«Вскоре приехали мы на остров Эолию. Жил там Милый бессмертным богам Эол, Гиппотом рожденный. Остров плавучий его неприступною медной стеною Был окружен, берега из обрывистых скал состояли. В пышном дворце у Эола двенадцать детей родилися – Шесть дочерей и шесть сыновей, цветущих здоровьем. Вырастив их, сыновьям дочерей он в супружество отдал. Пищу вкушают они с отцом и с матерью доброй В доме отца, и стоят перед ними несчетные яства, Жареным пахнет в дому, голоса на дворе отдаются – Днем. По ночам же они, со стыдливыми женами рядом, Под одеялами спят на своих просверленных кроватях. В город пришли мы, в чертог прекрасный Эола. Радушно Месяц он нас принимал и расспрашивал очень подробно Про Илион, про суда аргивян, про возврат наш обратно. Все про это ему я рассказывал, как что случилось. После и сам я его попросил, чтоб устроил отъезд мне. Он не ответил отказом и в путь меня тотчас отправил. Шкуру содравши с быка девятигодового, в той шкуре Крепко Эол завязал все пути завывающих ветров. Стражем сделал его Громовержец над всеми ветрами, Дав ему власть возбуждать иль обуздывать их по желанью. На корабле моем полом шнуром он серебряным мех тот Перевязал, чтоб ни малого быть не могло дуновенья. Только Зефиру велел провожать нас дыханьем попутным, Чтобы понес и суда и самих нас. Но было не должно Этому сбыться. Себя неразумьем своим мы сгубили. Девять суток мы плыли – и ночи и дни непрерывно. В день десятый вдали уж поля показались Итаки, Видны нам были огни пылавших костров недалеких. Сладкий тут сон низошел на меня, ибо очень устал я: Шкотами паруса я непрерывно работал, веревок Не доверял никому, чтоб скорее отчизны достигнуть. Начали спутники тут меж собою вести разговоры. Думалось им, что везу серебра я и золота много, Мне подаренных Эолом, отважным Гиппотовым сыном. Так не один говорил, поглядев на сидевшего рядом: – Вот удивительно! Как почитают повсюду и любят Этого мужа, в какой бы он край или город ни прибыл! Много прекрасных сокровищ уже из троянской добычи Он с собою везет. А мы, совершившие тот же Путь, возвращаемся в край наш родимый с пустыми руками. Также теперь и Эол одарил его дружески щедро. Ну-ка, давайте скорее посмотримте, что там такое, Сколько в мешке серебра и золота ценного скрыто. – Верх одержало средь них предложенье злосчастное это. Мех развязали они. И вырвались ветры на волю. Плачущих спутников вмиг ураган подхватил и понес их Прочь от родных берегов в открытое море. Проснувшись, Духом отважным своим я меж двух колебался решений: Броситься ль мне с корабля и погибнуть в волнах разъяренных Иль все молча снести и остаться еще средь живущих. Снес я все и остался. На дне корабля, завернувшись В плащ свой, лежал я. Назад, к Эолову острову, буря Наши суда уносила. Товарищи горько рыдали. Выйдя на твердую землю и свежей водою запасшись, Близ кораблей быстроходных товарищи сели обедать. После того как едой и питьем утолили мы голод, В спутники взяв одного из товарищей наших, пошел я С вестником к славному дому Эола. Его мы застали Вместе с женою его и со всеми детьми за обедом. К дому его подойдя, у дверных косяков на порог мы Сели. В большое они изумленье пришли и спросили: – Ты ль, Одиссей? Каким божеством ты попутан враждебным? Мы так заботливо в путь снарядили тебя, чтоб ты прибыл В землю родную, и в дом, и куда б ни явилось желанье! – Так говорили они. И ответил я, сердцем печалясь: – Спутники вызвали эту беду, и притом еще сон мой Гибельный. Но – помогите! Ведь вы это можете сделать! – С мягкими к ним обращаясь словами, я так говорил им. Все замолчали вокруг. Отец же ответил мне речью: – Прочь уйди скорее, мерзейший муж среди смертных! Я