Герман Канабеев
Башня
II
Климов открыл глаза и снова закрыл, в палате было настолько темно, что он не сразу осознал пробуждение. Климов не видел, но почувствовал, что хозяин соседской койки лежит на своем месте – тяжелое бронхиальное дыхание прерывалось короткими стонами, то ли от боли, то ли от тяжелого сновидения. Климов сел на кровати, стоны прекратились, но сосед тут же захлебнулся кашлем и, когда наконец совладал с ним, спросил в темноту:
– Кто-то есть здесь?
– Я, – ответил Климов.
– Кто я?
– Климов.
– Кто ты, Климов?
– Я не знаю.
– Интересно.
Сосед закряхтел, как понял Климов, в попытке сесть на кровати.
– Постовалов я, – представился сосед.
Он пошарил перед собой руками, нащупал колени Климова, тот перехватил его руку и пожал сырую хрупкую кисть.
– Как ты можешь не знать кто ты, если ты здесь, Климов? – спросил Постовалов.
– Разве это зависит от того, где я?
Постовалов рассмеялся. Смех его больше походил на карканье простуженной вороны.
– Странный ты какой-то, – Постовалов продолжал каркать. – Только от того, где ты, зависит кто ты есть. По-твоему, в больнице сейчас, вот здесь, – Климов услышал, как Постовалов похлопал по кровати, – кем ты можешь быть?
– Пациентом? Больным?
– А говоришь, не знаешь. Видишь, как все просто. Ты – пациент, я – пациент.
– Можно подумать, до того, как здесь оказался, я никем не был.
– Молодой человек, по голосу слышу, что молодой, хватит нести чушь. Что значит здесь оказался? Будто есть что-то еще, кроме здесь. Где вы еще могли оказаться?
Звучало это как набор отдельных слов, но тон Постовалова был настолько убедительным, что Климов принял сказанное за истину. Климов встал с кровати, на ощупь пробрался к выходу и распахнул дверь. В коридоре горел тусклый дежурный свет. На табуретке дремала вчерашняя сферическая медицинская сестра, сложив руки поверх груди, как на подставку. Климов вернулся на место, но на всякий случай оставил дверь открытой, чтобы если что – рвануть из палаты. Теперь он мог разглядеть Постовалова. Тому оказалось не больше сорока лет, Климов же представлял, что он совсем преклонного возраста. Но самым удивительным Климову показалось то обстоятельство, что Постовалов в своих телесах раза в два превосходил сферическую медицинскую сестру. Климов представить не мог, когда жал его хрупкую, по ощущениям почти женскую кисть, что рука принадлежит человеку таких внушительных размеров. Климову так и хотелось взять иглу и кольнуть Постовалова в щеку. Он почти не сомневался, что его сосед лопнет, словно воздушный шарик, настолько туго была натянута на сало Постовалова его кожа. «Что же с его руками?» – искренне мучился вопросом Климов. Постовалов, будто слыша мысли соседа по палате, с любовью рассматривал свои руки: растопыривал пальцы, сжимал и разжимал кулаки. Постовалов так увлекся руками, что, казалось, забыл о Климове. Тот же пребывал в замешательстве и пытался осмыслить сказанное его странным соседом по палате.
– Здесь – потому что я до этого где-то был еще, не мог же я нигде не быть, пока не оказался здесь, – кое-как сформулировал Климов.
Постовалов наконец отвлекся от своих рук и глянул на Климова.
– Святая простота! Откуда такая уверенность, что вы где-то были еще, Климов?
– Я же помню, – начал было Климов, но осекся.
Он не помнил ничего конкретного, было только ощущение чужеродности этого здания. Казалось, что есть что-то другое, что-то большое, какое-то место, где находится это здание, и именно оттуда Климов попал сюда. Но все это только ощущение и догадка. Чем больше напрягался Климов, чтобы хоть что-то вспомнить, тем яснее становилось, что вспоминать нечего. Оставалось только полагаться на это иррациональное чувство – есть что-то еще, без возможности доказать такое даже самому себе.
