Грегг Олсен
Затаившийся
3
Ли
Тереза Дибли предлагает нам кофе и газировку, но я отказываюсь. Как выясняется, она не просто заботливая бабушка. В свои шестьдесят два она в одиночку воспитывает детей своего сына – двенадцатилетнего Кларка и семилетнюю Дестини, потому что ее сына и невестку больше интересуют наркотики, нежели родительский долг. Мы вместе стоим на террасе «Хризантемы» и наблюдаем, как дети вместе с Обри играют под деревом с привязанным к ветке канатом. Светловолосая Дестини очень застенчива.
– Дестини почти не знает свою маму, и, откровенно говоря, я этому рада. Хотя мой сын не лучше. Но я могу его выносить: у меня, по сути, нет другого выбора.
– Сожалею, – говорю я.
– Я забрала Дестини из роддома на четвертый день. От ее мамаши осталось только это нелепое имя[1]. Надеюсь когда-нибудь его сменить. Жду, пока мне наконец-то позволят официально оформить опеку. Нелепая, жестокая система, но уж какая есть.
Тереза, стройная и подтянутая, одета в шорты и удобные ботинки. На ее футболке логотип «Хама-Хама» – устричного ресторана, расположенного неподалеку от Лилливаапа. Ее седые волосы с вкраплениями темных прядей стянуты в хвост.
– Вы не видели, как пропала Софи? – спрашивает Монтроуз, снимая очки и протирая их платком, который он достал из кармана штанов.
– Нет. Мы с детьми все утро гуляли в лесу, тут неподалеку.
Я киваю, вспомнив собственные прогулки по окрестностям.
– Живописное место.
– Да. Дестини устала, но совсем не жаловалась. Она тихая девочка. Но мы все равно вернулись пораньше. Кларк настоял. Хотел пособирать устриц на берегу во время отлива.
– Что вы увидели, когда вернулись? – спрашиваю я.
– Мистера Уорнера. Адама. Я еще не знала его имени. Они приехали вчера вечером. А сегодня с утра мы ушли рано, никто еще не проснулся. Ночь выдалась долгой. Мы с Дестини спали вместе на раскладной кровати, а Кларк – на диване. Больше никогда не буду арендовать такой крохотный коттедж. Втроем здесь негде развернуться.
– Когда вы вернулись с прогулки, – продолжаю я, – то увидели мистера Уорнера?
Тереза кивает.
– Да. Он стоял на лужайке перед коттеджем, кричал, чтобы я вызвала полицию. Он выглядел очень скверно. Было ясно, что произошло что-то ужасное.
– Что именно он сказал? – спрашивает Монтроуз.
– Что его жена пропала, – говорит она. – Что кто-то ее похитил.
Она резко оборачивается к Кларку, который раскачивается на канате над водой: «Осторожно! Ты чуть не толкнул Дестини!»
Светловолосый мальчик оборачивается к нам: «Прости, бабуль!»
Я замечаю, что Адам все еще говорит по телефону. Он ходит взад-вперед, поглядывая в нашу сторону, как цепной пес, мечущийся из стороны в сторону. В какой-то момент он поднимает руки к небу и оборачивается ко мне.
– Найдите ее! – говорит он. – Сделайте же что-то!
Мы пытаемся, думаю я. Показываю жестом, что мы скоро к нему присоединимся.
– Вы говорили с Софи? – спрашиваю я у Терезы.
Та качает головой.
– Может, ночью вы слышали что-то из их коттеджа? Хоть что-то примечательное?
Она снова качает головой: «Я всегда сплю с берушами. Иначе в одной постели с Дестини никак не уснуть. Она любит поболтать даже во сне».
К нам подходит Кларк. Его губы вымазаны фруктовым льдом.
– А я кое-что слышал, – говорит он.
Я и забыла, какой острый у детей слух.
– Что ты слышал, Кларк? – спрашивает Тереза.