не смею как гостя принять иль в дорогу отправить Мужа такого, который блаженным богам ненавистен! Раз ты вернулся, богам ненавистен ты. Вон же отсюда! – Так промолвивши, выгнал меня он, стенавшего тяжко. Дальше оттуда мы двинулись в путь с опечаленным сердцем. Греблей мучительной дух истощался людей из-за нашей Собственной глупости: ветер попутный теперь уж не дул нам. Шестеро суток мы плыли – и ночи и дни непрерывно. В день же седьмой в Телепил мы приехали – город высокий Лама в стране лестригонской. Пастух, свое стадо пригнавший, Перекликается там с пастухом, кто свое выгоняет. Муж, не знающий сна, получал бы двойную там плату: Пас бы сначала быков, а потом бы – овец белорунных, Ибо дороги и ночи и дня там сходятся близко. В гавань прекрасную там мы вошли. Ее окружают Скалы крутые с обеих сторон непрерывной стеною. Около входа высоко вздымаются друг против друга Два выбегающих мыса, и узок вход в эту гавань. Спутники все с кораблями двухвостыми в гавань вступили И в глубине ее близко поставили друг возле друга Быстрые наши суда: никогда не бывало в заливе Волн ни высоких, ни малых, и ровно блестела поверхность. Я лишь один удержал вне гавани черный корабль мой, – Там снаружи, пред входом, к скале привязавши канатом. После того поднялся на расселый утес я и стал там. Не было видно нигде человечьих работ иль воловьих, Дым только видели мы, как с земли поднимался клубами. Спутникам верным своим приказал я пойти и разведать, Что за племя мужей хлебоядных живет в этом крае. Выбрал двух я мужей и глашатая третьим прибавил. Выйдя на сушу, пошли они торной дорогой, которой С гор высоких дрова доставлялись телегами в город. Шедшая по воду дева пред городом им повстречалась – Дева могучая, дочь Антифата, царя лестригонов. Шла она вниз к прекрасным струям родника Артакии. Этот источник снабжал ключевою водою весь город. К деве они подошли и, окликнувши, спрашивать стали, Кто в этом городе царь, кто те, что ему подначальны. Быстро она указала на дом высокий отцовский. В дом вошедши, супругу царя они в доме застали. Величиною была она с гору. Пришли они в ужас. Вызвала вмиг из собранья она Антифата, супруга Славного. Страшную гибель посланцам моим он замыслил. Тотчас схватив одного из товарищей, им пообедал. Два остальные, вскочив, к кораблям побежали обратно. Клич боевой его грянул по городу. Быстро сбежалось Множество толп лестригонов могучих к нему отовсюду. Были подобны они не смертным мужам, а гигантам. С кручи утесов бросать они стали тяжелые камни. Шум зловещий на всех кораблях поднялся наших черных, – Треск громимых судов, людей убиваемых крики. Трупы, как рыб, нанизав, понесли они их на съеденье. Так погубили они товарищей в бухте глубокой. Я же, сорвавши с бедра мой меч отточенный, поспешно На черноносом своем корабле обрубил все причалы. После того, ободряя товарищей, им приказал я Дружно на весла налечь, чтоб избегнуть беды угрожавшей. Смерти боясь, изо всей они мочи ударили в весла. Радостно в море корабль побежал от нависших утесов. Все без изъятья другие суда нашли там погибель. Дальше оттуда мы двинулись в путь с опечаленным сердцем, Сами избегнув конца, но товарищей милых лишившись. Прибыли вскоре на остров Ээю. Жила там Цирцея В косах прекрасных – богиня ужасная с речью людскою. Полный мыслей коварных Эет приходился ей братом. От Гелиоса они родились, светящего смертным, Матерью ж Перса была, Океаном рожденная нимфа. К берегу там мы корабль свой причалили в полном молчаньи В пристани тихой; какой-то указывал бог нам дорогу. На берег выйдя, мы там пролежали два дня и две ночи, И пожирали все время нам сердце печаль и усталость. Третий день привела за собой