Так отдыхал многостойкий в беде Одиссей богоравный, Сном и усталостью тяжкой смиренный. Паллада Афина Путь свой направила в землю и в город мужей феакийских. Жили в прежнее время они в Гиперее пространной Невдалеке от циклопов, свирепых мужей и надменных, Силою их превышавших и грабивших их беспрестанно. Поднял феаков тогда и увел Навсифой боговидный В Схерию, вдаль от людей, в труде свою жизнь проводящих. Там он город стенами обвел, построил жилища, Храмы воздвигнул богам и поля поделил между граждан. Керой, однако, смиренный, уж в царство Аида сошел он, И Алкиной там царил, от богов свою мудрость имевший. В дом-то к нему и пошла совоокая дева Афина, В мыслях имея своих возвращенье домой Одиссея. В спальню прекрасной постройки она поднялася, в которой Дева спала, на бессмертных похожая ростом и видом, Милая дочь Алкиноя, феаков царя, Навсикая. Там же двое прислужниц, красу от Харит получивших, Спали с обеих сторон у запертой двери блестящей. К ложу ее пронеслась, как дыхание ветра, Афина, Стала в ее головах и с такой обратилась к ней речью, Дочери образ приняв мореходца Диманта, с которой Сверстницей дева была и которую очень любила. Образ принявши ее, сказала Паллада Афина: «Вот беззаботной какой родила тебя мать, Навсикая! Без попеченья лежит одежда блестящая в доме, Брак же твой близок, когда и самой тебе надо одетой Быть хорошо и одеть, кто с тобою на свадьбу поедет. Добрая слава опрятно одетых людей провожает, С радостью смотрят на них и отец и почтенная матерь. Ну-ка, давай, поедем стирать с наступлением утра. Вместе с тобой я пойду помогать тебе, чтоб поскорее Дело окончить. Недолго уж в девах тебе оставаться. Взять тебя замуж хотят наиболее знатные люди В крае феаков, где ты и сама ведь из знатного рода. С ранней зарей попроси отца многославного тотчас Мулов с повозкой велеть снарядить, чтоб сложить на повозку Все пояса, покрывала блестящие, женские платья. Лучше тебе и самой поехать на ней, чем ногами Пешей идти: водоемы от города очень далеко». Так сказав, на Олимп отошла совоокая дева, Где, говорят, нерушима – вовеки – обитель бессмертных. Ветры ее никогда не колеблют, не мочат водою Струи дождя, не бывает там снега. Широкое небо Вечно безоблачно, вечно сиянием светится ясным. Там для блаженных богов в наслажденьях все дни протекают. Дав указанья царевне, туда удалилась Афина. Эос вскоре пришла пышнотронная и Навсикаю Вмиг пробудила от сна. Изумилась она сновиденью, По дому быстро пошла, чтоб родителям сон рассказать свой. Мать и отца – обоих внутри она дома застала. Мать пред огнем очага сидела средь женщин служанок, Пряжу прядя из морского пурпура. Там и отец ей Встретился. Шел он как раз на совет благородных старейшин; Был он на этот совет феаками славными позван. Близко пред милым родителем став, Навсикая сказала: «Милый отец мой, вели-ка высокую дать мне повозку Прочноколесную. На реку в ней я хотела б поехать Выстирать нашу одежду – лежит у меня она грязной. Ведь и тебе самому в собраньях мужей знаменитых На совещаньях сидеть подобает в чистой одежде. Кроме того, пятерых сыновей ты имеешь в чертогах – Двух женатых и трех холостых, цветущих годами. Эти желают всегда ходить в свежевымытых платьях На хороводы. А думать приходится мне ведь об этом». Так говорила она. Но про брак ожидаемый стыдно Было сказать ей отцу. Догадался он сам и ответил: «Не откажу я тебе ни в мулах, дитя, ни в другом чем. В путь отправляйся. Рабы же заложат повозку большую, Прочноколесную; будет и кузов на ней для поклажи». Так сказавши, рабам приказал он, и те ему вняли. Вышедши из дому вон, снарядили повозку для мулов Прочноколесную, мулов в нее запрягли крепконогих, Из кладовой Навсикая с одеждой блестящею вышла И уложила ее в скобленую гладко повозку. Мать ей обильно в плетеной корзине еды уложила Всякой, прибавила разных запасов, вина налила ей В козий мех. На повозку с бельем поднялась Навсикая, С маслом душистым сосуд золотой дала ей Арета, Чтобы сама она маслом натерлась и жены-служанки. В руки блестящие вожжи и бич взяла Навсикая. Мулов бичом погнала. Затопав, они побежали. С топотом дробным бежали, одежду везя и царевну, Вслед за повозкой прекрасной прислужницы шли остальные. Вскоре достигли они прекрасноструящейся речки. Были всегда там водой водоемы полны. Из-под низу Била обильно вода, всевозможную