Гейнц Гудериан
Воспоминания немецкого генерала. Танковые войска Германии во Второй мировой войне. 1939–1945
Меж двух кампаний
27 октября я получил приказ явиться в канцелярию. Прибыв туда, я узнал, что являюсь одним из двадцати четырех офицеров, которым предстояло быть награжденными Рыцарским Железным крестом. Было приятно так скоро быть представленным к награде, и я воспринял ее как оценку моих усилий по созданию бронетанковых войск. Именно благодаря этим войскам мы смогли одержать победу так быстро и такой малой кровью. Во время последовавшего за церемонией завтрака меня усадили по правую руку от Гитлера, и мы оживленно беседовали с ним о развитии бронетанковых войск и о том опыте, который мы получили в ходе кампании. К концу трапезы он спросил меня напрямую: «Я хочу знать, как отреагировали армия и народ на пакт с русскими». Все, что я смог ответить, – это что солдаты вздохнули с облегчением, услышав о его подписании в конце августа. Мы почувствовали свою спину прикрытой и были счастливы знать, что нам не угрожает война на два фронта, которой мы так боялись и которая послужила причиной нашего долгосрочного бездействия во время предыдущей мировой войны. Гитлер посмотрел на меня с изумлением, и было видно, что мой ответ его не удовлетворил. Однако больше он на эту тему ничего не сказал и сменил предмет разговора. Лишь позже я понял, сколь глубока была ненависть его к Советской России. Он, все всяких сомнений, ждал от меня, как минимум, удивления тем, как это он вообще согласился подписывать какие бы то ни было договоры со Сталиным.
Короткий отпуск, проведенный мною дома, был омрачен смертью 4 ноября в Берлине моей тещи. Мы сопроводили гроб с ее телом в Гослар и похоронили ее рядом с мужем. А потом, повинуясь новым приказам, я вновь покинул дом.
В середине ноября мой штаб перевели сначала в Дюссельдорф, а потом, из-за внезапного изменения в планах, в Кобленц. Я поступил под непосредственное командование главнокомандующего группой армий «А» генерал-полковника фон Рундштедта.
Для повышения политической сознательности офицерского состава, в особенности генералитета, в Берлине было решено провести курс лекций, которые должны были читать, помимо прочих, Геббельс, Геринг, а последнюю, 23 ноября, сам Гитлер. Аудиторию составляли в основном генералы и адмиралы, но присутствовало и несколько инструкторов и воспитателей из военных школ, вплоть до уровня лейтенанта.
В словах всех троих вышеназванных проходило красной нитью одно и то же: на генералов люфтваффе с партайгеноссе Герингом во главе можно положиться целиком; вполне заслуживают доверия и адмиралы, поддерживающие линию Гитлера; а вот армейским генералам партия не может безоговорочно доверять. В свете только что успешно проведенной польской кампании для нас причины подобного отношения казались непостижимыми. Вернувшись в Кобленц, я направился к начальнику штаба группы армий генералу фон Манштейну, которого я хорошо знал, чтобы обсудить, как нам выйти из такого положения. Тот согласился, что просто проигнорировать подобные обвинения нельзя. Он уже поднимал эту тему в разговорах со своим главнокомандующим, но тот не выразил готовности предпринять какие-либо действия. Поэтому Манштейн попросил меня попробовать поговорить с главнокомандующим, и я сразу же отправился к нему. Генерал-полковник фон Рундштедт был уже в курсе всего, но заявил, что единственное, что он готов сделать, – это отправиться к главнокомандующему сухопутными войсками и рассказать ему об отношении офицеров к выдвинутым против них обвинениям. Я указал на то, что большая часть обвинений как раз против главнокомандующего сухопутными войсками и направлена, причем высказано ему все было в глаза, так что, если мы хотим, чтобы Гитлер отказался от своих необоснованных обвинений, надо подойти к нему с какой-то другой стороны. Но у генерала фон Рундштедта так и не появилось желания что-либо предпринимать. Следующие несколько дней я провел в визитах к другим чинам высшего генералитета, пытаясь подвигнуть их на какие-то действия, но тщетно. Последним я посетил генерал-полковника фон Рейхенау, известного своей хорошей репутацией в глазах партии и Гитлера. К моему вящему удивлению, Рейхенау поведал мне, что его отношения с Гитлером теплыми назвать уже нельзя и что они уже несколько раз серьезно ссорились, и поэтому ничего хорошего из его разговора с Гитлером выйти не может. Однако он не стал спорить с тем, что Гитлеру обязательно нужно рассказать о настроениях генералитета в сложившейся ситуации, и он предложил мне сделать это самому. На мои слова о том, что я – один из самых младших офицеров в командовании корпуса и по этой причине вряд ли могу выступать от лица вышестоящих, он возразил, что это как раз хорошо. Он послал в канцелярию запрос на аудиенцию для меня, и на следующий день я получил приказ явиться к Гитлеру с докладом. Последовавший за этим разговор принес мне ряд откровений.