– Не надо, молодой человек, не надо. Как вас там? Климов? – Постовалов говорил таким тоном, будто точно понимал, что сейчас происходит в голове его собеседника. – Не нужно усложнять простую на самом деле жизнь. Вот вы здесь, в больнице: в тепле, в уюте, с интересным собеседником – и, уверяю, никаких потрясений вас здесь не ждет. Можете не сомневаться, что завтрашний день будет до мелочей похож на сегодняшний, и так каждый новый день. Благодать! Поверьте, скоро вас перестанут интересовать такие наивные вопросы, как: что такое «там» и что такое «здесь». Останется только прекрасное «сейчас».
– Я хочу выйти отсюда!
– Откуда? Из больницы? – спросил Постовалов.
– Из здания. По какому адресу это здание?
Постовалов выпучил глаза и приложил палец к губам.
– Тсс, Климов, – прошептал Постовалов и огляделся, словно боялся, что их подслушивают. – Ересь-то не несите. Беду на себя накликаете.
– Простой вопрос – по какому адресу это здание?
Постовалов вскочил с кровати с удивительной для его комплекции ловкостью, аккуратно закрыл дверь в палату и сел обратно. Снова в палате темно стало так, что Климов не мог разобрать – закрыты у него глаза или открыты.
– Вы же не собираетесь, Климов, этого делать?
– Чего делать?
– Выходить за дверь?
– Почему не собираюсь? Еще как собираюсь, отдохну только немного, – Климов дотронулся до лба и поскоблил корку запекшейся крови.
Он не видел, но понял по кряхтению, сопению и тому, как жалобно застонала кровать, что Постовалов снова улегся.
– Я здесь всю жизнь, на этой кровати. Всякого наслышался. Но вот эта дурь: по какому адресу – это уже совсем какое-то безумие. Есть же правила, есть законы в конце концов, Климов! Вы же в обществе находитесь, думайте вообще, что говорите.
В темноте Климову казалось, что голос Постовалова не принадлежит конкретному человеку, а звучит у него в голове. Он зажмурился, тряхнул головой, пытаясь вытряхнуть из нее этот голос, но тот продолжал тоненько и нудно звенеть в темноте.
– Зачем вы суетитесь? Сколько вы в больнице – час? Ну так побудьте немного, присмотритесь.
Климов никак не мог сообразить, зачем Постовалов уговаривает его. Ему-то какая выгода? Да пускай даже Климов выйдет отсюда и сгинет, что с того Постовалову? А тот продолжал:
– Здесь надежно, Климов, безопасно, разве это не главное?
Ответов Постовалову не требовалось, все его вопросы, как подумал Климов, даже не к нему были адресованы, а к тем остаткам сомнения, которые, по всей видимости, еще сохранились в Постовалове.
– Вот есть – жизнь, Климов, что, по-вашему, главное в ней? Только не уходите в абстракции, ближе к земле, как говорится. Какая главная задача человека в жизни?
Климов молчал, но на этот вопрос Постовалов хотел услышать ответ. В темноте он, как и Климов, не видел собеседника и на всякий случай уточнил:
– Не спите?
– Нет.
– Выжить – такая вот задача, выживание превыше всего, уж поверьте мне, а здесь все необходимое для выживания имеется, стоит пожить здесь, чтобы знать это точно.
– Я хочу не только это знать.
– Что же еще?
– Чем больше вас слушаю, тем больше убеждаюсь, я хочу знать, что такое сама моя жизнь. Мне сон здесь приснился – страшный сон, но жизни в нем было куда больше, чем в этой палате, в этой больнице и в этом нашем разговоре.
– Ну, конечно! Как такое можно сравнивать, – оживился Постовалов. – Климов, вы же сами подтверждаете мою правоту. Сон – это такое замечательное состояние, и я подчеркну – часть жизни, вы же не будете отрицать, что сон – это часть жизни?
