной школы номер десять города Степанакерта и не знал, чем заняться.
2
Виновником этого вынужденного безделья молодых здоровых мужчин был, как ни странно, глава Особого комитета по управлению НКАО Аркадий Иванович Вольский.
Прибыв в Степанакерт 2 января 1989 года, слушатели Дальневосточной высшей школы МВД СССР немедленно приступили к несению службы по охране общественного порядка. Весь город был разбит на секторы, на каждую улицу выставлен пеший патруль. Служба по охране общественного порядка и соблюдению комендантского часа шла днем и ночью, не прерываясь ни на минуту. Свободного времени у парней почти не оставалось: пришел с дежурства, немного отдохнул, поспал – и снова в город патрулировать улицы! И так каждый день, без праздников и выходных.
26 марта 1989 года в стране прошли выборы народных депутатов в Верховный Совет СССР. Вольский без труда набрал 92 процента голосов. Воронов и принял участие в голосовании, и нет. В этот день он и начальник штаба отряда Сопунов все утро объезжали посты на окраине города. Часам к четырем дня они приехали в войсковую часть, где проходило голосование. Через КПП их автомобиль не пропустили. К воротам вышел молодцеватый лейтенант внутренних войск.
– Что хотели, мужики? – по-свойски спросил он.
– Голосовать!
– Поздно! – засмеялся лейтенант. – Вы уже проголосовали. Весь гарнизон к двум часам дня проголосовал.
– За кого мы голоса отдали? – спросил Сопунов.
– За Вольского, за кого же еще!
В Степанакерте проживало около 50 тысяч жителей, в основном армян. Азербайджанцев, имеющих право голоса, на избирательном участке в поселке Киркиджан проголосовало 630 человек. Личный состав войсковой группировки в Карабахе насчитывал 5 тысяч человек. В столице Нагорного Карабаха также проживало примерно десять-пятнадцать тысяч беженцев из Баку и других городов Азербайджана. По решению избирательной комиссии НКАО беженцы участия в голосовании не принимали, так как они не являлись постоянными жителями Карабаха, а слушатели Дальневосточной высшей школы МВД СССР проголосовали и через три дня уехали в Хабаровск.
Одержав убедительную победу на выборах, Вольский решил продемонстрировать Москве и лично Михаилу Сергеевичу Горбачеву, что он навел порядок в мятежном городе. По его приказу патрулирование в городе было прекращено, комендантский час отменен. Слушателей направили на КПП, установленные на всех въездах в Степанакерт и в некоторых поселках вблизи него.
С этого момента ритм службы в отряде поменялся, приобрел вахтовый характер. Смена на КПП заезжала на неделю. Семь дней слушатели жили в вагончике, питались тем, что готовили сами себе. По окончании вахты они возвращались в расположение отряда, день отдыхали, три дня были в резерве и три дня могли заниматься своими делами. Три дня свободного времени были пропитаны скукой и бездельем. Развлечься в Степанакерте было действительно негде.
Чем занимаются молодые здоровые мужчины вдали от дома и семьи? Флиртуют с женщинами, выпивают, играют в карты, некоторые занимаются спортом. С женщинами в Карабахе дело обстояло так: еще в январе парни обнаружили на заборах листовки: «Кто притронется к нашим женщинам – убьем!» Никто и не думал приставать к местным девушкам в чужой стране, а тут еще это дерзкое предупреждение! Командир отряда выступил перед слушателями и сказал:
– Не вздумайте подходить к местным женщинам независимо от их национальности! Даже к русским, живущим здесь, близко не подходите. Местный менталитет запрещает женщинам разговаривать с чужаками.
Слушатели вняли его словам, но один инцидент все же был. Каждый день азербайджанские девушки из поселка Киркиджан спускались с высокой горы, где был расположен поселок, за водой к роднику. Как-то раз парни, воспитанные на русском уважении к женщине, предложили помочь донести кувшины с водой наверх. Тут же с горы примчалась толпа разъяренных мужчин.
– Зачем вы пристаете к нашим женщинам? – захлебываясь от злости, кричал небритый азербайджанец. – Наши женщины испокон веков сами воду носили и в вашей помощи не нуждаются!
Конфликт удалось замять, но урок получился настолько наглядным, что больше к девушкам-водоносам никто и близко не подходил.
Следующее развлечение – спиртное. С введением особого положения торговля спиртным в Степанакерте была запрещена, хотя коньячный завод исправно выдавал продукцию. В январе завод встал на забастовку, но достать спиртное все равно не составляло труда.
