Генри Лайон Олди
Призраки Ойкумены
– Как угодно, мар алам. Я, с вашего позволения, присяду.
Лука Шармаль опустился в кресло, активировал в кабинете усиленный конфидент-режим, закинул ногу за ногу и замер. Меня переиграли, говорила поза банкира. Ситуация изменилась кардинальным образом. Но за тридцать семь минут сорок секунд, в течение которых вы, алам Яффе, добирались до моей резиденции, я успел подготовиться к разговору. Я провел все необходимые расчеты с новыми исходными данными: поле выгод значительно сузилось, тем не менее, на нем остались возможности для торговли и маневра. Требуется дополнительная информация, значит, меняется тактика: первый ход я предлагаю вашей стороне.
Не первый, уточнил Яффе, завершая анализ поведения собеседника. Второй, если быть точным. Первый ход я – реальный я, а не вы, мар Шармаль, чьи мысли я кодифицировал личным местоимением «я» для удобства – так вот, первый ход я сделал, вклинившись в ваш сеанс связи, защищенный всеми мыслимыми и немыслимыми средствами. Ход сильный, дебют за мной. Впрочем, основная партия нам еще предстоит, и вы даете мне об этом узнать.
Эзра Дахан, старый учитель фехтования, способный по стойке противника смоделировать весь бой от начала до конца, а главное, такой же гематр, как эти двое – о, Эзра Дахан оценил бы краткую схватку Идана Яффе и Луки Шармаля по достоинству.
– Рискну показаться невежливым, но предлагаю обойтись без вступления. Это сэкономит время нам обоим, – дождавшись еле заметного кивка финансиста, Яффе продолжил: – Мы давно наблюдаем за вашей деятельностью, мар Шармаль.
– Как давно?
– С первых экспериментов по созданию пассажирского колланта.
– Это не так, – возразил Лука Шармаль. Сонным взглядом рептилии он уставился в окно. – Вы следили за мной и раньше. Ваша ложь подтверждает мои расчеты. Моя встреча с профессором Штильнером – варвары назвали бы ее «судьбоносной»… Вероятность того, что ее инициировала ваша организация, теперь, с учетом новых факторов, составляет восемьдесят два процента. Я говорю о встрече, на которой Штильнер подтолкнул меня к идее создания пассажирского колланта.
Яффе качнулся с пятки на носок:
– Полагаете, Штильнер – наш агент?
– Вы хотите меня обидеть, – банкир моргнул, и взгляд его снова остекленел. – Ни один гематр, знающий Адольфа Штильнера в достаточной степени, не предположит, что этот человек способен быть чьим-то агентом. Вы использовали профессора без его ведома. Как? Это не мое дело. Перейдем к колланту: что именно вы знаете? Ответ «всё» меня не удовлетворит.
– У вас имеются три таких объекта. Все их участники нам известны. Могу перечислить поименно…
– Я верю вам на слово. Продолжайте, мар алам.
– Принцип создания пассажирского колланта – включение в него помпилианца с астланином на ментальном поводке. Скорость перемещения, максимальное количество пассажиров; клиенты, перевезенные вашими коллантами за два года…
Идан Яффе сделал паузу, приглашая финансиста вступить. Количество времени, которое понадобится банкиру, чтобы взвесить полный комплект «за» и «против», Яффе оценивал в четыре десятых секунды. Для паузы он выделил время в десятикратно большем размере – чисто гематрийская демонстрация уважения к собеседнику.
Одна секунда. Две. Три.
Четыре.
– Два года вас всё устраивало, – бросил Шармаль.
Я знаю причину вашего визита, утверждал финансист. Более того, я знаю причину, которая толкнула вас, мар алам, обставить ваше явление самым эффектным, чтоб не сказать, театральным образом. Я знаю причину, а вы ее озвучьте. Этим вы покажете, что согласны идти на уступки.
– Причина того, что мы нарушили, как говорят помпилианцы, status quo, – принадлежи Яффе к другой расе, он бы сейчас холодно усмехнулся, – очевидна. Великая Помпилия слишком близко подобралась к вашему секрету, который мы видели перспективным достижением расы Гематр. Вы…
– Вцепилась зубами, – перебил его банкир.
– Что?
– Вцепилась зубами в мой секрет. Я бы предпочел этот образ. Вы в курсе, что художественные образы служат профилактикой психических расстройств нашей расы?