– Не буду, – согласился Климов.
– Так вот – часть жизни и уникальное состояние, в котором человеку совершенно нет необходимости заботиться о выживании. Вот и вся загогулина с вашим ощущением жизни. Не нужно думать о выживании, понимаете? Вы спите, и ваш разум вне категорий, ему нет дела до места, где находится тело пока спит, нет дела до пропитания – ни до каких инструментов выживания.
– Должно быть что-то еще. Что-то большее.
Климов не находил слов, чтобы оспорить сказанное, но оттого только сильнее уверился, что не хочет думать только о том, как ему выжить.
– Чушь! – выкрикнул Климов.
Постовалов вздрогнул и подобрал ноги на кровать.
– Все, что ты говоришь, несусветная чушь и нелепость! – рассвирепел Климов.
Он вскочил на ноги и пнул входную дверь, свет из коридора осветил проход между кроватями, построив между ними стену из бесчисленных невесомых пылинок.
– Чушь все и бред, – Климов зачем-то перешел на шепот. – Ты, больница, лифт, охрана и все это здание! Понял меня? Я не знаю, что тут происходит, где я нахожусь, но я разберусь и, если окажется, что это какая-то шутка, какой-то розыгрыш, слышишь, Постовалов? Тебя я первого придушу! А теперь заткнись, пожалуйста. Сил больше нет слушать.
– Какой грозный, задушит он, – Постовалов усмехнулся. – Удивительный вы человек, Климов. В плохом смысле. Попасть сюда – большая удача. Иметь отношение к больнице – привилегия, но вы же не можете ничего не делать, да? Даже больше – вы боитесь ничего не делать, а здесь именно так и нужно – ничего не делать. Да, сам грешен, конечно, активничаю тайком, ручками своими занимаюсь, небывалой красоты добился. Видели когда-нибудь такие красивые ухоженные руки, каку меня?
– Ты больной, – Климов сел на свою кровать.
Постовалов рассмеялся в голос.
– Конечно, больной, иначе что бы я здесь делал. Но что мое невинное увлечение ручками, по сравнению с вашей безумной активностью, так – мелочь. Успокойтесь, Климов. Просто живите здесь и ничего не делайте. Имейте отношение хоть к чему-нибудь, пустите корни, Климов.
– И чем такая жизнь отличается от смерти, я не понимаю? – спросил Климов.
– Как это? Жизнь отличается от смерти тем, что пока живем, мы постоянно находимся в состоянии изменения. Каждую новую секунду хоть немного, но отличаемся от самого себя секунду назад. Пошевелил пальчиком – вот тебе и отличие. Вот тебе – целая жизнь. Думку подумал – еще пожил немного. Или для вас жизнь – это постоянно куда-то бежать, только бы не остаться с самим собой наедине? Ну уж нет. Это уже будет не жизнь, а натуральная пытка.
Климов больше не мог выносить голоса Постовалова. Ему стало казаться, что он сейчас не в палате, а в могиле – в гробу, куда его определили вместе с уже разложившимся, но говорящим трупом. Хотелось на свежий воздух, выбраться поскорее из могилы на белый свет и бежать, бежать отсюда со всех ног, только бы не слышать этот голос и не чувствовать трупную вонь. Конечно, никакой вони не было, но справиться с собой Климов уже не мог. Он выбежал в коридор. Медицинская сестра на своем посту дремала и даже не посмотрела на Климова. Климов дернул дверь напротив их с Постоваловым палаты. Там сидел на кровати и с удивлением смотрел на Климова точно такой же толстяк, как Постовалов, не точная копия, но, если не всматриваться, похож чрезвычайно. Климов бросился к другой двери – и там такой же жирдяй. Медсестра достала из ящика стола шприц, ампулу и встала со своего места. Климов дернул еще одну дверь, другую, еще одну – во всех палатах похожие на Постовалова больные, где один, где по двое. Медсестра втянула из ампулы в шприц прозрачную жидкость. В исступлении Климов не замечал, что происходит вокруг. Он пытался найти хоть одну свободную палату, и вот, открыв последнюю дверь у самого выхода напротив сестринского поста, Климов был вознагражден пустой палатой с двумя аккуратно заправленными кроватями. В тот же момент сестра подошла к нему сзади, воткнула иглу в ягодицу сквозь халат и штаны. Климов толком не почувствовал и не понял, что произошло. Он вошел, сел на кровать и тихо сказал:
– Закройте, пожалуйста, дверь, я так устал.
