Герман Матвеев
Тарантул. Трилогия
20. Адрес шпиона
Машина была спрятана во дворе дома, где жила Валя. Девушка сидела на скамейке рядом с шофером и шепотом рассказывала ему о памятном дне 22 июня, думая совершенно о другом.
Девушка замолчала, когда раздался первый стук в дверь колониста.
– Скажите, – не выдержав, спросила она, – товарищ, который до вас дежурил здесь, правда пожарный инспектор?
– Это уж его частное дело, – добродушно ответил шофер, затянувшись папиросой. – Если говорит – пожарный, значит пожарный. Ему лучше знать.
Удары в дверь гулко разносились в ночной тишине улицы. Девушка тревожно прислушивалась к ночным шорохам. Ей казалось, что где-то крадутся невидимые враги, перешептываются, лязгают затворами.
Выстрелы заставили девушку вскочить с места.
– Вы слышали?
– Стреляют. Вот сейчас из автомата прошили. А это из винтовки… Опять очередь из автомата, – невозмутимо пояснял шофер.
– Могут быть раненые?
– Все может быть.
– Так чего вы сидите?.. Идите помогайте. Я бы на вашем месте давно там была.
– Нет. У нас так не полагается. Каждый имеет свое назначение. Мое дело около машины.
Мучительно тянулись минуты. Даже во время первых воздушных тревог Валя так не волновалась. При каждом шорохе она вздрагивала, готовая броситься на помощь. Когда до слуха донеслись удары, скрип и треск сломанной двери, она сердито дернула за рукав соседа.
– Ну что вы сидите?.. Живой же вы человек, на самом деле. Вы, наверно, там нужны.
– А если нужен, позовут.
Замелькали электрические фонарики, и из переулка вышли несколько человек. Впереди шел Бураков, освещая дорогу.
– Валя, вы здесь? – крикнул он в темноту.
– Да, да. Я здесь…
– Тут надо перевязочку сделать. Нельзя ли у вас в доме?
– Конечно, конечно. Идите.
Она торопливо ушла в дом и зажгла свет.
Топая тяжелыми сапогами, с шумом ввалилась группа взбудораженных борьбой мужчин, щурясь от яркого света. В комнате сразу стало неуютно, холодно и тесно.
– Бинты у меня есть, – взволнованно сказала девушка, мельком взглянув на арестованных.
– Не надо бинтов. Пакеты есть…
Бураков бросил на стол несколько индивидуальных пакетов, взглянул на Валю и залюбовался. С ярким румянцем на щеках от холода и волнения, она была очень красива.
– Так это… надо разорвать. Там есть подушечки и все такое, – спохватившись, сказал он, разрывая второй пакет.
– Я знаю. Дайте я сама.
Легко раненного в плечо красноармейца перевязали быстро, но с великаном-шофером пришлось повозиться. Пуля застряла в правой ноге, из раны сильно текла кровь. Его положили на диван. Разрезали и сняли сапог. Когда нашли рану и наложили повязку, Бураков заметил, что диван, пол, сама Валя и все кругом перемазано кровью.
– Смотрите, что натворили!.. Не стоит он ваших забот.
– Может быть, чаю согреть? – сказала девушка.
– Ничего не надо. Сейчас мы уедем.
Наступило неловкое молчание. Валя посмотрела на задержанных, стоявших кучкой в углу, около печки. Двоих она знала – старика-немца с сыном, а третьего, однорукого, видела первый раз. Немцы стояли неподвижно, понурив головы. Инвалид нервно крутил пуговицу, независимо и гордо поглядывая по сторонам. Когда Валя встретила его взгляд, он даже чуть улыбнулся ей.
– Вы меня сегодня хотели отправить в милицию, барышня, а получилось хуже, – вдруг пробасил раненый шофер.
– Я? Когда?
– Неужели забыли? Пропуск ночной спрашивали…
– Прекратить разговоры! – перебил его Бураков.
– Терпи, Семен, атаманом будешь, – сказал однорукий.
– Я терплю, Петр Иванович…
– Сейчас мы с тобой в санаторий поедем…
– Отведите его в машину. Здесь, я вижу, ему не нравится, – сказал Бураков.
Сержант с автоматом подошел к инвалиду.
– Ну-ка, атаман, слышал приказ? Пойдем.
