Грегг Олсен
Затаившийся
10
Кристен
Белую простыню покрывают красные пятна. Сначала я думаю, что забыла в постели открытую помаду. Черт. Но потом я приглядываюсь, и пятна вызывают во мне тревогу. Я дотрагиваюсь до них и зову мужа.
Коннор входит в спальню; на поясе у него повязано полотенце, хотя он уже довольно давно вышел из душа. Все это время он лежал на диване и тихо постанывал.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Он прижимает ладонь ко лбу.
– В голове как будто отбойным молотком тарахтят, – говорит он, снимая полотенце и доставая из белого лакированного комода одежду. – Но в целом да. В порядке.
Я рассматриваю его, а потом он вслед за мной переводит взгляд на красные пятна на простыне.
– У тебя идет кровь?
Он мотает головой:
– Да нет. Может, немного. Порезался на работе.
Я пересекаю комнату и рассматриваю порез у него на пальце.
– Многовато крови для такой царапины, – замечаю я.
– Что тут скажешь? – говорит Коннор, натягивая боксеры. – Я много пью и обильно кровоточу.
Я боюсь, что он решит исполнить песню на эту тему. Он это любит. Обычно я не возражаю. Просто сейчас я измотана. Работа. Наш брак. Наши планы завести ребенка. Проблемы наслаиваются одна на другую, и напускная веселость ничуть не помогает. Даже наоборот: попытки Коннора меня подбодрить зачастую имеют противоположный эффект. Дело во мне. Не в нем. Я просто не могу перестать думать обо всем, что нужно сделать. Так уж я устроена. Всегда вовремя. Всегда готова. Меня не переделать. Не стоит и пытаться.
Ночь я провела на сером раскладном диване. Коннор был слишком пьян, чтобы делить с ним постель. Конечно, я надеялась провести первую ночь здесь совсем иначе. Мы вот уже больше четырех лет пытаемся завести ребенка. Чего мы только ни предпринимали! Кломифен. Фолиевая кислота. Пищевые добавки для поддержания качества яйцеклеток. Мы измеряли базальную температуру тела. Собрали и заморозили мои яйцеклетки. Мы регулярно криоконсервируем сперму Коннора, чтобы во время обеденного перерыва на работе я могла достать шприц и предпринять еще одну попытку. Да, на работе. Я запираюсь в комнате отдыха и делаю свое дело. Меня это не смущает. Ничуть. Я привыкла делать то, что нужно. Встреча в девять. Заседание в час. Попытка оплодотворения в три. В шесть тридцать дорога домой с плотно сжатыми ногами.
Я знаю, что у Коннора болит голова, но он никогда меня не подводит. На него можно положиться. Отчасти именно поэтому наш странный асимметричный брак и продлился так долго. Хотя я думала, что он будет не просто официантом. Я вышла за него не ради денег, но надеялась, что он сможет найти работу получше. Я пыталась помочь. Даже ходатайствовала насчет той судимости в Калифорнии. В конце концов он ведь был молод и глуп. Но не настолько молод. Закон неумолим: судимость не исчезает только потому, что так хочется жене осужденного.
Я чувствую себя слегка заторможенной. Поездка с пьяным мужем далась мне нелегко, и я выпила одну или две таблетки снотворного, перед тем как отправить Коннора в постель и разложить диван. Но у меня есть дела. Мне тридцать девять, и время на исходе. Как и многие женщины моего поколения, я решила подождать. Я хотела устроить свою жизнь и карьеру, прежде чем стать матерью. Как же несправедливо, что мужчины с этим не сталкиваются. Биология несправедлива. Репродуктивная функция несправедлива. Один из моих коллег – мужчина под шестьдесят с молоденькой женой и двухлетним ребенком. Мне бы хотелось порадоваться за него. Он хороший человек. Но тяжело радоваться тому, что так легко дается другим и ускользает от тебя.