пышнокосая Эос. Взявши копье и отточенный меч, поспешно пошел я С места, где был наш корабль, на высокий утес, не увижу ль Где я следов работы людей, не услышу ль их голос? Я стоял и глядел, на расселистом стоя утесе. Вдруг на широкодорожной земле у чертога Цирцеи Дым я увидел над чащей густою дубового леса. Тут я рассудком и духом раздумывать стал, не пойти ли Мне на разведку, уж раз я сверкающий дым заприметил. По размышленьи, однако, полезнее мне показалось Раньше пойти к кораблю и к шумящему берегу моря, Спутникам дать пообедать, потом их послать на разведку. В то уже время, когда к кораблю своему подходил я, Сжалился кто-то из вечных богов надо мной, одиноким: Встретился прямо на самой дороге огромный олень мне Высокорогий. С лесного он пастбища к речке спускался На водопой, покоренный палящею силою солнца. Только он вышел из леса, его средь спины в позвоночник Я поразил и навылет копьем пронизал медноострым. В пыль он со стоном свалился. И дух отлетел от оленя. Я, на него наступивши ногою, копье свое вырвал Вон из раны и наземь его положил возле трупа. После того из земли лозняку я надергал и прутьев, Сплел, крутя их навстречу, веревку в сажень маховую, Страшному чудищу ноги связал заплетенной веревкой, Тушу на шею взвалил и пошел, на копье опираясь, К берегу моря. Нести ж на плече лишь одною рукою Было ее невозможно. Уж больно огромен был зверь тот. Пред кораблем его сбросив, я начал товарищей спящих Мягко будить ото сна, становясь возле каждого мужа: – Очень нам на сердце горько, друзья, но в жилище Аида Спустимся все ж мы не раньше, чем день роковой наш наступит. Есть еще и еда и питье в корабле нашем быстром! Вспомним о пище, друзья, не дадим себя голоду мучить! – Так я сказал. И послушались слов моих спутники тотчас. Лица раскрывши, глядеть они стали гурьбой на оленя Близ беспокойного моря. Уж больно огромен был зверь тот. После того как глазами они нагляделись досыта, Вымыли руки и начали пир изобильный готовить роскошный. Так мы весь день напролет до восшествия солнца сидели, Ели обильно мы мясо и сладким вином утешались. Солнце меж тем закатилось, и сумрак спустился на землю. Все мы спать улеглись у прибоем шумящего моря. Рано рожденная встала из тьмы розоперстая Эос. Всех я тогда на собранье созвал и вот что сказал им: – Слушайте слово мое, хоть и много пришлось уж страдать вам! Нам совершенно, друзья, неизвестно, где тьма, где заря здесь, Где светоносное солнце спускается с неба на землю, Где оно снова выходит. Давайте размыслим скорее, Есть ли нам выход какой? Я думаю, нет никакого. Я на скалистый утес сейчас поднимался и видел Остров, безбрежною влагой морской, как венком, окруженный, Плоско средь моря лежащий. И видел я – дым поднимался Густо вдали из широко растущего темного леса. – Так говорил я. Разбилось у спутников милое сердце, Вспомнились им и дела Антифата, царя лестригонов, И людоеда-циклопа насильства, надменного духом. Громко рыдали они, проливая обильные слезы. Не получили, однако, от слез проливаемых пользы. Тут разделил я красивопоножных товарищей на две Части и каждой из них предводителя дал. Над одною Был предводителем я, над другой – Еврилох боговидный. Жребий взявши, мы в медный их бросили шлем и встряхнули. Выпал жребий идти Еврилоху, отважному сердцем. В путь он отправился. Двадцать с ним два человека дружины. Плакали шедшие, плакали те, что на месте остались. Вскоре в горной долине лесистой, на месте закрытом, Дом Цирцеи из тесаных камней они увидали. Горные волки и львы сидели повсюду вкруг дома. Были Цирцеей они околдованы зельями злыми. Вместо того чтоб напасть на пришельцев, они поднялися И подошли к ним, приветно виляя