Однорукий, пожав плечами, направился к двери. За окном послышался голос майора. Бураков выскочил во двор.
Майор стоял около машины с немкой-старухой, одетой в шубу. Конвой подвел к нему однорукого.
– Кажется, Петр Иванович? – спросил майор, осветив фонариком шпиона.
– Угадали. Я Петр Иванович.
– Я его в машину отправил, товарищ майор. Переговариваться начал, – сказал подбежавший Бураков.
Старухе помогли залезть в кузов, затем предложили подняться туда и шпиону.
– Скоро мы поедем? – спросил из машины однорукий.
– Ваши все здесь? – не отвечая на вопрос, спросил майор. – Никого там больше не осталось?
– Не знаю, – ответил шпион.
– Может быть, где-нибудь на сеновале задержались?
– Чего им задерживаться? – мрачно сказал шпион. – А впрочем, останьтесь, поищите. Но только нас отправляйте. Холодно, и спать хочется.
– Хорошо, хорошо. Будет исполнено, – в тон ему ответил майор и, повернувшись к конвою, вполголоса сказал: – Слышали, что за гусь? Смотрите внимательней. Ему терять нечего.
– Не беспокойтесь, товарищ майор, – тихо ответил сержант. – Не уйдет.
Майор повернулся к дому, вошел в освещенную комнату. Раненый красноармеец сделал попытку подняться ему навстречу.
– Сиди, сиди, Антипов, – сказал майор, усаживая его обратно на стул. – Крови много потерял?
– Я полнокровный, товарищ майор.
– Ну смотри… – проворчал майор и перешел к лежавшему на диване шоферу.
На бледном лице раненого лихорадочно горели злые глаза.
– Что смотришь, начальник? Скоро добавишь восемь граммов. Надо было сразу. Зачем второй патрон портить?
– Эх, как ты боишься патрона-то!.. Надо было раньше об этом подумать, – сказал майор.
Громыхая коваными сапогами, шумно вбежал красноармеец и остановился на пороге, еле переводя дух. Майор посмотрел на запыхавшегося бойца и сейчас же перевел взгляд на арестованных. Немцы стояли по-прежнему, безразличные ко всему, а шофер с напряжением ждал, что скажет посыльный.
Майор сделал ему знак выйти на улицу.
– Что случилось?
– Сержант за вами послал, товарищ майор. Говорит, срочно нужны.
Дом колониста был по-прежнему оцеплен, а внутри шел обыск. Чекисты добросовестно перетряхивали тряпки, листали книги, переставляли мебель.
– Где сержант? – спросил майор, входя в комнату.
– Он в подполе… вот здесь.
Майор спустился вниз и застал сержанта за странным занятием. Опустившись на колени около бочки, он выслушивал ее, как врач больного, плотно прижимаясь к ней ухом.
– Что случилось, Замятин?
– Часы… – сказал сержант, поднимая палец кверху.
Майор наклонился к бочке и, затаив дыхание, прислушался. Действительно, еле слышно тикали часы.
– Слышите?
– Слышу. Но они не здесь. Не в бочке.
– Я с ног сбился… и туда и сюда. Тикают где-то, проклятые, а понять не могу.
– Надо искать.
Они стали переходить с места на место, останавливаясь и прислушиваясь.
– Здесь. Где-то здесь, – сказал наконец майор, присев на корточки около закрома с картошкой.
Сержант перешел к нему.
– Точно. Тут.
Начали разгребать картошку и сразу обнаружили три тяжелых чемодана заграничной работы. В одном из них тикали часы. Майор осторожно открыл чемодан.
– Что за багаж? – с удивлением пробормотал сержант, освещая лежавший внутри серый плоский пакет, размером как раз по чемодану.
– Этот багаж я давно ищу. Свети, свети, Замятин, а то как бы он не улетел наверх… – говорил майор, разглядывая пакет. – Вот этим кружочком они и закрыты. Ну, господи благослови, как говорится.
Он отодвинул кружок, под которым лежали часы.
– Пронесло пока что… Теперь надо их вынуть. Не привязаны ли они, черт их подери… Держись за воздух, Замятин.
Он осторожно приподнял сначала один край часов, затем другой, наконец решился и вынул их из углубления.