– С вашего разрешения, мар Шармаль, я не стану развивать эту тему. Итак, вы решили сыграть на опережение и предложить империи сотрудничество. На вашем месте я бы принял точно такое же решение. Замечу, что Бюро отнюдь не склонно считать его нарушением наших расовых интересов. Бизнес есть бизнес. От помпилианцев вы бы добились наиболее выгодных условий сотрудничества.
Банкир сел прямее. Вцепиться зубами, читалось в его позе. Художественный образ, полезный для душевного здоровья. Не только помпилианцы в мой секрет – ваша контора, мар алам, вцепилась зубами в меня самого. «Не склонны считать нарушением» вместо конкретного «не считаем нарушением». Это значит: «не склонны в данный момент». Это значит: «а ведь можем и счесть». Смыслы двойные, тройные; чем глубже смысловой слой, чем безопасней он с виду, тем явственней угроза. Хотя формально, мар алам, вы мягко стелете и сладко кормите.
Вот вам сразу две метафоры – бальзам для рассудка.
– У вас, – свой статус хозяина дома Лука Шармаль подчеркнул, отмерив паузу в шесть полновесных секунд, – есть альтернативное предложение. Оно будет менее выгодным, чем сотрудничество с Великой Помпилией. Это я понял сразу. Но и Бюро меня не обидит. Разумеется, если я пойду на сотрудничество без предварительных условий.
– А вы пойдете? Без условий?
– Да, и вы это прекрасно знаете. У вас на руках все… э-э…
– Козыри, – подсказал Яффе.
Он уже выяснил, как надо вести беседу с финансистом. Метафоры? Хорошо, пусть будут метафоры. Забавно видеть, как профилактика одного психического расстройства сама по себе становится другим психическим расстройством. Гематрам тоже кое-что забавно видеть, что бы ни думали о нас инорасцы.
– Спасибо, – поблагодарил банкир. – Да, козыри. Именно козыри. Вам известен принцип создания пассажирского колланта. Известны его характеристики. Бюро вполне способно обойтись без Луки Шармаля. Тем не менее…
Он замолчал, предлагая гостю продолжить реплику.
– Зачем создавать систему с нуля, когда можно использовать уже имеющуюся? – Яффе вообще отказался от паузы. Расчет показывал, что алам поступает верно. – Нас устраивает ваша система, мар Шармаль. Вы – ее создатель, вы им и останетесь. Разумеется, в систему придется внести ряд корректив. Вы поможете нам оптимизировать перечень изменений?
– Вы знаете, что я соглашусь, и я это знаю. Но прежде, чем мы перейдем к условиям нашего соглашения…
– Да, мар Шармаль?
– Разведка Помпилии выйдет на один из моих коллантов в самое ближайшее время. Я даю четыре дня максимум. В интересы Бюро входит сохранение тайны? Или только сотрудничество со мной?
Последние два вопроса означали иронию. Ее не было ни в голосе, ни в позе, ни в мимике Шармаля. Но Идан Яффе безошибочно уловил акценты, расставленные собеседником.
– Секрет пассажирского колланта должен остаться секретом. Во всяком случае, какое-то время. На случай раскрытия тайны помпилианцами у Бюро существует отдельный план эвакуации…
– …коллантариев на гематрийские планеты, – перебил его Шармаль. – У вас есть время для реализации плана. На коллантариев Великая Помпилия еще не вышла. Сейчас рабовладельцы разрабатывают…
– …Диего Пераля, пассажира, – настала очередь Яффе перебить банкира. – Его мы эвакуируем в первую очередь.
– Он согласится?
– Это наша проблема.
– Вы ее решите?
– Мы ее решим.
Гематры замолчали на пять с половиной секунд. Какой-нибудь Луис Пераль, варвар-драматург, счел бы это молчание красноречивейшим на свете. В нем крылась масса полезной, хотя и малохудожественной информации. Бюро желает держаться в тени. Формально Лука Шармаль остается во главе проекта. Эвакуацию обеспечивает Бюро. Соответствующие распоряжения коллантариям будут исходить от мар Шармаля. При необходимости коллантарии эвакуируются вместе с семьями. Для помпилианцев и их астлан – гематрийское гражданство. Для остальных – по желанию. Затраты по этим статьям – за счет Бюро. Будущих клиентов, маршруты и сроки доставки определяет Бюро. Гонорары коллантариям сохраняются. Их выплату Бюро берет на себя. С интересующим нас пассажиром Бюро решит вопрос самостоятельно. Добровольная эвакуация объекта предпочтительней. Если объект будет упорствовать, возможны два варианта: похищение и ликвидация. Помпилианцы не должны выбиить из него информацию о колланте. Одно дело – предположения и догадки, и совсем другое – точное знание. Без подтверждения Великая Помпилия не начнет собственные разработки темы. Раса Гематр получит фору по времени. Для чего?