Гитлер принял меня с глазу на глаз и слушал, не перебивая, минут двадцать. Я пересказал три выступления, прослушанные мною в Берлине, перечислил содержащиеся в них обвинения против генералов армии и закончил так:
– После этого я поговорил со многими генералами. Все они удивлены и возмущены, что высшие руководители государства выказывают им столь открытое недоверие, несмотря на то что они только что доказали свою преданность, рискуя жизнью во имя Германии в Польше и победоносно завершив кампанию менее чем за три недели. В свете предстоящей войны с Западом мы все считаем, что эту брешь в наших отношениях необходимо заделать. Вас, возможно, удивил тот факт, что по этому вопросу к вам явился я, один из самых младших командующих. Я просил об этом многих из тех, кто стоит выше меня, но никто из них не захотел. Однако это не значит, что вы можете потом с полным правом говорить: «Я открыто заявил армейским генералам о своем недоверии, и никто из них не возразил против этого». Вот почему я явился к вам сегодня – чтобы возразить против высказанных заявлений, которые, на наш взгляд, являются несправедливыми и обидными. Если каким-то отдельным генералам вы и не доверяете – а невероятно, чтобы ваше недоверие не было ограничено рядом конкретных лиц, – вы можете просто снять их с должности! Нам предстоит затяжная война, и мы не можем позволить себе внутренних разногласий. Доверие должно быть восстановлено раньше, чем наступит критическая ситуация, подобная кризису 1916 года, приведшая к назначению в высшее командование Гинденбурга и Людендорфа. На тот раз решение было правильным, но слишком запоздалым. Наше руководство не должно больше никогда запаздывать с принятием правильных решений!
Гитлер выслушал меня крайне серьезно. Когда я закончил, он резко бросил:
– Проблема в главнокомандующем сухопутными силами. Я возразил:
– Если вы считаете, что главнокомандующий сухопутными силами не заслуживает доверия, отправьте его в отставку и назначьте на его место генерала, которому всецело доверяете.
За этим последовал именно тот вопрос, которого я боялся:
– И кого же вы предлагаете?
У меня был наготове целый список генералов, способных, на мой взгляд, выполнять эти сложные обязанности. В первую очередь я назвал генерал-полковника фон Рейхенау.
– И речи быть не может, – отрезал Гитлер.
Это прозвучало чересчур резко, и я понял, что Рейхенау ни в коей мере не преувеличивал, описывая, насколько плохи его отношения с Гитлером. Затем Гитлер отверг еще целый ряд кандидатур, начиная с генерал-полковника фон Рундштедта. Наконец мой список исчерпался, и я замолк.
Тогда говорить начал Гитлер. Он подробно описал причины своего недоверия генералам, начав с того, как много проблем доставили ему Фрич и Бек, когда он взялся за восстановление германской армии. Он хотел немедленно сформировать тридцать шесть дивизий, а они убеждали его, что для начала хватит и двадцати одной. Генералы отговаривали его от того, чтобы ввести войска в Рейнскую область, а при первом же выражении недовольства со стороны французов готовы были отвести их обратно, и лишь активное вмешательство министра иностранных дел предотвратило капитуляцию. Потом фельдмаршал фон Бломберг разочаровал его сильнейшим образом, а после инцидента с Фричем остался горький осадок. Бек ушел из-за несогласия с Гитлером по чешскому вопросу. Все предложения главнокомандующего по дальнейшему укреплению вооруженных сил ограничивались полумерами, ярким примером чего можно назвать явно недостаточный рост производства легких полевых гаубиц, предполагающийся по его плану. Уже в ходе польской кампании возникли разногласия между ним и непосредственно командовавшими наступлением генералами; что же касается нависшей угрозы войны с Западом, то и в этом вопросе Гитлер видел, что его собственные представления не согласуются с представлениями главнокомандующего.