Медсестра так и поступила.
Климов улегся на кровать, быстро уснул и проспал много часов без сновидений. Пару раз он просыпался от того, что кто-то входил в палату, трогал его лоб, словно проверял температуру, Климов слышал голоса. Неизвестно, что вколола медсестра, но сил встать или хотя бы разлепить глаза и что-то сказать не было.
Окончательно Климов проснулся от голода. В палате горел яркий свет. На прикроватной тумбочке стоял поднос с тарелкой каши, стаканом чая и зеленым яблоком. Климов накинулся на еду и, не чувствуя вкуса, прикончил все, что было, меньше чем за минуту. Теперь он чувствовал себя намного лучше и даже свежее. Климов провел рукой по лицу и лбу, запекшейся корки крови не почувствовал. Пока спал, кто-то за Климовым поухаживал. На секунду он было подумал, что все не так уж и плохо, но тут же вспомнил Постовалова и остальных обитателей палат и отогнал от себя эту мысль.
Климов отчетливо осознавал, что если он на самом деле поверит в то, что здесь совсем не плохо, скоро и сам превратится в Постовалова с этими его ухоженными сырыми ручками. Постоваловым быть не хотелось, но быть хоть кем-нибудь Климову виделось необходимым. От своего небытия он уже порядком устал. Вот две руки, две ноги, голова, а что все это обобщает – непонятно. Какой смысл у всей этой конструкции, какое предназначение? Кем и чем все это было до того, как очнулось в лифте? Оно мыслит, боится, желает, на что-то надеется в будущем, но каким оно было до этого момента, если сейчас действует так, как действует, чувствует так, как чувствует и думает так, как думает, Климову оставалось неясным. Он встал с кровати, потуже затянул пояс халата и вышел из палаты.
Одновременно, точно по команде, вместе с ним из всех палат вышли их обитатели и стали выстраиваться в очередь к пункту медицинской сестры. Благодаря тому, что палата, в которой уснул Климов, оказалась ближайшей к посту, он встал в очередь, не отдавая отчета, почему делает то же, что и все.
– Друг мой!
Услышал Климов позади себя. Звали из самого конца очереди. Он узнал противный голос Постовалова и не стал даже оборачиваться.
– Друг мой!
Снова услышал Климов уже ближе и понял, что Постовалов продвигается к нему.
– Я за ним, да, я занимал, – тоненько звенел Постовалов.
Он встал сразу за Климовым и аккуратно тронул его за плечо. Климов никак не отреагировал.
Медсестра протянула Климову пластиковый стакан с тремя таблетками на дне. Климов высыпал таблетки на ладонь.
– Это витамины, пейте смело, Климов, – подал голос Постовалов.
– Следующий! – рявкнула медсестра.
Климов отошел в сторону и бросил таблетки на пол. Постовалов в нетерпении тянул руку за своей порцией и поглядывал на Климова, будто ему было жизненно необходимо срочно что-то сообщить. Медсестра мешкала. Климов с отвращением представил, что Постовалов сейчас вцепится в него своими тонкими пальчиками, спеленает душными разговорами, взялся за ручку входной двери в стационар и попробовал открыть. К его удивлению, дверь оказалась незапертой и поддалась.