грязь отмывая. Выпрягли мулов они из повозки, доехав до места, Мулов пустили на берег реки, водовертью богатой, Сочной, медвяной травою питаться, а сами с повозки Сняли руками белье и бросили в черную воду. В яме топтали его, соревнуясь друг с другом в проворстве. Вымыв белье и очистив его хорошо от всей грязи, Ряд за рядом его разостлали по берегу моря, Где всего более галька морскою волной обмывалась. После того, искупавшись и густо намазавшись маслом, Сели обедать они у самого берега речки, Все же белье, что стирали, на солнце оставили сохнуть. Пищей когда насладились, – царевна сама и служанки, – В мяч они стали играть, поскидавши с себя покрывала. С песней в игру повела белорукая их Навсикая. Как стрелоносная, ловлей в горах веселясь, Артемида Мчится по длинным хребтам Ериманфа-горы иль Тайгета, Радуясь сердцем на вепрей лесных и на быстрых оленей; Там же и нимфы полей, прекрасные дочери Зевса, Следом за нею несутся. И сердцем Лето веселится: Выше всех ее дочь головой и лицом всех прекрасней, – Сразу узнать ее можно, хотя и другие прекрасны. Так меж своих выделялась подруг незамужняя дева. Ехать обратно домой собиралась уже Навсикая, Вымыв прекрасные платья и мулов в повозку запрягши. Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине: Чтоб Одиссей, пробудившись, увидел прекрасную деву И чтобы девушка та провела его в город феаков. Бросила мяч в это время одной из прислужниц царевна, Но промахнулась в нее, а попала в глубокую воду. Вскрикнули громко они. Одиссей богоравный проснулся, И поднялся, и раздумывать начал рассудком и духом: «Горе! В какую страну, к каким это людям попал я? К диким ли, духом надменным и знать не желающим правды Или же к гостеприимным и с богобоязненным сердцем? Кажется, девичий громкий вблизи мне послышался голос. Что это, нимфы ль играют, владелицы гор крутоглавых, Влажных, душистых лугов и истоков речных потаенных? Или достиг наконец я жилища людей говорящих? Дай-ка, однакоже, сам я пойду, – посмотрю и узнаю». Так сказав, из кустов поднялся Одиссей богоравный. В частом кустарнике выломал он мускулистой рукою Свежую ветку и ею срамные закрыл себе части. Как в своей силе уверенный лев, горами вскормленный, В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами, В стадо быков иль овец он бросается в поле, хватает Диких оленей в лесу. Его принуждает желудок Даже врываться в загон, чтоб овцу за оградой похитить. Вышел так Одиссей из кустарника. Голым решился Девушкам он густокосым явиться: нужда заставляла. Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной. Бросились все врассыпную, спасаясь на мысы над морем. Только осталась одна Алкиноева дочь: ей вложила В сердце смелость Афина и вынула трепет из членов. Остановилась она перед ним: Одиссей колебался: Пасть ли с мольбой перед девой прекрасной, обняв ей колени, Или же издали с мягкою речью, с мольбой обратиться К деве, чтоб город ему указала и платье дала бы? Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он: Не подходя, умолять ее мягкими только словами, Чтоб не обидеть девичьего сердца, обняв ей колени. Тотчас к ней обратился он с мягким, рассчитанным словом: «Смертная ль ты иль богиня, – колени твои обнимаю! Если одно из божеств ты, владеющих небом широким, Я бы сказал: с Артемидой, великою дочерью Зевса, Больше всего ты сходна и ликом, и видом, и ростом. Если же смертная ты и здесь на земле обитаешь, – Трижды блажен твой отец, и мать твоя трижды блаженна, Трижды блаженны и братья! Каким согревающим счастьем Из-за тебя их сердца непрерывно должны исполняться, Глядя, как отпрыск цветущий такой идет в хороводы. Тот, однако, средь всех остальных несравненно блаженней, Кто тебя в дом свой введет, других превзошедши дарами. Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда я Ни средь мужчин никого, ни средь жен, – изумляюсь я, глядя! Близ алтаря Аполлона на Делосе в давнее время Видел такую же я молодую и стройную пальму. Я ведь и там побывал с толпою товарищей верных, Ехав дорогой, в которой так много ждало меня бедствий! Вот и тогда, увидавши ее, я стоял в изумленьи Долго: такого ствола на земле не всходило ни разу! Так и тебе я, жена, изумляюсь. Но страшно боюсь я Тронуть колени твои. Тяжелой бедой я постигнут. Только вчера удалось убежать мне от темного моря. Двадцать до этого дней от Огигии острова гнали Бури и волны меня. Заброшен теперь и сюда я Богом, чтоб новым напастям подвергнуться. Верно, не скоро Будет конец им. Немало еще их доставят мне боги. Жалость яви, госпожа! Претерпевши несчетные беды, К первой к тебе я прибег. Из других ни один мне неведом Смертный, кто в городе этом; кто в этой стране обитает. К городу путь укажи мне и дай мне на тело накинуть Лоскут, в какой ты белье завернула, сюда отправляясь. Пусть тебе боги дадут, чего и сама ты желаешь, – Мужа и собственный дом, чтобы в полном и дружном согласьи Жили вы с мужем: ведь нет ничего ни прекрасней, ни лучше, Если муж и жена в любви и в полнейшем согласьи Дом свой ведут – в утешенье друзьям, а врагам в огорченье; Больше всего ж они сами от этого чувствуют счастье». Так Одиссею в ответ белорукая дева сказала: «Странник! На мужа худого иль глупого ты не походишь. Счастье Зевес меж людей благородного ль, низкого ль рода Распределяет, кому пожелает, по собственной воле. То, что послал и тебе он, ты вытерпеть должен отважно. Нынче же, раз к нам сюда ты приходишь, в наш город и в край наш, Ты ни в одежде нужды не увидишь, ни в чем-либо прочем, Что несчастливцам мы встречным даем, о защите молящим. Город тебе покажу. Назову и людей, в нем живущих. Городом этим и этой землею владеют феаки. Дочерью я прихожусь Алкиною, высокому духом; Держится им у феаков могущество их и величье». Так сказав, приказала подругам своим густокосым: «Стойте, подруги! Куда разбежались вы, мужа увидев? Можно ли было подумать, что враг между нами явился? Нет средь живых человека такого – и нет и не будет, Кто бы в стране феакийских мужей дерзнул появиться С целью враждебною: слишком нас любят бессмертные боги. Здесь мы живем, ото всех в стороне, у последних пределов Шумного моря, и редко нас кто из людей посещает. Здесь же стоит перед нами скиталец какой-то несчастный. Нужно его приютить: от Зевса приходит к нам каждый Странник и нищий. Хотя и немного дадим, но с любовью. Дайте ж, подруги мои, поесть и попить чужеземцу И искупайте его на реке, где потише от ветра». Остановились подруги, одна ободряя другую; В месте затишном его посадили, как им приказала Дочь Алкиноя, могучего сердцем, сама Навсикая. Плащ и хитон перед ним положили, чтоб мог он одеться, Нежное масло в сосуде ему золотом передали И предложили в прекрасноструистой реке искупаться. Так обратился тогда Одиссей богоравный к служанкам: «Станьте, прислужницы, так вот, подальше, чтоб сам себе мог я Плечи от грязи отмыть и тело намазать блестящим Маслом; давно уж оно моего не касалося тела. А перед вами я мыться не стану. Мне было бы стыдно Голым стоять, очутившись средь девушек в косах прекрасных». Так говорил он. Они, удалившись, сказали царевне. Черпая воду из речки, отмыл Одиссей богоравный С тела всю грязь, у него покрывавшую плечи и спину. И с головы своей счистил насевшую пену морскую. После того как он вымылся весь и намазался маслом, Также и платье надел, что дала незамужняя дева, Сделала дочь Эгиоха Зевеса, Паллада Афина, Выше его и полнее на вид, с головы же спустила Кудри густые, цветам гиацинта подобные видом. Как серебро позолотой блестящею кроет искусный Мастер, который обучен Гефестом и девой Афиной Всякому роду искусств и прелестные делает вещи, – Прелестью так и Афина всего Одиссея покрыла. В сторону он отошел и сел на песок перед морем, Весь красотою светясь. В изумлении дева глядела И к густокосым служанкам с такой обратилася речью: «Вот что, подруги мои белорукие, я сообщу вам: Не против воли богов, Олимпом владеющих светлым, Муж этот здесь очутился, средь богоподобных феаков. Мне показался сперва незначительным он человеком, Вижу теперь, что похож на богов он, владеющих небом. Если б такого, как он, получить мне супруга, который Здесь бы у нас обитал и охотно у нас бы остался! Дайте, однако, подруги, поесть и попить чужеземцу». Так сказала. Охотно приказу они подчинились, Пред Одиссеем еду и питье поставили тотчас. Жадно взялся за питье и еду Одиссей многостойкий: Очень давно ничего уж не ел, ничего и не пил он. Новая мысль между тем белорукой пришла Навсикае. Выгладив, что постирала, в повозку белье уложила, Крепкокопытных впрягла в нее мулов, сама в нее стала И, ободрить Одиссея стараясь, к нему обратилась: «Встань, чужеземец, и в город иди! Тебя провожу