Армяне с давних времен изготавливают тутовую водку – самогонку из ягод тутового дерева. «Тутовка» была двух видов: первой перегонки и второй. «Первач» считался у армян целебным напитком. Он был очень крепким, душистым, в умеренных дозах не вызывал похмелья. Местные жители не продавали его чужакам ни за какие деньги. Иногда могли угостить стопочкой, но это случалось очень редко.
«Тутовка» второй перегонки была опасным напитком. На вид она выглядела как самогон в фильмах про махновцев – мутная, непрозрачная. По крепости «тутовка» второй перегонки заметно уступала «первачу», но пьянила с первого глотка. Пилась она с трудом, а наутро наступала пытка. Похмелье с «тутовки» не сравнить ни с чем. От нее человека выворачивает наизнанку, рвота не прекращается ни на минуту, голова раскалывается на куски, руки трясутся.
Начальник медицинской части отряда выступил перед слушателями:
– Не сходите с ума, не пейте эту дрянь! Количество сивушных масел в «тутовке» превышает все мыслимые пределы. Никакими медицинскими препаратами похмельный синдром не снять, но если его не остановить, в желудке может открыться кровотечение. Кто вас здесь лечить будет, не подумали? До ближайшего госпиталя в России могут и не довезти.
Как ни стращал парней начмед, как ни правдивы были его слова, почти каждый слушатель в отряде попробовал «тутовки», прочистил наутро желудок и зарекся больше эту гадость в рот брать.
Летом Вольский продемонстрировал, что армяне Карабаха не зря дружно проголосовали за него на выборах. Он официально разрешил местным жителям изготавливать тутовую водку, то есть заниматься самогоноварением, запрещенным на всей остальной территории СССР. За самогоноварение вообще-то была предусмотрена уголовная ответственность, так вот ее Вольский своим постановлением отменил. «Гнать тутовую водку – это армянский национальный обычай, – разъяснил он свое решение. – Мы не можем препятствовать развитию национальной культуры».
– Черт возьми! – возмущались слушатели. – Как один человек может отменить республиканскую норму уголовного права? Ленин говорил: «Законность не может быть казанская или калужская. Она должна быть единой для всех». Видел бы Владимир Ильич, как к его наследию относятся члены ЦК КПСС!
– Какое же это «особое положение», если самогонку гнать можно? – недоумевали офицеры. – Он кого со спиртным ограничивает? Нас?
Летом стало еще интереснее. На железнодорожную станцию стали прибывать цистерны с вином. Зачем направлять в осажденный город вино, если его не разливают по бутылкам на коньячном заводе и не выставляют на продажу? В магазинах-то по-прежнему спиртное не продавали.
Слушатели быстро узнали об изменении обстановки и стали наведываться на станцию. Иногда удавалось договориться с железнодорожниками на канистру-другую вина, иногда – нет.
Именно на железнодорожной станции Воронов понял, как хорошо работает разведка «Крунк». В начале первой командировки Виктор, как и все его однокурсники, патрулировал город. В феврале в Степанакерт прибыл Архирейский, назначенный начальником штаба отряда. Вникнув в дела, он отозвал Воронова с патрулирования и взвалил на него всю штабную работу. По факту Воронов стал занимать должность помощника начальника штаба, но такой должности в штатном расписании сводного отряда не было, так что он занял офицерскую должность не по приказу начальника отряда, а в силу обстоятельств.
Архирейский был смелым, решительным мужчиной, но не безрассудным, а осторожным. С первых же дней он не выезжал на проверку постов без Воронова, вооруженного автоматом.
Шабо доложил в «Крунк» о прибытии нового начальника штаба, а вот с Вороновым разобраться никак не мог: кто он? Телохранитель Архирейского или переодетый в курсантскую форму офицер? Почему какой-то слушатель ест в офицерской столовой и со многими офицерами ведет себя просто и независимо?
В начале марта Архирейский сказал Воронову:
– В парфюмерный магазин завезли импортную косметику. После обеда поедем, посмотрим, что можно прикупить в подарок.
У магазина после обеда собралась огромная толпа местных жителей. Начальник милиции УВД города Степанакерта, пузатый пучеглазый капитан, едва сдерживал напирающую на крыльцо толпу. Архирейский и Воронов пробились к входу. Капитан открыл им дверь в еще закрытый для остальных покупателей магазин.
Первым вошел Архирейский. Толпа взвыла:
– Это кто такой? Почему он идет без очереди?
– Э! Замолчите! – рыкнул капитан. – Что вы рты открыли, как на базаре? Этот человек – большой начальник из Хабаровска.