– Дестини разбудила меня, чтобы я дал ей попить. Было поздно. Я принес ей стакан воды и лег обратно и, пока я пытался уснуть, услышал какой-то шум. Потом захлопнулась дверь. Завелся мотор. Я выглянул в окно, но ничего не увидел. Свет не горел.
– Что это был за шум, Кларк?
Подросток смотрит на меня непонимающими глазами: «Не знаю. Просто шум».
Да уж, очень полезно.
– Чей-то голос? – уточняет Монтроуз. – Или что-то еще?
Кларк смотрит наверх.
– Нет. Скорее как будто что-то упало, – говорит он. – Или как будто дверь ударилась о косяк. Не знаю. Просто шум.
Кларк старается, как может. Не так-то просто описать случайный звук, раздавшийся посреди ночи, если это не выстрел.
– Ты помнишь, когда это было? – спрашиваю я.
– В смысле во сколько?
– Да, – говорю я. – В котором часу?
– Поздно, – отвечает Кларк. – Было совсем темно. Наверное, где-то после двух. Дестини обычно просит пить примерно в это время.
– Она все еще так делает? – спрашивает Тереза, когда речь заходит о ее внучке.
– Да, – отвечает Кларк совсем не с детской усталостью. – Каждую ночь. Можно мне еще фруктового льда?
Тереза не возражает: «Возьми своей сестре и Обри».
– Вы встречались с другими соседями? – спрашиваю я, указывая на последний из трех коттеджей.
– Нет, – отвечает Тереза. – Но они были здесь прошлым вечером. Свет горел, шторы были задернуты. Машина стояла неподалеку. Наверное, они поздно встают.
Перед уходом Тереза диктует нам имя и контактный телефон владельца коттеджей. Монтроуз направляется к машине, чтобы позвонить и расспросить его насчет постояльцев. Потом он поговорит с нашим помощником, который опрашивал соседей, собравшихся поглазеть на происходящее, и постояльцем, которого мы еще не встречали.
Я иду по пляжу к дому Акселя Беккера, пожилого мужчины с собакой. Когда я сказала, что нам нужно будет с ним побеседовать, он показал пальцем на свой дом и предложил мне зайти, когда смогу. Дескать они с собакой меня подождут.
* * *
Дом Акселя Беккера, стоящий на Канал-вью-роуд, построен в классическом стиле Худ-Канала двадцатых годов, когда все в Лос-Анджелесе помешались на местности вдоль соленого вашингтонского фьорда. Покрытое обветшавшей черепицей серебристое бунгало с кремовыми ставнями и красной дверью. При моем приближении мистер Беккер машет мне рукой из своего огорода.
– Как поживает горох? – спрашиваю я.
Мистер Беккер пожимает плечами: «Паршиво, как и всегда».
Ему где-то под восемьдесят, но на вид он в прекрасной форме. Цветом и текстурой его лицо напоминает старый бумажный пакет, но в голубых глазах горит ясный ум. У его ног сидит Уинстон, его пес.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает он меня, прищурившись.
Я представляюсь.
– Я уже рассказал вашему напарнику все, что знаю, – он оглядывает меня с ног до головы, потом возвращается к огороду. – Вашему начальству, видать, денег девать некуда.
– Вы бы думали иначе, будь Софи вашей дочерью, – говорю я.
– Наверное, – он заканчивает подвязывать куст томата и приглашает меня войти внутрь.
Войдя в дом, я понимаю, что никакой это на самом деле не дом. Это музей.
Почти вся мебель вырезана из древесины с наплывами. Мне на глаза попадаются декоративные подушки, украшенные салишской вышивкой. Некоторые назвали бы это кощунством. На стенах развешаны реликвии Худ-Канала: таблички «Свежие устрицы!», резная вывеска давно закрытого танцевального зала, череда черно-белых фотографий этой местности, изобилующей медузами и древесиной.
– Отец построил дом во времена сухого закона, – говорит он, заметив мой заинтересованный взгляд. – Смог подзаработать. Вместе с парой других местных жителей. Отсюда легко переправлять самогон в Сиэтл.