большими хвостами, Как пред хозяином, зная, что лакомый кус попадет им, Машут хвостами собаки, когда от обеда идет он, Так крепкокогтые волки и львы виляли хвостами Около них. Но они испугались ужасных чудовищ. Остановились пред дверью богини прекрасноволосой И услыхали прекрасно поющую в доме Цирцею. Около стана ходя, нетленную ткань она ткала – Тонкую, мягкую; ткать лишь богини такую умеют. Спутникам стал говорить Полит, над мужами начальник, Между товарищей всех наиболе мне милый и близкий. – Кто-то, друзья, так прекрасно и звонко у ткацкого стана Песню поет, – по всему ее звуки разносятся полю. Женщина то иль богиня? Скорей подадим-ка ей голос! – Так он сказал. И они закричали, ее вызывая. Вышла Цирцея немедля, блестящие двери раскрыла И позвала. Ничего не предчувствуя, в дом к ней вошли все. Только один Еврилох не пошел, заподозрив худое. В дом их Цирцея ввела, посадила на стулья и кресла, Сыра, зеленого меда и ячной муки замешала Им на прамнийском вине и в напиток подсыпала зелья, Чтобы о милой отчизне они совершенно забыли. Им подала она. Выпили те. Цирцея, ударив Каждого длинным жезлом, загнала их в свиную закутку. Головы, волосы, голос и вся целиком их наружность Стали свиными. Один только разум остался, как прежде. Плачущих, в хлев загнала их Цирцея и бросила в пищу Им желудей и простых и съедобных и деренных ягод – Пищу, какую бросают в грязи почивающим свиньям. Быстро назад к кораблям прибежал Еврилох сообщить нам Весть о товарищах наших, об участи их злополучной. Как ни старался, не мог ни единого молвить он слова, Раненный в сердце печалью великой. Глаза его были Полны слезами. И духом предчувствовал плач он печальный. Все мы, его окружив, с изумленьем расспрашивать стали. Он наконец рассказал про жестокую спутников участь. – Как ты велел, Одиссей многославный, пошли мы чрез чащу. Вскоре в горной долине лесистой, на месте закрытом, Мы увидали прекраснейший дом из отесанных камней. Кто-то звонко там пел, ходя возле ткацкого стана, Женщина или богиня. Они ее вызвали криком. Вышла немедля она, блестящие двери раскрыла И позвала. Ничего не предчувствуя, в дом к ней вошли все. Я за другими один не пошел, заподозрив худое. Все там исчезли они, и обратно никто уж не вышел. Долго-долго сидел я и ждал. Но никто не вернулся. – Так говорил он. Тотчас же на плечи свой меч среброгвоздный, Медный, большой я набросил, за спину же лук свой повесил И Еврилоху вести повелел меня той же дорогой. Но, охватив мне колени руками обеими, стал он Жарко молить и с тоскою крылатое слово промолвил: – Зевсов питомец, оставь меня здесь, не веди! Не хочу я! Знаю, и сам не вернешься назад и с собой никого ты Не приведешь из товарищей наших. Как можно скорее Лучше отсюда бежим, чтобы смертного часа избегнуть! – Так говорил он. Но я, ему возражая, ответил: – Ты, Еврилох, если хочешь, останься у берега моря С прочими. Ешь тут и пей себе. Я же отправлюсь. Необходимость могучая властно меня заставляет. – Так я сказал и пошел от нашей стоянки и моря. Я миновал уж долину священную, был уж готов я В дом просторный войти многосведущей в зельях Цирцеи. Вдруг, как уж к дому я шел, предо мной златожезлый явился Аргоубийца Гермес, похожий на юношу видом С первым пушком на губах, – прелестнейший в юности возраст! За руку взял он меня, по имени назвал и молвил: – Стой, злополучный! Куда по горам ты бредешь одиноко, Здешнего края не зная? Товарищи все твои в хлеве Густо теснятся, в свиней превращенные зельем Цирцеи. Или, чтоб выручить их, сюда ты идешь? Уж поверь мне: Ты не вернешься назад, останешься тут с остальными. Но не пугайся. Тебя от беды я спасу и избавлю. На! Иди с этим зельем целебным в