– Ну вот мы и живы с тобой, – сказал майор, вздохнув с облегчением.
– Хорошие часики! – простодушно заметил сержант.
– Да. Эти часики мы потом подарим тебе, мой дорогой, на память. Не найди ты их сейчас… Вот видишь этот шпенек… Он стоит на пяти. Значит, в пять часов этот домик со всеми потрохами должен был взлететь на воздух.
– Бомба, товарищ майор? – шепотом спросил сержант.
– Да. Двадцать минут нас отделяло от того света…
Майор вдруг замолчал, невидящими глазами глядя в лицо сержанта. Замятин смутился, вытер нос рукавом.
– Замазался, наверно, я, товарищ майор…
Майор, казалось, не слышал его слов.
– Так. Сейчас без двадцати минут пять, – как бы очнувшись, сказал майор своим обычным тоном, взглянув на часы. – Времени у нас хватит. Товарищ Замятин, никому ни слова об адской машине. Сейчас вы возьмете двух бойцов и приведете сюда арестованного, однорукого инвалида. Видели его?
– Как же. До сих пор бок саднит, как он лягнул, когда мы навалились.
– Приведете сюда, а сами встанете у дверей снаружи. Я его допрошу. Здесь допрошу. Понятно вам?
– Понятно.
– С арестованным ни одного слова. Давайте быстро.
Когда они поднялись наверх и сержант, приказав двум бойцам следовать за собой, вышел из дома, майор прибрал на столе, достал из буфета хлеб, масло, открыл захваченную из подпола банку с маринованными грибами и приготовился встретить гостя.
21. Пять часов
Поимка шпиона совсем не означала, что он немедленно сознается в своих преступлениях. Майор и не рассчитывал на это. Наоборот, он готовился к напряженной психологической борьбе. Теперь у него в голове сложился новый план, настолько увлекательный, что стоило попробовать.
Шпион уверенно вошел в комнату и насмешливо уставился на майора.
– Товарищ майор, по вашему приказанию… – начал докладывать сержант.
– Хорошо. Оставьте нас вдвоем.
Сержант откозырял, сделал знак конвоирам и вышел вместе с ними.
– Садитесь, Петр Иванович, – любезно предложил майор, указывая на стул.
– Почему вы нас не отправляете?
– Скоро отправлю. Вызвал санитарную машину за ранеными. Ваш друг неважно себя чувствует. Садитесь, поговорим. Время у нас есть.
– А сколько сейчас времени?
– Без четверти пять, – сказал майор, взглянув на свои часы.
Однорукий сердито посмотрел на вещи, в беспорядке разбросанные кругом, и криво усмехнулся:
– Что вам дал обыск? Нашли что-нибудь?
– Я и не рассчитывал что-нибудь найти у такого практика… Да вы присядьте.
Однорукий неохотно сел на предложенный ему стул.
– Хотите поесть? Я вас рано поднял, – наверно, и позавтракать не успели.
– Зачем вы привели меня сюда?
– Имею несколько вопросов.
– Я не буду отвечать здесь. Везите куда следует, там и поговорим.
– Это само собой, но мне, знаете ли, очень хотелось познакомиться с вами скорей. Много о вас я слышал. Человек вы умный, сами понимаете, что карта ваша бита, так я рассчитываю на вашу полную откровенность.
– Нет. Отправляйте в тюрьму, а там будет видно.
– Чего вы так в тюрьму торопитесь? Успеете.
Шпион посмотрел на него долгим холодным взглядом, видимо рассчитывая минуты.
«Что, если он скажет об адской машине?» – мелькнуло в голове майора.
– А у вас, я вижу, кошки на сердце скребут, – злорадно сказал он и усмехнулся.
– Почему кошки?
– Трусите. И пальцы дрожат… Да, спета ваша песенка, Петр Иванович.
Эти слова и тон, каким они были сказаны, больно хлестнули по самолюбию шпиона. Он откинулся на спинку стула и высокомерно взглянул на майора.
– Вы хотите от меня откровенности? Пожалуйста. Скажу откровенно, что вы глупы как пробка.
Майор расхохотался:
– Неужели я таким выгляжу? Раньше мне говорили другое… Но все-таки как же это случилось, что я вас поймал? Вы умны, а я глуп, и вдруг…
– Что ж, повезло вам.