Гитлер поблагодарил меня за откровенность – и наша часовая беседа закончилась ничем. В Кобленц я вернулся в угнетенном состоянии.
Глава 5
Западная кампания
Подготовка
Перед тем как начать военные действия против держав Запада – чего мы избежали бы с радостью, – предстояло тщательно изучить опыт, полученный в Польше. Польский опыт показал – и это для меня неожиданностью не стало, – что «легкие дивизии» представляют из себя ужасную мешанину; поэтому было принято решение реорганизовать их в танковые дивизии. Эти дивизии получили номера от 6 до 9. Моторизованные пехотные дивизии показали себя чересчур громоздкими; из них было изъято по одному пехотному полку. Выполнение первоочередной задачи по перевооружению танковых полков машинами «Т-Ш» и «T-IV» продвигалось очень медленно, отчасти в силу нехватки производственных мощностей промышленности, а отчасти по причине того, что Верховным командованием владела тенденция консервировать танки новых типов.
Мне было вверено руководство боевой подготовкой нескольких танковых дивизий и пехотного полка «Великая Германия». Кроме этого, я был по большей части занят планированием будущих операций на Западе.
Подталкиваемое Гитлером к агрессивным действиям, Верховное командование планировало снова применить так называемый план Шлиффена, разработанный в 1914 году. Его преимуществом была простота, но новизной он не блистал. В общем, вскоре все занялись поиском альтернативных решений.
Как-то раз в ноябре меня пригласил к себе Манштейн и поделился своими идеями. Его план включал в себя мощный танковый бросок через юг Бельгии и Люксембург к Седану, прорыв линии Мажино на этом участке, что помогло бы, в свою очередь, прорвать французский фронт. Манштейн попросил меня оценить его план с точки зрения эксперта-танкиста. Тщательно изучив карты и вспомнив местность по своему опыту, полученному в Первой мировой, я подтвердил, что план Манштейна вполне реализуем. Единственным условием, которое я выдвинул для успешной реализации плана, было задействование как можно большего числа бронетанковых и моторизованных частей – по возможности вообще всех.
Тогда Манштейн составил докладную записку, которую, получив одобрение и визу генерал-полковника фон Рундштедта, отправил 4 декабря 1939 года в штаб Верховного командования. Там ее восприняли без особой радости. Верховное командование вообще планировало использовать разве что одну-две танковые дивизии в наступлении через Арлон. На мой взгляд, этого было явно недостаточно, и удар столь слабыми силами не имел смысла вообще. Наши бронетанковые войска и так были слишком слабы, и использовать их не полностью было бы страшной ошибкой. Но именно таковы были планы Верховного командования. Манштейн продолжал настаивать на своем, чем настроил против себя все Верховное командование, и в результате был смещен на должность командующего пехотным корпусом. Его просьба предоставить ему в распоряжение хотя бы танковый корпус осталась без удовлетворения. В итоге обладатель лучшего в нашей армии оперативного мышления участвовал в операции, именно ему в наибольшей степени обязанной своим успехом, только в качестве командира корпуса, двигавшегося где-то в третьем эшелоне атаки. Преемником его стал при генерал-полковнике фон Рундштедте менее активный офицер – генерал фон Зоденштерн.
Между тем случилось происшествие, поставившее крест на плане Шлиффена. Дело в том, что офицер связи люфтваффе, имея при себе важные документы, в нарушение всех правил совершал ночной полет вдоль бельгийской границы и пересек ее. Его принудили к посадке на бельгийскую территорию, и неизвестно было, удалось ли ему уничтожить документы, в которых содержались данные, имевшие к предполагавшемуся наступлению по плану Шлиффена непосредственное отношение. В любом случае теперь следовало исходить из того, что бельгийцы – а скорее всего, также французы и англичане – могут оказаться полностью информированными о намеченной операции.