Выпуклость под боксерами моего мужа растет. Я гляжу на нее с одобрением. Более того, будто не могу поверить собственным глазам. Коннору это нравится. Всем мужчинам это нравится. Хотя никакого чуда здесь нет. Я вижу лишь солдата, вставшего по стойке смирно, готового водрузить флаг своей страны.
Печальная истина состоит в том, что секс превратился для нас в рутину. Не столько выражение любви, сколько расчет. Мы спим вместе потому, что я хочу ребенка. Это желание не терпит ни минуты промедления.
Проклятая биология.
Я лежу в постели обнаженная, и Коннор подходит ближе. У него стоит. Это одно из лучших его качеств. Член моего мужа встает быстро, как у подростка. Я раздвигаю ноги и наношу смазку. Мы не утруждаемся предварительными ласками: сейчас я все равно не смогу возбудиться. Коннор тоже себя смазывает. Радостно улыбается. Порой он и правда похож на подростка. Я поднимаю ноги – хочу, чтобы он вошел в меня так глубоко, как только возможно. Хочу, чтобы сперматозоиды достигли своей цели. Хочу почувствовать горячее семя на шейке матки. И вот Коннор двигается, и у меня вырывается стон. Это приятно. Мне нравится секс. Действительно. Мне хочется полностью отдаться ощущениям, но я не могу. В голове прокручивается одна и та же мысль: Вдруг в этот раз все получится? Вдруг я забеременею? Вдруг у нас будет ребенок?
Все заканчивается довольно быстро. Мы оба хотим разобраться с этим делом. Вычеркнуть его из списка.
К счастью, во время секса Коннор обычно молчит. Никаких «деток» и «о да, вот так, я кончаю».
Коннор отстраняется и кладет мне под бедра подушку, чтобы подкрепить нашу мечту.
Я молчу.
– Ты в порядке?
Поначалу я не отвечаю, а потом начинаю бормотать: «Не уверена. Кажется. Надеюсь. Просто думаю о другом».
Мы перестали гадать, какие усилия потребуются, чтобы наконец-то зачать ребенка. Как-то раз я ощутила странное покалывание в тазу и уверилась, что уж теперь я точно забеременела. Но нет, ничего. Мне невыносима идея о том, что все это было зря. Нас обоих осматривал врач. Меня не назовешь идеально здоровой, но я вполне могу забеременеть.
Ну а сперма Коннора могла бы переплыть Ла-Манш.
Он моложе. Он преступник. Он работает официантом. И он плодовит как кролик. Я полная противоположность своего мужа. Я люблю его, но и немного завидую. У него есть преимущество там, где его быть не должно.
– Схожу в душ, пока ты оплодотворяешься, – говорит он с улыбкой, берет одежду и уходит.
Я лежу в постели, слегка приподняв ноги, и смотрю в треснувший экран своего айфона. Проверяю сообщения, но никому не отвечаю. Я на отдыхе. Я хочу сосредоточиться на том, что для меня важно. У меня есть список дел, и я ему следую.
Я слышу, как Коннор включает телевизор. Устраивается на диване, пока я, как он выразился, оплодотворяюсь. Повернув голову, я рассматриваю пятна крови на подушке. Не похоже на следы от простого пореза.
На самом деле я знаю, что порез тут ни при чем.
Через некоторое время мне на ум приходят детективы и пропавшая женщина. Как о таком забудешь? Это происшествие обсуждают во всех новостях – и по телевизору, и в интернете.
– Нам нужно дать показания, – говорю я.
11
Ли
– Похищение среди бела дня, – Монтроуз везет нас обратно в Шелтон, и солнце превращает шоссе в мозаику из света и теней. Мой напарник умеет сделать из обыкновенной фразы яблочко на мишени.
– Такое случается, – говорю я.