– А сейчас и не скажешь, что это такой уж отдаленный район, – говорю я, а мистер Беккер жестом приглашает меня сесть на один из больших деревянных стульев.
– Верно, – говорит мистер Беккер, снимая свои поношенные резиновые сандалии. – Проклятые калифорнийцы все тут испортили. Налоги все растут и растут. Моим соседям пришлось переехать. А они жили здесь почти столько же, сколько и я. Теперь ютятся в какой-то лачуге в Аризоне и каждый день жалеют, что уехали, а не умерли здесь. Надеюсь, меня когда-нибудь хватит сердечный приступ во время прогулки по пляжу…
Он глядит вниз, на Уинстона: «Но не сегодня. Не хочу, чтобы Уинстон меня пережил, а он протянет еще несколько лет».
– Он у вас красавец, – говорю я, потрепав Уинстона по ушам.
– Но вы пришли не за уроком истории и не за тем, чтобы погладить моего пса.
– Верно, – говорю я. – Меня интересует, что вы видели на пляже.
– Почти ничего, – говорит он.
– Понимаю. Но порой свидетели трагических происшествий вспоминают больше подробностей по прошествии некоторого времени. Вы ведь согласны, что это была трагедия?
Уинстон яростно чешется, а мистер Беккер хмурит свое морщинистое лицо.
– Для той женщины и ее мужа? Да, трагедия. Для меня? Как сказать. Я служил в армии и много чего повидал. Здесь поутру на пляже такого не увидишь. Хотя один раз мне почудилось, будто я застукал насильника, а оказалось, ребята просто баловались на надувном матрасе.
Я киваю и прошу его описать, что именно он видел этим утром.
– Пожалуйста, расскажите еще раз.
Мистер Беккер повторяет то же самое, что сообщил Монтроузу во время предварительной беседы. Он выгуливал Уинстона, как привык делать каждый день. Адам и Обри плыли в лодке примерно в сотне ярдов от берега. Потом кто-то закричал. Мистер Беккер посмотрел сначала на Адама, который в панике греб к берегу, потом перевел взгляд на бетонную дамбу.
– И увидели миссис Уорнер? – уточняю я. – И нападавшего?
Мистер Беккер извлекает из нагрудного кармана свои очки.
– Я знаю, что уже не молод, – говорит он, – но в очках вижу вполне неплохо. Все произошло очень быстро, но я знаю, что видел.
Он словно бы раздосадован моими вопросами, и его акцент усиливается.
– Я здесь не потому, что сомневаюсь в ваших словах, мистер Беккер. Было совершено преступление, и необходимо выяснить, что произошло и кто в этом виновен.
Уинстон – весьма крупный пес, но мистер Беккер разрешает ему забраться к себе на колени.
– Ладно, – говорит он, – хорошо.
– Расскажите, что именно вы видели на берегу.
Он медленно вдыхает и выдыхает.
– Было довольно далеко, но, как я и сказал, в очках я вижу нормально. Я увидел, как миссис Уорнер пытается вырваться из хватки какого-то мужчины. Все произошло очень быстро. Я увидел ее, потом посмотрел под ноги, чтобы не споткнуться о камни, а когда снова поднял взгляд, их уже не было.
– Какого роста был этот мужчина? Во что он был одет?
Мистер Беккер задумывается, прикрыв на секунду глаза.
– Среднего роста, – говорит он наконец. – Кажется, на нем была бейсболка. И оранжевая куртка. Насчет этого я уверен. Или, может, красная куртка. Но скорее оранжевая.
– Моему напарнику вы ничего не говорили про куртку, – замечаю я.
Мистер Беккер разводит руками.
– Он не спрашивал.
– Хорошо, – говорю я. – Это очень полезно. Это нам поможет. Что насчет миссис Уорнер? Вы помните, как она выглядела? Во что была одета?
Мистер Беккер вновь задумывается.