– Ах вот в чем дело!
– Да, но только ненадолго.
– Неужели рассчитываете убежать?
– Эх… убежать! – сказал шпион.
Он сжал руку в кулак так, что захрустели суставы, и этим немного успокоил себя.
– Трусите, трусите, – со смехом сказал опять майор. – Я вашу натуру немного знаю. «Молодец против овец»… Слышали такую пословицу?
Не стоило больше дразнить его. Однорукий засунул руку в карман и слегка покачивался на стуле. Он не слушал майора. О чем он думал? Что за борьба происходила в его душе? Угадать было трудно.
Драгоценные минуты уходили бесполезно. Майор уже решил, что все потеряно, план его провалился, как вдруг инвалид вздрогнул и, подняв мутные глаза, хрипло спросил:
– Что вы хотите от меня?
– Система вашей работы – раз, ваши соучастники – два, ваши задания, кроме ракет, – три… Ну и пока хватит.
– Сколько времени?
– Без восьми минут пять часов.
– Уже без восьми… – откашлявшись, горько заговорил шпион. – Самое неумолимое в жизни – это время. – Он неожиданно встал и запел: – «Что час, то короче к могиле наш путь…» Такая песня была в дни моей молодости, – пояснил он. – Теперь только я понял эти слова. Нет. Я не боюсь смерти… Я знал, куда иду и зачем иду. Обидно только то, что плоды будут пожинать другие. Не завтра послезавтра Ленинград падет, и в этом есть и моя заслуга. Я ждал этой минуты давно. Я готовился к ней…
– Выпейте воды.
Однорукий вытер пену, выступившую у него на губах, выпил залпом предложенную воду и безумными глазами посмотрел на майора. Лицо его было бледно, и верхняя губа чуть подергивалась.
– Сколько времени?.. А впрочем, не надо… не говорите… Вы справедливо сказали – моя карта бита… Да, бита, только не вами. У вас еще нос не дорос, чтобы меня обвести вокруг пальца. И сейчас вы это узнаете. Да, да… сейчас… скоро…
– Ближе к делу, – сухо заметил майор.
– Ближе к делу? Извольте… Я вам скажу. Все, все… Но предупреждаю, что вы не воспользуетесь этими показаниями. Не понимаете? Не верите мне? А я говорю правду, сущую правду. Этого вы ведь и хотели от меня? Так вот: в нашей игре мы оба проиграли. Итак, система? Моя система – это круги. Я прибыл в Ленинград и окружаю себя людьми: Семен, эти немцы – хозяева дома…
– Воронов с племянником, – подсказал майор.
– Ага… Вы уже пронюхали? Да, Воронов.
– А еще?
– Записывайте, гражданин следователь. Фрост из Электротока, Шварцер из Петрорайгужа, – начал он торопливо перечислять фамилии предателей, давая им хлесткие циничные характеристики, указывая адреса и приметы. – Записывайте. Это мой круг. Эти люди общаются со мной и больше никого не знают. Друг с другом они почти не знакомы. Кроме меня, есть в Ленинграде другие круги, в центре их – другие люди, но я о них ничего не знаю.
– Кто же руководит вами?
– Его здесь нет. Он за линией фронта и приедет сюда вместе с германской армией.
– Каким путем вас снабжают?
– Самолетом.
– Где сбрасывают груз?
– На Всеволожской, на совхозном поле.
– Есть определенный день?
– Мы вызываем самолет по радио.
– Где находится приемник?
– У Семена на чердаке. Там же спрятаны боеприпасы. Пишите скорей… Что вы еще хотите знать? Что я задушил свою собственную дочь… Что я пытал ваших людей…
– Об этом – в другой раз. Кроме ракет «зеленые цепочки», какие у вас еще были задания?
– Откуда вы знаете о «зеленых цепочках»?
– Отвечайте.
– Да, были… Литейный мост мы взорвем в день штурма и отрежем отход… Мы собираем военные сведения и по радио передаем в штаб разведки. Составляем списки… Вам хочется иметь шифр? Да? Он у Шварцера, о котором я говорил, спрятан в несгораемом шкафу вместе с советскими документами. Мы уже начинаем путать свое с вашим… Скоро все будет наше.
– Почему вы убили вашего сообщника у Сиверской?