я К дому отца Алкиноя разумного. Там ты увидишь, Думаю я, наилучших, знатнейших людей из феаков. Вот как теперь поступи – мне не кажешься ты неразумным: Время, пока проезжать чрез поля и чрез нивы мы будем, – Все это время за мулами вслед со служанками вместе Быстро иди. А дорогу сама я указывать буду. В город когда мы придем… Высокой стеной обнесен он С той и другой стороны – превосходная гавань, но сужен К городу вход кораблями двухвостыми: справа и слева Берег ими уставлен, и каждый из них под навесом. Вкруг Посейдонова храма прекрасного там у них площадь. Вкопаны в землю на ней для сиденья огромные камни. Запасены там для черных судов всевозможные снасти – И паруса, и канаты, и гладко скобленные весла. Ибо феакам нужны не колчаны, не крепкие луки, Надобны им корабли равнобокие, весла и мачты; Радуясь им, испытуют они гладь моря седого. Толков враждебных хочу избежать я, чтоб в спину насмешки Мне не пустил кто-нибудь. Наглецов у нас много в народе. Кто-нибудь скажет из худших, меня повстречавши с тобою: – Что там за странник, большой и красивый, идет с Навсикаей? Где его дева нашла? Не будет ли ей он супругом? Кто он? Морскою ли бурею к нам занесенный из дальних Стран человек? Ведь вблизи от себя мы не знаем народов. Или же бог к ней какой по молитвам ее неотступным С неба спустился и будет теперь обладать ею вечно? Лучше б, уехав отсюда, она себе мужа сыскала В странах других. Оскорбляет жестоко она здесь феаков Многих и знатных, желавших ее получить себе в жены! – Так они скажут. Большим для меня это будет позором. В негодованье и я бы пришла, поступи так другая, – Если б, имея и мать и отца, без согласья их стала, В брак не вступивши открытый, иметь обращенье с мужчиной. Быстро слово мое, чужеземец, исполни, чтоб скоро Мог тебе дать мой отец возможность домой воротиться. Встретишь ты близко к дороге священную рощу Афины Из тополей. В ней источник струится, вокруг же лужайка. Там у отца моего участок и сад плодоносный, Пышный: от города он на крик отстоит человека. В роще этой останься и жди там все время, покуда В город прибыть мы успеем и в дом воротиться отцовский. Только дождись, чтоб достигли мы дома царя Алкиноя, В город феаков отправься тогда и расспрашивай встречных, Как тебе к дому пройти Алкиноя, высокого сердцем. Это нетрудно узнать, проводить без труда тебя сможет Малый самый ребенок. Нигде у других ты феаков Дома такого не встретишь, как дом Алкиноя героя. После того как тебя там строенья и двор в себя примут, Быстро пройди через залу мужскую и прямо направься К матери нашей. Она пред огнем очага восседает, Тонкие нити прядущая цвета морского пурпура, Подле высокой колонны. Рабыни ж работают сзади. Кресло отца моего пододвинуто к той же колонне, В нем он сидит и вино, как бог бессмертный, вкушает. Мимо него ты пройдешь и обнимешь руками колени Матери нашей, чтоб радостный день возвращенья увидеть Скоро наставшим, хоть очень далек ты от родины милой. Если, скиталец, к тебе моя мать отнесется с вниманьем, Можешь надеяться близких увидеть и снова вернуться В дом благозданный к себе и в милую землю родную». Так сказавши, блестящим бичом она мулов хлестнула. Быстро они за собою теченья оставили речки. Мулы равно хорошо и бежали и тихо шагали. Дева правила ими, с умом их бичом подгоняя, Чтобы за ними пешком поспевали подруги и странник. Солнце меж тем уж зашло. Достигли они знаменитой Рощи священной Афины. Там сел Одиссей богоравный, – Сел и дочери Зевса великого начал молиться: «Дочь Эгиоха Зевеса, послушай меня, Атритона! Нынче хотя бы внемли, когда не вняла мне в то время, Как сокрушал меня в море преславный Земли Колебатель! Дай мне к феакам угодным прийти, возбуждающим жалость!» Так говорил он молясь. И его услыхала Афина, Но самолично пред ним не явилась; она опасалась Брата отцова: упорно он гневом пылал к Одиссею, Богоподобному мужу, пока не достиг он отчизны.
Песнь седьмая