Помимо этого Манштейну удалось сообщить Гитлеру, во время доклада о принятии командования над пехотным корпусом, о своих идеях по поводу предстоящей операции. В результате план Манштейна оказался предметом серьезного рассмотрения. Мне кажется, что окончательное решение в его пользу было принято на военных играх, которые состоялись 7 февраля 1940 года в Кобленце. Во время этих учений с картами я предложил совершить на пятый день кампании атаку силами крупных бронетанковых и моторизованных соединений, в ходе которой была бы форсирована река Мёз под Седаном и совершен прорыв, который позже мог бы докатиться до самого Амьена. Присутствовавший на учениях Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных сил, отозвался об этой идее как о «бессмысленной». В его представлении бронетанковые войска должны были достичь Мёза и даже обеспечить там предмостные укрепления, а затем дождаться подхода пехоты для начала «совместного наступления», которое, таким образом, могло развернуться только на девятый или десятый день кампании. Он назвал это «правильно сгруппированное массовое наступление». Я горячо возражал против такого плана, повторяя, что всю ударную мощь наших танков, которая, увы, пока что весьма ограниченна, следует вложить в один внезапный удар в решающем направлении; нужно расколоть оборону противника столь глубоким и широким клином, чтобы не нужно было уже думать о флангах, а затем так же быстро и решительно развить достигнутый успех, а не ждать пехоту.
Мою оценку передовых укреплений французов подтвердили и результаты подробного исследования, проведенного инженерным советником при штабе группы армий майором фон Штиоттой. Выводы майора основывались по большей части на данных аэрофотосъемки; его аргументы проигнорировать было невозможно.
14 февраля в Майене, в штабе 12-й армии генерал-полковника Листа, была проведена еще одна военная игра. Вновь на ней присутствовал Гальдер и вновь объектом рассмотрения стала битва за переправу через Мёз. Вопросы, поставленные передо мной, сводились к следующему: могут ли танковые дивизии форсировать реку самостоятельно или должны ждать подхода пехоты; если верно последнее, то стоит ли им вообще участвовать в форсировании или лучше подождать, пока пехота наладит переправу? С учетом труднопроходимости Арденн к северу от Мёза последний вариант отпадал совершенно; ситуация становилась все более удручающей, пока, наконец, мы с генералом фон Витерсгеймом, чей XIV мотопехотный корпус должен был следовать непосредственно за моими частями, не заявили наконец, что у нас не осталось доверия к командующим операцией. Мы постарались дать понять, что использовать бронетанковые части так, как предполагалось, просто нельзя, это обязательно приведет к кризису.
Однако, когда даже генерал-полковник фон Рундштедт проявил полное невежество в отношении возможностей бронетанковых войск и высказался в пользу наиболее осторожных действий, ситуация накалилась до предела. Да, Манштейна нам явно не хватало!
Без конца шли споры о том, как организовать командование множеством танковых подразделений. Решения принимались и отменялись, и в конце концов командование бронетанковыми силами было поручено генералу фон Клейсту, который до сих пор не отличался хорошим расположением к танковым войскам. Когда стало окончательно ясно, что моему бронетанковому корпусу придется наступать через Арденны, я немедленно приступил к подготовке своих генералов и штабных офицеров к этой задаче. Под мое командование были поставлены 1-я, 2-я и 10-я бронетанковые дивизии, пехотный полк «Великая Германия» и еще некоторое количество частей корпуса, в том числе – батальон мортир. Все мои части, за исключением полка «Великая Германия», были мне знакомы как в мирное время, так и на войне, и никаких сомнений в их боеспособности у меня не было. Теперь же мне предстояло подготовить их к предстоящей тяжелой задаче, в успешное завершение которой не верил никто, кроме меня, Гитлера и Манштейна. Сама борьба за то, чтобы наши предложения были приняты, оказалась ужасно изматывающим занятием, и мне определенно нужно было отдохнуть. Во второй половине марта я взял короткий отпуск.
