Георгий Алексеевич Михайлов
Галактику музыка двигает

Полная версия

Глава

III

Возвышенные от новости, мы дозавтракали и отправились в путь в музей на встречу с Гати. Я захватил с собой посох (еще с корабля взял и его, и на всякий уж случай в рюкзак засунул молоток, который так и не пригодился). Пошли пешком той же дорогой, что и соседи в день нашего заезда. Хозяйка объяснила, что до музея нужно прошкандыбать до центра городка, ну и телепортом местного значения уже в город, где музей расположен.

Когда мы выметнулись из телепорта (дело привычное, спокойное, сам-то телепорт, но хочется иногда, аж пятки нагреваются, поглядеть на чудеса человеческого гения), перед нами открылась опушка шириной ну где-то как ствол Сале¹⁰. Телепорт расположился входом к парку, в разные стороны от телепортационной арки лучами расходились штук пять широких троп, а с другой стороны арки через дорогу стояли аккуратные, внушительные и солидно выглядящие дома (чем-то похожие на земные или севербалидандские, но неуловимо на первый взгляд все же отличающиеся, как будто какой-то изюминки все ж моему земному глазу не хватало). Мы прошли по указателям (ну не, поплутали, конечно же, парк уж очень симпатичный был, а время раннее) и через три четверти часа набрели на пологий и несколько песчаный (в сандалях, в шортах и легких цветных рубашках нам было удобно) берег чисто земного на вид, нормального и уютного, озера (берег другой был крут и густолесист, хотя и по-милому пушист). Дошли по брегу до входа в музей. Вход был обозначен символическими, по грудь, воротами из ажурно изрезанных досок. Забора никакого вокруг, понятно, не было: ни слева – до озера, ни справа – там рос вразвалку лохматый, с подлеском и густыми кронами больших деревьев, довольный то ли лес, то ли парк. Нас никто не встречал, но народ уже гулял по территории, покрытой газоном (который не преминался вообще, хотя и был естественным), возле озера и между круглыми корпусами (которые своим мягко-белым цветом ощутимо, как печати, выдавались среди земли, травы, воды и деревьев). Нам улыбался кто-то, мы улыбались в ответ, были существа иных рас, но не в большом объеме, и держались они не как туристы, а собранно, и даже будто бы в официальных костюмах (хотя кто ж разберет, это у глассерианина настроение ровное и он поэтому черно-белый или это специальный подавитель эмоций у него работает, как у дипломатического работника¹¹). Мы тоже немного походили по территории, огляделись, посмотрели стенд по центру площади с объяснениями, где и что, и зашли в главный корпус.

Я же говорил, да, что доступ к картинам самого Гати был возможен только для лиц совершеннолетних (если это существа с других планет, то совершеннолетие рассматривается с учетом особенностей родной планеты, но нужно представить исчерпывающие доказательства смотрителю). Для землян совершеннолетие наступает в двадцать пять, на Севербалиданде – в двадцать четыре. То есть мы с Ульти проходили спокойно и доказательства у нас были. Но в круглом холле с купольным потолком, под аккомпанемент небольшого эха, навевающего настрой торжественности и высоты (столь подходящий для верного восприятия расширяющих действительность картин), невысокая, с задранным вверх подбородком, средних лет дама-смотритель минут пятнадцать не могла поверить, что моей супруге больше двадцать четырех. Ей пришлось смириться все ж с печатью пресветлого севербалидандского правителя на прямоугольном куске твердого материала с мелкими бороздками, в ладонь размером (универсальный документ севербалидандца), но она призналась уже после трехкратной проверки, что больше девятнадцати и сейчас не может дать моей жене. А я сначала немного удивился этой сцене, а потом сразу вспомнил, что и я иногда замечаю, как вдруг в моменты чистой радости лицо супруги, и так светящееся, становится совсем юным и стираются, как не было, все треволнения лет, сложности любой жизни и только радостное доверие дышит теплом.