– А-а, понятно, – выдохнула толпа.
Но как только следом за Архирейским к двери подошел Воронов, вопли возобновились.
– Этот-то кто? – закричал нервный мужичок в норковой кепке. – Он куда прет?
– Э! Замолчи! – прикрикнул капитан. – Этот парень – помощник большого начальника из Хабаровска.
Выйдя из магазина, Воронов сказал:
– Картина точно такая же, как у наших винно-водочных магазинов в час открытия. Кстати, почему они все говорят на русском языке?
– Капитан хотел продемонстрировать нам свое уважение, а толпа, наоборот, высказала нам, майору и сержанту милиции, свое презрение. Если бы вместо нас в магазин заходил местный милиционер, ему бы и слова никто сказать не посмел.
Воронову в магазине хватило денег только на одну польскую помаду, которую он подарил сестре. Валентина была растрогана до слез: такая помада в Сибири на базаре стоила ровно в десять раз дороже, чем на окраине Советского Союза, в далеком бунтующем Карабахе.
Как-то в июле парни уговорили Воронова съездить на станцию за вином. Виктор попросил у начальника штаба служебный автомобиль и поехал на вокзал. Железнодорожники вино продавать отказались, сделали вид, что не понимают, о чем идет речь. Воронов не стал упрашивать, пошел к автомобилю, и тут из подсобного помещения выскочил верткий мужичок, явно наблюдавший за развитием ситуации из окна.
– Дорогой! – остановил он Воронова. – Извини, не успел сразу выйти! Эй, вы! – крикнул он железнодорожникам. – Разуйте глаза! Это же помощник большого начальника из Хабаровска. Пойдем, дорогой, у нас для тебя все есть.
С этого дня Воронову вино продавали в любом количестве по самой низкой цене.
– Лихо они тебя срисовали! – сказал Сватков, свидетель первого посещения Вороновым станции.
– Плевать! – усмехнулся Виктор. – Лишь бы голову из-за угла кирпичом не проломили, а так пусть кем хотят называют.
Оставшись один, Воронов припомнил мартовские события у парфюмерного магазина и сделал вывод, что в толпе, сдерживаемой пузатым капитаном милиции, были осведомители «Крунк», немедленно доложившие руководству о статусе странного слушателя. Шустрый мужичок на станции был агентом «Крунк», знал Воронова в лицо. Подслушав, зачем приехал Виктор, он решил на всякий случай установить дружеские отношения с загадочным чужаком.
«Интересно, – подумал в этот день Воронов, – сколько еще человек в Степанакерте меня знает? К Доктору Зорге постоянно приходят приятели, стоят, курят у входа, говорят на армянском языке. Наверняка он рассказывает им, кто есть кто в отряде».
Следующим развлечением были азартные игры. В Карабахе в карты практически не играли. В Хабаровске на досуге одногруппники Воронова любили переброситься в картишки, а в НКАО такого желания не было.
Зимой некоторые слушатели стали совершать пробежки по окраинам города, но после того, как Леню Зайцева местные мальчишки забросали камнями, желание заниматься спортом пропало.
Когда дальневосточники базировались в кинотеатре, двое местных парней приносили видеомагнитофон и крутили в фойе заграничные фильмы. Плата была умеренной – 50 копеек с человека. Летом предприимчивые пареньки исчезли. Скорее всего, куратор из «Крунк» запретил им скрашивать досуг хабаровчан.
Итак, было 10 июля 1989 года. В осажденном со всех сторон Степанакерте одногруппники Воронова сидели на кроватях в бывшем актовом зале школы номер десять и болтали о всякой чепухе. О женщинах или несении службы говорить было неохота, других привычных тем не было, и разговор сам собой перешел на политику.
Советский Союз трещал по швам. На окраинах огромной страны то тут, то там вспыхивали массовые беспорядки на национальной почве. Неспокойно было почти во всех союзных республиках, даже на Украине. Поговаривали, что на Западной Украине активизировались тайные бандеровцы – то ли недобитые после войны, то ли появившиеся вновь.
– Того и гляди на четвертом курсе еще куда-нибудь пошлют, – предположил Сват. – Украина, конечно, не Карабах. Там поцивильнее будет.
– На Украину не пошлют, – уверенно возразил Воронов. – Там бунтовать некому.
– Почему? – удивились парни.
– Потому, что такой национальности, как украинец, нет. Не верите? Сейчас докажу.
Приятели оживились. До ужина еще оставалось время, от скуки хотелось зевать, а тут Виктор со своим рассказом! Кого же еще слушать, как не его?