жилище Цирцеи. От головы твоей гибельный день отвратит оно верно. Все я тебе сообщу, что коварно готовит Цирцея. В чаше тебе замешает напиток и зелья подсыпет. Не околдует, однако, тебя. До того не допустит Средство целебное, что тебе дам я. Запомни подробно: Только ударит тебя жезлом своим длинным Цирцея, Вырви тотчас из ножен у бедра свой меч медноострый, Ринься с мечом на Цирцею, как будто убить собираясь. Та, устрашенная, ложе предложит тебе разделить с ней. Ты и подумать не смей отказаться от ложа богини, Если товарищей хочешь спасти и быть у ней гостем. Пусть лишь она поклянется великою клятвой блаженных, Что никакого другого несчастья тебе не замыслит, Чтоб ты, раздетый, не стал беззащитным и сил не лишился. – Так сказавши, Гермес передал мне целебное средство, Вырвав его из земли, и природу его объяснил мне; Корень был черен его, цветы же молочного цвета. «Моли» зовут его боги. Отрыть нелегко это средство Смертным мужам. Для богов же – для них невозможного нету. После того на великий Олимп через остров лесистый Путь свой направил Гермес. К жилищу Цирцеи пошел я. Сильно во время дороги мое волновалося сердце. Остановился пред дверью богини прекрасноволосой. Ставши там, закричал я. Богиня услышала крик мой. Вышедши тотчас, она распахнула блестящие двери И позвала. С сокрушенным за ней я последовал сердцем. Введши, меня посадила в серебряногвоздное кресло Тонкой, прекрасной работы; была там для ног и скамейка. Мне в золотом приготовила кубке питье, чтобы пил я, И, замышляя мне зло, подбавила зелья к напитку. Выпить дала мне. Я выпил. Но чары бесплодны остались. Быстро жезлом меня длинным ударив, сказала Цирцея: – Живо! Пошел! И свиньею валяйся в закуте с другими! – Так мне сказала. Но вырвавши меч медноострый из ножен, Ринулся я на Цирцею, как будто убить собираясь. Вскрикнула громко она, подбежав, обняла мне колени, Жалобным голосом мне начала говорить и спросила: – Кто ты, откуда? Каких ты родителей? Где родился ты? Я в изумленьи: совсем на тебя не подействовал яд мой! Не было мужа досель, кто пред зельем таким устоял бы В первый же раз, как питье за ограду зубную проникнет. Неодолимый какой-то в груди твоей дух, как я вижу. Не Одиссей ли уж ты, на выдумки хитрый, который, Как говорил мне не раз златожезленный Аргоубийца, Явится в черном сюда корабле, возвращаясь из Трои? Ну, так вложи же в ножны медноострый свой меч, а потом мы Ляжем ко мне на постель, чтоб, сопрягшись любовью и ложем, Мы меж собою могли разговаривать с полным доверьем. – Так мне сказала. Но я, возражая богине, ответил: – Как же ты хочешь, Цирцея, чтоб ласковым стал я с тобою, Если товарищей ты у себя здесь в свиней превратила, А самого меня держишь, замысливши зло, и велишь мне В спальню с тобою идти и на ложе с тобою подняться, Чтобы, раздетый, я стал беззащитным и силы лишился? Нет, ни за что не взойду я на ложе твое, о богиня, Если ты мне не решишься поклясться великою клятвой, Что никакого другого несчастья мне не замыслишь. – Так я сказал. И тотчас же она поклялась, как просил я. После того как она поклялась и исполнила клятву, Я немедля взошел на прекрасное ложе Цирцеи. В зале Цирцеина дома служанки меж тем суетились. Было их четверо там – прислужниц – при доме Цирцеи. Все происходят они от источников, рощ и священных Рек, теченье свое стремящих в соленое море. Первая кресла покрыла коврами пурпурными сверху Тонкой, прекрасной работы, под низ же постлала холстину. К креслам покрытым вторая столы пододвинула быстро Из серебра, на столах золотые расставив корзины. Третья вино замешала в кратере серебряном, меду Равное сладостью, кубки поставив кругом золотые. Воду в треногий котел наносила четвертая, снизу Жаркий огонь разожгла, и стала вода согреваться. После того как вода закипела в сияющей меди, В ванну Цирцея меня усадила, приятно смешала Воду и голову мне поливала и плечи, покуда Вся в моих членах усталость, губящая дух, не исчезла. Вымывши, маслом она блестящим мне тело натерла, Плечи одела мои прекрасным плащом и хитоном. Введши, меня посадила в серебряногвоздное кресло Тонкой; прекрасной работы; была там для ног и скамейка. Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою В тазе серебряном был предо мною поставлен служанкой Для умыванья; после расставила стол она гладкий. Хлеб предо мной положила почтенная ключница, много Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов. Есть пригласила Цирцея меня. Но к еде не тянуло. Думал совсем о другом я и духом чувствовал злое. Как увидала Цирцея, что молча сижу я и к пище Рук протянуть не хочу, охваченный горем жестоким, Близко ко мне подошла и крылатое молвила слово: – Что, Одиссей, за столом сидишь ты, подобно немому, Дух разъедая себе, ни питья не касаясь, ни пищи? Или коварства какого еще от меня ожидаешь? Страхи отбрось. Ведь тебе поклялася я клятвою крепкой. – Так мне сказала. Но я, отвечая богине, промолвил: – Есть ли, Цирцея, меж честных людей хоть один, кто спокойно Сесть за еду и питье разрешить себе сможет, покуда Освобожденных друзей не увидит своими глазами? Если ж вполне непритворно ты хочешь, чтоб ел я и пил бы, Освободи их, чтоб милых товарищей мог я увидеть. – Так говорил я. Цирцея пошла чрез палаты и вышла, Жезл держа свой в руке, и, свиную открывши закуту, Выгнала вон подобья свиней девятигодовалых. Вышедши, стали они одна близ другой, а Цирцея, Всех обходя по порядку, их мазала зелием новым. Тотчас осыпалась с тел их щетина, которою густо Были покрыты они от ужасного зелья Цирцеи. Все они сделались снова мужами – моложе, чем прежде, Стали значительно выше и ростом и видом прекрасней. Сразу узнавши меня, пожимать они руки мне стали. Всеми сладостный плач овладел. Загудели покои Дома высокого. Жалость саму охватила богиню. Близко став предо мною, богиня богинь мне сказала: – Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный! На берег моря теперь к своему кораблю отправляйся. Прежде всего ваш корабль быстролетный втащите на сушу, Снасти судна и имущество все отнесите в пещеру, Сам же обратно вернись, приведи и товарищей верных. – Так мне сказала. Ее я послушался сердцем отважным. Быстро направился я к кораблю и к шумящему морю. Там, вблизи корабля, застал я товарищей верных, Тяжкой объятых печалью и льющих обильные слезы. Как на деревне телята к пасущимся в стаде коровам, В скотный вернувшимся двор, когда напитались досыта, Прыгая, мчатся навстречу и их удержать уж не могут Стойла; мыча непрерывно, вокруг матерей они быстро Бегают. Так и ко мне, когда увидали глазами, Спутники кинулись, плача. Такое они испытали, Словно вернулись внезапно на остров скалистый Итаку, В край свой родимый и город, где выросли все и родились. Мне огорченно они окрыленное бросили слово: – Так возвращенье твое нам радостно, Зевсов питомец, Словно назад мы вернулись в Итаку, родимую землю. Но расскажи, как погибли другие товарищи наши. – Так говорили они. И весело я им ответил: – Вытащим прежде всего наш корабль быстролетный на сушу, Снасти судна и имущество все отнесемте в пещеру, Сами же все поспешите за мною отправиться следом В дом священный Цирцеи. Товарищей всех вы найдете Там едящих и пьющих, и все у них есть в изобильи. – Так я сказал. И словам моим тотчас они подчинились. Только один Еврилох их всех удержать попытался И со словами крылатыми к спутникам так обратился: – Что