– Соломенная шляпа – это я хорошо помню. И белое платье, – добавляет он менее уверенно. – Или, может, голубое? Она была в платье, это точно. Знаете, такое легкое, полупрозрачное, их нынче надевают поверх купальников. Я даже в магазине видел девушек, одетых так. Через эти платья все видно. Но я не жалуюсь.
Я улыбаюсь. Не очень-то пристойное замечание, но мистера Беккера не назовешь похотливым старикашкой.
– Парео, – говорю я.
– Как скажете.
– Что-нибудь еще?
– Нет, – говорит он. – Она как сквозь землю провалилась. И нападавший тоже. Я набрал 911. Муж почти доплыл до берега, когда я положил трубку.
– Как он себя вел?
– Как и сказал, он был в панике. Мало что понимал. Девочка рыдала, он велел мне позвонить в полицию. Дескать его телефон не ловит сигнал. «Ти-Мобайл», наверное. У них здесь плохо с покрытием.
Дальше он рассказывает, что Адам оставил Обри с женщиной из соседнего коттеджа, а сам побежал вверх по склону за коттеджами, надеясь догнать похитителя. Потом они вместе дожидались приезда полиции.
– Случилось ли что-нибудь за время ожидания? – спрашиваю я. – Как вел себя мистер Уорнер?
– Почему вы им так интересуетесь?
– Это стандартная процедура.
– Он был в лодке, когда миссис Уорнер похитили. Клянусь, это чистая правда.
– Я знаю, – говорю я. – Но обязана спросить. Скажите, как он себя вел?
Уинстон садится обратно на пол и пытается выкусить из шерсти блоху.
– Он был совершенно раздавлен, – говорит мистер Беккер. – Его жену только что похитили. Как, по-вашему, он мог себя вести?
Не поспоришь, думаю я.
Мы еще некоторое время обсуждаем то, что он увидел и тот факт, что у него вполне приличное зрение, хотя, по-хорошему, ему не помешало бы заказать новые очки.
– Страховка для пенсионеров – сплошное издевательство, – говорит он. – Столько дурацких ограничений.
Хотя плохое зрение – повод насторожиться, его уверенность меня успокаивает. Он проводит для меня небольшую экскурсию. Я замечаю свадебную фотографию мистера Беккера и его жены.
– Очаровательная пара, – говорю я.
Он смотрит на фотографию. Это черно-белый снимок, очень умело подкрашенный вручную. Неброско, самую малость – так, чтобы оживить и без того прекрасное изображение.
– Знаете, что такое настоящая трагедия?
Я молчу. На глаза у него наворачиваются слезы.
– Потерять ее, – говорит он. – Тот парень очутился в настоящем аду. Потерять жену – невероятно больно. И очень одиноко.
– Соболезную, – говорю я, направляясь к выходу. – По крайней мере Уинстон составляет вам компанию.
– Уинстон? – переспрашивает мистер Беккер.
Он выглядит озадаченным, так что я наклоняюсь и глажу пса по голове.
– Этот красавчик, конечно же.
Мистер Беккер хмурится еще сильнее.
– Это не Уинстон, – говорит он. – Его не стало много лет назад. Этого пса зовут Реджи.
Вернувшись на место преступления, я нахожу Монтроуза и пересказываю ему разговор с мистером Беккером. С некоторой долей неохоты – пожилых людей часто незаслуженно обвиняют в проблемах с памятью. Я упоминаю, что он назвал диспетчеру неправильную кличку.
– Это мелочь, – замечаю я.
Монтроуз щурится, глядя на солнце, и снимает очки, чтобы протереть их.
– Может, и не мелочь.
Он прав. Мистер Беккер – единственный, кроме Адама, свидетель преступления.
4
Коннор
– Это был коп? – спрашиваю я Кристен, когда она возвращается в спальню «Лилии».
