Григорий Данилевский
Княжна Тараканова

Полная версия

XXXIV

Вестей не приходило. Наступил 1781 год.

С удалением князя Григория Орлова и с падением влияния воспитателя цесаревича, Панина, новые советники императрицы Екатерины, с целью устранить от нее влияние сына, Павла Петровича, подали ей мысль отправить цесаревича и его супругу, для ознакомления с чужими странами, в долгий заграничный вояж. Ирина с трепетом узнала об этом в монастыре из писем Вари. Их высочества оставили окрестности Петербурга 19 сентября 1781 года. В половине октября, под именем графа и графини Северных, они в украинском городке Василькове проехали русскую границу с Польшей. Здесь фрейлину Нелидову ожидала подъехавшая накануне по киевскому тракту некая молодая, в черной монашеской рясе, особа. Она была введена в помещение Катерины Ивановны. Туда же, через сад, как бы невзначай, пока перепрягали лошадей, вошли граф и графиня Северные. Они здесь оставались несколько минут и вышли – граф сильно бледный, графиня в слезах.

– Бедная Пенелопа, – сказал Павел Нелидовой, садясь в экипаж и глядя на видневшуюся сквозь деревья темную фигуру Ирины.

Беседа Катерины Ивановны с незнакомкой по отъезде высоких путников длилась так долго, что фрейлинский экипаж по маршруту запоздал и должен был догонять великокняжеский поезд вскачь.

– Роза, роза!.. Не мирт… – загадочно для всех крикнула незнакомке Нелидова по-французски, маша ей, как бы в одобрение, из кареты платком.

«Действительно, плачущая Пенелопа!» – подумала Катерина Ивановна, уезжая и видя издали на пригорке неподвижную темную фигуру Ирины.

Заграничный годовой вояж графа и графини Северных был очень разнообразен. Они объехали Германию и встретили новый, 1783 год в Венеции.

Восьмого января 1783 года великий князь Павел Петрович в живописном итальянском плаще «табарро», а великая княгиня в нарядной венецианской мантилье и в «цендаде» посетили утром картинную галерею и замок дожей, а вечером – театр «Пророка Самуила», где для высоких гостей давали их любимую оперу «Ифигения в Тавриде». Сам знаменитый маэстро-композитор Глюк управлял оркестром.

После оперы публика повалила на площадь святого Марка. Там в честь высоких путешественников был устроен импровизированный народный маскарад. Площадь кипела разнообразною, оживленною толпой. Все заметили, что граф Северный, проводив супругу из театра в приготовленный для них палаццо, гулял по площади в маске, в стороне от других, беседуя с каким-то высоким, тоже в маске, иностранцем, который ему был представлен в тот вечер Глюком в театральной ложе. Светил яркий полный месяц, горели разноцветные огни. Шум и говор пестрой толпы не развлекал собеседников.

– Кто это? – спросила одна дама своего мужа, указывая, как внимательно слушал граф Северный шедшего рядом с ним незнакомца.

– Да разве ты не узнаешь? Друг Глюка, наш знаменитый маг и вызыватель духов…

Павел был взволнован и не в духе. Он хотел подшутить над незнакомцем, но вспомнил одно обстоятельство и невольно смутился.

– Вы – чародей, живущий, по вашим словам, несчетное число лет, – произнес он любезно, хотя с нескрываемой усмешкой в голосе. – Вы, как уверяют, имеете общение не только со всеми живущими, но и с загробной жизнью. Это, без сомнения, шутка с вашей стороны, и я, разумеется, этому не верю! – прибавил он, стараясь быть любезным. – Смешно верить сказкам… Но есть сказки и сказки, поймите меня… Хотелось бы вас спросить об одном явлении…

– Приказывайте, слушаю, – ответил незнакомец.

– Например… и это опять только, без сомнения, разговор кстати, – продолжал граф Северный, – меня всегда занимали вопросы высшей жизни, непонятные вмешательства в нашу духовную область сверхъестественных сил. Мне бы хотелось… я бы вас просил – раз мы встретились так нежданно, – объясните мне одну загадочную вещь, странную встречу…

– К вашим услугам, – ответил, вежливо кланяясь, незнакомец.