С вероятностью семьдесят четыре и три десятых процента Лука Шармаль уже знал, что предложит ему представитель «Каф-Малаха».
– В чем мой интерес? – банкир решил подыграть Яффе, притворившись, что не в состоянии рассчитать ответ самостоятельно. Для гематра продемонстрировать свою неосведомленность означало то же самое, что для волка – принять позу покорности и подставить горло более сильному самцу. Сейчас это было как нельзя кстати. – Сотрудничество подразумевает двустороннюю выгоду.
– Ваш интерес, мар Шармаль, хорошо просматривается в среднесрочной перспективе. «Трансгалактический коллант-туризм» – вам нравится такое название для компании по пассажирским перевозкам?
– Нет. Длинно и тяжело.
– Уверен, ваши специалисты придумают лучшее название. Готовьтесь расширяться, мар Шармаль. Цены придется снизить, но вы выиграете за счет увеличения количества перевозок. С персоналом – в частности, помпилианским – мы на первых порах вам поможем.
– Официальная компания исключает секретность. Помпилианцы быстро обгонят нас по количеству новых коллантов.
– Вы снимете первые сливки. Вам нравится этот образ: «снять сливки»? Да и впоследствии компания принесет весомую прибыль. Главное же – репутация. Ваша компания станет первой в Ойкумене. Плюс официальный приоритет открытия. Этого факта не отменит и миллион помпилианских коллантов.
Пауза затянулась на девять секунд. Этого времени Луке Шармалю хватило, чтобы вчерне прикинуть косвенные и долгосрочные выгоды будущего проекта. С прямыми и краткосрочными все было ясно и так. Банкир оценил щедрость гостя: восемьдесят семь и семь десятых процента от максимума, какой можно получить при сотрудничестве с Бюро. Плюс шанс приблизиться к максимуму еще на три целых и две десятых процента – разумеется, при уточнении ряда деталей.
– Я…
Согласие, произнесенное вслух – чистая формальность. Но этой формальности банкира лишил сигнал уникома Идана Яффе. Номер алама был известен немногим, и немногие, как бы они ни звались, вряд ли стали бы беспокоить Яффе по пустякам.
– Прошу прощения.
Яффе взглянул на табло: звонил Эзра Дахан, тренер. Именно звонил, а не прислал сообщение. Это значило, что Диего Пералю грозит опасность. Вероятность – восемьдесят семь целых и семь десятых процента. При уточнении ряда деталей опасность грозила вырасти еще на три целых и две десятых процента.
Совпадение расчетов мар Яффе и мар Шармаля, учитывая, что первый считал выгоду, а второй – опасность, посторонний свидетель счел бы случайностью. Но раса Гематр не верила в случайности – так, как другие верят в бога.
Выигрышная сцена, сказал бы Луис Пераль, Чудо Природы.
Контрапункт
Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Герцог:
Я никогда не мог его понять:
Он то свистел дроздом, то жалил оводом,
Но это ведь не повод для меня
Его ударить, оскорбить, отнять…
Маркиз:
А что тогда вы назовете поводом?
Герцог:
Да что о нем я знаю? Ничего!
Он дома, он в пути, и снова дом –
Но это ведь не повод взять его
За шкирку и влепить в лицо плевок?
Маркиз:
А что тогда вы назовете поводом?
Герцог:
Он плавал по реке без берегов,
Он за стихом ходил, как ходят по воду,
Но это ведь не повод для врагов
Размазать горсть талантливых мозгов?..
Маркиз:
А что тогда вы назовете поводом?
Герцог:
Его слова – обидные слова,
Они сминают честь колесным ободом,
Но это ведь не повод и для вас
Нанять бандитов, коль не врет молва…
Маркиз:
А что тогда вы назовете поводом?
