Генри Райдер Хаггард
Лейденская красавица
– Сумасшедший! – раздался крик из толпы конькобежцев, но сани уже неслись дальше
Она видела, что испанец и голландец борются из-за победы, но не из-за победы в беге. Она видела, как черный испанский «волк» обходит нидерландского «барсука», но «барсук», упрямый «барсук» еще держится.
Кто победит? Горячее или терпеливое животное?
Борьба ведется смертельная. Весь снег кругом покраснел, крыши Лейдена все были красные, так же, как небо. При густом свете заката все казалось залитым кровью, между тем как крики окружающей толпы превратились в яростные крики сражающихся. В этих криках слилось все: надежда, отчаяние, агония, но Лизбета не могла понять их значения. Что-то подсказывало ей, что объяснение и исход всего этого знал один Бог.
Быть может, она на минуту потеряла сознание от резкого ветра, свистевшего у нее в ушах, быть может, заснула и видела сон. Как бы то ни было, ее глаза сомкнулись, и она забылась. Когда она пришла в себя и оглянулась, сани их уже были близки к призовому столбу; но впереди неслись другие сани, запряженные некрасивым серым рысаком, скакавшим так, что его брюхо, казалось, задевало землю, а в санях стоял молодой человек с лицом, будто отлитым из стали, и плотно сжатыми губами.
Неужели это лицо ее двоюродного брата Питера ван де Верфа, и если это он, то какая страсть наложила на него такую печать?
Лизбета повернулась и взглянула на того, в чьих санях ехала.
Был ли это человек, или дух, вырвавшийся из преисподней? Матерь Божья!.. Какое у него было лицо! Глаза остановились и выкатились из орбит, так что видны были одни белки; губы полуоткрылись, и между ними сверкали два ряда ослепительных зубов; приподнявшиеся кончики усов касались выдавшихся скул. Нет, то был не дух, не человек. То было живое воплощение испанского «волка».
Ей показалось, что она опять готова лишиться чувств, когда в ее ушах раздались крики: «Голландец перегнал! Проклятый испанец побежден!»
Тут Лизбета поняла, что все кончено, и вновь потеряла сознание.
Глава II. Долг платежом красен
Когда Лизбета пришла в себя, она увидала, что все еще сидит в санях, немного отъехавших от толпы, продолжавшей неистово приветствовать победителя. Рядом с «волком» стояли простые сани, запряженные неуклюжей фламандской лошадью. За кучера в них был испанский солдат, а другой испанец, по-видимому сержант, сидел в санях. Кроме них никого не было поблизости: народ в Голландии уже научился держаться в почтительном отдалении от испанских солдат.
– Если вашему сиятельству угодно будет поехать туда теперь, то все можно уладить без излишних хлопот, – сказал сержант.
– Где она? – спросил Монтальво.
– Не дальше мили отсюда.
– Привяжите ее на снегу до завтрашнего утра. Лошадь моя устала, и мы не станем утомлять ее больше, – начал было граф, но оглянувшись на толпу позади, а потом на Лизбету, прибавил: – Впрочем, нет, я приеду.
Может быть, граф не желал слышать соболезнований по поводу постигшей его неудачи или хотел продолжить катание со своей красивой дамой. Как бы то ни было, он без малейшего колебания хлестнул свою лошадь бичом, и она пошла, хотя не совсем свободно, но все же порядочной рысью.
– Сеньор, куда мы едем? – спросила Лизбета в испуге. – Бег кончен, я должна вернуться к своим.
– Ваши заняты поздравлением победителя, – отвечал Монтальво своим вкрадчивым голосом, – и я не могу оставить вас одну на льду. Не беспокойтесь, мне надо съездить по одному делу, которое займет у меня не больше четверти часа. – И он снова хлестнул коня, побуждая его идти скорее.
Лизбета собралась протестовать, даже думала было выпрыгнуть из саней, но в конце концов ничего не сделала. Она рассудила, что покажется гораздо естественнее и менее странно, если она будет продолжать катание со своим кавалером, чем если станет пытаться бежать от него. Лизбета была уверена, что Монтальво не выпустит ее по одной только ее просьбе: что-то в его манере предсказывало ей это. И хотя ей вовсе не хотелось оставаться в его обществе, все же это было лучше, чем стать смешной в глазах половины лейденского населения. К тому же она не была виновата, что попала в такое положение, – виной всему был Дирк ван Гоорль, который должен был бы подойти, чтобы высадить ее из саней.