вы, безумцы, куда? К каким еще бедам стремитесь? В дом Цирцеи идти вы хотите! Но всех ведь она вас Или в свиней превратит, иль в волков, или в львов. И придется Волей-неволей вам быть сторожами Цирцеина дома! Так же совсем и циклоп на скотном дворе своем запер Наших товарищей, с дерзким пришедших туда Одиссеем. Из-за безумства его и погибли товарищи наши! – Так говорил Еврилох. И в сердце своем я подумал: Вырвав из ножен с бедра мускулистого меч, не срубить ли Голову с шеи ему, чтоб на землю она покатилась, Хоть он и близкий мне родственник был. Но товарищи дружно Наперерыв меня стали удерживать мягкою речью: – Богорожденный, пускай он останется, если позволишь, На берегу близ судна, пускай его здесь охраняет. Нас же, других, поведи к священному дому Цирцеи. – Так сказали они и пошли от судна и от моря. На берегу близ судна Еврилох не остался, однако, – Следом пошел, моего испугавшись ужасного гнева. Спутников наших, в жилище Цирцеи оставшихся, чисто Вымыла в ванне богиня и маслом натерла блестящим, После надела на них шерстяные плащи и хитоны. Мы их застали сидящими в зале за пиром богатым. Только что все, повстречавшись, в лицо увидали друг друга, Скорбно они зарыдали и стонами дом огласили. Близко став предо мною, богиня богинь мне сказала: – Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный! Слезы и горестный плач прекратите вы. Знаю сама я, Сколько вы бед претерпели в водах многорыбного моря, Сколько вреда принесли вам враждебные люди на суше. Сядьте теперь за еду и вино распивайте, покуда Снова в груди у себя вы прежний свой дух обретете, – Тот, с каким вы когда-то покинули землю родную Вашей скалистой Итаки. Теперь, изнуренные духом, Робкие, только о тяжких скитаньях вы помните, сердцем Всякую радость забыв: ведь бед вы познали немало. – Так сказала. Ее мы послушались сердцем отважным. Дни напролет у нее мы в течение целого года Ели обильное мясо и сладким вином утешались. Год наконец миновал, и Оры свой круг совершили, Месяц за месяцем сгиб, и – длинные дни воротились. Вызвали тут меня как-то товарищи все и сказали: – Вспомни, несчастный, хотя бы теперь об отчизне любимой, Раз уж судьбою тебе спастись суждено и вернуться В дом твой с высокою кровлей и в милую землю родную. – Так мне сказали, и я их послушался сердцем отважным. Целый мы день напролет до зашествия солнца сидели, Ели обильно мы мясо и сладким вином утешались. Солнце меж тем закатилось, и сумрак спустился на землю. Спутники спать улеглись в тенистых покоях чертога. Я же, к Цирцее взойдя на прекрасное ложе, колени Обнял ее и молил. И слух преклонила богиня. Так со словами крылатыми я обратился к Цирцее: – Данное мне обещанье исполни, Цирцея, – в отчизну Нас отошли. Уже рвуся я духом домой возвратиться, Как и товарищи все, которые сердце мне губят, Тяжко горюя вокруг, как только ты прочь удалишься. – Так я сказал. И богиня богинь мне ответила тотчас: – Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный! Нет, пусть никто против воли в моем не останется доме. Раньше, однако, другую дорогу свершить вам придется, – Съездить в жилище Аида и Персефонеи ужасной. Должен ты там вопросить Тиресия фивского душу, – Старца слепого, провидца, которого ум сохранился. Разум удержан ему Персефоной и мертвому. Души Прочих умерших порхают в жилище Аида, как тени. – Так сказала – и мне мое милое сердце разбила. Плакал я, сидя в постели, и сердце мое не желало Больше жить на земле и видеть сияние солнца. Долго в постели катался и плакал я. Этим насытясь, Я, отвечая Цирцее, такое ей слово промолвил: – Кто же меня, о Цирцея, проводит такою дорогой? Не достигал еще царства Аида корабль ни единый. – Так я сказал. И