За руль всегда садится Монтроуз. Я не возражаю – не потому, что он мужчина, а потому, что это помогает ему сдерживать дрожь в руках. Кажется, он страдает болезнью Паркинсона, но я не врач. Однажды он не с первого раза смог достать деньги из кошелька, и наши взгляды встретились. Ни он, ни я ничего не сказали, но я видела смесь отчаяния и унижения в его глазах. И безмолвную просьбу: Молчи. Не рассказывай никому.
– Случается, – соглашается Монтроуз. – С детьми.
Он огибает дохлого опоссума, лежащего на дороге.
– Не со взрослыми людьми.
Ее мать говорит, та была сильной. Дважды в неделю занималась йогой или чем-то таким.
– Может, похититель как-то ее вырубил? – говорю я. – Как тот тип из Портленда с бутылочкой хлороформа.
– Всегда наготове, – говорит Монтроуз. – Возможно. Но вспомни, где это произошло. Это тебе не парковка в торговом центре, где можно часами сидеть в засаде.
– Верно, – соглашаюсь я. – Пляж, где ее похитили, не назовешь глушью, но добраться туда не так-то просто.
– Если ее похитили.
– Он говорит, что похитили.
– Ну да, – мы проезжаем мимо резиденции Билла Гейтса у отеля «Альдербрук». Монтроуз всегда об этом напоминает. Но не сегодня. Он крепко сжимает руль. Костяшки его пальцев побелели. Он сосредоточился на двух вещах – дрожи в руках и рассказе Адама Уорнера.
– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.
– Может, она ушла, – предполагает он ровным тоном. – Может, он лжет. Может, он сам что-то с ней сделал.
Я знала, что Монтроуз это скажет. Я видела, как он глядел на Адама, когда мы брали у него показания. Я не хочу его защищать. Я хочу руководствоваться исключительно доказательствами. Но я знаю Адама. Я знаю его уже очень давно. Я помню, как он проводил почти все свободное время с моим братом и как сильно я хотела влиться в их компанию. Но у меня не было ни единого шанса. Я была девочкой, и к тому же, младшей сестрой. Он нравился мне больше всех остальных друзей брата. У него была самая очаровательная улыбка, и когда он мне улыбался, я чувствовала себя особенной. Ну да, он мне нравился.
Но ему я об этом никогда бы не сказала.
– Зуб даю, что Адам Уорнер нам не лжет, – говорю я. – Мы выросли вместе. Из всех ребят, которых я знала в Шелтоне, он меньше всех похож на похитителя.
– Может, тебе не стоит работать над этим делом? – сухо говорит Монтроуз.
Я его игнорирую.
– Чушь. Это было давно.
Он бросает на меня быстрый взгляд.
– Как скажешь.
* * *
Из окна моего кабинета видно старое сливовое дерево с сияющей на солнце серебристой корой. Каждый год приезжает арборист, чтобы опрыскать его спреем от насекомых, осмотреть почву, срезать иссохшие ветви. Это дерево посадил один из основателей городка, но всем очевидно, что его время на исходе. Когда-то я думала так и про сам Шелтон. Самый крупный работодатель в городе, деревообрабатывающее предприятие, то расширялось, то съеживалось, заставляя всех гадать, какой исход его все-таки ждет. Пока что оно не закрылось. Но переживает явно не лучшие времена. Вся наша жизнь – праздники, спортивные команды, торговля – завязана на древесине. Да, вокруг хватает живописных тихоокеанских пейзажей, цветущих холмов, безмятежных заливов. Но этого недостаточно, чтобы привлечь туристов. Мы расположены слишком далеко от Сиэтла и Такомы, чтобы стать спальным городком. Мы выжили только благодаря собственному упрямству. Мы – дети лесорубов.
А еще в нашем городе есть тюрьма. Там работа никогда не кончается.
Когда-нибудь сливовое дерево пойдет на растопку. Может быть, небольшое бревнышко сохранят на память где-то в недрах городского музея. Но, скорее всего, оно сгорит целиком.
