Григорий Данилевский
Княжна Тараканова (сборник)
XXXV
«Нет, он, наверное, что-нибудь знает и держит в тайне от меня и от всех! – шептал Авроре внутренний голос. – Сестре возвращен любимый человек, а их ребенку отец. Они вместе, и я не смею им завидовать. Но я-то, я? Что будет со мной?» Сон бежал от Авроры. Мысли одна мрачнее другой роились в ее голове. Простясь со всеми, она вошла в свою комнату, села к окну и задумалась. В доме после необычной суеты все наконец затихло. В окно глядела теплая, безлунная, но светлая ночь. Звезды ярко мерцали на небе.
Аврора набросила на голову платок и вышла в сад. Ее мучило сознание, что она точно лишняя на свете, что все идет мимо нее и что она ни в чем, что совершается вокруг, не принимает и не может принять близкого участия. Три обстоятельства, бывшие особенно для нее важными в жизни, пришли ей в голову: смерть матери, разлука с отцовским домом и отъезд жениха в армию. И против всего этого, упавшего на нее так нежданно и негаданно, она оказалась беспомощною. «Да иначе и быть не могло! – рассуждала Аврора, бродя по саду. – Я, нет сомнения, обречена на одни страдания; так мне определено скупою и злою судьбой!» Ей вспомнился ее детский ужас и слезы у гроба матери, ее крики: «Мама, встань, оживи!» Она представляла себе отца, когда он вез ее и Ксению в институт, и она, как теперь помнила, почему-то тогда предчувствовала, что расстается с ним навсегда. Ей вспомнилась до мелочей минувшая весна, знакомство с Перовским, ее помолвка, последние с ним свидания и его отъезд из Москвы. «Сколько с тех пор событий! сколько нового горя! – сказала она себе, глядя с верхней, садовой, поляны за реку, над которой все еще светился отблеск московского зарева. – Он тогда, на прогулке, – мыслила она, – сравнил вечерний вид Москвы с морем огня, а церкви и колокольни с мачтами пылающих кораблей… Его сравнение пророчески сбылось…»
Аврора спустилась в нижний сад. Нагибаясь в темноте от нависших знакомых ветвей, она шла береговою дорожкой. Вверху послышалось ржание лошади. «Барс, – подумала Аврора, – это отзывается он: я сегодня в суете не покормила его, и он окликает меня». Ей вспомнился дядя Петр, его деревенька, верховой конь Коко и поездки с дядей на охоту. О, как бы она теперь желала видеть дядю! Снизу, сквозь деревья, проглянул на пригорке очерк дома. В одном из его окон мерцал слабый свет. «Лампадка в детской, над изголовьем Коли, – сказала себе Аврора, – все спят, пора и мне». Но ей не хотелось еще уходить. Ночь была так обаятельно тиха. За рекою паслось в ночном крестьянское стадо. Оттуда, при всяком шорохе на лугу, доносилось блеяние овец и лай собак. Вспомнив о скамье под липами, у реки, где в последнее время она так часто сидела, глядя к стороне Москвы, Аврора направилась туда. «Посижу, еще притомлюсь, – решила она, – сон придет скорее…»
Аврора подошла к липам. За ними она услышала голоса. «Кто бы это?» – подумала она, замедлив шаги.
За деревьями разговаривали двое. Аврора узнала их. То были Ксения и ее муж.
– Вот безумие, – говорил Тропинин, – и неужели ты, такая христианка и нежная, любящая мать, решилась бы?
– Это мне пришло в голову вдруг и неожиданно для меня самой, – ответила Ксения, – и если бы ты не возвратился, если бы тебя не стало на свете, клянусь, я бросилась бы с этой крутизны, и новым покойником в нашей семье было бы более…
Лай за рекой заглушил слова Ксении. «Новый покойник в семье! – вздрогнув, подумала Аврора. – Умер Митя Усов; теперь же это о ком?»
Она, напрягая слух, стояла неподвижно, чувствуя, как холод бежал по ней, охватывая ее члены.