Однако перед этим прошло совещание в рейхсканцелярии, на котором присутствовали командиры армий и группы армий «А», генерал фон Клейст и я. Гитлер тоже был там. Каждый из нас, командующих, описал, какая задача перед ним стоит и как он планирует ее выполнить. Я выступал последним. Передо мной задача стояла следующая: получив приказ, пересечь границу с Люксембургом, через юг Бельгии продвинуться к Седану, форсировать Мёз и установить предмостные укрепления на дальнем берегу, чтобы обеспечить беспрепятственную переправу следующему за мной пехотному корпусу. Я кратко описал, что мой корпус будет двигаться по Люксембургу и Южной Бельгии тремя колоннами; по моим расчетам, я добрался бы до бельгийских пограничных постов в первый же день и в тот же день прорвался бы сквозь них; на второй день я дошел бы до Нёфшато; на третий – дошел бы до Буйона и пересек бы реку Семуа. На четвертый день я планировал выйти к Мёзу, на пятый – форсировать его. К вечеру пятого дня я надеялся завершить работу над предмостными укреплениями на дальнем берегу Мёза.
– И что же вы будете делать потом? – спросил Гитлер.
Я ответил:
– Если не будет других приказов, я планирую продолжить на следующий день наступление в западном направлении. Пусть на уровне высшего командования будет принято решение, куда мне двигаться, на Амьен или на Париж. На мой взгляд, правильнее всего было бы направиться через Амьен к Ла-Маншу.
Гитлер кивнул и ничего больше не сказал. Лишь генерал Буш, командующий расположенной по моему левому флангу 16-й армией, выкрикнул:
– Вряд ли вы уж так прямо с ходу форсируете реку!
Гитлер напряженно посмотрел на меня в ожидании моего ответа. Я произнес:
– Уж вам-то этого точно не придется делать.
Гитлер никак не отреагировал на это.
Дальнейших приказов относительно моих действий после того, как Мёз будет форсирован и предмостные укрепления на дальнем берегу установлены, я так и не получил. Все решения о том, как действовать, я принимал полностью самостоятельно, пока не добрался в Абвиль до Атлантического побережья. Все приказы, полученные мной от Верховного командования, носили лишь сдерживающий характер.
Итак, после короткого отпуска я вернулся к подготовке великого похода. Затянувшуюся зиму сменила великолепная весна, а постоянные учебные тревоги грозили обернуться боевыми. Перед тем как непосредственно перейти к описанию предстоящих событий, думаю, мне надо объяснить, почему я с такой уверенностью оценивал предстоящую операцию. Для этого я должен позволить себе небольшой исторический экскурс.
Первая мировая война на Западном фронте после короткого периода военных действий вскоре приняла позиционный характер. Сколько бы ни накапливалось на обеих сторонах ресурсов, их было недостаточно, чтобы сдвинуть укрепленную линию фронта, пока в ноябре 1916 года у неприятеля не появились танки. На гусеницах, под прикрытием брони, ощетинившись пушками и пулеметами, они доставляли солдат живыми и боеспособными прямо на немецкие позиции, сквозь артиллерийский огонь, проволочные заграждения, траншеи и воронки от снарядов. Наступление, как таковое, вновь стало возможным.
О важности танков свидетельствует тот факт, что Версальский договор под страхом наказания запрещал Германии обладать бронированными машинами, танками или любой другой подобной техникой, которую можно было бы использовать в военных целях, равно как и пытаться создать такую технику.
Отсюда следует, что с точки зрения наших врагов танк считался решающим оружием, которое нам иметь никак было нельзя. Поэтому я и решил тщательно изучить историю этого оружия и проследить его развитие. Если изучать теорию бронетанковых войск отстраненно, не находясь под влиянием традиции, то из нее можно извлечь и выходящие за рамки принятых за рубежом доктрин уроки по созданию, организации и применению этих войск. За несколько лет упорной борьбы мне удалось воплотить в жизнь мои теории раньше, чем к тем же выводам пришли в других армиях. Итак, главной причиной моей уверенности в предстоящем успехе был наш прогресс в организации бронетанковых войск. Эту уверенность вплоть до 1940 года мало кто в германской армии разделял.