Пока Монтроуз заполняет рапорты о свидетельских показаниях, я берусь за диспетчерские записи. Я всегда предпочитаю начинать с них. Я хочу как можно лучше во всем разобраться. Звонки в полицию – это больше чем эмоции. Это первое свидетельство произошедшего, свидетельство, от которого нельзя отмахнуться в суде; многие прокуроры отталкиваются именно от них. Вопреки предположениям Монтроуза у нас нет подозреваемых. Единственное, что мы знаем, – что и когда сообщили нам свидетели.
Первый звонок сделала Тереза Дибли в 11:42.
Дибли: «Кто-то похитил жену мужчины из соседнего коттеджа».
Диспетчер: «Ваше имя и местоположение».
Дибли: «Тереза Дибли. Я с внуками сняла на выходные коттедж в Лилливаапе, на берегу Худ-Канала, у «осьминожьей дыры». А живу в Порт-Орчард».
Диспетчер: «Откуда вы звоните?»
Дибли: «Адрес? Не знаю. Рядом с магистралью, на Канал-вью-роуд. Не знаю точный адрес. Но здесь всего три коттеджа. Погодите минутку…»
Молчание.
Диспетчер: «Тереза? Вы еще здесь?»
Дибли: «Погодите, да. Пыталась найти в коттедже точный адрес. Не смогла».
Диспетчер: «Не страшно. Мы вас поняли. Вы видите того мужчину?»
Дибли: «[Неразборчиво.] Нет, нет. Мой внук говорит, он побежал вверх по склону».
Диспетчер: «Хорошо. Я вешаю трубку. Полиция скоро приедет. Двадцать минут».
В 11:44 – второй звонок. Аксель Беккер говорит, что на пляже между Худспортом и Лилливаапом похитили женщину.
Беккер: «Полиция?»
Диспетчер: «Да, что случилось?»
Беккер: «Здесь нужен шериф, срочно. Мужчина говорит, его жену похитили прямо с пляжа. Я все видел. Выгуливал свою собаку».
Диспетчер: «Ваше имя, сэр?»
Беккер: «Аксель Беккер. Пса зовут Уинстон».
Диспетчер: «Откуда вы звоните?»
Беккер: «Не знаю точного адреса. Я живу чуть дальше, на 4223 Канал-вью-роуд».
Диспетчер: «Вы находитесь дома?»
Беккер: «Нет. Я на пляже. Иду к этому мужчине с маленькой девочкой».
Диспетчер: «Хорошо. Вы говорите, что видели похищение».
Беккер: «Да, частично. Я видел ее. Потом мужчина, сидевший в лодке с маленькой девочкой, крикнул, чтобы я вызвал полицию».
Диспетчер: «Этот мужчина в порядке? А девочка?»
Беккер: «Откуда мне знать? Я с ним не говорил. Только увидел, как похитили женщину, а потом мужчина крикнул, чтобы я вызвал полицию. Вы пошлете кого-нибудь?»
Диспетчер: «Да, сэр. Сохраняйте спокойствие. Оставайтесь на месте. К вам направляется полицейский автомобиль».
Беккер: «Надеюсь, они скоро будут здесь. Никогда не видел ничего подобного, а я уже немолод. Такое только по телевизору показывают».
По одному только звонку, еще до того, как я встретилась с Акселем Беккером, я могла бы сделать пару предположений о том, какой он человек. Он действительно немолод, его голос дрожит из-за возраста и переполняющих его эмоций. Он стал свидетелем чего-то немыслимого. Несмотря на почтенный возраст, он видел подобное только по телевизору. А еще он – мягкая, заботливая натура. Назвал диспетчеру кличку собаки.
Монтроуз и я занимались ограблением в окрестностях Альдербрука, когда получили вызов. Мы немедленно отправились в путь, но дорога все равно заняла у нас двадцать минут.
Мы прибыли на место в 12:04.
Любопытно, что Тереза, позвонившая первой, ничего не видела и лишь повторила слова Адама. Аксель был непосредственным свидетелем преступления, но позвонил через пару минут после Терезы. Хотела бы я знать почему.