(встает, подходит к окну)
Вы ищете причины, где их нет,
Не может быть Господним попущением
Иль дьявольским коварством! Ваш поэт
Еще раз гавкнет – и покинет свет
Во цвете всех своих беспутных лет!
Герцог:
Но что тогда мы назовем прощением?
Глава третья
Заклеймить нельзя убить
I
– Приношу свои извинения, донья Эрлия.
– Вы игнорировали мои вызовы!
– Еще раз прошу меня простить.
– Да, но вы…
– Я был очень занят.
Помпилианка звонила ему трижды. Или больше? Все вызовы Диего – грешен! – сбросил. Кажется, они договаривались насчет очередной беседы в перерыве между поединками. Корову следовало подоить: парная, свежая порция воспоминаний «любимого ученика Леона Дильгоа о великом учителе». Когда они уславливались встретиться? На память Диего Пераль не жаловался, но договоренность с журналисткой, если она была, эта чертова договоренность, напрочь вылетела у маэстро из головы.
– Извинения приняты, дон Диего.
– Я счастлив, донья Эрлия.
– Надеюсь, сейчас вы свободны?
Улыбка, отметил маэстро. Очаровательная улыбка. Правда, холодней обычного. Стальной, острый холодок. Или так и должно быть, когда помпилианка спрашивает тебя: «Вы свободны?» Еще вчера мне нравилась эта улыбка. Я видел в ней понимание и участие. Что я вижу сейчас, если мне хочется взяться за рапиру?
Донья Эрлия поймала его в конце прогулочной дорожки, на задах трибун и смотровых павильонов, у подножья вулканического склона. Ветер трепал седые метелки пампасной травы, напоминая Диего о буйной шевелюре отца. Вскипали облака розового пуха – тамариск на фоне темной зелени криптомерий смотрелся очень по-театральному. Мурлыкал ручей, масляно блестели дубовые мостки; в зарослях прятались «ракушки» – миниатюрные беседки. Ни души кругом – еще минуту назад Диего радовался удаче, рассчитывая хоть немного побыть в одиночестве, и вот – не сложилось.
Под ветвями цветущей гледичии царил сумрак. Соткавшись из теней и редких световых пятен, Эрлия выступила навстречу маэстро – призрак, явившийся испортить жизнь горемычному сеньору, сцена из ранней комедии Пераля-старшего, не снискавшей славы у публики.
– Свободен, – вздохнул Диего.
– Ну хоть какая-то хорошая новость!
– Я вас огорчу, донья Эрлия. Через сорок минут начнется бой, на котором я обязан присутствовать.
– Полчаса? Мне хватит.
Еще одна улыбка. Почему он нервничает, когда эта женщина улыбается?
– Боюсь, я не в настроении. Жизнь маэстро Дильгоа была насыщена событиями, а моя жалкая память…
– Речь пойдет не о вашем учителе.
– Тогда о ком же?
– О вас, дон Диего.
Нет, обреченно понял Диего. Я попал, как кур в ощип. Меня выпотрошат, сварят и съедят без соли. И тут до маэстро дошло – с возмутительным опозданием! – что сказала помпилианка.
– Обо мне?
– Вы удивлены?
– Это мягко сказано. Я потрясен.
– Может, пригласите даму в беседку? Или вас, дон Диего, следует обсуждать на свежем воздухе? Посреди дорожки?!
– Да, конечно! Прошу вас…
Будь ты проклята, вежливость! Будьте прокляты, манеры! Ну почему он не в состоянии раскланяться и уйти?! Я выбит из колеи, сказал себе маэстро. Я – труп, поднятый из могилы. Но, сказать по чести, в том нет вины доньи Эрлии. Она просто…
Просто – что?
В беседке, густо увитой плющом, правили бал пурпур и зелень. Лучи солнца кололи завесу смешными пажескими шпажками. Подсвеченные здесь и там, листья превращались в витражи окон собора Святого Выбора. Маэстро дождался, пока донья Эрлия присядет на круговую скамейку, разомкнутую прорехой входа, и сел напротив. Их разделяло полтора шага – вынужденная близость в Эскалоне послужила бы темой для сплетников.
– Я связалась с Октубераном. Руководство академии фехтования предлагает вам место тренера. Высшая ставка, жилье, социальные льготы. В перспективе, если вы изъявите желание – гражданство. Контракт я переслала на ваш уником час назад. Ну же? Вы не расцелуете добрую вестницу?!