– Это вам тоже известно?.. Извольте, скажу. Ненадежен. Завербован был глупо и только под давлением страха согласился работать на нас. Я боялся, что в Ленинграде он передумает, зайдет к вам и продаст.
– Кто тот человек в военной форме, которому вы передали чемоданы на Сытном рынке?
– Э-э!.. Да вы действительно знаете меня. Старший сын этого немца.
– Все, что вы сказали, правда?
– Да. Сегодня я первый раз в жизни говорю правду, и то только потому, что перед лицом смерти не лгут.
– Вы сильно облегчили мне работу…
– Не радуйтесь… Все это вам ни к чему. Остались уже секунды… Устал… Скажите, сколько времени?
Майор посмотрел на осунувшееся лицо врага и сказал, отчеканивая каждое слово:
– Сейчас ровно пять минут шестого.
– Что? Чушь… У вас часы спешат.
– Сейчас проверю по другим, – невозмутимо сказал майор и, вынув из кармана другие часы, протянул их однорукому. – Убедитесь. На этих тоже пять минут шестого.
Шпион посмотрел на часы, потом на следователя, снова на часы и снова на следователя. На лице появилась болезненная улыбка.
– Это мои часы?
– Да. Я нашел их в картошке.
– Вы – сам сатана!.. Да, моя карта бита…
Он долго сидел, опустив голову на грудь, и тяжело дышал. Затем медленно поднялся и, покачнувшись, ухватился рукой за спинку стула.
– Если бы вы знали, что пережил я… – с трудом произнес он. – Нет… нельзя умирать несколько раз… Я еще жив!
С этими словами он взмахнул стулом и что было силы бросил его в следователя. Удар пришелся в стену. Майор, понимая состояние врага, был готов к любой неожиданности.
– Замятин! – крикнул он, отскочив в сторону.
Однорукий, оскалив зубы, приготовился к прыжку.
– Стреляю! – резко предупредил майор, вскинув пистолет.
– Стреляй!.. Я покойник! – закричал шпион и кинулся на майора.
В это время в комнату вбежали Замятин и двое красноармейцев. Они с трудом повалили его на пол. Однорукий бился в каком-то бешеном остервенении, выкрикивая непонятные слова.
– Держите его крепче. Это припадок, – сказал майор, пряча пистолет в кобуру.
Несколько минут однорукий продолжал корчиться, затем, обессиленный, затих, весь как-то обмяк и только изредка вздрагивал. Ему расстегнули ворот, дали воды.
– Оставьте его теперь, – приказал майор, когда шпион начал ровно дышать. – Он уснет.
Сон продолжался недолго. Открыв глаза, шпион с недоумением посмотрел вокруг себя и встал как ни в чем не бывало.
– Кажется, у меня был припадок. Плохо… Я считал, что вылечился до конца. Последний припадок у меня был, если не ошибаюсь, в тысяча девятьсот двадцать девятом году.
– Где вы лечились? – спросил обычным тоном майор.
– За границей. Вылечил меня известный германский профессор, и между прочим, еврей.
– Вам нужно опять к нему обратиться.
– Слушаюсь. В первый же день, как только попаду на тот свет, разыщу непременно. Пускай лечит.
Майор нахмурился и, пристально посмотрев на шпиона, спросил:
– Вы в состоянии идти?
– Да. Куда угодно.
– Товарищ Замятин, перенесите чемоданы в машину, а мы уведем арестованного.
22. Спасение
Поздно ночью, во время третьей воздушной тревоги, пришли на подмогу моряки, расквартированные где-то на Карповке. Узнав, что в подвале засыпаны люди, они сменили уставших дружинников.
– Полундра! – выкрикивали два коренастых моряка, переваливая громадную глыбу сцементированных кирпичей.
– А ну, корешок, еще раз… взяли!
Глыба рухнула. Работали без лопат – руками, разбрасывая кирпичи в разные стороны, не обращая внимания на зенитную стрельбу, сыпавшиеся кругом осколки. Под утро добрались до стенки подвала и взялись за ломы. Потные, грязные, в одних тельняшках, они без устали дробили, выворачивали камень, крепко спаянный и слежавшийся от времени.
– Полундра!
Это слово услышали в подвале.
– Краснофлотцы! – крикнул Степка. – Так моряки кричат.