Его собеседник молча прошел несколько шагов.

Павел боролся с собой, стараясь в чем-то поймать кудесника и в то же время заглушая в себе нечто тяжелое и томительное, что, очевидно, составляло одно из его тайных мучений. Приподняв маску, он отер лоб.

– Я видел духа, – проговорил он нерешительно, всилу сдерживая волнение, – видел тень, для меня священную…

Незнакомец опять слегка поклонился, идя рядом с Павлом, который своротил с площади к полуосвещенной набережной.

– Однажды, это было в Петербурге… – начал граф Северный.

И он передал собеседнику известный, незадолго перед тем кем-то уже оглашенный в чужих краях рассказ о виденной им тени предка: как он в лунную ночь шел с адъютантом по улице и как вдруг почувствовал, что слева между ними и стеной дома молча двигалась какая-то рослая, в плаще и старомодном треуголе, фигура, – как он ощущал эту фигуру по ледяному холоду, охватившему его левый бок, и с каким страхом следил за шагами призрака, стучавшими о плиты тротуара, подобно камню, стучащему о камень. Незримый адъютанту, призрак обратил к Павлу грустный и укорительный голос: «Павел, бедный Павел, бедный князь! Не особенно привязывайся к миру: ты недолго будешь в нем. Бойся укоров совести, живи по законам правды… Ты в жизни…»

– Тень не договорила, – заключил граф Северный, – я не понимал, кто это, но поднял глаза и обмер: передо мной, ярко освещенный лунным блеском, стоял во весь рост мой прадед, Петр Великий. Я сразу узнал его ласковый, дышавший любовью ко мне взгляд; хотел его спросить… он исчез, а я стоял, прислонясь к пустой, холодной стене…

Проговорив это, Павел снова снял маску и отер платком лицо; оно было смущенно и бледно. Перед его глазами как бы еще стоял дорогой, печальный призрак.

XXXV

– Как думаете, синьор? – спросил, помолчав, граф Северный. – Была ли это греза, или я действительно видел в то время тень моего прадеда?

– Это был он, – ответил собеседник.

– Что же значили его слова? И почему он их не договорил?

– Вы хотите это знать?

– Да.

– Ему помешали.

– Кто? – спросил Павел, продолжая идти по опустелой набережной.

– Призрак исчез при моем приближении, – ответил собеседник. – Я в то время шел от вашего банкира Сатерланда; вы меня не заметили, но я видел вас обоих и невольно спугнул великую тень.

Граф Северный остановился. Ему было смешно и досадно явное шарлатанство мага и вместе хотелось еще нечто от него узнать.

– Вы шутите, – произнес он, – разве вы посещали Петербург? Что-то об этом не слышал.

– Имел удовольствие… но на короткое время… меня тогда приняли недружелюбно. Как иностранец и любознательный человек, я ожидал внимания; но ваш первый министр обидел меня, предложив мне удалиться. Я взял от банкира свои деньги и в ту же ночь выехал.

«Шут, скоморох! – презрительно усмехнувшись, подумал граф Северный. – Какие басни плетет!»

– Приношу извинения за грубость нашего министра, – с изысканной вежливостью сказал он, чуть касаясь рукой шляпы. – Но что, объясните, значат недосказанные слова тени?

– Лучше о них не спрашивайте, – ответил незнакомец. – Есть вещи… лучше не допытывать о них немой судьбы…

В это время с большого канала донеслись звуки лютни. Кто-то на гондоле пел. Павел прислушался: то был его любимый гимн. Он вспомнил мызу Паульслуст, музыкальные утра Нелидовой и ее предстательство за Ракитину.

– Хорошо, – сказал он, – пусть так; правду скажет будущее. Но у меня к вам еще просьба… Особа, которой я хотел бы искренно, во что бы то ни стало, услужить, желает знать одну вещь.

– Очень рад, – произнес собеседник. – Чем могу еще служить вашему высочеству?

