Георгий Чулков
Омут
II
Ровно в два часа ночи поезд подошел к Ромодану. Алеша взял плед и чемодан и, сухо кивнув своей спутнице, первый вышел из вагона.
Ночь была пасмурная, и неровный дождь, то усиливаясь, то слабея, налетал откуда-то сбоку вместе с диким и злым северным ветром. Не похоже было, что сейчас пост, да еще на юге.
С унылым визгом распахнулась тяжелая дверь, и Алеша вошел в зал первого класса. По стенам стояли диваны, в самом деле жесткие, как жаловалась Катюша, но и они на этот раз были заняты пассажирами, расположившимися, по-видимому, спать до утра. Храпел какой-то купец, подняв кверху красную бороду; спал, свернувшись калачиком, еврей в лапсердаке; ворочалась, кряхтя, ветхая старушка на пестрых тряпках…
За пустым буфетом спал, положив голову на стойку, белокурый малый, сам от усталости не заметивший, должно быть, как он сел так, склонив голову, и заснул невзначай.
Через комнату, гремя жестянкою из-под масла и связкою ключей, шел какой-то рабочий в лиловой фуражке с кантами.
– Мне бы лечь где, – сказал Алеша, загораживая ему дорогу.
– Нету места, – и рабочий пошел дальше, не желая много разговаривать.
– Всегда здесь так, – раздался мягкий и вкрадчивый голос Катюши, которая опять стояла около Алеши, лукаво и нежно заглядывая ему в глаза.
– Семь часов! Легко сказать! Вы уж там как хотите, – продолжала она петь, слегка жеманясь, – а я себе теплую постель найду.
– Где это? – рассеянно спросил Алеша, у которого в это время мелькнула мысль, что не худо было бы в самом деле найти где-нибудь комнату около станции: ведь ему предстояло на следующий день много поработать и в деле небезопасном, – надо было поберечь последние силы.
– У Ефросимовых, – бросила небрежно Катюша.
– И я туда пойду, – неожиданно для самого себя сказал Алеша. – Я спать хочу.
Катюша, не отвечая, пошла торопливо мелкими шажками к выходу. И Алеша старался почему-то не глядеть на нее, шагая рядом с независимым видом.
Они вышли на крыльцо. Горело два фонаря. Но за малым кругом, едва освещенным, было совсем темно.
Только в пасмурной глубине совсем далеко маячили красные огоньки. Дождь трещал по крыше со скучным упорством. И где-то выла собака, уныло и дико.
Катюша, не обертываясь, соскользнула с крыльца и пошла уверенно по черным мокрым мосткам, которые с трудом можно было разглядеть в этой беспросветной ночи.
Алеша плелся за нею.
Они шли, молча, мимо длинного забора и каких-то темных слепых строений.
Наконец Катюша остановилась и, обернувшись, тронула Алешу за руку.
– Сюда.
Они вошли по шатким ступеням на довольно высокое крыльцо. Над дверью висел фонарь.
Катюша постучала, и тотчас же послышались чьи-то шаги: очевидно, в этом домике не спали, несмотря на поздний час.
Но Алеше уже некогда было думать, куда его ведут: ему мучительно хотелось спать.
Лишь только отворилась дверь, Катюша проскользнула за порог. И мигом дверь опять захлопнулась. Алеша остался один.
«Это еще что такое?» – подумал он и сердито постучал кулаком.
Через минуту его впустили.
– Пожалуйте! Пожалуйте! – бормотала какая-то старуха, высоко подымая над головою подсвечник с оплывшею свечкою.
Старуха ввела Алешу в комнату, загроможденную мебелью, старинною, крепкою, окованною медью по углам.
– А барышня там устроится, – прошамкала старуха, указывая на маленькую дверь в углу, которую Алеша не сразу приметил.
Оттуда выглянула в этот миг голова Катюши.
– Мы с вами соседи, – крикнула она, смеясь.
– Поезд отходит в девять часов, – сказал Алеша, возвышая голос, потому что был уверен, что старуха глуха. – Меня, значит, надо разбудить за час. Это непременно. Очень важное дело у меня. Не забудете разбудить? А?
– Вы разве спать будете? – спросила старуха.
– Еще бы не спать. Как мертвый усну.
– Ну, ладно, ладно, – махнула рукою старуха и, поставив свечу на круглый стол, покрытый вязаною скатертью, вышла из комнаты и затворила за собою тяжелую дверь.
– Спать! Спать! – сказал Алеша, став посреди комнаты и потягиваясь.
Он осмотрелся вокруг.
«Сколько хлама», – подумал он.
В самом деле, все было заставлено какими-то сундучками, диванчиками, креслами, этажерками; во всю комнату растянут был персидский ковер, правда порванный в иных местах; чуть ли не половину комнаты занимала деревянная кровать, огромная, разлапистая, недвижная, как из чугуна, а подушек на ней было так много, что даже Алеше страшно стало: задохнуться можно.