Положение засыпанных было невыносимым. Они уже давно стояли на помосте по колено в холодной воде, а вода все продолжала прибывать. Дышать с каждым часом становилось трудней. Изнурительно-тяжелый, спертый воздух отнимал последние силы. Ноги онемели и, казалось, вот-вот подломятся.
В этот момент булькнули и зашумели падающие в воду камни. Через боковую стену подвала пробился ослепительный луч дневного света.
– Есть! – крикнул кто-то за стеной.
В ответ ему вырвался радостный стон засыпанных. Кто-то сказал:
– Спокойно, товарищи. Оставайтесь на месте, вода глубокая.
Камни сыпались от могучих ударов лома, и отверстие расширялось. Наконец в окно просунулась голова, закрыв собой свет.
– Живые?
– Да, да… живые! Только тут много воды.
– Вода?.. Это по нашей части… Темновато у вас. А сколько воды-то?
– Метра полтора.
– Значит, по горло… Ну, кто первый? Подходи – вытяну.
– Нельзя… – послышались голоса. – Я боюсь, что мы не дойдем. Тут есть очень слабые. Могут утонуть…
– Понятно… Сейчас сообразим. Далеко до вас?
– Метров десять.
– Есть метров десять… Сейчас.
Моряк вылез. В пробоину снова ворвался свет, а через несколько минут моряк спустился в подвал на веревке.
– Трави, трави. Еще… Вот это ванна!.. Есть! Стою на полу. Отпускай теперь веревку.
Веревка ослабла. По горло в воде, он побрел к помосту.
Веревку закрепили за столб, в подвал спустились еще трое моряков и начали вытаскивать еле живых от пережитого ужаса и страданий людей. Перебирая руками по веревке, поддерживаемые моряками, переходили они от помоста к пролому в стене, и тут их подсаживали наверх, передавая стоявшим снаружи.
Степка выбрался одним из первых. Щурясь от яркого дневного света, он посмотрел на хмурых, молчаливо стоявших кругом людей и улыбнулся во весь рот.
– Эй, доктор!.. Принимай молодого человека! – крикнул моряк, помогая Степке выбираться из воронки.
Женщина в белом халате поверх пальто затормошила Степку:
– Ранен? Где-нибудь болит?
– Нет, – сказал Степка все с той же улыбкой. – Холодно только.
Какой-то человек накинул ему на плечи пальто, а женщина сунула в руки теплую эмалированную кружку. Степка с наслаждением глотнул горячего кофе.
– Ты здесь и живешь? – спросила женщина. – Пойдем, я тебя провожу.
Последние часы, проведенные в подвале, страх, страдания притупили все чувства и мысли, а радость спасения захватила мальчика целиком. Он забыл о том, как и зачем попал на Геслеровский.
Предложение женщины вернуло Степку к мысли о вчерашнем вечере и о ракетчице. Она находилась еще в подвале и, возможно, была жива.
– Нет, я подожду. Там у меня тетенька знакомая. Мы вместе пойдем, – отклонил предложение Степка и полез на груды кирпичей, где стояли люди.
Ему уступили место. Степка занял удобную позицию, откуда был виден пролом и вся работа по спасению.
Вытащили старика: мокрый, худой, со слипшимися волосами, он походил на безумного. Вслед за ним подняли женщину, за ней другую, третью, но ракетчицы между ними не было. Степка начал беспокоиться. Где же она? Неужели утонула? Перед его глазами разыгрывались потрясающие сцены: старуха-мать, стоявшая на куче кирпича, вдруг с криком бросилась к спасенной дочери; ребенок, которого вынес наверх какой-то мужчина, нашел наверху отца и на его вопрос: «А где мама?» – ответил: «Там», а через минуту, когда вытащили чужую женщину, от нее узнали, что его мать осталась «там» навсегда. Но ракетчицы не было.
Прошел час. Машины «скорой помощи» увезли около тридцати человек. Степка потерял всякую надежду, но не уходил. Он был почему-то уверен, что мужчина, у которого остался его фонарик, вылезет последним. Так оно и вышло, но, прежде чем он вылез, моряки вытащили трех женщин, потерявших сознание. Между ними оказалась ракетчица. Как только Степка увидел ее, он вернул пальто рядом стоявшей женщине и, шатаясь от слабости, пошел следом за носилками к машине «скорой помощи».