Так божественный, стойкий в беде Одиссей там молился. Сила мулов меж тем Навсикаю доставила в город. Славного дома достигнув отца своего Алкиноя, Остановилась в воротах она, и тотчас окружили Братья ее, на бессмертных похожие. Выпрягши мулов, Сняли с повозки белье и внесли во внутренность дома. А Навсикая в покой свой пошла. Разожжен был огонь там Горничной Евримедусой, старухой, рабой из Анейры. В давнее время ее на судах привезли, из добычи В дар отобрав Алкиною: ведь всею страною феаков Он управлял, и народ подчинялся ему, словно богу. Евримедусой была Навсикая воспитана в доме. Ей и огонь разводила она и носила ей ужин. Встал между тем Одиссей и направился в город. Афина, Об Одиссее заботясь, в густом его облаке скрыла, Чтоб кто-нибудь из феаков отважливых, с ним повстречавшись, Не оскорбил его словом, не стал бы выспрашивать, кто он. Только успел он вступить в пленительный город феаков, Вышла навстречу ему совоокая дева Афина, Девушке юной, несущей кувшин, уподобившись видом. Стала пред ним – и ее вопросил Одиссей богоравный: «Не проводила б меня ты, дитя мое, в дом Алкиноя – Мужа, который над всеми людьми в этом властвует крае? Странник я, много несчастий в пути претерпевший; сюда я Прибыл из дальней земли; и здесь никого я не знаю, Кто у вас в городе этом и в этой стране обитает». И отвечала ему совоокая дева Афина: «Дом, о котором спросил ты, отец чужеземец, сейчас же Я покажу: в соседстве живет мой отец безупречный. В полном молчаньи иди. Я дорогу указывать буду. Ты же на встречных людей не гляди и не делай вопросов. Очень не любят у нас иноземных людей и враждебно, Холодно их принимают, кто прибыл из стран чужедальных. На корабли полагаясь свои быстролетные, бездны Моря они испытуют, – им дал это бог Земледержец. Быстры у них корабли, подобны крылу или мысли». Кончив, пошла впереди Одиссея Паллада Афина, Быстро шагая. А следом за ней Одиссей богоравный. И между славных судами феаков никто не заметил, Как через город он шел. Это сделала дева Афина В косах прекрасных, богиня могучая: скрыла чудесно В облаке темном его, всем сердцем любя Одиссея. Шел Одиссей и дивился на пристани их с кораблями И на просторные площади их, на высокие стены, Крепким везде частоколом снабженные, – диво для взоров! После того как пришли они к славному дому цареву, Так начала говорить совоокая дева Афина: «Вот тебе дом тот, отец чужеземец, который велел ты Мне указать. Ты увидишь царей там, питомцев Зевеса, – Пир пируют они. Войди к ним вовнутрь и боязнью Сердца себе не смущай: наиболе во всяческом деле Преуспевает смельчак, если даже пришел издалека. Прежде всего подойди к госпоже, как в столовую вступишь. Имя ее Арета; от предков она происходит Тех же, которые мужа ее Алкиноя родили. Прежде всего родили Навсифоя Земли Колебатель И Перибея, средь жен наиболе прекрасная видом, Самая младшая дочь отважного Евримедонта, Бывшего в давнее время властителем буйных гигантов: Но погубил он народ нечестивый, а также себя с ним. С ней Посейдон сочетался и сына родил Навсифоя, Духом высокого. Царствовал он над народом феаков. От Навсифоя-царя родились Рексенор с Алкиноем. Но Рексенор, не имев сыновей, после краткого брака Был Аполлоном застрелен, оставивши дочь лишь Арету В доме. Ее Алкиной супругою сделал своею И почитал, как нигде не была почитаема в мире Женщина, в мужнином доме ведущая ныне хозяйство. Так почиталась она и теперь почитается так же Милыми всеми своими детьми и самим Алкиноем, Как и народом, который глядит на нее, как на бога, Дружно приветствуя всюду, когда ее в городе встретит, Ибо она и сама умом не бедна благородным. Ласковым словом Арета и споры мужей разрешает. Если, скиталец, к тебе отнесется Арета с вниманьем, Можешь надеяться близких увидеть и снова вернуться В дом благозданный к себе и в милую землю родную». Так сказав, отошла совоокая дева Афина По беспокойному морю, покинувши остров прелестный. До Марафона дойдя и до улиц широких афинских, В прочный дом Ерехтея богиня вошла. Одиссей же К славному дому пошел Алкиноя. Пред медным порогом Остановившися, долго стоял он, охвачен волненьем, – Так был сиянием ярким подобен луне или солнцу Дом высокий царя Алкиноя, отважного духом. Стены из меди блестящей тянулись и справа и слева Внутрь от порога. А сверху карниз пробегал темносиний. Двери из золота вход в крепкозданный дворец запирали, Из серебра косяки на медном пороге стояли, Притолка – из серебра, а дверное кольцо – золотое. Возле дверей по бокам собаки стояли. Искусно Из серебра и из золота их Гефест изготовил, Чтобы дворец стерегли Алкиноя, высокого духом. Были бессмертны они и бесстаростны в вечные веки. В доме самом вдоль стены, прислоненные к ней, непрерывно Кресла внутрь от порога