– Он не был еще женат, – проговорил Тропинин, – но какая роковая, потрясающая драма; я всегда говорил…
Дружное блеяние испугавшихся чего-то овец помешало Авроре слышать далее.
– И это ты наверное знаешь? – донеслись до нее опять слова Ксении.
– Видел списки, а чем завершилось – не мог узнать. Конец, впрочем, обычный…
– Но неужели этот маршал… без справок, без суда?
Далее, хотя все стихло за рекой, Аврора ничего не слышала. Ухватясь за сердце, она медленно отошла, поднялась в верхний сад и без памяти бросилась к дому. Пройдя ощупью в свою комнату, она упала лицом в подушку, и долго в темной комнате раздавались ее заглушенные, отчаянные рыдания. «И что я? куда теперь? – мыслила она. – Ужели обычная колея – траур? явится новый жених, добрый, обыкновенный человек, и я, кисейная скромная барышня, выйду за него?.. Прощайте, несбыточные грезы и чувства, прощай, мой заветный, дорогой!»
Давно рассвело. Настало утро. Дом пробудился. Готовили чай. Комната Авроры не растворялась. Горничная Стеша в щелку двери видела, что барышня еще не встает, и, полагая, что она с ночи, по обычаю, долго читала, не решалась ее будить.
– Пусть ее поспит, – сказала Ксения, выйдя с мужем к чаю, – тяжело ей, бедной…
К чаю в залу вышла и княгиня. «Ильюша возвратился, возвратится и жених Авроры», – мыслила она и была в духе.
Тропинин прочел вслух из полученных с почты писем и газет последние известия об армии. Аврора явилась в конце чтения. Ее лицо было бледнее обыкновенного, губы сжаты, глаза светились решимостью. Это был уже другой человек. Она слушала, спрашивала, говорила, но ее глаза были устремлены куда-то вдаль, и она точно не видела и не слышала окружающих ее.
Дьякон рассказал княгине, что Троице-Сергиевскую лавру отстоял господь. Французы трижды туда подходили с целью ограбить святыню, и трижды ее заслонял густой туман.
– Наши охраняют путь к Калуге? – спросила Аврора Илью, когда он, после рассказа дьякона, прочел вслух какое-то письмо.
– Да, – ответил Тропинин. – Наполеон из Москвы посылал к светлейшему – с переговорами о мире; князь, сказывают, прикинулся дряхлым, немощным, плакал и говорил: «Видите мои слезы? вся надежда моя на Наполеона!» – а в конце прибавил: «Впрочем, нечего думать о мире, война только начинается».
Аврора заботливо помогла сестре убрать чашки. Когда же Ксения с мужем удалилась на свою половину, а дьякон пошел готовиться в дальнейший путь, она предложила княгине дочитать вслух начатый роман «Адель и Теодор» и до вечера, как и весь следующий день, казалась совершенно спокойною.
– Удивительная Аврора! – сказала Ксения мужу. – Сколько в ней нравственной силы, как переносит горе! Но что, если бы она все узнала?
Утром следующего дня дьякон Савва пришел поблагодарить княгиню за гостеприимство. Его щедро снабдили деньгами и провизией и дали ему лошадей до Каширы. Оттуда в Серпухов он рассчитывал добраться с каким-либо попутчиком. Когда его кибитка уже стояла у крыльца, Аврора, через Ефимовну, позвала его в свою комнату.
– Вы, отец дьякон, будете в Кашире? – спросила она.
– Как же, сударыня, – не миновать.
– Сдайте там на почту эти два письма.
– С удовольствием, – ответил Савва, просматривая надписи на пакетах, – одно вашему дядюшке, а это… министру? вот к какой особе!
– Мой жених, Перовский, – сказала Аврора, – питомец этого министра; Илья Борисович вам, без сомнения, о нем говорил. Граф, пожалуй, не знает о его судьбе, а мог бы оказать помощь своим влиянием и связями… притом же…
Хлынувшие слезы помешали Авроре договорить.
– Успокойтесь, сударыня, – произнес Савва, – я бережно сдам на почту оба письма.
– Не все, не все еще, – проговорила Аврора, отирая слезы, – как честный человек, скажете ли мне истину на мой вопрос?