Когда они поехали по замерзшему крепостному рву, Монтальво наклонился вперед и начал вспоминать о беге, выражая сожаление, что проиграл, но без заметного озлобления. Неужели это тот самый человек, который пытался так хладнокровно опрокинуть противника, не рассуждая, что это нечестно, и не думая о том, что так можно было человека убить? Неужели это тот самый человек, у которого лицо сейчас было, как у дьявола? И случилось ли все это в действительности или, быть может, это только плод ее воображения, смущенного быстротой и возбуждением бега? Без сомнения, она не все время была в полном сознании, так как никак не могла припомнить, чем действительно окончился бег и как они выехали из окружавшей их кричавшей толпы.
Пока она раздумывала обо всем этом, время от времени односложно отвечая Монтальво, сани, ехавшие впереди, завернув за один из восточных бастионов, остановились. Местность кругом была пустынная и унылая: по случаю мирного времени на крепостных стенах не было часовых, и на всей обширной снежной равнине за крепостным рвом не видно было ни одной живой души. Сначала Лизбета вообще не могла ничего разглядеть, так как солнце зашло и ее глаза еще не привыкли к лунному свету. Но через несколько минут она увидела кучку людей на льду одного из изгибов рва, полускрытую засохшим камышом.
Монтальво также увидел людей и остановил лошадь в трех шагах от них. Людей было всего пятеро – три испанских солдата и две женщины. Лизбета взглянула и с трудом сдержала крик ужаса, так как узнала женщин. Высокая темная фигура с пронзительными глазами была не кто иная, как торговка шапками, испанская шпионка Черная Мег. А в той, которая скорчившись лежала на льду с руками, связанными назад, с седыми волосами, распущенными чьей-нибудь грубой рукой и разметавшимися по снегу, Лизбета узнала женщину, называвшую себя Мартой-Кобылой, сказавшую давеча, что знала ее отца, и проклинавшую испанцев с их инквизицией. Зачем она здесь? Тотчас же у нее в голове нашелся ответ: она вспомнила слова Черной Мег, что голова этой еретички оценена в известную сумму, которая сегодня же будет у нее в кармане. Зачем это перед арестованной во льду прорубили четырехугольную прорубь? Неужели… Нет, это было бы слишком ужасно.
– Ну, в чем дело? Объясните, – обратился Монтальво к сержанту спокойным, утомленным голосом.
– Дело очень простое, ваше сиятельство, – отвечал сержант. – Эта женщина, – он указал на Черную Мег, – готова присягнуть, что эта тварь – уличная еретичка, приговоренная к смерти святым судилищем. Муж ее, занимавшийся рисованием картин и наблюдениями за звездами, два года тому назад был обвинен в ереси и колдовстве и сожжен в Брюсселе. Ей же удалось избегнуть костра, и она с тех пор живет бродягой, скрываясь на островах Харлемского озера и, как подозревают, убивая и грабя всякого испанца, который попадается ей под руку. Теперь ее изловили и уличили, и так как приговор, произнесенный над ней, сохраняет свою силу, то он может быть приведен в исполнение тотчас же, если ваше сиятельство даст на это приказание. Правда, вас вовсе не пришлось бы беспокоить, если бы эта почтенная женщина, – он снова указал на Черную Мег, – которая выследила ее и задержала до нашего прихода, не пожелала иметь вашего удостоверения, чтобы получить награду от казначея святой инквизиции. Поэтому просим вас удостоверить, что это та самая еретичка, известная под прозвищем Марты-Кобылы, – фамилию ее я забыл. После этого, если вам будет угодно удалиться, мы исполним остальное.
– То есть отправите ее в тюрьму и передадите святой инквизиции? – спросил Монтальво.
– Нет, не совсем так, ваше сиятельство, – возразил сержант со сдержанной улыбкой и покашливанием. – Тюрьма, как мне сказали, полна. Однако, если мы поведем еретичку в тюрьму, она дорогой может случайно провалиться в прорубь, – ведь сатана направляет шаги таких тварей, – или может нарочно броситься в воду.
– Какие улики? – спросил Монтальво.