Я лежал там без сил, как сбитое автомобилем животное, с самого нашего приезда. Когда кто-то постучал в дверь, я с огромным трудом приподнялся на коленях, чтобы выглянуть в окно, и вроде бы заметил полицейскую форму, но тут же упал обратно в постель. Каждый мускул в моем теле охвачен болью, а в голове будто перекатывается множество металлических шариков, как в старой машине для пинбола, которую отец купил когда-то нам с сестрой.
– Да, – говорит Кристен. – Пропала женщина, они ее ищут.
Я пытаюсь сесть, оперевшись о пару пуховых подушек, но они чересчур мягкие. Я смотрю на телефон: два пополудни. Я опускаюсь обратно в облако одеял, но приподнимаю голову.
– Откуда пропала? – говорю я, пытаясь перебороть прилив тошноты. – Не понимаю.
– Из крайнего коттеджа, – говорит она. – Ее вроде как похитили.
Мне с трудом удается осознать и повторить последнее слово: «Похитили?»
– Я толком ничего не знаю. Сказала им, что тебе нездоровится. Потом нужно будет дать показания. Ну, знаешь, выполнить гражданский долг.
Я слегка киваю. Кристен – самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Светловолосая и голубоглазая, она могла бы стать супермоделью, если бы захотела. Я в этом уверен. Она могла бы стать кем угодно. Она очень умна. Ей тридцать девять, и она вот-вот станет партнером в юридической фирме.
– Выпей, – говорит она, протягивая мне стакан с теплой мутноватой жидкостью. – Я нашла в кладовке соду. Тебе полегчает.
Я приподнимаюсь на мягких подушках и залпом выпиваю пенящуюся жидкость.
– Спасибо, милая, – говорю я. – Прости, что так получилось.
С ее лица исчезает всякий намек на доброту, оставляя лишь хорошо отработанное выражение разочарования. Я видел, как она поворачивалась с таким лицом к присяжным, когда свидетель говорил не то, что следует.
Но мне действительно жаль.
Она делает вид, будто не может подобрать слова. Я знаю, что это не так, потому что моя жена всегда знает, что сказать, особенно когда дело касается меня.
– Ты пил весь день, Коннор, – говорит она наконец с протяжным вздохом. – Весь день напролет. Я зря взяла тебя с собой. И зря позволила тебе достать ту бутылку текилы.
Я морщусь при слове «текила».
– Ну не знаю, – говорю я.
Кристен присаживается на край кровати: «Еще как знаешь».
Она права. Знаю.
Мне хочется напомнить ей, что она могла бы помочь. Подливать мне алкоголь и потом жаловаться, что я слишком много пью, – не очень-то честно. Но я не могу этого сказать. Я знаю, что она любит меня, и в конце концов это моя битва.
– Да, – говорю я. – Мне пора завязывать.
Она могла бы сказать, что слышит это уже не в первый раз, но, к счастью, не говорит.
– Верно, – отвечает она вместо этого, забирая у меня стакан.
Теперь она снова смотрит на меня с нежностью. С печальной, но искренней улыбкой. Ее голубые глаза видят меня насквозь. Она любит меня больше всего на свете, но я знаю, что мое время с ней может вот-вот подойти к концу из-за всего, что я совершил. И продолжаю совершать. Мне нужна помощь. Лечение. Ненавижу это слово – из-за него я кажусь таким слабым; но после вчерашнего Кристен вряд ли даст мне еще один шанс. Когда она принимает решение, ее крайне сложно переубедить. Хотелось бы мне иметь такую уверенность в себе. Но, увы, я слишком мягок, слишком податлив. Я – словно комок теста. А моя жена – скалка. Несмотря на некоторые сложности, мы хорошо дополняем друг друга. Когда-то я сомневался в этом, но откуда мне знать? Она юрист. А я – официант. Хороший официант. Но все же.
– Я не смогла сделать это ради своего отца, – говорит она, напоминая, что выросла с алкоголиком, что сильно на нее повлияло. – И не могу сделать ради тебя, Коннор. Тебе самому придется пройти все шаги к выздоровлению. Я буду рядом, но я не могу сделать это за тебя.