Диего слышал слова. Они складывались во фразы. Маэстро даже улавливал общий смысл. Ему предлагали рай. Рай его не интересовал. Что за рай, если душа Карни до сих пор летит на Хиззац, чтобы встретиться со своим ястребом? Ястреб удрал, облез, сложил крылья; ястреб сидит на жердочке, кушает с чужой руки и не чирикает. А Карни все летит на Хиззац, и так – до Страшного суда…
– Вы не рады?
– Я рад.
– Вы согласны?
– Нет.
– Кто иной кинулся бы мне ноги целовать, дон Диего! Кто иной, но только не вы. Вы горды и независимы. Хорошо, попробуем еще раз.
Беги, подсказывало чутье. Беги, дурачина! Маэстро сидел, как прибитый к скамейке. Бежать от женщины? От слабой безоружной женщины? Всего лишь потому, что вдоль хребта шныряют стаи колких мурашек, а волосы на затылке встают дыбом, как шерсть на загривке волка, почуявшего опасность?!
– Полчаса, – напомнил он. – Я ограничен во времени.
– Один вопрос, дон Диего. Один простой, хотя болезненный вопрос. Вам известно, кто убил Энкарну де Кастельбро?
Маэстро молчал.
– Известно, – кивнула донья Эрлия.
Помпилианка изменилась: милосердная принцесса обернулась беспощадной королевой. В истории Эскалоны такие метаморфозы случались с завидной регулярностью. Здесь не Эскалона, но история везде одинакова. Главное, взобраться на трон.
– Отлично известно. Вы не умеете врать, дон Диего. Даже молчанием вы не умеете врать. Вы знаете убийцу, и вы хотите отомстить. У вас больше не осталось желаний. Выгорели, пошли прахом. Месть – последнее, что осталось. Иначе вы давно бы покончили с собой.
Сейчас она предложит мне помощь, подумал Диего. Помощь в мести. Какой сюжет! Отец бы плясал от радости, приди ему в голову эдакая коллизия. Она приведет дона Фернана на веревочке и подержит, пока я стану колоть врага рапирой. Конечно же, подержит, иначе я могу и не справиться. Как я догадался, что она собирается помочь мне? Откуда эта уверенность? Неужели Джессика права, и я – латентный телепат?!
– Вы солгали мне, – сказал он. – Вы не журналистка.
– Нет, – согласилась донья Эрлия. – Если мы говорим начистоту, как взрослые люди: нет, я не журналистка. У меня есть связи в определенных кругах. Месть – блюдо, которое…
– …надо есть холодным, – кивнул Диего.
– Скажем иначе: которое могут для вас приготовить. У нас превосходные повара.
Еще вчера маэстро ухватился бы за такой шанс, как пьяница – за протянутую ему бутылку. Ухватился и даже не спросил бы, что потребуют от него взамен.
– Что умеют готовить ваши повара, донья Эрлия?
– Все.
– Выстрел из-за угла? Нож в спину?
– Вас устроят эти варианты?
– Вряд ли. Мое обучение у лучших специалистов?
– Это можно организовать.
– Секретные методики?
– Допустим.
– Новые руки?
– Если понадобится. Я слышала в вашем голосе иронию? Напрасно, дон Диего. Вы не представляете, на что способна медицина Великой Помпилии!
– Увы, представляю. Приживутся, как миленькие…
– Вы согласны?
– Спасибо, донья Эрлия. Вы слишком добры ко мне.
– Это значит «да»?
– Это значит, что ваше предложение меня не интересует.
– Я знаю, – женщина явно рассчитывала на другой ответ, – вы не ожидали подобного оборота дел. Вам надо собраться с мыслями, взвесить «за» и «против». Не торопитесь с отказом, дон Диего! На Октуберане…
– Нет, – сказал маэстро.
И встал, давая понять: разговор окончен.
II
Лигр повернул голову.
Взглянув янтарным глазом на малыша, деловито обживавшего могучую спину хищника, зверь зевнул во всю пасть. Мамаша за соседним столиком ахнула от ужаса, а сын – бутуз лет четырех – завороженно, как кролик на удава, уставился в пышущую жаром глотку зверя. Внутри пасти мальчишка, пожалуй, уместился бы целиком, свернись он калачиком. Мелкий храбрец вознамерился проверить эту грандиозную идею – и с решимостью Генерала Ойкумены сунулся вперед. Окрик матери запоздал, но лигр захлопнул пасть перед носом обиженного ребенка и отвернулся. В отместку мальчишка принялся теребить зверя за уши.