В общем, пропустили нас (на мой посох вообще внимания не обратили). Мы прошли в одну из дверей, которые были по кругу холла со всех сторон. Я рассчитывал увидеть обычный зал художественной галереи, картины по стенам, посетителей, которые, созерцая и напитываясь, плавно и тихо переходят от одного произведения к другому. Но нет. В зале (тоже круглом) никого не было. По центру расположилась огромная (три на три метра) картина с изображением горы, покрытой сине-зеленым травяным ковром, с двумя пиками. Вверху было небо. Не просто было, а три четверти картины заняло небо, ясное, но с обилием облаков. Картина снизу начиналась как бы почти от самого верха горы, между двумя пиками была тропинка. Писано было так, что почему-то совершенно ясно становилось, что это высоченная горища и ты чуть ли не сам на нее взошел вот по этой тропинке. Если обернешься, то ее и увидишь, а еще – далеко-далеко вниз уходящее пространство и еле видное там начало горы. Картина ничем ограждена не была. Мы долго разглядывали ее, как завороженные. Наконец в какой-то миг я все же обернулся. И да, действительно, увидел за спиной не закругляющуюся стену зала, а опять же – в основном небо-небо-небо. Ошалел, конечно же. Глянул вниз – ну да, вон она, тропка и там, где-то глубоко-глубоко, горизонтальную землю. Картину мы рассматривали, взявшись за руки, поэтому, быть может, Ульти оказалась здесь, со мной:

– Это интересно – говорю.

– Это как вообще? – удивляется супруга.

– Величие искусства воочию – отвечаю с каким-то чувством, будто что-то кому-то только что доказал и выиграл какой-то важный для себя спор. И пошел вверх. Ульти двинулась за мной, тропинка была на полтора корпуса шириной. Прошли чуть дальше, повернули с ходом тропы направо. Сразу за поворотом справа мы прижимались к стене одного из пиков, а слева был обрыв. Но вот дальше, если пройти это узкое место, находилось обширное плато с лесочком (края видно не было, только по бокам).

– Вот это да-а – послышалось за моей спиной Ультино восхищение.

– Как красиво, сюда бы… – с придыханием начал я. Но договорить не успел. Вдруг булыжник величиной с некрупную тыкву сорвался с пика прям на наши головы. На реакции я от правого бедра коротко размахнулся посохом и отправил булыжник мощным ударом в полет к небу и дальше по параболе.

– Не просто палочка – выдохнула Ульти.

– Удивительная палочка. Убедительная палочка.

– Волшебная палочка – резюмировала супруга уже на ходу (путь вел наше любопытство на плато).

До плато было километра три, хотя и казалось, что ближе, и тропинка была неопасная, но все же с двух сторон был крутой обрыв. Склоны при этом поросли пожухлой травой.

Мы вышли на опушку. Огляделись. Полюбовались созданием Гати с другой стороны:

– Вот он и с другой стороны тоже сам все это вырисовывал?

– Да Бог его знает. Как мы вообще сюда занеслись, вот вопрос.

– Ну а ты чего хотел? Даром он на всю галактику прославился.

– Надо было почитать про него побольше, прежде чем заявиться в гости в другой мир, считай.

– Как ты там говоришь? – рассмеялась и потом, специально слегка низким голосом и нейтральным менторским тоном – Если у Вас ничего не получается, прочтите наконец инструкцию.

– Ну, это позже. И мы, налюбовавшись, заприметив прилетевшую и защебетавшую цветную пару-тройку птичек на один из пиков, двинулись в лесок.

Лес, да и вообще все плато, оказался не таким маленьким, как нам представилось из дали нашего вдохновения от перехода в миры самого Гати. Мы шли и шли, умиротворенные неплотным лесом, просторной тропой, плавно ведшей из стороны в сторону, огибающей мшистые валуны или слишком масштабные деревья (каким-то образом, хотя что это я, образом Гати проросшие здесь), и промелькивающим солнцем над головами (почти привычно голубоватым – особенно для Ульти, пусть на планете ее последнего рождения оно и было все ж насыщенно синего цвета). Еды у нас с собой почти не было припасено, ну, за исключением двух мандаринов в Ультиной сумочке. Мандарины мы съели на одном из привалов у поваленного деревца с корой палевого розово-бежевого цвета, наталкивающего почему-то на волшебность и необычность этого места. То ли цвет коры, то ли роздых после долгой ходьбы послужил двоеточием в нашем мероприятии:

– Ты представляешь, мы сейчас просто в картине. Он же и взаправду создатель. Бог, типа как Сант.