– Ну а ты что? – спросил Степку врач.
– Можно мне с вами? Это моя знакомая…
– Ты бы лучше домой шел, паренек. Замерз ведь… Завтра придешь навестить.
– А куда вы ее повезете?
– В больницу Эрисмана. Знаешь?
– Знаю.
Когда машины уже ушли, Степка спохватился, что он даже в лицо-то не очень хорошо знает ракетчицу, не говоря уж об ее фамилии. Но было поздно.
– Ну, молодой друг, – услышал он сзади себя знакомый голос. – Вот твой фонарик. Мы с тобой, кажется, благополучнее всех отделались, а если не заболеем, то совсем будет хорошо. Пойдем ко мне лечиться за компанию. Затопят нам ванну, прогреемся и завалимся спать, и плевать мы хотим на немцев… Идем. Ты вообще молодец! Держался геройски, не хныкал.
Степке польстила эта похвала. Он согласился пойти в гости к новому другу, и они быстро зашагали к Большому проспекту.
Час был ранний, и солнце освещало только трубы и крыши домов. Однако на улице было много торопившихся на работу пешеходов. Они с удивлением провожали взглядом до плеч мокрого мужчину и такого же мокрого мальчика, который вприпрыжку бежал рядом с ним.
– Как вас зовут, дяденька? – спросил Степка.
– Зовут меня Николай Васильевич. А тебя?
– Меня Степкой.
– Ну а по отчеству?
– Григорьевич.
– Степан Григорьевич. Так. Между прочим, ты ведь давно выбрался из подвала, Степан Григорьевич. Кого ты ждал?
– А я вас ждал, Николай Васильевич.
– Меня? – удивился мужчина. – А!.. Фонарик!
– Нет. Фонарик мне не жалко. Возьмите, если надо. – Степка не хотел говорить, кого он ждал на самом деле.
В квартире Николая Васильевича жила его старуха-мать и сестра. Жена и двое детей, как он объяснил, были отправлены к родным на восток. Женщины еще спали, когда они позвонили.
– Ну, мама, встречай гостей.
– Где ты пропадаешь целыми ночами? – начала было добродушно ворчать старуха.
– Не ворчи. Мы из могилы вылезли. Чудом остались живы.
– Боже мой… Мокрые…
– Всю ночь на ногах в воде простояли. Если не заболеем, то это будет вторым чудом.
Николай Васильевич коротко рассказал, где они пробыли всю ночь, и женщины захлопотали. Старуха принесла два теплых пушистых халата, заставила Степку раздеться и закутаться в халат, пока топилась ванна. Поминутно вытирая слезы и всхлипывая, она принесла, по просьбе сына, графин водки, кусок сала и каких-то лепешек.
– Степан Григорьевич, посмотри на нее. Почему она плачет? Все кончилось благополучно, мы живы, а она плачет. – Он налил водки себе и полрюмки гостю. – За наше знакомство. Это тебе как лекарство. Пей смело.
Степка усмехнулся и выпил залпом, как это делал отец, но мгновенно вскочил со стула и замахал руками. Ему показалось, что он хватил какого-то удушливого газа, как это было с ним однажды в камере окуривания.
– Не в то горло попало, – смеясь, сказал Николай Васильевич.
Минуты через две Степка отдышался. Он чувствовал теперь, как по всему телу разливается теплота и слабеют суставы. Глаза слипались, а уши словно ватой заложило.
– Николай Васильевич, а вы где работаете? – спросил мальчик.
– Я, милый мой, механиком работаю на большом судне. Подожди, кончится война, возьму тебя к себе, и пойдем колесить по земному шару. Ты бы хотел стать моряком?
– Мишка хочет моряком записаться.
– Какой Мишка?
– Мишка Алексеев. Я приведу его как-нибудь.
– Ну что ж, приведи. Если он вроде тебя, возьму…
– Он лучше, чем я… Он у нас главный начальник… – Степка запнулся, сообразив, что выбалтывает секрет.
Ванна у Николая Васильевича была большая, широкая. Они залезли оба, головами в разные стороны, и долго сидели в горячей воде. Все лицо у Степки покрылось крупными каплями пота, он разомлел, распарился и незаметно уснул.