Тщательное изучение истории Первой мировой войны дало мне некоторое представление о психологии участников боевых действий. О нашей армии я, исходя из личного опыта, знал достаточно. О противниках же с Запада у меня тоже сформировались некоторые представления – совершенно верные, как показали события 1940 года. Несмотря на то что своей победой в 1918 году неприятель был обязан танкам, занимался он с тех пор в основном вопросами позиционной войны.
Французская армия была самой крупной в Западной Европе; танков у французов тоже было больше всех.
В распоряжении объединенных англо-французских сил в мае 1940 года было примерно 4000 бронемашин; в немецкой же армии их было на тот момент 2800, считая бронемашины разведки, а на момент начала наступления боеспособны были лишь 2200 машин. Так что количеством мы врагу уступали, к тому же французские танки превосходили наши толщиной брони и калибром орудий, хотя несколько уступали в скорости и маневренности (см. приложение 3). Причем французы не только обладали самыми мощными мобильными частями, но и построили самую сильную в мире линию укреплений – линию Мажино. Деньги, вложенные в ее строительство, лучше было бы потратить на модернизацию и усиление мобильных войск.
Предложения де Голля, Даладье и прочих в этой области были проигнорированы. Из этого следует сделать вывод, что французское руководство либо не смогло, либо не захотело понять значение танков в современной войне. В любом случае, из всего, что я слышал об их крупномасштабных маневpax, я сделал вывод, что командование французов обучало своих солдат как наступать, так и обороняться осторожно, по плану, на основе определенных, заранее обговоренных условий. Перед принятием любого решения им требовалась полная информация о боевом порядке и намерениях противника. А после принятия решения его следовало реализовывать точно по плану, методично, причем не только на этапе переброски и построения войск, но и даже во время артподготовки и собственно наступления (или оборонительных действий, в зависимости от задачи). Эта мания все планировать и контролировать, ничего не оставляя на волю случая, привела к тому, что бронетанковые войска заняли в армии такое положение, при котором не могли нарушить заранее принятую схему и оказались намертво увязанными с пехотными дивизиями. Лишь небольшая часть французских бронетанковых войск была правильно организована для оперативных действий.
Поэтому, что касается французов, немецкое командование вполне могло рассчитывать, что их оборона будет основана на укрепленных позициях и проводиться в жестких рамках доктрины. Доктрина эта была выработана в ходе уроков Первой мировой войны, уроков позиционного противостояния, переоценки огневой мощи и недооценки маневренности.
Эти стратегические и тактические принципы французов, хорошо известные нам в 1940 году и вступавшие в полное противоречие с моими собственными теориями ведения боевых действий, также служили причиной моей уверенности в победе.
К весне 1940 года мы располагали четкой картиной укреплений и диспозиции противника. Нам было известно, что где-то на участке между Монмеди и Седаном линия Мажино была слабее, чем везде. Линию укреплений от Седана до Ла-Манша мы назвали «продолжением линии Мажино». Известно нам было и о расположении и, по большей части, о прочности бельгийских и голландских укреплений. Все они возводились исключительно против Германии.
Линию Мажино обороняли незначительные силы, основная часть французской армии вместе с британским экспедиционным корпусом находилась во Фландрии, между Мёзом и Ла-Маншем, развернувшись фронтом на северо-восток; бельгийские и голландские войска находились в боевой готовности к защите своих границ от нападения с востока.
Дислокация войск противника ясно показывала, что от Германии снова ожидают действий по плану Шлиффена и что основные силы армий союзников готовятся отразить обходные удары немецких сил через Голландию и Бельгию. Никакого резервного прикрытия на случай выдвижения союзнических сил в Бельгию – скажем, в районе Шарлевиля и Вердена – не было заметно. Похоже, никакой приемлемой альтернативы старому плану Шлиффена французское Верховное командование не видело.
Наконец, причиной моей уверенности в победе были знания о боевом порядке неприятеля и предсказуемость его реакции на начало наступления со стороны Германии.