Климов торжествовал, он и не думал, что стационар так легко можно покинуть, но все же выйти в холл не решался. Может, еще помнила его головушка дубинку охранника, может, что-то другое, но Климов закрыл дверь, отметив только, что теперь ему будто полегчало. Он глянул на Постовалова, даже жирные щеки и свинячьи глазки соседа по палате не вызвали прежнего омерзения. Одно только ощущение, что он в любой момент может выйти отсюда, делало Климова терпимым и уже не таким категоричным, как совсем недавно. Сразу захотелось выкинуть что-нибудь такое, что нарушит покой этого заведения, взбаламутит – прервет привычное течение времени, и появится больше причин сбежать отсюда. Ликование сменилось сомнением. Никто Климова не держал, и ему уже не так хотелось покидать больницу.
Получилось, что у Климова появился выбор, и это открытие ошеломило его, придавило так, будто ему на плечи взвалили неподъемный груз. Климов не мог выбрать, и вместе с тем пропала всякая решимость действовать.
Он не мог сдвинуться с места. Климов сел на пол тут же у двери и обхватил колени руками. Ему казалось, что от любого его действия реальность пойдет трещинами и осыплется под ноги. Останется он здесь или выйдет за дверь – выбор решал все, и этот выбор Климов сделать был не в силах.
Постовалов внимательно наблюдал за ним. Он уже выпил свои витамины и стоял в сторонке от очереди. Улыбка не сползала с его розового лица, словно он не просто понимал, что происходит с Климовым, но точно знал, каким будет продолжение. Постовалов подошел к Климову и по-отечески похлопал того по плечу.
– Это пройдет сейчас.
– Что пройдет?
Климов взглянул на Постовалова с надеждой, будто тот ему протягивает какое-то чудесное лекарство, способное убрать эту невыносимую тяжесть выбора.
– Да все пройдет, Климов, вставайте.
Постовалов помог Климову подняться, кое-как довел до палаты и усадил на кровать.
– Я знаю, отчего так тяжко, Климов, у меня так было однажды, здесь главное – точно определить, что именно на вас так давит.
Климов не отвечал. Он смотрел в пол, обхватив голову руками.
– Когда впервые сталкиваешься с необходимостью – всегда так.
Постовалов забрался с ногами на свою кровать. Климов посмотрел на него:
– Необходимость? Нет. Не то. Выбор.
– Необходимость выбора, Климов. Сам выбор – это ерунда, когда он сделан, уже ничего не может вас расстроить, а вот необходимость выбирать – это тяжело, потому что выбор еще не сделан, и потому можно размышлять о его последствиях, и каковы бы они ни были, выбор все равно делать придется. Отсюда и тяжесть. Необходимость, Климов, всемогущая необходимость. Неотвратимость! Предопределенность, да что там – неизбежность, Климов! Называйте как хотите, но это всегда одно и то же – всемогущая необходимость. Мы выбираем, чтобы подчиниться неизбежному, тому, что последует за выбором. И даже наш выбор – необходимость.
Климов после этих слов Постовалова почувствовал себя немного легче. Не сказать, чтобы тяжесть совсем свалилась с его плеч, но теперь он допустил, что, может, она и не раздавит его окончательно.
– А я вам говорил, здесь в больнице хорошо, а вы не слушали. По-вашему – это бред. Бред не бред, но любой выбор тянет за собой следующий, и так до бесконечности. А здесь, Климов, нужно только однажды решить для себя остаться – и все. Никаких больше мучений.
Климов уловил лукавство в голосе Постовалова. Что-то тот не договаривал. Слишком уж гладко стелил. Постовалов продолжал говорить, но Климов больше его не слушал. Только одно слово от Постовалова застряло в его голове, и только вокруг него крутились сейчас все мысли Климова – необходимость. «Значит, жирный предлагает мне сделать такой же выбор, какой сделал он, – так выбрать, чтобы больше никогда ничего выбирать было не нужно, – думал Климов. – Вот только не окажется ли так, что выбирать станет больше не нужно, а тяжесть останется? Будет давить так сильно, что уже и сил не останется, чтобы дойти до двери и выйти в холл. Вот чего хочется Постовалову. Вот отчего он здесь застрял. И ему зачем-то понадобился я. Но не видать!»