– По всей моей совести.
– Вы обо многом говорили по пути с моим зятем; скажите, жив ли Перовский?
Савва смущенно молчал.
– Я вам облегчу вопрос, – произнесла Аврора. – Перовский попал в плен и внесен в список приговоренных к смерти. Все это я знаю… Ответьте одно: жив ли он или погиб?
– Если вам, сударыня, все известно, – ответил дьякон, – что же я, малый, скудоумный, могу прибавить к тому? Богом вседержителем клянусь, ничего более не знаю.
Аврора сидела неподвижно. Слезы бежали по ее лицу.
– Погиб, погиб! – сказала она, подняв глаза на образ. – Все кончено… остается одно… Дядя невдали от Серпухова, заезжайте к нему, вручите письмо лично.
– Будьте спокойны.
– Да ответ… попросите дядю скорее ответить.
Прошло около недели. Был конец сентября. Княгиня оправилась и однажды утром, кликнув Маремьяшу, объявила ей, что теперь, когда возвратился Илья Борисович и пока еще стоит такая хорошая погода, ничто более не удержит ее от отъезда в Паншино. Авроре и Ксении она прибавила, что французы, двинувшись от Москвы, могут, пожалуй, снова направиться в эту сторону, а потому медлить было нечего. Сестры не возражали, тем более что решения княгини обыкновенно были бесповоротны. Начались сборы в путь. Ксения с прислугой принялась за уборку и укладку вещей. Аврора также усердно помогала всем в общих хлопотах, возилась с ящиками, узлами и чемоданами и была, по-видимому, совершенно покойна.
Она зашла как-то в комнату сестры. Был вечер. Ксения, в кофте и юбке, засучив рукава, мыла на лежанке, в корытце, Колю. Аврора, присев возле, с любовью смотрела, как раскрасневшаяся, счастливая сестра мылила и терла мочалкой розовую спинку и смеющееся личико Коли. Обнаженная, нежная шея сестры, с золотистыми завитками волос у подобранной на гребень густой косы, точно дымилась от пара, поднимавшегося с корытца, где весело плескался ее ребенок.
– Вот удивительно, – сказала Ксения, – муж говорит, что Коля более похож на тебя, чем на меня: такой же черноглазый, красавчик и ласковый. Теперь черед за тобой…
Аврора подняла на сестру глаза.
– Не понимаешь? – улыбнулась Ксения. – Надо, чтоб твой будущий сын походил не на тебя, а на меня.
– Ах, Ксаня! за что такая жестокость?
– Но почему же, почему?
Аврора встала, закрыла рукой глаза и молча вышла из комнаты сестры.
В тот же вечер она встретилась с сестрой в полутемном коридоре, Ксения несла связку каких-то вещей.
– Послушай, Ксаня, – сказала, остановив ее, Аврора, – странные вы люди: скрываете, а я все знаю…
– Что же ты знаешь? – смущенно спросила Ксения.
– Ну, да уж бог с вами!
Сказав это, Аврора прошла далее в гостиную.
– Дьякон проговорился! – решил Тропинин, когда ему, после ужина, об этом сказала жена, – вот я его!
– Нет, Ильюша, – ответила Ксения, – сегодня с почты привезли Авроре какое-то письмо, и она долго над ним у себя сидела.
XXXVI
Накануне отъезда княгини Тропинин навестил соседа-предводителя. Он ездил к нему с целью поблагодарить его за внимание к княгине и просить о защите покидаемого ею имения. Аврора также выразила желание проститься с женою чеплыгинского священника. Чтобы не томить упряжных лошадей, она поехала верхом на Барсе. Наступил вечер. За чаем сказали, что Аврора обратно прислала коня и передала через его провожатого, что к попадье приехали коломенские знакомые и она осталась, чтоб дослушать привезенные ими рассказы, а возвратится позднее, на лошадях священника. День кончился в суете последней укладки. Истомленная прислуга едва двигалась. Подали ужин. Аврора не возвращалась.
– Экая темень! тучи нашли, не быть бы завтра дождю! – заметила Ксения, глянув в окно. – Аврору, верно, не пустили, оставили там переночевать.