Тут выступила вперед Черная Мег и с быстротой и плавностью, свойственной шпионам, начала свой рассказ. Она подтвердила, что знает эту женщину и знает, что, будучи приговоренной к смерти, она бежала. В заключение Мег повторила разговор Марты с Лизбетой, подслушанный ею утром.
– Вы в счастливый час согласились сопровождать меня, сеньорита ван Хаут, – весело сказал Монтальво, – потому что теперь, для моего собственного удовлетворения, я хочу быть справедлив и не основываться на свидетельстве этой продажной личности. Я прошу вас ответить как перед Богом, подтверждаете ли вы рассказ этой женщины и правда ли, что эта уродина по прозвищу Кобыла проклинала мой народ и святое судилище? Отвечайте, и, прошу вас, поскорее, сеньорита: становится холодно, и лошадь моя начинает дрожать.
Тут Марта в первый раз подняла голову, схватившись за волосы и стараясь оторвать их от льда, к которому они примерзли.
– Лизбета ван Хаут! – закричала она. – Неужели ради того, чтобы понравиться твоему возлюбленному испанцу, ты обречешь на смерть подругу детства твоего отца? Испанский конь озяб и не может стоять на месте, а бедную нидерландскую кобылу собираются спустить под голубой лед и держать там, пока ее кости не примерзнут к дну рва. Ты выбрала себе испанца, между тем как сама кровь твоя должна была возмутиться против этого. Но дорого тебе придется поплатиться! Если ты произнесешь слово, которого они от тебя добиваются, то погубишь себя и погубишь не только свое тело, но и душу. Горе тебе, Лизбета ван Хаут, если ты станешь мне поперек дороги, прежде чем мое дело будет окончено. Смерть не страшна мне, я даже обрадуюсь ей, но, говорю тебе, я должна еще кончить дело до моей смерти.
Совершенно растерявшаяся Лизбета взглянула на Монтальво.
Граф был проницателен и тотчас понял все. Нагнувшись вперед, опираясь рукой о спинку саней, будто желая ближе взглянуть на арестованную, он шепнул Лизбете на ухо так тихо, что никто не мог слышать его слов:
– Сеньорита, я в данном случае не имею никакого желания добиться смерти несчастной помешанной, но если вы подтвердите слова доносчицы, то ее придется утопить. Пока еще ничего не доказано, все зависит от вашего свидетельства. Я не знаю, что произошло между вами сегодня утром, и меня мало интересует это, но только, если окажется, что вы не вполне ясно помните случившееся, мне придется поставить вам одно или два маленьких, совсем пустячных условия: вы должны будете провести остальной вечер со мной и, кроме того, ваша дверь должна быть открыта для меня, когда бы я ни вздумал постучать в нее. При этом не могу не напомнить, что, три раза являясь к вам, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение, я находил ее запертой.
Лизбета слышала и поняла. Если она захочет спасти жизнь этой женщины, ей придется выносить ухаживания этого испанца, чего она желала меньше всего на свете. Произнося же клятву перед Богом, ей, никогда в жизни не лгавшей, придется произнести ужасную ложь. Больше полминуты она раздумывала, обводя вокруг взглядом, полным ужаса, и зрелище, представлявшееся ей, так глубоко запечатлелось в ее душе, что она до самой смерти не могла забыть его.
Марта не говорила больше ничего. Она стояла на коленях, не сводя с лица Лизбеты отчаянного, вопросительного взгляда. Несколько правее стояла Черная Мег, смотря на нее сумрачно, так как деньгам, которые она надеялась получить, грозила опасность. Позади арестованной стояли два солдата: один из них поднес руку к лицу, стараясь скрыть зевоту, а другой бил себя в грудь, чтобы согреться. Третий солдат, находившийся несколько впереди, расчищал рукояткой своей алебарды поверхность проруби от затягивавшего ее тонкого льда. Между тем Монтальво, продолжавший наклоняться то вперед, то в сторону, не сводил с Лизбеты насмешливого и циничного взгляда. И на все: на бесконечную снежную пелену, на остроконечные крыши города вдали, на красивые сани и сидевшую в них закутанную в меховую полость девушку – падал спокойный свет месяца при полной тишине, нарушаемой только биением ее сердца и шелестом морозного ветра в засохших камышах.