Зверь не реагировал.
Голиаф был модифицированным гибридом, рожденным тигрицей Лалит от льва Кирана. Так значилось в его паспорте. Еще там значились четыре с половиной метра в длину, не считая хвоста, и шестьсот семьдесят килограммов веса. «Шестьсот кило лени и семьдесят кило добродушия,» – шутил Давид Штильнер, когда трепал любимца за холку и чесал под нижней челюстью. Ласка требовала от Давида изрядных мышечных усилий, но дело того стоило. Счастливый Голиаф блаженно жмурился, и его огромная морда расплывалась в ширину до совершенно неприличных размеров. С мимикой у Голиафа все было в порядке. И с аппетитом тоже.
И с сертификатом безопасности.
«Разрешен выгул в публичных местах без поводка, намордника и других средств контроля. Разрешен провоз всеми видами транспорта. Радиус свободного перемещения – до ста метров от хозяина. Неагрессивен, опасности для людей и животных не представляет,» – значилось в сертификате Голиафа. Плюс выписки из заключений экспертов, результаты тестов и прочая, прочая, прочая. Голиаф не мог навредить человеку даже случайно, чем без зазрения совести пользовалась вся малышня в пределах досягаемости.
Для родителей-перестраховщиков в паспорте стояла отметка: «модифицированный». А не доверяете, так дайте чаду по заднице и заберите, если сумеете.
Эзра Дахан подозревал, что среди параметров модификации лигра прячутся весьма любопытные пункты. Размерами и послушанием таланты Голиафа не исчерпывались. Вероятность – восемьдесят два с половиной процента. Но расспрашивать об этом Давида тренер считал неэтичным.
Захочет – сам расскажет.
– …закончился? Вот засада! – огорчился Давид, узнав, что опоздал на бой сестры с бергландцем. На Китту он прилетел два часа назад и, взяв аэротакси, сразу помчался в «Тафари». Сестра на вызов не отвечала; у Джессики имелась уважительная причина – поединок с Рудольфом Шильдкнехтом. Давид позвонил еще раз, из снятого номера; получив отказ, набрал мар Дахана. «С Джессикой все в порядке, – заверил тренер, – она сейчас в ду́ше. Приезжайте в кафе «Камбамбе», мар Штильнер, я там буду обедать…»
Давид просил, требовал, умолял, чтобы мар Дахан был с ним на «ты», но старый тренер предпочитал держать дистанцию.
– Есть запись, мар Штильнер. Бой, как минимум, зрелищный.
– Вечером гляну, – воспрял Давид. – А когда у нее следующий?
– В семнадцать тридцать.
– Отлично! Еще куча времени…
Звякнула линия доставки. Из стола выехал заказ: дымящаяся тарелка с харирой. Суп-лапша с бараниной, обильно сдобренный черным перцем и зирой, иному обещал изжогу на неделю вперед. Но Давиду от отца достались титановый желудок и печень-аннигилятор. Сестра в смысле диеты вела себя куда осторожней брата. За харирой возникли плошки с салатами-кемейя, финиковый хлеб и запотевший бокал светлого пива. Голиаф шумно втянул носом воздух и облизнулся. Пантомиму лигр устроил для порядку: зверь был сыт.
– Макс, оставь монстра в покое!
– Не-е!
– Это тебе не игрушка!
– Иглушка! – бутуз надул губы. – Ма, хочу тигла!
– Еще не хватало!
– Купи мне тигла!
– Не канючь! Кто кашу не доел?
– Я!
– Кто плохо кушал?
– Я!
– Вот тигр хорошо кушал – видишь, какой кошмарный вырос!
Макс оценил перспективу:
– Я буду холосо кусать!
– Вот когда будешь, тогда и посмотрим.