Климов поднялся с кровати.
– Что такое, Климов?
Видно было, что Постовалов искренне удивился тому, с какой легкостью поднялся Климов. Будто и не был раздавлен мгновение назад, будто скинул тяжесть со своих плеч или сам обрел какую-то такую неведомую мощь, что теперь эта тяжесть ему по силам.
– По какому адресу это здание?
– Климов! Осторожно! – крикнул Постовалов.
Климов вышел в коридор и гаркнул во всю глотку:
– По какому адресу это здание?
Медсестра на посту закрыла уши руками. Климов открыл дверь в соседнюю палату:
– Адрес! Какой у нас адрес?
Толстяк – почти точная копия Постовалова, завизжал, как подрезанный хряк, и спрятался под одеяло.
Климов носился по коридору, открывал дверь за дверью и задавал один и тот же вопрос обитателям палат: «По какому адресу это здание?» Никто его не остановил и, конечно, никто не ответил на его простой, как ему казалось, вопрос. Климов стоял перед последней дверью в полной решимости вытрясти ответ у того, кто там окажется, но когда открыл, увидел вместо палаты длинный светлый коридор, по которому сновал медицинский персонал. Вдоль стен, расписанных цветами, деревьями, очеловеченными животными: вот медведь в очках и белом медицинском халате осматривает горло бегемоту в шортах, в футболке и кепке, вот зайцу перебинтовывает лапу крокодил – на стульях сидели дети с родителями. Климов шагнул в коридор и закрыл за собой дверь. С этой стороны на двери он увидел табличку: «Посторонним вход воспрещен». Дети на Климова не обратили никакого внимания, зато их родители все как один уставились на него в недоумении. Он постоял так немного, не соображая, что происходит. Одна из мамаш потащила мальца в стоматологический кабинет, а тот уперся и разразился каким-то нечеловеческим криком, словно его убивать собираются.
– Я не собираюсь тебя уговаривать, – пеняла мамаша своему чаду – Сам выбирай – потерпеть немного, и больше зуб болеть не будет, или пойдем отсюда, и тогда будешь мучиться до тех пор, пока весь рот не сгниет.
Малец замолчал и посмотрел на мать.
– А потом и голова гнить начнет.
Он совсем перестал сопротивляться.
– И голову придется отрезать.
Мальчик глянул на мать с недоверием, но она провела пальцем ему по шее, показывая, где именно будут резать, и малец сам пошел к стоматологическому кабинету.
Климов вернулся в стационар, аккуратно закрыл за собой дверь и пробубнил под нос: «Необходимость выбора».
Но не эта наглядная демонстрация сейчас заботила Климова, а этот маленький, еще совсем неразумный человек, с уже взваленной на хлипкие плечи тяжестью необходимости выбора, что и Климову-то была не под силу. Но еще больше Климову не давала покоя простая и ужасная в этой простоте мысль – он никогда таким не был. Не был ребенком. Но не мог же он не быть им. «Такое разве возможно? – думал Климов. – Отчего же я ничего не помню?» Как могло улетучиться из памяти детство, ведь это даже не провал в памяти, не пустота, которая когда-то была заполнена, а отсутствие как таковое, словно само существование Климова не подразумевало никакого детства. Еще недавно немного упорядоченная покоем стационара реальность снова зарябила и поставила сама себя под сомнение. Теперь он уже не был уверен, что место, где он оказался, действительно больница. «Да точно не больница и никакой не стационар», – подумал Климов и с этим вопросом вошел в палату к Постовалову.
– Что это за место?
– Больница, Климов, – ответил Постовалов и добавил. – Что, не похоже? Просто особое отделение, не забивайте себе голову.
– А то, что я видел?