богиня богинь мне ответила тотчас: – Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный! Не беспокойся о том, кто вас через море проводит. Мачту только поставь, распусти паруса и спокойно Можешь сидеть. Дуновенье Борея корабль понесет ваш. Переплывешь наконец теченья реки Океана. Берег там низкий увидишь, на нем Персефонина роща Из тополей чернолистных и ветел, теряющих семя. Близ Океана глубокопучинного судно оставив, Сам ты к затхлому царству Аидову шаг свой направишь. Там впадает Пирифлегетон в Ахеронтовы воды Вместе с Коцитом, а он рукавом ведь является Стикса. Соединяются возле скалы два ревущих потока. Слушай с вниманьем: как только туда ты, герой, доберешься, Выкопай яму, чтоб в локоть была шириной и длиною, И на краю ее всем мертвецам соверши возлиянье – Раньше медовым напитком, потом вином медосладким И напоследок – водой. И ячной посыпь все мукою. Главам бессильным умерших мольбу принеси с обещаньем, В дом свой вернувшись, корову бесплодную, лучшую в стаде, В жертву принесть им и много в костер драгоценностей бросить. Старцу ж Тиресию – в жертву принесть одному лишь, отдельно, Черного сплошь, наиболе прекрасного в стаде барана. Славное племя умерших молитвой почтивши, овцу ты Черную вместе с бараном над ямою в жертву зарежь им, Поворотив их к Эребу и в сторону сам отвернувшись По направленью к теченьям реки Океана. Тотчас же Множество явится душ мертвецов, распрощавшихся с жизнью. Ты немедля тогда товарищам дай приказанье, Чтобы тот скот, что лежит там, зарезанный гибельной медью, Шкуры содравши, сожгли и молитвы свои вознесли бы Мощному богу Аиду и Персефонее ужасной. Сам же вытащи меч медноострый и, севши у ямы, Не позволяй ни одной из бессильных теней приближаться К крови, покуда ответа не даст на вопросы Тиресий. Явится он пред тобой, повелитель народов, немедля. Все он тебе про дорогу расскажет, и будет ли долог Путь к возвращенью домой по обильному рыбами морю. – Так говорила. Пришла между тем златотронная Эос. Плащ мне Цирцея тогда подала и хитон, чтоб одеться. Нимфа ж сама облеклась в серебристое длинное платье, Тонкое, мягкое, – пояс прекрасный на бедра надела, Весь золотой, на себя покрывало накинула сверху. Встал я, пошел через дом и начал товарищей спящих Мягко будить ото сна, становясь возле каждого мужа: – Будет храпеть вам, друзья, сладчайшему сну отдаваясь! В путь нам пора. Мне Цирцея царица дала указанья! – Так им сказал я. И духом отважным они подчинились. Но и оттуда не всех невредимыми вывести смог я. Юноша был на моем корабле, Ельпенор, не чрезмерно Храбрый в бою и умом средь других выдававшийся мало. Сильно подвыпивши, он, удалясь от других, для прохлады Спать улегся на крыше священного дома Цирцеи. Сборы услышав в дорогу, товарищей говор и крики, На ноги он ошалело вскочил, позабывши, что должно Было назад ему, к спуску на лестницу, шаг свой направить; Он же вперед поспешил, сорвался и, ударясь затылком Оземь, сломал позвонок, и душа отлетела к Аиду. После того как из дома товарищи вышли, сказал я: – Вы полагаете, ехать отсюда домой нам придется, В землю родную? Цирцея другой предназначила путь нам: Едем мы в царство Аида и Персефонеи ужасной. Душу должны вопросить мы Тиресия, фивского старца. – Так я сказал. И разбилось у спутников милое сердце. Сели на землю они, и рыдали, и волосы рвали. Не получили, однако, от слез проливаемых пользы. Тою порою, как шли к кораблю мы и к берегу моря С тяжкой печалью на сердце, роняя обильные слезы, Пред кораблем нашим черным внезапно явилась Цирцея И близ него привязала барана и черную овцу, Мимо легко, незаметно пройдя. Если бог не желает, Кто его может увидеть глазами, куда б ни пошел он?