Кроме того, имелся еще ряд факторов общей оценки противника, на которые можно было с той или иной степенью надежности полагаться.
Французских солдат мы знали и уважали со времен Первой мировой войны как храбрых воинов, защищавших свою страну упрямо и энергично. Мы не сомневались, что и на этот раз они поведут себя так же. Но что касается руководства Франции, то мы были крайне удивлены, что оно не воспользовалось моментом и не приняло решения о нападении на Германию осенью 1939 года, когда основные силы немецкой армии, в том числе все бронетанковые части, находились в Польше. Причины такого бездействия нам были не ясны, можно было только строить догадки. В любом случае осторожность французов навела нас на мысль о том, что они все еще надеялись избежать серьезного вооруженного конфликта. Пассивное поведение правительства Франции зимой 1939/40 года говорило о том, что желания воевать у него нет.
Исходя из всего вышеизложенного, я пришел к выводу, что решительный бросок мощного бронетанкового клина через Седан и Амьен до самого Атлантического побережья нанесет противнику сильный удар по крылу его войск, продвигающихся в Бельгию; маловероятно, что у неприятеля найдется достаточно резервов, чтобы отразить этот удар. Я видел, что наши шансы на успех весьма велики, а в этом случае мы отрезали бы все основные силы противника, направлявшиеся в Бельгию.
Теперь мне предстояло убедить как свое начальство, как и подчиненных, что я прав, чтобы заручиться полной свободой сверху и надежной преданностью снизу. Второе мне удалось гораздо хуже, чем первое.
В случае наступления XIX армейский корпус получил приказ двигаться через Люксембург и юг Бельгии, захватить мост через Мёз и предмостные укрепления в Седане и обеспечить пехотным дивизиям переправу. Что делать в случае неожиданного успеха, регламентировано не было.
Была достигнута договоренность о сотрудничестве с люфтваффе. Я должен был пребывать в постоянном контакте с командующим самолетами непосредственной поддержки, – это был человек исключительной храбрости, генерал фон Штуттерхайм – и, одновременно с этим, с авиационным корпусом генерала Лёрцера. Чтобы как можно скорее установить прочную базу для сотрудничества, я пригласил летчиков на свои учения и сам принял участие в летных учениях, организованных генералом Лёрцером. Принципиальной темой для обсуждения было форсирование Мёза. После тщательного изучения проблемы мы сошлись на том, что наилучшим использованием военно-воздушных сил было бы обеспечение наземным войскам постоянной поддержки с воздуха во время самой переправы – то есть не концентрированная бомбардировка, а постоянные налеты и угрожающие имитации налетов на вражеские артиллерийские батареи с самого начала операции и до ее завершения; это заставило бы неприятеля прятаться как от самих налетов, так и от их имитаций. На карте были отмечены как цели налетов, так и их время.
Незадолго до начала операции было решено, в соответствии с пожеланиями Геринга, погрузить один батальон пехотного полка «Великая Германия» в самолет «шторьх» и утром первого же дня наступления высадить за линией фронта на бельгийской стороне, под Витри, к западу от Мартеланжа, чтобы возбудить панику на линии вражеской обороны.
Все три танковые дивизии корпуса выстроились единым фронтом для молниеносного броска через Люксембург и юг Бельгии. Посередине располагалась 1-я бронетанковая дивизия, за ней – артиллерия, штаб корпуса и большая часть зенитной артиллерии; именно она должна была нанести главный удар. Справа от 1-й шла 2-я бронетанковая дивизия, слева – 10-я бронетанковая дивизия и пехотный полк «Великая Германия». 1-й бронетанковой командовал генерал Кирхнер, 2-й – генерал Фейель, 10-й – генерал Шааль. Я хорошо знал всех троих и полностью полагался на их компетентность и верность. Они разделяли мои воззрения и веру в то, что, бросив танки на врага, их уже нельзя останавливать до самого конца. В нашем случае концом броска представлялся Ла-Манш. Таким же духом был проникнут и каждый солдат, и все были готовы рваться к Ла-Маншу вне зависимости от получения каких-либо приказов после начала наступления.