– Детское отделение.
Климов не заметил, что Постовалов пытается что-то утаить от него или его запутать, словно уже догадался, какие мысли могли прийти Климову в голову, когда тот увидел детское отделение. Постовалов словно разгадал его тревоги и попытался успокоить:
– Вам нужно просто немного пожить, Климов, и все станет понятнее.
– Будто я не жил до этого! – вспылил Климов, но тут же усомнился в сказанном – он вспомнил мальца из детского отделения.
– А откуда такая уверенность, что жили? – Постовалов попал в точку. – Можете вспомнить хоть что-то, что было до того, как оказались здесь?
– Я не знаю, не понимаю, должен же я был быть где-то до того, как появился здесь, – Климов сел на кровать и обхватил голову руками. – Я ничего не понимаю.
Климову хотелось расплакаться от отчаянья, он никак не мог проглотить комок, застрявший в горле.
– Ну, будет, – успокаивал Постовалов. – Говорю же, надо немного пожить.
– Только не здесь.
– Почему? Неужели я вас не убедил?
– Говорите гладко, это точно, но я чувствую – это не выход. Что-то не так, я не знаю что, но есть в этом месте, – Климов оглядел палату, – в этой больнице, какая-то неправильность, будто оно вообще не должно существовать. Мне кажется, если я здесь задержусь, больше никогда не выберусь.
– А куда вы хотите выбраться, Климов? Скажите, куда?
Постовалов как будто стал терять терпение.
– Знать бы.
– То-то и оно.
– К черту! Плевать! Вы говорите, один выбор тянет за собой другой? – спросил Климов и вскочил с кровати.
– Так и есть.
Постовалов тоже поднялся со своего места, уже понимая, что произойдет, и попытался взять Климова за руку. Климов брезгливо стряхнул его холодную рыбью кисть, вышел в коридор и зашагал к выходу. Постовалов замер у палаты и смотрел Климову вслед такими глазами, будто потерпел какое-то личное поражение и от этого теперь зависит его дальнейшая жизнь.
Климов махнул Постовалову рукой, тот смотрел на своего бывшего соседа, открыв рот, точно не верил в происходящее, словно для него то, что сейчас делал Климов, равносильно смерти. Он даже поднял руку вверх, будто сигнализировал кому-то срочно предпринять какие-нибудь меры. Климов вышел в лифтовый холл, закрыл за собой дверь и замер на мгновение, наблюдая за реакцией охранника. Тот глянул на Климова без какого-либо интереса, только сделал какую-то заметку в журнале.
Климов нажал кнопку вызова лифта, все еще не веря, что никто не пытается его задержать, не пустить, а может, и того хуже – огреть дубинкой по голове. Он сунул руку в карман халата, достал оттуда справку от врача приемного отделения, аккуратно разгладил заветную бумажку, заботливо сложил ее квадратиком так, чтобы врачебную печать было видно сразу, и убрал обратно. Двери лифта открылись, Климов вошел в кабину. Он подождал, когда двери закроются, и сел на корточки, прижавшись спиной к стенке. Несмотря на то что Климов, как и прежде, не понимал, что ему делать, теперь ему было куда спокойней со справкой в кармане халата. Какой-никакой, но документ – объективное свидетельство существования Климова и, что больше всего грело душу, – в этом странном здании, чем бы оно ни было, теперь есть целый этаж, и к нему он имеет отношение. Климов не сомневался, что в любой момент может вернуться, если что-то пойдет не так, запрется в своей палате, получит тарелку каши, кружку чая и яблоко, а если будет нужно, и укол успокоительного. Там его знают, хотя бы тот же Постовалов с этими его ухоженными ручками и сферическая медсестра. Климов даже успел пожалеть, что был резок с Постоваловым. Стоило ему покинуть больницу, и Постовалов уже не казался ему таким невыносимым, как это было недавно. Кабина ожила, пошла вверх и тут же остановилась на одиннадцатом этаже.