В прошлый приезд Давид Штильнер носил волосы до плеч, стягивая их в «конский хвост». Сейчас же молодой человек депилировал голову «под ноль», превратившись в абсолютную копию сестры. «Близнецы,» – напомнил себе тренер. Напоминание было не лишним. Эзра Дахан, сам того не желая, следил за пластикой Давида. Как тот садится за стол, как тянется за ложкой, подносит ко рту… Скверная, нефункциональная координация. Угловатые, расхлябанные движения. Все это надо править. Нет, не надо. Это не Джессика, та движется иначе. Тренер привык к сходству близнецов, к их пси-коктейлю: варварской эмоциональности, помноженной на гематрийский расчет. Но депиляция Давидова черепа включала у мар Дахана ошибочный рефлекс: моя ученица утратила форму, ее нужно переучивать заново.
Профессиональная деформация, отметил Дахан. Старею, теряю контроль. Передо мной – юноша, который изредка, между делом, поигрывает в теннис. Другие навыки, другая схема движений. Пора на пенсию – не сейчас, но скоро. Четыре года, семь месяцев и одиннадцать дней по календарю Таммуза, родины Эзры Дахана – и все, хватит. Преемник есть, осталось…
Голиаф беспокойно поднял голову. Вся сонливость лигра улетучилась в момент, испарилась лужицей под июльским солнцем. Под шкурой обозначились чудовищные мускулы, резко проступили лопатки, похожие на мощный горб. Зверь подобрался, словно перед прыжком. В глотке заклокотал басовитый рык, контрапунктом задребезжала, заплясала посуда на столиках. Кубарем скатившись со спины зверя, малыш со всех ног припустил к маме. Даже не заметив бегства ребенка, Голиаф уставился на Давида:
«Опасность! Прикажи, хозяин!»
Рык смолк. Утихла посуда. Редкие посетители кафе прикусили языки. Маленький Макс зажал рот обеими ладошками. В тишине, от которой пахло кровью, зверь ждал разрешения.
III
– Нет, – сказал Диего Пераль.
И встал, давая понять: разговор окончен.
Что ж, подумала Эрлия Ульпия. Кроме пряника, у нас в запасе имеется кнут. Длинный витой кнут для любовных утех. Он вам понравится, сеньор Пераль. Благодарим за ваш выбор, постоянным клиентам скидка.
Условия для клеймения были идеальные. Прямой визуальный контакт, расстояние меньше двух метров, уединенная беседка. Все чувства, какие Эрлия испытывала по отношению к этому варвару, упрямому эскалонскому ослу, все эмоции, включая физическое влечение, гасли, улетучивались, шли на дно. С раннего утра Эрлия втайне знала, что этим дело и кончится – клеймением. Знала и, как бешеная, боролась с подступающей бесчувственностью, безразличием к объекту – диктатом физиологии урожденной помпилианки. Пока оставался хоть крохотный, размером с ноготь, шанс решить вопрос уговорами, следовало работать привычным арсеналом: обаянием, настойчивостью, похотью, наконец. Раскидывая перед сеньором Пералем скатерть-самобранку, предлагая то и это, как дешевая шлюха всучивает клиенту вялые сиськи и дряблые ляжки, Эрлия давила из себя чувственность: зубную пасту из тюбика, гной из нарыва. Ей-богу, проще было бы силой воли остановить месячные, если подошел срок. Она возликовала всей душой, когда варвар – о радость! – уперся рогом. Ликование стало последним всплеском, кульминацией, за которой началась развязка: равнодушие полное, окончательное, обжалованию не подлежит. Перед обер-манипулярием Ульпией сидела ботва, чье предназначение – стать рабом. Ботва что-то чуяла, пальцы ботвы ласкали эфес рапиры.
Поздно, хладнокровно оценила Эрлия.
Не успеет.
– …успеется! – откликнулось издевательское эхо.
Губы ботвы не шевелились. Мужской голос, шершавый и насыщенный баритон, долетел снаружи. Резкий возглас клином вонзился в рассудок Эрлии – рассудок? единый комок, собравшийся вокруг клейма, как пальцы собираются в кулак вокруг свинчатки! – и нарушил волевую цельность. Дело было не в голосе. Баритон, тенор, фальцет – ерунда. Эрлия еще не понимала, что остановило ее, она вообще ничего не понимала, но…
– Вы же хотели свести знакомство…
– Я?
– Вы!