– И хорошо сделали, – сказала княгиня, – послать бы к ней Маремьяшу или Ефимовну.
– Арина Ефимовна тоже там-с, – объявил Влас, все время в Ярцеве бывший как-то в тени, а теперь, в ожидании новой дороги, опять принявший важный и внушительный вид.
– Зачем Арина в Чеплыгине?
– Барышня Аврора Валерьяновна приказали накидку теплую доставить, а там всенощная, завтра канун Покрова богородицы, и Арину Ефимовну наши ярцевские мужики туда подвезли.
Настало утро. Главные дорожные вещи были окончательно укупорены и уложены в экипажи. Дормез, коляска и две троечные кибитки стояли запряженные у конюшни. Но туда то и дело еще носили разные ящики, корзины и узлы. Не видя Авроры, Тропинин позвал Власа и велел ему ехать за нею в коляске. Тем временем в зале готовили дорожный завтрак. Отдавая последние приказания наблюдавшему за сборами приказчику, Илья вышел на крыльцо и увидел наконец коляску, въезжавшую в ворота. Она внутри была пуста.
– А барышня? – спросил Илья Власа, когда тот подъехал к крыльцу и, мрачно насупив седые брови, слез с козел.
Влас вынул из-за пазухи письмо и молча подал его Тропинину.
– От кого это?
– От барышни Авроры Валерьяновны.
– Да где же она? что все это значит?
– Барышня с вечера написали и приказали вам это передать, когда опять за ними пришлют.
Тропинин вскрыл пакет.
«Не ищите меня, – писала зятю Аврора, – и не старайтесь догнать меня и остановить. Я, по долгом обсуждении, окончательно решилась и еду к дяде Петру Андреевичу. Он нездоров и на мою просьбу прислал за мною экипаж и лошадей. В Кашире пробуду не более двух-трех часов. Навещу дядю и, при его содействии и советах, проберусь далее, в штаб армии. Не пугайтесь, квартира Кутузова недалеко от Серпухова. Я располагаю явиться лично к светлейшему и просить его о справках. Сил моих нет, я истомилась. Авось что-либо верное узнаю о судьбе Базиля. Прошу дорогую бабушку меня простить за этот самовольный отъезд и не беспокоиться; я еду с Ефимовной, а всех и тебя, милая Ксаня, прошу – не поминайте меня лихом. Мое предприятие, может быть, неосуществимо, безумно; но я не отступлю. Вскоре узнаете все. Постараюсь подробнее написать из Серпухова и из других мест, куда меня занесет судьба. Прощайте, дорогие, до свиданья, если буду жива. Но если нам, в это страшное время, не суждено более видеться, помолитесь, прошу, за всех тех истинных патриотов, кто искренне любит и чтит нашу, поруганную теперь, родину, за которую столько пролито крови. Другого выхода нет, я не в силах долее бороться с собой. Ваша Аврора».
Тропинин прочел это письмо, еще раз пробежал его и расспросил Власа, когда, как и в чем уехала барышня. Влас ответил, что была прислана бричка от Петра Андреевича Крамалина, что священник и Ефимовна останавливали барышню, но та ответила, что отлучится ненадолго, догонит бабушку, и уехала. Тропинин бросился к жене. «Вот они, женщины! – думал он. – Средины нет: либо кроткий ангел, либо демон скрытых и сильных страстей».
Илья и Ксения долго не решались передать этой вести княгине; наконец кое-как, при помощи Маремьяши, они приготовили Анну Аркадьевну и все ей сообщили. Княгиня сперва всполошилась, крикнула приказчика, людей и велела скакать в погоню за Авророй. Илья ее остановил. Время было упущено, и Аврора, уехавшая в ночь на тройке дяди, в Кашире могла взять свежих ямских и теперь, по всей вероятности, уже подъезжала к дяде, который, без сомнения, ей даст совет скорее возвратиться домой.
Княгиня раскрыла ридикюль, вынула и понюхала спирту и спросила, который час. Тропинин ответил, что скоро полдень.