– Ну что же, сеньорита, – спросил Монтальво, – обдумали ли вы все и должен ли я произнести обычную форму клятвы?
– Говорите! – ответила она хриплым голосом.
Он вышел из саней, стал против Лизбеты и, сняв берет, произнес формулу клятвы, клятвы, способной смутить Лизбету, если в душе она сознавала, что говорит неправду.
– Во имя Отца и Сына и Его Блаженной Матери, вы клянетесь? – спросил граф.
– Клянусь, – отвечала Лизбета.
– Хорошо. Выслушайте же меня, сеньорита. Встретились вы с этой женщиной сегодня после полудня?
– Да, я встретилась с ней на катке.
– Проклинала она при вас правительство[6] и святую Церковь и уговаривала ли вас помочь изгнанию испанцев из страны, как свидетельствует доносчица по имени, если не ошибаюсь, Черная Мег?
– Нет, – отвечала Лизбета.
– Я боюсь, что этого заявления недостаточно, сеньорита. Может быть, я употребил не те выражения… Говорила ли женщина вообще что-нибудь в этом роде?
Одну секунду Лизбета колебалась. Но, увидев снова перед собой лицо жертвы, смотревшей на нее задумчивыми глазами, полными ожидания, вспомнив, что это грязное, искалеченное существо было некогда ребенком, подругой ее отца, которую он целовал, и преступление которой заключалось лишь в том, что она избегла костра, Лизбета приняла решение.
– Холодно умирать в воде, – сказала Марта тихо, будто думая вслух.
– Так зачем же ты, колдунья, еретичка, убежала от огня? – усмехнулась Черная Мег.
Лизбета, не колеблясь, опять односложно отвечала на вопрос Монтальво:
– Нет.
– Что же она делала или говорила, сеньорита?
– Она говорила, что знала моего отца, игравшего с ней, когда она была ребенком, и просила милостыню – вот и все. Тут подошла эта женщина, и она убежала, после чего женщина сказала, что ее голова оценена и что она получит деньги за то, что укажет на нее.
– Это ложь! – яростно, пронзительным голосом закричала Мег.
– Если она не замолчит сама, заставьте ее замолчать, – приказал Монтальво, обращаясь к сержанту. – Я вижу, что против арестованной нет других улик, кроме показания доносчицы, утверждающей, что она преступница, еретичка, бежавшая от сожжения несколько лет тому назад из окрестностей Брюсселя, куда вряд ли стоит посылать за справками. Подобное обвинение может быть оставлено без внимания. Остается вопрос, произносила или нет эта женщина некоторые слова, за которые положена казнь, на которую я, как исполняющий обязанности коменданта этого города, имею власть осудить ее. Я предвидел этот вопрос и поэтому попросил сеньориту, к которой, как утверждают, женщина обратилась со своими словами, сопровождать меня сюда, чтобы дать показание. Она исполнила мою просьбу, и ее клятвенное показание, опровергая не подтвержденное клятвой показание доносчицы, гласит, что обвиняемая не произносила подобных слов. Сеньорита – усердная католичка, и не поверить ей я не имею причины. Поэтому я приказываю отпустить арестованную, которую, со своей стороны, считаю никому не опасной бродяжкой.
– По крайней мере, вы продержите ее в тюрьме, пока я не докажу, что она еретичка, бежавшая от костра в Брюсселе, – закричала Черная Мег.
– И не подумаю: тюрьмы и так полны. Развяжите ее и отпустите.
Несколько удивленные солдаты повиновались, и Марта с трудом поднялась на ноги. С минуту она стояла, смотря на свою избавительницу, затем, крикнув: «Лизбета ван Хаут, мы еще увидимся!» – бросилась бежать с неимоверной быстротой. Через несколько секунд она виднелась вдали только черной точкой на белом ландшафте и скоро совсем исчезла.
– Скачи как хочешь, Кобыла, – крикнула ей вдогонку Черная Мег, – а все же я поймаю тебя. И тебе не уйти от меня, красавица-лгунья, лишившая меня дюжины флоринов[7]. Погоди, и тебе придется иметь дело со святой инквизицией, этим ты обязательно кончишь! Не спасет тебя твой красивый любовник-испанец. Так ты перешла на сторону испанцев и отреклась от своих толсторожих бюргеров?! Ну, узнаешь ты еще испанцев, помяни мое слово!