В кабинет заглядывает Монтроуз.
– Пришли Коннор и Кристен Мосс, – говорит он.
Я беру блокнот, надеясь записать там объяснение произошедшего:
– Идем.
12
Ли
Коннор и Кристен Мосс, без сомнения, очаровательная пара. Коннор – смуглый, с темными волнистыми волосами, коротко обрезанными по бокам, но не в стиле Третьего рейха. Приятные, угловатые черты лица, жилистые руки. Кристен – полная его противоположность. Она сногсшибательна и явно привлекает больше внимания, чем муж. На шее у нее висит платиновый кулон с сапфирами в стиле ар-деко. Он подчеркивает ее голубые глаза. Мы с Монтроузом садимся напротив, в чересчур ярко освещенной комнате для допросов, и я благодарю их за то, что они пришли. Скоро начнется наш обеденный перерыв. Монтроуз предпочитает каждый день есть в одно и то же время. Но сегодня ему придется потерпеть.
– Вы могли бы просто позвонить, – говорю я.
Кристен тут же отвечает.
– Конечно. Но как представитель судебной власти я обязана удостовериться, что вы получите всю необходимую информацию. Хотя я… – она осекается на полуслове. – Хотя мы ничего не знаем.
– Конечно, – говорю я, хотя это решать мне. Не им.
– Женщина из соседнего коттеджа рассказала нам подробности. То, про что не говорили в новостях, – говорит Коннор. Его голос тише, чем у жены. – Поверить не могу.
– Да уж, – наконец-то подает голос Монтроуз. – Не люблю, когда говорят «у нас такого не случается», но в данном случае это правда. У нас такого действительно не случается.
– Да, – говорит Коннор, – мы с Крис говорили об этом по дороге. В Сиэтле всякое бывает, но не здесь. Мы уже столько лет сюда ездим. Привыкли считать это место своим, а тут вдруг такое.
– Думаю, не пора ли пересмотреть наши планы? Может, стоит вычеркнуть из списка коттедж и начать отдыхать на Гавайях, как все нормальные люди? – добавляет Кристен.
Мы продолжаем разговор и узнаем, что Кристен работает юристом в крупной фирме, а Коннор – официантом в шикарном ресторане, который, я уверена, не идет ни в какое сравнение с «Лесопилкой», самым дорогим заведением Шелтона.
– Официант-распорядитель, – уточняет Кристен.
Я киваю. Разница мне ясна, и, кроме того, мне ясно, что Кристен хочет выставить карьеру мужа в наиболее приглядном свете. Я уже представляю, какой язвительный комментарий отпустит мой напарник, когда они уйдут.
– Вы приехали сегодня рано утром, – говорю я. – Во сколько?
– Верно, – говорит Кристен. – Раньше никак не получалось. Пятница выдалась суматошной, мы выехали только в десять вечера. В коттедж приехали ближе к утру. Боюсь, не могу назвать точное время.
– Я совсем умотался, – встревает Коннор. – Не знаю, во сколько мы приехали. Я тут же рухнул в постель. Моментально вырубился.
Кристен кидает на мужа раздраженный взгляд.
– У нас обоих весьма утомительная работа. Да, он быстро уснул.
– Вы заметили внутри или возле коттеджей что-то необычное? – спрашивает Монтроуз. – Вы ведь часто там бываете, да?
Ему отвечает Коннор:
– Частенько, да. Ничего не изменилось. Те же осьминоги на стенах. Тот же пляж.
– Может, вы видели других постояльцев или говорили с ними? – продолжает Монтроуз.
На этот раз отвечает Кристен:
– Я говорила. Коннор проспал все утро. Я немного поболтала с женщиной по соседству. Она показалась мне очень милой. Внуки доставляют ей массу хлопот.
– Коннор, – говорю я, – вы провели в коттедже все утро? Мне казалось, вы ходили на прогулку.
Коннор потирает затылок.