– Я еще с самого начала об этом только и думаю – тихо улыбнулась супруга. Нужно сказать, что и правда шли мы спокойно и в тишине, разговаривать, нарушая гармонию, не хотелось. Хотелось дышать этой гармонией, лесным единством.

– Обратно хочешь?

– Хочу дальше идти. Как-то тут особенно радостно. Ночевать мы будем где?

– На земле? – с хитринкой, повернув подбородок чуть вправо, глядя на присевшую на деревце справа же от меня жену, вопросил я.

– Да, было бы здорово, чтобы не на дереве…

– Я так думаю. Здесь все живет по разумению и логике создателя, то есть Гати. А добрые художники – люди надежные, с пониманием. Если есть тропа, которая привела на пик горы, значит, кто-то ей не раз ходил. Если идешь по этой тропе день-деньской, а до тебя, ты помнишь, также кто-то ходил много раз, так, что сделалась тропа, то, значит, где-то есть ночлег. Избушка там. Домик. А?

– Хорошо, что ты уверен – неуверенно, но с улыбкой в правом уголке губ ответила.

Мы двинулись дальше. Примерно через час вышли на опушку. Открылся вид на долину далеко внизу с широкой и неспешной, если глядеть с высоты нескольких километров, рекой. Я прошел опушку направо и увидел… ага, избушку, к лесу задом, ко мне передом стоит уже. Зашли в нее – там постель громадная, стол слева у окна, но так, что пройти можно между лавкой и окном, буфет с посудой подходящей. Очага нет никакого. Походили рядом, справа от избушки нашли костровище. Ну и решили не бегать по горам в близких сумерках. Была там в буфете снедь скудная, но сытная, подобие хлеба местное, еще кое-что. Посидели у костра, дождались, пока стемнеет, да спать улеглись. Вода у нас была с собой литра два, но пить особо не хотелось. Все ж есть отличия от обычной действительности.

На рассвете (солнца видно не было, но явственно, по десятиминуткам, светлело) Ульти, еще пока я просыпался, успела прогуляться в лес, насобирать грибов-чистух¹² (нам про них хозяйка постоялого двора поведала, когда омлетом с этими грибами завтракали мы под ее наблюдением) целую охапку в шейный платок. Когда она подходила из леса к избушке, я услышал ее чистый объемный мягкий голос. Она пела. Мелодия была утренняя, радостная, но и при этом глубокая. Мои струны были задеты до основания. До этого тоже слышал я, как жена моя поет. Чудный ее голос, мне известно, приковывает внимание даже очень занятых в момент, когда застигло их пение. Но тут я вышел из дому, полностью проснувшись благодаря чарам песни, увидал, что Ульти подходит к дому, а над ней стайка птиц парит, образовав в воздухе круг, в центре которого на земле исполнительница. И, вот чудо (наверно, это еще одна изюминка картин Гати, подумал тогда я), птички оставались там, где звенела песня все то время, пока пение не стихло.

Пока собирались в дорогу, пришло в мою просветленную после необыкновенного концерта голову проверить посох. Чесались руки давно, это ясно. Взял посох (он в домике был у двери). Ну и бахнул им «на заре», как полагается, как Сант напутствовал. Так а перед нами (Ульти вышла стремительно из избушки на громовой звук после удара посоха о землю) появился невысоченного роста, со взглядом ясным, а при этом не то чтобы рассеянным, но явно находящимся не здесь (причем чувствовалось, что и там, откуда он переместился, взгляд его был таким же нездешним), с живописной прической (волосы длиной по уши торчали и завивались в разные стороны), в широких бесформенных штанах и просторной рубахе, все одеяние уляпано пятнами красок, босой, с широкими ступнями, спокойнейший человек.

– Здравствуйте! – говорю удивленно-радостный, размеренно от неожиданности.

– Солтилло! – задорно, но с теми же глазами, глядящими во что-то свое, ответствовал посетитель, что на кэльгиниге значило «Привет».

– Солтилло! – отвечаю, а сам у жены спрашиваю — Ульти, ты знаешь кэльгиниг¹³? Я только вот «привет» и знаю.

– А я только слово «серин».

– Солтилло! – повторил приветствие с той же интонацией уже начавший осматривать окрестности добродушный мужик.

– Что это значит? – спросил я, поглядывая на мужика.

– «Что» на кэльгиниге – был ответ супруги.