Два раза Монтальво тщетно пытался прервать поток ее яростной брани, которая задевала его и могла невыгодно отразиться на его планах, и наконец прибегнул к другому средству.
– Схватить ее! – приказал он двум солдатам. – А теперь окунуть ее в прорубь и держать, пока я не прикажу отпустить.
Они повиновались, но в выполнении приказа пришлось принимать участие всем троим, так как Черная Мег отбивалась и кусалась, как дикая кошка, пока ее не бросили головой вниз в прорубь. Когда наконец ее вытащили оттуда, она, вся дрожащая и мокрая, молча поплелась прочь, но взгляд, брошенный ею на Лизбету и на капитана, заставил последнего сделать замечание, что, быть может, следовало продержать ее под водой двумя минутами дольше.
– Холодно сегодня, да еще вам пришлось провозиться с этой историей, так вот вам и вашим людям на что погреться, когда сменитесь, – обратился Монтальво к сержанту, подавая ему довольно значительную для тех времен сумму. – Кстати, быть может, вы захотите сделать мне одолжение и отвести моего вороного в конюшню, а на его место запрячь в мои сани этого серого скакуна: мне еще хочется прокатиться по крепостному рву, а моя лошадь устала.
Солдаты отдали честь и принялись перепрягать лошадей, между тем как Лизбета, предугадывая намерения своего кавалера, подумывала было бежать, воспользовавшись коньками, еще бывшими у нее на ногах. Но Монтальво не выпускал ее из виду.
– Сеньорита, – сказал он спокойным тоном, – мне кажется, вы обещали провести со мной остальной вечер, и я уверен, что никто не может заставить вас сказать неправду, – добавил он с вежливым поклоном. – Если бы я не был уверен в этом, я вряд ли так легко принял бы ваше свидетельство несколько минут тому назад.
Лизбета, видимо, смутилась.
– Я думала, сеньор, что вы вернетесь на праздник.
– Мне что-то не помнится, чтобы я говорил это. Мне надо осмотреть, в порядке ли караулы. Не бойтесь, прогулка при лунном свете будет прелестная, а потом вы, может быть, доведете свое гостеприимство до того, что позовете меня отужинать у себя.
Она все еще колебалась, и неудовольствие отражалось у нее на лице.
– Ювфроу[8] Лизбета, – заговорил тогда Монтальво, изменив тон, – у меня на родине есть пословица: долг платежом красен. Вы покупали и… получили товар. Понимаете вы меня?! Позвольте потеплее укрыть вас… Я знаю, что в душе вы намерены честно расплатиться. Вы… только дразните меня… Если бы вы в самом деле хотели избавиться от меня, то могли бы воспользоваться случаем и убежать. Поэтому я сам предоставил вам этот случай, не желая удерживать вас против воли.
Лизбета слушала и кипела досадой: этот человек перехитрил ее. На каждом шагу он старался показать ей ее несостоятельность, и еще больше ее сердило, что он был прав. Она покупала, она должна и платить. Зачем она покупала? Не ради собственной выгоды, но побуждаемая чувством человеческой жалости, ради спасения жизни себе подобного существа. Но почему она решилась на ложную клятву ради спасения этой жизни? Она была верующая католичка и не симпатизировала таким людям. По всей вероятности, эта женщина была анабаптисткой[9], одним из членов этой отвратительной секты, не имевших имени, позволявших себе безнравственные поступки и бегавших нагими по улицам, объявляя, что они «голая правда». Не подействовало ли на нее заявление этой женщины, что она в детстве знала ее отца? Может быть, отчасти. Но не было ли еще другой причины? Не произвели ли на нее впечатление слова женщины об испанцах, смысл которых она уяснила себе во время катания – именно в ту минуту, когда она увидела сатанинское выражение лица Монтальво. Ей казалось, что именно это и было причиной, хотя тогда она и не сознавала этого. Ей казалось также, что она действовала не по собственной воле, но будто побуждаемая какой-то непонятной силой, которой она не могла противостоять.
А главным, и самым худшим, было сознание, что ее самоотверженность не принесет пользы – или, если и принесет, то во всяком случае не ей и ее домашним. Она была теперь как рыба в сетях. Одного только она не могла понять: что побуждало этого блестящего испанца издеваться над ней. Она забыла, что красива и богата. Ради спасения ближнего она решила вступить в торг, и расплачиваться, наверное, придется собственной кровью и кровью дорогих ей людей, как бы ни высока была требуемая цена.