тянулись: на них покрывала Мягко-пушистые были наброшены – женщин работа. В креслах этих обычно вожди восседали феаков, Ели и пили обильно, ни в чем недостатка не видя. Юноши там золотые стояли на прочных подножьях, Каждый в руке поднимал по пылавшему факелу, ярко Комнаты дома в ночной темноте для гостей освещая. В доме его пятьдесят находилося женщин-невольниц; Те золотое зерно жерновами мололи ручными, Пряжу пряли другие и ткани прекрасные ткали, Тесно одна близ другой, как высокого тополя листья. С плотно сработанной ткани струилося жидкое масло. Как между всеми мужами феаки блистают искусством По морю быстрый корабль направлять, так и жены искусны Более прочих в тканье: одарила их щедро Афина Знаньем прекрасных работ рукодельных и разумом светлым. Сад у ворот вне двора простирался огромный, в четыре Гия пространством; со всех он сторон огражден был забором. Множество в этом саду деревьев росло плодоносных – Груш, гранатных деревьев, с плодами блестящими яблонь, Сладкие фиги дающих смоковниц и маслин роскошных. Будь то зима или лето, всегда там плоды на деревьях; Нету им порчи и нету конца; постоянно там веет Теплый Зефир, зарождая одни, наливая другие. Груша за грушей там зреет, за яблоком – яблоко, смоква Следом за смоквой, за гроздьями вслед поспевают другие. Дальше, за садом, насажен там был виноградник богатый. В части одной на открытой для солнца и ровной площадке Гроздья сушились, а в части другой виноград собирали. Там уж давили его, там едва только он наливался, Сбросивши цвет, а уж там начинал и темнеть из-под низу. Вслед за последней грядой виноградной тянулись рядами Там огородные грядки со всякою овощью пышной. Два там источника было. Один растекался по саду, Весь орошая его, а другой ко дворцу устремлялся Из-под порога двора. Там граждане черпали воду. Так изобильно богами был дом одарен Алкиноев. Долго на месте стоял Одиссей в изумленьи великом. После того как на все с изумлением он нагляделся, – Быстро шагнув чрез порог, вошел он во внутренность дома. Там феакийских вождей и советников в сборе застал он. Зоркому Аргоубийце творили они возлиянья: Был он идущими спать всегда призываем последним. Быстрым шагом пошел через дом Одиссей многостойкий, Облаком скрытый, которым его окружила Афина. Прямо к Арете направился он и к царю Алкиною, Обнял руками колени Ареты, и в это мгновенье Разом божественный мрак, облекавший его, расступился. Все онемели вокруг, пред собою увидевши мужа, И изумлялися, глядя. А он говорил, умоляя: «Дочь Рексенора, подобного богу, внемли мне, Арета! Много страдав, я к царю, я к коленям твоим прибегаю, К вашим гостям на пиру! Да пошлют им бессмертные боги Полное счастье на долгие дни, да наследуют дети Все их имущество с частью почетной, им данной народом. О, помогите, молю вас, домой мне скорей воротиться! Очень давно уж от близких вдали страданья терплю я!» Так сказав, подошел к очагу он и сел там на пепел Возле огня. В глубочайшем молчаньи сидели феаки. Заговорил наконец старик Ехеней благородный. Всех остальных феакийских мужей превышал он годами, Опыт имел и богатый и долгий, блистал красноречьем. Добрых намерений полный, сказал Ехеней пред собраньем: «Нехорошо, Алкиной, и совсем неприлично, чтоб странник В пепле сидел очага твоего на земле перед нами! Эти же медлят вокруг, приказаний твоих ожидая. Тотчас его подними, пригласи в среброгвоздное кресло Странника сесть, а глашатаю дай приказанье в кратере Воду с вином замешать, чтоб могли мы свершить возлиянье Зевсу, который сопутствует всем, о защите молящим. Ключница ж пусть чужеземцу поужинать даст из запасов». Эти слова услыхав, Алкиноя священная сила Руку взяла Одиссея разумного с выдумкой хитрой: Встать принудив с очага, усадила в блестящее кресло, Храброму Лаодаманту велев уступить ему место – Рядом сидевшему с ним, наиболе любимому сыну. Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою В тазе серебряном был перед ним установлен служанкой Для умывания. После расставила стол она гладкий. Хлеб перед ним положила почтенная ключница, много Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов. Тотчас взялся за еду и питье Одиссей многостойкий. Вестнику после того Алкиноева сила сказала: «Воду в кратере с вином замешай, Понтоной, и сейчас же Чашами всех обнеси, чтоб могли мы свершить возлиянье Зевсу, который сопутствует всем, о защите молящим». И замешал Понтоной вина медосладкого тотчас, Всем им по чаше поднес, возлиянье свершая из каждой. Как возлиянье свершили и выпили, сколько хотелось, С речью к ним Алкиной обратился и вот что промолвил: «К вам мое слово, вожди и советчики славных феаков! Выскажу то я, к чему меня дух мой в груди побуждает. Кончился пир наш. Теперь на покой по домам разойдитесь. Завтра же утром, сюда и других пригласивши старейшин, Гостя мы станем в дворце угощать и прекрасные жертвы Там же богам принесем, а потом нам пора и подумать, Как чужеземцу отсюда без лишних трудов и страданий В сопровождении нашем вернуться в родимую землю Скоро и радостно, как бы оттуда он ни был далеко, – Чтобы во время пути ни печали, ни зла он не встретил, Прежде чем в край свой родной не вернется. А там уж пускай Полностью вытерпит все, что судьба и зловещие пряхи Выпряли с нитью ему, когда родила его матерь. Если ж кто из бессмертных под видом его посетил нас, То очевидно, что боги замыслили новое что-то. Ибо они нам обычно являются в собственном виде Каждый раз, как мы славные им гекатомбы приносим, Там же пируют, где мы, и с нами совместно садятся. Даже когда и отдельно идущий им встретится путник, Вида они своего не скрывают пред ним, ибо очень Близки мы им, как циклопы, как дикое племя гигантов». Так Алкиною в ответ сказал Одиссей многоумный: «Прочь отгони эту мысль, Алкиной! Я и видом и ростом Не на бессмертных богов, обладающих небом широким, А на обычных людей похожу, рожденных для смерти. Нет меж бессчастных людей, которых вам знать приходилось, Ни одного, с кем бы я поравняться не мог в испытаньях. Даже больше других я бы мог рассказать о несчастьях, Сколько их всех перенес я по воле богов олимпийских. Как ни скорблю я, однако, но дайте, прошу вас, поесть мне. Нет подлей ничего, чем наш ненавистный желудок. Хочешь – не хочешь, а помнить велит о себе он упорно, Как бы ни мучился кто, как бы сердце его ни страдало. Так же и я вот: как сердцем страдаю! А он непрестанно Просит еды и питья и меня забывать заставляет Все, что вытерпел я, и желает себя лишь наполнить. Вас прошу я не медлить и завтра, как утро настанет, В милую землю родную доставить меня, несчастливца. Много терпел я, но пусть и погибну я, лишь бы увидеть Мне достоянье мое, и рабов, и дом мой высокий». Слово одобрив его, согласилися все, что в отчизну Должно его проводить, ибо все справедливо сказал он. Сделав богам возлиянье и выпивши, сколько хотелось, Все поднялись и для сна по жилищам своим разошлися. В зале, однако, остался сидеть Одиссей богоравный, Рядом с ним – Алкиной, подобный богам, и Арета. Всю между тем со стола посуду убрали служанки. Тут белорукая так начала говорить с ним Арета. Только взглянула царица на платье – и сразу узнала Плащ и хитон, что сама соткала со служанками вместе. Так обратилась она к Одиссею со словом крылатым: «Вот что прежде всего у тебя, чужеземец, спрошу я: Кто ты? Откуда ты родом? И кто тебе дал это платье? Ты говорил ведь, что прибыл сюда, потерпевши крушенье? И, отвечая Арете, сказал Одиссей многоумный: «Трудно подробно тебе обо всем рассказать мне, царица. Слишком уж много я бед претерпел от богов Уранидов. Это ж тебе я скажу, что спросила и хочешь узнать ты. Есть Огигия-остров средь моря, далеко отсюда. Там обитает Атлантова дочь, кознодейка Калипсо, В косах прекрасных богиня ужасная. С нею общенья Ни из богов не имеет никто, ни из смертнорожденных. Только меня, несчастливца, привел к очагу ее дома Бог враждебный. Блистающей молнией быстрый корабль мой Надвое Зевс расколол посреди винно-чермного моря. Все у меня остальные товарищи в море погибли. Я же, за киль ухватясь корабля двоехвостого, девять Дней там носился. В десятый к Огигии-острову боги Ночью пригнали меня, где та обитает Калипсо, В косах прекрасных богиня ужасная. Ею радушно Принят я был, и любим, и кормим. Она обещала Сделать бессмертным меня и бесстаростным в вечные веки. Духа, однако, в груди у меня не склонила богиня. Семь непрерывно я пробыл там лет, орошая слезами Платье нетленное, мне подаренное нимфой Калипсо. После того же как год и восьмой, приближаясь, пришел к нам, Вдруг мне она приказала домой отправляться, – не знаю: Зевса ль приказ получила, сама ль изменилася в мыслях? Крепкий велела мне плот