– А откуда ты знаешь, что «солтилло» – это было слово на кэльгиниге ¹⁴? – в ответ удивилась она.

– Догадался – буркнул я и спросил в свою очередь — А откуда ты знаешь слово «серин»?

– Догадалась – улыбнулась обворожительно и это добавило утру красок.

Тут мы оба догадались вот о чем:

– О, до меня сейчас доехало – говорю – а ведь мы говорим на местном, на вантрийском.

– Точно! Хотя нет. Как-то по-другому предложения строятся. И более твердо, речь не так потоком льется…– глаза Ульти немного расширились от догадки, когда она резко повернулась ко мне после моих слов – Чудесно же. Слу-у-шай! А это не может быть собственный какой-то язык этого мира? А что, столько всего тут есть! Почему бы этому миру и заиметь свои мысли и свой язык?

Я кивнул озадаченный:

– А ведь правда. Как-то как сравнить речь жителя расслабленного морского побережья с постоянно солнечной погодой с речью жителя гористой местности, где солнечных дней тоже много, но нет такой влажности и есть возможность быть более собранными.

Ульти засмотрелась на меня или представила этих жителей. Ответила:

– Чудесно же! Еще и новый язык теперь выучили!

– Ага.

Вообще давненько такие утра не выдавались. То есть просыпаешься после ночи в гениальнейшей картине, в виде сопровождения – пение фантастического уровня с подтанцовкой местного птичьего (картинного!) рода. Объявляется ни с того, ни с сего сам автор картины (узнали мы его, Ульти узнала, мне шепнула) пред наши ясные очи. И это только декорации (надеюсь, Гати меня поймет), только семечки, по-простому сказать, потому что, после того, как автор нашей ночевки и всего окружающего походил с отрешенным видом по полянке и вокруг избушки минут двадцать, игнорируя наше любопытство, пожевал опавший пожухлый листок, попрыгал, на ветку запрыгнул, подтянулся, покувыркался даже немного, я не выдержал. Взял посох, подошел к художнику резким размашистым шагом, встал перед ним и ему приказал остановиться (ну, ему пришлось невольно). Стукнул в сердцах второй уже раз за утро посохом о землю с усилием и говорю при этом уважительно, но повышенным за двадцать минут его безответных похождений тоном:

– Маэстро! Вы слышите меня! Отвечайте!

Маэстро встряхнулся, дрожь прошла по его и так очень живому, выразительному лицу, на котором будто бы каждая мельчайшая мышца была развита, и сам владелец умел этим всем добром, как дирижер, управлять:

– Да, дорогой друг – он был доброжелателен, спокоен, без улыбки в лице, но благодушия в голосе было достаточно – Хожу и не могу сообразить, это же «После вершины – в путь»?

– Ну да. В путь неблизкий, видимо?

– Да-да, так задумывал. Но, во-первых, когда я был в этом месте последний раз, никакой избушки тут не было. Сколько вы здесь уже?

– Да вот ночь переночевали.

– Так вы что, избу эту, как палатку, разложили?

Я обозначил улыбку, подошла Ульти, она была более серьезна. Я ответил:

– Нет, что Вы. Была она здесь.

– Ага! Интересно. Кто ее, звери, что ли, соорудили? Раньше не случалось таких глобальных изменений. Это же не явление природы.

– Разумная жизнь строго – тоже естественное явление.

– Ха! – выдохнул скромный гений – С такого ракурса меня радует, ладно. Ну и как спалось Вам? – он все больше оказывался в нашей совместной реальности. Пожал живо плечами и еще более заинтересованно, разводя руки, как бы обрамляя все вокруг, продолжил – Как вам эта земля, путешественники? Вам, добродетельный сударь? Вам, прекрасная сударыня? – он был взволнован и трогателен – Какое настроение? Какие эмоции, мысли за целые сутки здесь?

– Мы в восторге – синхронно ответили мы с женой, а улыбнулись уже все вместе.

– Спасибо Вам за такие произведения, маэстро! – сказал я.

– Пор считает, что после Вас Земля теперь должна обязательно дать свой ответ, дать своего уникального гения в изобразительном искусстве, чтобы двинуться еще дальше. Хотя мне сложно вообразить, куда уж краше – добавила Ульти с волнением.