Таковы были мысли, пронесшиеся в голове Лизбеты в то время, как сильный фламандский ломовик вез сани, не изменяя неторопливого шага и на гладком, и на неровном льду. И все это время Монтальво, сидя позади нее, продолжал занимать ее разговорами на разные темы, рассказывая то об апельсиновых рощах Испании, то о дворе императора Карла, то о приключениях во время французской войны и о многих других вещах. На все это Лизбета отвечала не более, чем требовала от нее вежливость. Она думала про себя: что скажут Дирк и Питер ван де Верф, мнением которых она дорожила, и все лейденские сплетники? Она только молила Бога, чтобы ее отсутствие осталось незамеченным или чтобы подумали, будто она уехала прямо домой.
Однако ей скоро пришлось отказаться от этой надежды: они повстречались с молодым человеком, шедшим по покрытому снегом полю и несшим коньки в руках, и Лизбета узнала в нем одного из товарищей Дирка. Он стал перед санями, так что лошадь остановилась сама собой.
– Ювфроу Лизбета ван Хаут здесь? – спросил он озабоченным тоном.
– Да, – отвечала она, но прежде чем она могла сказать что-нибудь дальше, Монтальво перебил ее, спросив, что случилось.
– Ничего, – ответил молодой человек, – только ювфроу исчезла, и друг мой Дирк ван Гоорль попросил меня поискать ее здесь, между тем как сам он ищет ее в другой стороне.
– В самом деле? В таком случае вы, милостивый государь, может быть, найдете господина ван Гоорля и передадите ему, что сеньорита, его кузина, просто поехала покататься и вернется домой через час здоровой и невредимой, а вместе с ней приеду и я, граф Хуан де Монтальво, которого сеньорита почтила приглашением на ужин.
Прежде чем изумленный посланец собрался с ответом, а Лизбета могла дать какое-нибудь объяснение, Монтальво стегнул коня и промчался мимо молодого человека, стоявшего совершенно растерянным с шапкой в руке, почесывая затылок.
После этого они продолжали поездку, показавшуюся Лизбете бесконечной. Объехав всю крепость кругом, Монтальво остановился у одних из запертых ворот и, вызвав караул, приказал отпереть. Произошло замешательство, так как сначала сержант, командовавший караулом, не поверил, что его действительно вызывает сам комендант.
– Простите, ваше сиятельство, – сказал он, осветив фонарем лицо графа, – но я никак не думал, что вы сделаете объезд с молодой дамой в санях.
Подняв фонарь, сержант пристально взглянул на Лизбету и, узнав ее, не скрыл насмешливой улыбки.
– Весельчак наш капитан, большой весельчак, и хорошенькую голландскую индюшку он учит теперь петь, – донеслось до Лизбеты его замечание, обращенное к товарищу, когда они вдвоем запирали тяжелые ворота.
Затем граф проверил еще несколько караульных постов, и везде были такие же объяснения. За все это время граф Монтальво не произнес ни одного слова кроме обычных комплиментов и не позволил себе никакой фамильярности, сохраняя в разговоре и манерах полную вежливость и почтительность. Все пока, кажется, шло удовлетворительно, однако настала минута, когда Лизбета почувствовала, что она не в силах дольше переносить такое положение.
– Сеньор, – сказала она коротко, – отвезите меня домой, мне дурно…
– Вероятно, от голода, – объяснил Монтальво. – И я страшно проголодался. Но, дорогая ювфроу, вы сами знаете, долг прежде всего, и, в конце концов, вы не без пользы сопровождали меня в моем вечернем объезде. Я знаю, ваши соотечественники дурно отзываются о нас, испанских солдатах, но я надеюсь, что теперь вы можете засвидетельствовать их дисциплинированность. Хотя сегодня день праздника, однако, как вы сами убедились, мы нашли всех на своих местах и не видели ни одного выпившего.
– Эй ты! – обратился он к одному из солдат, отдававшему ему честь. – Ступай за мной к дому ювфроу Лизбеты ван Хаут, где я буду ужинать, и доставь сани ко мне на квартиру.