приготовить, снабдила обильно Пищей и сладким напитком, одела в нетленное платье, Ветер потом мне попутный послала, не вредный и мягкий. Плыл семнадцать я дней, свой путь по волнам совершал, На восемнадцатый день показались тенистые горы Вашего края. И мне, несчастливцу, великая радость Сердце объяла. Но много еще предстояло мне горя Встретить: его на меня обрушил Земли Колебатель, Загородил мне дорогу, подняв бушевавшие ветры, Море вокруг возмутил несказанно, никак не дозволив, Чтоб на плоту меня волны терпели, стенавшего тяжко. Буря мой плот наконец раскидала по бревнам. Однако Вплавь перерезал я эту пучину морскую, доколе К вашей земле не пригнали, неся меня, волны и ветер. Но одолели б меня, когда б выходил я на сушу, Волны прибоя, ударив о скалы и гибельный берег, Если бы, вынырнув в бок, не поплыл я, покамест до речки Не добрался. Показалось мне место удобным. Свободно Было оно и от скал и давало защиту от ветра. На берегу я упал, набираяся сил. С наступленьем Ночи бессмертной ушел я от Зевсом питаемой речки В сторону, в частом кустарнике лег и глубоко зарылся В листья. И сон на меня божество излило бесконечный. Милым печалуясь сердцем, зарывшись в увядшие листья, Спал я всю ночь напролет до зари и с зари до полудня. Солнце к закату склонилось, и сон меня сладкий оставил. Тут на морском берегу я заметил игравших служанок Дочери милой твоей, и ее между них, как богиню. К ней я с мольбою прибег. Так мудро она поступила, Как и подумать никто бы не мог, что при встрече поступит Девушка столь молодая. Всегда молодежь неразумна. Пищи она мне дала и вина искрометного вволю, И искупала в реке, и эту дала мне одежду. Хоть и с печалью в груди – всю правду тебе рассказал я». Снова тогда Алкиной, отвечая, сказал Одиссею: «Нехорошо это очень придумала дочь моя, странник, Что со служанками вместе тотчас тебя следовать в дом наш Не пригласила. Ведь к первой ты с просьбою к ней обратился». Так он сказал. И ответил ему Одиссей многоумный: «Нет, герой, не сердись на невинную деву за это. Мне и велела она идти со служанками вместе, Только я сам отказался: мне было и стыдно и страшно, Как бы ты, вместе увидевши нас, не разгневался сердцем. В гнев легко на земле впадаем мы, племя людское». Снова тогда Алкиной, отвечая, сказал Одиссею: «Странник, в груди у меня совсем не такое уж сердце, Чтоб по-пустому сердиться. Во всем предпочтительней мера. Если бы – Зевс, мой отец, Аполлон и Паллада Афина! Если б такой, как ты есть, и взглядов таких же, как сам я, Дочь мою взял ты и зятем моим называться бы начал, Здесь оставаясь! А я тебе дом и имущество дал бы, Если б ты волей остался. Держать же тебя против воли Здесь не посмеет никто: прогневили бы Зевса мы этим. Твой же отъезд назначаю на завтра, чтоб знал ты об этом Точно. Ты будешь лежать себе, сном покоренный глубоким, Наши же будут грести по спокойному морю, доколе Ты не приедешь в отчизну и дом иль куда пожелаешь, Будь это дальше гораздо, чем даже Евбея, которой Нет отдаленней страны, по рассказам товарищей наших, Видевших остров, когда с белокурым они Радамантом, Тития, сына Земли, посетившим, там побывали. Путь по глубокому морю они без труда совершили В сутки одни, до Евбеи доплыв и назад воротившись. Вскоре увидишь ты сам, как мои корабли быстроходны, Как гребцы по волнам ударяют лопатками весел». Так говорил он. И в радость пришел Одиссей многостойкий. Жарко моляся, воззвал он, и слово сказал, и промолвил: «Зевс, наш родитель! О, если бы все, что сказал Алкиной мне, Он и исполнил! Была бы ему на земле хлебодарной Неугасимая слава. А я бы домой воротился!» Так Одиссей с Алкиноем вели меж собой разговоры. Велено было меж тем белорукой Аретой служанкам В сени для гостя кровать принести, из подушек красивых, Пурпурных ложе устроить, покрыть это ложе коврами, Сверху пушистым застлать одеялом, чтоб им покрываться. С факелом ярким в руках поспешили рабыни из залы, Быстро на прочной кровати постель для него постелили, После того подошли и приветливо гостю сказали: «Странник, иди почивать! Постель для тебя уж готова». Радостно было ему идти, чтоб предаться покою. Так отдыхал многостойкий в беде Одиссей богоравный Под колоннадою гулко звучащей, в сверленой постели. Сам Алкиной же в покоях высокого дома улегся, Где с госпожою супругой делил и кровать и постель он.