– Да, есть куда расти, всегда есть. К примеру, никому не удается воплотить по-настоящему разумную самостоятельную жизнь в картинах. Но это будет когда-то. А что скажете Вы… – он сделал паузу, глянув по очереди на нас.

– Ульти, жена Пора, мы пришли из музея, а вообще мы с Земли, как Вы поняли – торопливо проговорила супруга, я не успел обогнать и представить даму согласно этикету. Гати с искрящимися любопытством гостеприимного хозяина чуть поклонился мне, приложил правую руку чуть выше сердца и поклонился моей жене.

– Какие чувства у Вас, уважаемая Ульти, после ночи в этой картине?

– Честно говоря, я только сейчас, в общении с Вами, догадываюсь понемногу, что это же не совсем та реальность, к которой мы привыкли. Здесь все настоящее. Пусть новое, необычное, но очень настоящее. Целый мир.

– Да, это так и есть – без рисовки кивнул художник – Второе, что меня волнует – да как же я оказался здесь? Ведь я же был в своей мастерской. Начал, понимаете, новую картину, только вот пару линий изобразил, и дальше уже два дня хожу и думаю, как подступиться. Сегодня утром пришел – пока тоже самое. Решил соку выпить, иду к верстаку, поставил стакан, только потянулся к бадье с соком, как вдруг оказался тут.

– Это вопрос ко мне, досточтимый автор нашего сегодняшнего дня – начал я.

– Вы можете звать меня просто сьу Гати, друзья – вставил он, причем приставку «сьу» я не берусь передать точно, это не звук «с», а что-то между шипящей и свистящей, а в конце слова еще присвист.

– Да, сью Гати – попробовал я подражать его произношению, но он тут же перебил меня:

– Я понял, да, Вам непросто это произнести. Зовите просто Винто¹⁵.

Мне осталось немного наклонить голову вниз и вправо в знак понимания широты его жеста:

– Спасибо, Винто. Язык у вас и правда сложный. Это радует. Кстати, а сейчас-то мы на каком говорим? Это и не русский, понятно, но и не вантрийский же, и вроде как не кэльгиниг. Какой-то диалект вантрийского все же, что ль?

– Да нет, это язык этого мира. Моя гордость – небрежно, но с довольством, махнул рукой кудесник – Он сам выдумался – добавил и улыбнулся широко и очень открыто.

Покачав головой, я признался:

– Это очень большое достижение. Вот она и разумная жизнь! В том смысле, что если появился язык, значит, есть тот, кто его выдумал.

– Ну, того я не встречал еще – после значимого молчания ответил наш собеседник.

Мы еще помолчали, задумавшись. Меня осенило наконец и я поделился другой догадкой:

– Я не сразу понял, но сейчас уж сообразил: это я посохом оземь ударил – и вот Вы здесь. Все логично. Все сходится. Сант дал нам совершенный артефакт.

– Что это значит? – будто бы обиделся автор картины — Это что, теперь любой дурак может палкой тыкнуть и все – мне тут летать между мирами постоянно?

– Я прошу прощения, Винто. Нет, конечно же. Это не палка. Это посох. Он такой разъединственный во всей нашей Галактике. Мы с женой получили его от создателя Млечного пути – бога Санта.

Далее последовал наш с Ульти совместный рассказ про то путешествие. В ходе рассказа¹⁶ Гати радовался, как ребенок, и больше всего тому, как я понял, что все это и правда произошло в жизни. Несколько раз он переспрашивал: «Нет, правда?», «Вы действительно видели вотчину Бога?», «Вы реальные или это сон?». При этих словах так и вообще взял да схватил меня за рукав. При каждом вопросе, сомнении убеждал вопрошающего сам факт неожиданного появления его самого, автора картины, здесь.

– Так подождите – к концу рассказа Гати не потерял начала нити, с которой раскрутился клубок нашего знакомства – во-первых, Пор, мне знакомо лицо твоей спутницы. Не могу вспомнить. Будто где-то видел – он поднял глаза к небу в попытке поймать образ из памяти. Я нахмурил брови, глянул на Ульти. Она с тем же выражением посмотрела на меня. Мне стало забавно.

– Наверное, кого-то похожего видел – ответил я.

Собеседник продолжал:

– Не знаю, не могу уловить. Если вспомню, скажу. А во-вторых, почему ж тогда я-то здесь появился? Выходит, не так, как обещал Сант, работает посох ваш?