– У меня случаются сильные мигрени, – отвечает он. – Я выпил таблетку и уснул без задних ног. Кристен ушла гулять одна.
Та глядит на мужа:
– Эти приступы происходят все чаще и чаще. Я твержу ему, что нужно проконсультироваться с другим врачом. Но откуда мне знать? Я же юрист, а не доктор.
Ну конечно. Кристен Мосс – из тех юристов, которые в любом разговоре найдут способ упомянуть свою работу.
– Куда вы отправились? – спрашиваю я Кристен.
– Куда глаза глядят, – отвечает она. – Поехала в Кушман, погуляла там возле озера. Чуть не поджарилась на солнце. Ну да не страшно. Я всегда использую солнцезащитный крем.
– А вы, Коннор?
– Надел шумоподавляющие наушники и уснул. Ужасно себя чувствовал. Накануне переборщил с выпивкой, а тут еще и мигрень. Вот и все.
– Вы что-нибудь слышали? – спрашивает Монтроуз.
– Нет, – говорит Коннор. – У меня первоклассные наушники.
Ну еще бы, думаю я.
Кристен встает из-за стола и взглядом велит мужу следовать за ней. Он так и делает. Кристен протягивает мне визитку.
– На обороте мобильный телефон Коннора, если он вам понадобится. И моя частная линия в юридической фирме.
Ах, так она, оказывается, юрист?
* * *
– Только время зря потратили, – говорит Монтроуз.
– Да, – соглашаюсь я, – но по крайней мере теперь мы знаем хорошего юриста.
Он улыбается:
– Примечательная личность, не спорю. Жаль ее мужа. Наверняка она каждый раз уточняет, что он не просто официант, а официант-распорядитель.
– Мы ничего про них не знаем, – напоминаю я.
– А они ничего не знают про похищение. Мисс Независимость и мистер Мигрень. Тоже мне! Ну и парочка! Сочувствую гавайцам. У них не случалось ничего столь же раздражающего с тех пор, как тот придурок нечаянно включил воздушную тревогу.
Мы продолжаем разговор, направляясь обратно к нашим кабинетам.
– У нас есть только слова мужа и старика с собакой. Муж уронил очки, а собачнику за восемьдесят.
– Ему семьдесят семь, – говорю я.
– Плевать. Суть в том, что наших свидетелей первоклассными не назовешь, – говорит Монтроуз, передразнивая Коннора Мосса.
– Они видели, как кто-то похитил Софи.
– Так говорит Адам Уорнер. Старик на пляже видел лишь, как Софи с кем-то боролась. Он не знает, кто именно ее утащил.
– Тогда что, по-твоему, произошло? Она пропала.
– Ага. Точно. Пропала. Я не знаю, что произошло. Но сказка про то, что ее ни с того ни с сего утащил какой-то маньяк, не внушает мне доверия.
– Такое случается каждый день, – говорю я. – Пусть и не здесь.
Монтроуз слегка пожимает плечами.
– Не сомневаюсь, – говорит он. – Но средь бела дня? В одиннадцать часов?
– Это необычно, – соглашаюсь я. – Слишком прямолинейно для кого-то, кто не охотился именно на нее.
– Она уронила бокал с вином, – добавляет Монтроуз. – Страдала алкоголизмом, что ли?
– Ее родители о таком не упоминали, – говорю я. И тут же чувствую себя дурой, потому что я даже не спросила их об этом. Одиннадцать утра – действительно рановато для выпивки. Даже на отдыхе. Впрочем, даже если бы я спросила родителей Софи про вино, вряд ли они стали в самом начале расследования охотно рассказывать про зависимость дочери.
– На самом деле, – говорит Монтроуз, усаживаясь в свое старое кресло, обмотанное невероятным количеством скотча, – мы совершенно ничего не знаем про Адама и Софи Уорнер. – Он на секунду замолкает. – Точнее, я ничего про них не знаю. А что насчет тебя, Ли?