На самом деле я уже пытался, но потерпел неудачу.
– Я чувствую себя ничтожеством, – говорю я. – Я запишусь к своему врачу, поговорю насчет возможного лечения.
– Милый, – говорит она, – я в тебя верю. Правда. Коннор Мосс – вовсе не ничтожество.
– Иногда мне трудно с этим согласиться, – говорю я.
Она смотрит на меня своими пронзительными голубыми глазами: «С этим тебе тоже придется справиться самому».
Кристен встает и смотрит на меня мягким, но знающим взглядом. Она настоящий ангел. Иначе и быть не может. Ни одна другая женщина не стала бы меня терпеть.
– Тебе нужно принять душ, – говорит она. – Ты пахнешь как ликероводочный завод.
Мне удается улыбнуться ей в ответ.
– Это последний раз, Кристен, – я не добавляю «клянусь». Я слишком легко разбрасывался этим словом раньше. Много раз.
Я встаю с постели и добираюсь до ванной. Это маленькая комнатка, отделанная от пола до потолка стеклянной мозаикой. Из открытого окна доносятся звуки проезжающих по шоссе машин. Звучит сирена. Должно быть, дополнительный наряд полиции.
Пропажа. Похищение. Потеря. Слова крутятся у меня в голове, когда я включаю душ и жду, пока не нагреется вода. Это кажется выдумкой, чем-то, что я увидел по телевизору. Криминальная хроника. Я смотрю на свое отражение в зеркале. Я высок ростом и в хорошей форме. Волосы у меня выглядят лучше, чем когда-либо выглядели у моего отца, и я признателен за это. Цвет лица в данный момент слегка нездоровый, но это пройдет, когда я попью воды. На правом плече – паутина шрамов, доставшихся мне в память о давней автомобильной аварии. Для официанта я выгляжу вполне неплохо. Для мужчины, женатого на влиятельной женщине, – не так шикарно, как мог бы. И как выглядел когда-то.
* * *
Шрамы, шум воды и сирена за окном пробуждают во мне воспоминание. То, о котором я стараюсь не думать. Не потому, что хочу забыть – это было бы ошибкой, – но потому, что этот момент изменил всю мою жизнь. К худшему. Из душа идет горячая вода, и я намыливаюсь, ощупывая бугорки шрамов на плече. Я ковыряю порез на руке, и вода окрашивается красным.
Это тоже навевает воспоминания.
Это было задолго до того, как я встретил Кристен. Мне было двадцать четыре, и я приехал в Хантингтон-Бич в гости к своим кузенам. Богатым кузенам. Я как раз окончил социологический факультет Южно-Калифорнийского университета и занимался тем, чем злоупотребляю сейчас. Мы с кузеном Робом провели весь день на пляже, потягивая пиво. Мы были пьяны, не на шутку пьяны. Когда у нас закончилось пиво, Робу взбрело в голову прогуляться по пляжу с пачкой наличных, покупая выпивку у всех, у кого она имелась. Роб умел убеждать. Его белозубая улыбка и сонная, непринужденная манера поведения располагали к нему людей.
Мы перебрали. Но все равно выпили еще. Я отрубился, пока Роб играл в волейбол с симпатичными девчонками. Солнце пригревало. Я чувствовал себя отлично. Я был пьян, но на пляже это не так уж и плохо. Мне казалось, что все идет прекрасно.
Я ошибался.
За несколько недель до этого я приступил к поискам работы и успел получить несколько заманчивых предложений. На следующей неделе мне предстояло собеседование на позицию по работе с молодыми совершеннолетними преступниками – не то чтобы работа мечты, но для начала неплохо.
Когда солнце начало опускаться за горизонт, Роб вернулся и предложил заехать в пару баров. Он указал на стоявших неподалеку девушек. Как и все девушки в Лос-Анджелесе, они были прекрасны. Безупречны.