А потом сам себя перебил долгим протяжным:

– Ааааа. Ага. Ясно. Ты считаешь, Пор, что стукнул посохом в моей картине, а она – целый мир. А раз я создал этот мир, то все так и должно было случиться – появился я.

– Да, Винто. А Вы что думаете?

– Мне нравится. Только Вы в моих картинах так больше не стучите, не проверяйте, пожалуйста. Ну, только если уж очень захочется со мной поболтать. Хорошо?

– Да. Учту. Еще раз извините меня.

– Не за что просить извинений. Вы мне поведали столько нового и удивительного. Это к добру, что мы встретились. Мне теперь проще будет с новым сюжетом разобраться. Но вот вы же – Вы, Пор, Вы, Ульти – вы же уже задумались, а почему Сант дал Вам посох, который, по его словам, даст Вам возможность пообщаться с Всевышним, с Создателем Вселенной, но при этом попросил воспользоваться им только на Земле?

– Винто, Пор же уже два раза сказал «извините» – тепло заметила Ульти.

– Да я не про то. Сант – создатель галактики. Ваша Земля – она же в Млечном пути, так ведь? Ничего не изменилось? Может, природная политика какая-нибудь смешала карты?

Мы в унисон покачали головами, улыбнулись, оценив шутку.

– Потому что, если бы мы в его владениях стали бы проверять, то он бы и явился к нам. А ему это зачем, если мы и так разговаривали. – серьезно сказал я.

– Да, согласен. Но и Земля же тоже в Млечном пути. Почему ж тогда там уже не он появится?

– Это вопрос, да. Есть мнение, что Земля – это исключение из правил – Ульти, идущая прямо передо мной, удивленно посмотрела на меня, обернувшись (мы уже продолжили наш вчерашний путь, оставив место ночлега позади, двигаясь по тропе друг за другом, я шел замыкающим) – Тогда объяснимы инструкции Санта. Все в галактике нашей создал он, к примеру, но кроме моей родной Земли. Тогда именно там посох исполнит свое предназначение, которое назвал Сант.

– Вот и я про то. Закручивается у вас тут кое-что знаменательное. Палитра загляденье – слышался в его словах азарт мастера, когда ему наконец-то доставляют все нужные и при этом эффективные инструменты для работы. Тут он без перехода добавил:

– Вы здесь, в «Пути», надолго?

– Ульти, есть идеи?

– Не хочу, чтобы великодушный маэстро расстроился, но хотелось бы и другие картины посмотреть.

– Нет-нет, вы же и так здесь уже целые сутки. Это редко кто так, я иногда спрашиваю у музейщиков. Ну тогда сейчас будет ручеек где-то через полчаса, мы там все вместе и высадимся.

– О. Как хорошо, что мы с проводником. А то думали уже, как выбираться. Назад планировали идти – обрадовался я.

– Да, это обычная инструкция. Но, по секрету Вам скажу, есть еще несколько вариантов. Правда, не знаю, всем ли он подходят. Допустим, именно в этой картине я выбирался и через начало, и два раза в пропасть прыгал, ну и вот через ручеек еще. Я выходы чувствую, это как запах, что ли, в голове раздается. По-другому, но похоже. Не знаю, может, мне как создателю произведения это доступно – задумался впереди идущий наш спутник.

– А в пропасть прыгать – тоже почуяли? – не мог я не спросить. Жена моя, дурачась, попробовала в движении посмотреть на меня, запрокинув голову назад. Шли мы в гору и вроде даже получилось.

Маэстро вопросу совершенно не удивился:

– Вероятно, почуял. Но, видимо, подсознательно как-то, левой пяткой. Это не иносказание. Подскользнулся я на камешке и рухнул. Знаете, как во сне бывает. Летишь до земли, а вместо падения – ох! Проснулся и на кровати еще сел от инерции.

– Ага, да, понимаю, о чем Вы – согласился я.

– Вот ровно также. Только вместо просыпания я опять очутился перед картиной и в нее немного врезался. А второй раз это я уж проверил в другом месте, на другом утесе рыбкой сиганул. Ну и потом также рыбкой по паркету проехался в музее. Посетители еще были. Неловко даже стало. – он посмеялся и мы вместе с ним, заодно подивившись и очередным особенностям картины, и смелости ее автора.