Никогда в жизни Эрлия не зависала на грани так надолго. Великий Космос! Много ли времени требуется помпилианцу, чтобы нырнуть под шелуху, утаскивая ботву за собой? Вдох-выдох, вдох-выдох, и ты на месте. Эрлия уже видела снег на жухлой траве, степь, придавленную серым брюхом неба, чуяла запах раскаленного металла. Клеймо ворочалось в костре, клеймо калилось впрок, требовало, взывало. Еле слышно звякнуло железо оков. Топорщились жесткие махры на веревках, сваленных в кучу возле деревянного щита – места фиксации ботвы. Стылый ветер пробрал до костей, плеснул в кровь адреналина. Еще миг, и…
– Ерунда. Ради персонажей, тем паче будущих, я и задницей не шевельну.
– Врете!
– Клянусь любовью публики. А уж ради вас – так точно.
– Вы нарушаете закон, Монтелье!
– Да неужели?
– Я подам на вас в суд! – баритон вкусно хохотнул над собственной шуткой. – Вы прочли мою мысль! Я как раз думал о вашей заднице. О том, как превосходно, как энергично вы бы шевелили ей ради меня!
– Было бы что читать, – брюзгливо обронил собеседник. – Я не копаюсь в мусорных баках. Объедки, крысы, и ни на грош эстетики.
Судя по тому, что, выйдя на максимум, голоса не начали удаляться и глохнуть, случайные прохожие остановились рядом с беседкой, где укрылись Эрлия Ульпия и Диего Пераль. От возвращения в реальность Эрлию затошнило. Казалось, женщину за волосы выдернули с большой глубины на поверхность, и кровь вскипела пузырьками выделяемого газа, блокируя кровоток. Нет! Ее силой сорвали с любовника на пороге оргазма, не дав пересечь заветную черту. Нет! Что за пример ни возьми, любой ущербен. Помпилианцу, вынужденному резко прервать процесс клеймения раба, да еще сделать это собственной волей вопреки хватательным рефлексам клейма, уже начавшего «калиться» – о, такому помпилианцу требуется время, чтобы прийти в себя. Чудится, что мир не просто перевернулся – он вертится сломя голову, этот сволочной мир, и надо очень постараться, чтобы не сорваться с карусели в бездну.
Эрлии повезло: она не потеряла сознание. Она смотрела на маэстро, выпучив глаза, оскалив зубы до десен, и не замечала собственной уродливой гримасы. Мимика плохо возвращалась под контроль. В ответ маэстро глядел на Эрлию с напряженным вниманием, даже не догадываясь, какой скорбной участи только что избежал. Сеньора Пераля раздирали противоречия. Благородство требовало спросить, не нуждается ли женщина в медицинской помощи, прагматичность настаивала на скорейшем бегстве, дабы не влипнуть в историю.
– Куда же мы направляемся? – упорствовал баритон.
– Сейчас вы снова обвините меня в чтении ваших похабных мыслей. Так вот, должен вас разочаровать. Вам, Лардиг, хочется единственного: выпить. Чтобы это понять, не нужно быть телепатом. Для этого не нужно даже обладать минимальным жизненным опытом.
– Глупости! Я хотел…
– Вернуться на трибуны?
– Да! И вы по-прежнему утверждаете…
– Утверждаю. Вы весь как на ладони, Лардиг. Хлебните рому, и бегом на трибуны…
Голоса стали удаляться, но было поздно. Диего Пераль убрал ладонь с эфеса рапиры, отступил за порог беседки:
– К вашим услугам, донья Эрлия.
Он ушел. Проклятье! Он ушел, как ни в чем не бывало, он утратил статус ботвы, без пяти минут раба, и Эрлию трясло от бессильного бешенства. Она страстно пожалела, что вместе с возвращением Пералю звания свободного человека к ней самой вернулись чувства в полном объеме. Коктейль эмоций, испытываемых помпилианкой по отношению к Диего Пералю, был ядом, концентрированной отравой. Видеть, как добыча ускользает из когтей – мука мученическая. А что поделаешь? Вместе с олухом Лардигом, безвестным и бездарным баритоном, мимо беседки прогуливался Ричард Монтелье – гений режиссуры, звезда арт-транса, один из лучших телепатов Ойкумены! Великий Космос! Как некстати! Ментальный всплеск во время клеймения Монтелье, эта чуткая сволочь, засечет обязательно, какую бы двойную броню он ни воздвиг вокруг своего уникального мозга. Хорошо, что Эрлия вовремя услышала голоса: счастье, что сумела остановиться.