– Они хотят потусить вместе, – сказал Роб, направляя на девушек свое секретное оружие – фирменную белозубую улыбку, озаряющую пляж, словно луч прожектора.
Высокая блондинка повесила на плечо пляжную сумку и помахала мне.
– Круто, – сказал я.
Последнее, что я отчетливо помню, – как мы с Робом сели в его ярко-красный «БМВ» с открытым верхом. Роб был слишком пьян, чтобы садиться за руль. Как и я, но мне казалось, что, если я буду вести осторожно и не стану соваться на скоростную магистраль, то смогу довезти нас до дому. На полпути Роб начал издавать мерзкие гортанные звуки, показывая, что его вот-вот вырвет. Никому не нравятся эти звуки и то, что за ними следует. А меня от них и самого начинает тошнить.
– Погоди, Роб, – сказал я. – Дай мне притормозить.
– Ох, – сказал он, – сейчас сблюю.
– Высунь голову в окно!
Я опустил стекло и подтолкнул Роба, чтобы он высунул голову, пока я не найду, где остановиться. Обочина была полна машин. Притормозить было негде, так что я прибавил газу, чтобы найти подходящее место.
Я не заметил фургон. И не заметил красный свет светофора. На скорости сорок пять миль в час я каким-то образом успел вывернуть руль. С тех пор я верю в Бога. Фургон был набит битком. Семья из семи человек ехала в Диснейленд, по пути осматривая местные достопримечательности.
Следующее, что я помню, – как очнулся в больнице Хантингтон-Бич, напичканный какими-то трубками. Я с трудом соображал, хотя ситуация была довольно очевидна. У двери стоял полицейский.
– Что случилось? – спросил я у врача.
У нее было мрачное выражение лица: «Вы выехали на красный свет».
Точно. Я был за рулем.
– Боже, – сказал я, пытаясь привстать. Все мое тело охватывала боль. Плечо было перебинтовано. Я едва мог двигаться. Но все это не имело значения. Я тут же подумал о кузене.
– Что с Робом? Моим кузеном?
– Вам обоим повезло, – сказала врач. – Вам – больше, чем ему. Но вы оба живы.
Позже я узнал, что Роб получил травму мозга и так от нее и не оправился. Это тяжело сознавать. И все из-за меня. Я знал это. Мне не следовало садиться за руль. Я думал, что справлюсь. Как глупо.
Я стал преступником. Из-за моих действий пострадал пассажир, поэтому мне предъявили обвинение в совершении тяжкого преступления. Я был не в состоянии возразить, да и в любом случае не стал бы. Роб никогда меня не винил, но мне кажется, дело в травме мозга. В том, что Роб не до конца осознавал, какие последствия повлек за собой тот день на пляже. Я провел за решеткой один-единственный день перед условным освобождением. Не потому, что был невиновен, а потому, что в тюрьме не было места.
Повезло. Или нет.
Хоть в чем-то Господь меня помиловал и я никого не убил: пятеро детей вернулись домой в футболках с Микки-Маусом, сувенирами и захватывающим рассказом.
Но преступления не так-то легко смыть. Они следуют за тобой неотступно, словно тени. Я не смог получить работу, на которую рассчитывал. Не смог получить вообще никакую приличную работу. Как выяснилось, единственное, на что я мог рассчитывать в краткосрочной перспективе, – это позиция официанта. Со временем краткосрочная перспектива превратилась в долгосрочную. Впрочем, не все так плохо. На работе я встретил Кристен. Она только-только окончила юрфак Вашингтонского университета, а я переехал в Сиэтл, чтобы начать все заново. Она была на четыре года старше меня, гораздо умнее, и я еще ни у кого не видел таких добрых глаз.
Я был настоящим везунчиком, когда она согласилась пойти со мной на свидание. Я все еще настоящий везунчик. Каждый раз, когда я смотрю на свою жену, я вижу добродетель. И оттого мне еще больнее, когда я думаю о том, что произошло с нами за последние несколько лет.