– Одна особа, – продолжал граф Северный, – просила меня разведать здесь, в Италии, в Испании, вообще у моряков, жив ли один флотский? Он был на корабле, который пять лет назад погиб без следа.

– Русский корабль?

– Да.

– Был унесен и разбит бурей в океане, невдали от Африки?

– Да.

– «Северный Орел»?

– Он самый… вы почем знаете?

– На то меня зовут чародеем.

– Говорите же скорее, спасся ли, жив ли этот моряк? – нетерпеливо произнес граф Северный.

Собеседники стояли у края набережной. Волны, серебрясь, тихо плескались о каменные ступени. Вдали, окутанный сумерками, колыхался темный, с подвязанными парусами, очерк корабля.

– Завтра на этой шкуне, – сказал собеседник Павла, – я покидаю Венецию. Но прежде чем уйти в море и ответить на новый ваш вопрос, мне бы хотелось, простите, знать… будет ли граф Северный, взойдя на престол, более ко мне снисходителен, чем министры его родительницы? Позволит ли он мне в то время снова навестить его страну, каков бы ни был ответ мой о моряке?

Нервное волнение, охватившее Павла при рассказе о встрече с тенью прадеда, несколько улеглось. Он начинал более собою владеть. Вопрос собеседника привел его в негодование. «Наглец и дерзкий пролаз! – подумал он с приливом подозрительности и гнева. – Каково нахальство и какой дал оборот разговору! Базарный акробат, шарлатан!..»

Павел едва сдерживал себя, комкая в руках снятую перчатку.

– За будущее трудно ручаться, по вашим же словам, – сказал он, несколько одумавшись, – впрочем, я убежден, что в новый приезд вы в России во всяком случае найдете более вежливый и достойный чужестранца прием.

Собеседник отвесил низкий поклон.

– Итак, вам хочется знать о судьбе моряка? – произнес он.

– Да, – ответил Павел, готовясь опять услышать что-либо фиглярское, иносказательное, пустое.

– Пошлите особе, ожидающей вашего известия, – проговорил итальянец, – миртовую ветвь…

– Как? Что вы сказали? Повторите! – вскрикнул Павел. – Мирт, мирт? Так он погиб?

– Моряк спасся на обломке корабля у острова Тенериф и некоторое время жил среди бедных прибрежных монахов.

– А теперь? Говорите же, молю вас…

– Год спустя его убили пираты, грабившие прибрежные села и монастырь, где он жил.

– Откуда вы все это знаете?

– Я также в то время жил на Тенерифе, – ответил собеседник, – списывал в монастырском архиве одну, нужную мне, древнюю латинскую рукопись.

«Да что же это, наконец? Фокусник он или действительно всесильный маг? – в мучительном сомнении раздумывал Павел. – По виду – ловкий отгадчик, смелый шарлатан, не более… Но откуда все это сокровенное – берега Африки, имя погибшего корабля… и эта условленная, роковая, миртовая ветвь? Неужели выдала Катерина Ивановна? Но он ее не видел, она нездорова, все время не выходит из комнат, никого не принимает и нигде не была…»

Павел еще хотел что-то сказать и не находил слов. Над взморьем, где виднелась шкуна, уже начинался рассвет.

– Я провожу ваше высочество до палаццо, – сказал искательно и как-то низменно-мещански изгибаясь, собеседник, – дозволите ли?

Павел чуть взглянул на мишурно-балаганный, ставший жалким в лучах рассвета, бархатный с блестками наряд мага и, сняв маску, не говоря более ни слова, угрюмо и величаво, пошел назад по опустелой набережной.

«Бедная, плачущая Пенелопа! Бедная красавица Ирен! – мыслил он. – Не разъяснили ей мучительной загадки министры, рыцари и послы; пошлем ей миртовую ветвь итальянского скомороха и вызывателя духов».

XXXVI

Прошло еще пятнадцать лет… 1796-й год приближался к концу.

Были первые месяцы царствования императора Павла.

В Петербурге радостно толковали об освобождении из крепости знаменитого Новикова и о возврате из Сибири Радищева.

Император с августейшею супругой и некоторыми лицами свиты посетил собор Петропавловской крепости. Полицеймейстер Архаров предложил государю взглянуть на главное здание Алексеевского равелина, где в то время кончались неотложные исправления.

Один из казематов привлек особое внимание высоких посетителей.

– Здесь содержался кто-нибудь из итальянцев? – спросил государь коменданта.

– Никак нет-с, ваше величество, раскольники.

– Но как же, смотрите, – указал государь на окно, – вот надпись на стекле алмазом – о, dio mio!^[13]

Архаров и комендант озабоченно склонились к оконной раме. Комендант, впрочем, был новый, не успел еще ознакомиться с преданиями о прошлом крепости.

– Любопытно было бы узнать, – произнесла государыня Мария Федоровна. – Почерк женский. Бедная! Кто бы это был?

– Не Тараканова ли? – сказала бывшая здесь Нелидова. – Помните ли, ваше величество, несчастье с моряком Концовым и ту девушку из Малороссии?

– Тараканова в то время утонула, – сказал кто-то, – ее здесь залило наводнением.

Все на это замечание промолчали. Одна императрица Мария Федоровна, взглянув на Нелидову и указав ей в окно на одиноко разросшуюся среди глухого сада равелина белую березу, шепнула:

– Вот ее могила! Помните? Но где те записки о ней?

Государь, очевидно, слышал это замечание. Садясь в коляску, он сказал Архарову:

– Надо, во что бы то ни стало, это разузнать, здесь совершено прискорбное дело… Были смутные времена: покушение Мировича, бунт Пугачева, потом эта… эта несчастная… Я видел слезы матушки… она до своей кончины не могла себе простить, что допустила допрашивать арестованную в свое отсутствие из Петербурга.

Полиция начала розыски. Где-то в богадельне нашли престарелого слепого инвалида Антипыча, двадцать лет назад служившего сторожем в крепости… Инвалид указал на какого-то огородника, а этот на дьячка Казанской церкви, видевшего когда-то при переборке церковных дел у покойного протоиерея отца Петра сундук с бумагами и в нем некий важный, особо хранившийся пакет.

Бросились искать семью отца Петра. Прямого потомства у него не оказалось. Нашли его внучку, дочь его племянницы Варвары, жену сенатского писца. Ее навестил сам Архаров, но также ничего не добился. Куда делся сундук с бумагами отца Петра и был ли он, с другою рухлядью, по его смерти отослан племяннице в Москву или иному кому, никто этого не знал.

Дело объяснилось впоследствии, в глубине Украины, в уединенном и бедном монастыре, где некогда поселилась Ирина и где она, приняв окончательный постриг, тихо скончалась в престарелых годах, горячо молясь за погибшего в море жениха, раба божьего Павла.

В числе немногих вещей покойной нашли пачку бумаг с надписью: «От отца Петра» – и между ними засохшую миртовую ветвь, при письме одной важной особы. Бумаги у игуменьи выпросил на время и зачитал любитель старины сосед, кончивший впоследствии жизнь в чужих краях.

…Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский женился в год путешествия в чужие края графа и графини Северных. Его побочный сын от таинственной княжны Таракановой, Александр Чесменский, умер в чине бригадира в конце прошлого века.

Пережив императрицу Екатерину и императора Павла, граф Алексей Григорьевич оставил после себя единственную, умершую безбрачною, дочь, известную графиню Анну Алексеевну, и скончался в Москве в царствование императора Александра I, накануне Рождества, в 1807 году.

Преследовали ли его при кончине угрызения совести за его поступок с Таракановой, или в крепкую душу графа Алехана до конца жизни не западало укоров совести – неизвестно.

Сохранилось, впрочем, достоверное предание, что предсмертные муки графа Алексея Григорьевича были особенно невыносимы. Чтоб не было на улице слышно ужасных стонов и криков умирающего «исполина времен» – было признано нужным заставить его домашний оркестр, разучивавший в соседнем флигеле какую-то сонату, играть как можно громче.

1883