– Прикажи, Ильюша, подавать завтрак, и едем, – сказала Анна Аркадьевна, – коляску же, мой хороший, оставь, и едва Аврора возвратится, вели приказчику лично проводить ее в Паншино… Такова непоседа была и ее мать; все делала по-своему и не спросясь… Впрочем, Арина – баба разумная, сбережет ее… А этому старому сумасброду, Петру Андреевичу, я, как приедем, сама напишу. Век чуфарился и нас обходил, пренапыщенный. И где ему давать советы о штабе? Это не гонянье с борзыми! Оба они, с покойным братом, только умели заглядывать в чужие цветники, а теперь, видно, застрял в своей трущобе и трусит выглянуть, как мышь.
Аврора с Ефимовной благополучно прибыли в Дединово, имение дяди. Старик Петр Андреевич, разбитый параличом, был неузнаваем. Он, сильно обрадовавшись Авроре, плакал, как дитя, осыпал ее ласками, расспрашивал о ней и о ее горе, жаловался, что крестьяне его не слушают и почти бросили. Беспомощный, седой и исхудалый, он теперь особенно напоминал Авроре ее покойного отца. «Те же добрые, внимательные глаза и тот же ласковый голос», – думала она, глядя на него.
– Эх, не будь я прикован да будь помоложе, – сказал старик, – сел бы на чубарого и тебе нашел бы скакуна, и полетели бы мы с тобою в штаб светлейшего – искать твоего сокола-молодца!
Пробыв с дядей дня три, Аврора, с его денежною помощью и благословением, отправилась в Серпухов.
По мере удаления от Дединова и с приближением к Серпухову странницы встречали более и более общей растерянности и суеты. Некоторые селения на пути были уже совершенно безлюдны, так что на Арину напал сильный страх, и она все охала. Покормить лошадей было негде, и Аврора всю дорогу ехала на притомленной тройке дяди, не кормя. В Серпухов она приехала днем. Он поразил ее своею пустынностью. Половина его жителей, особенно позажиточнее, давно бежала в Тулу, Орел и Чернигов. По городу виднелись только военные, двигались полковые фуры, пушки и обозы с продовольствием для армии. Аврора остановилась в лучшем заезжем трактире и послала отыскивать дьякона.
– На что он тебе? – спросила Ефимовна. – Что еще затеяла? и где его тут найти?
– Нужен он мне, знает эти места; его родич здесь под городом держит постоялый.
– Ну, справляйся, матушка, в своих делах, да и домой!.. Эка в какую даль заехали; все военные да пушки… Уж достанется нам от бабушки!
– Она добрая, простит, – ответила Аврора, – а я поговорю с дьяконом, завтра повидаюсь с городничим и с военным начальством и – даю тебе слово – немедленно домой.
Отца Савву разыскали. Крайне удивленный появлением Авроры, он радостно поспешил к ней. Она ему сообщила, что намерена ехать в Леташёвку, где была квартира главнокомандующего, и просила его разыскать для нее лошадей и подводу, чтоб пробраться туда. Дьякон ушел и возвратился только вечером. Он был сильно не в духе. Оставшиеся в городе вольные ямщики заломили непомерную цену: сто рублей за два перегона.
– Давайте им, что потребуют, – сказала Аврора.
– Но как же вы поедете туда? Ужели одни?
– Возьму няню, хоть не желала бы подвергать ее опасностям.
Дьякон задумался. Он, повидавшись с шурином, втайне решил: снять рясу и поступить в ополчение. «Отплачу врагам за жену, – мыслил он, – не одного злодея положу за нее!» Теперь был случай и ему ехать до Леташёвки, и он думал предложить себя в провожатые Авроре, но не решался.
Ефимовна внесла самовар и стала готовить чай. Из общей залы трактира давно несся шум голосов и звон посуды. Там пировали какие-то военные. «Экие озорники! – подумал Савва. – Так поздно, не сообразят, что здесь девица!» Он вышел, поговорил с половым и наведался в залу; веселые крики в последней несколько стихли.
– Кто там? – спросила Аврора, когда он возвратился.
– Проезжие гусары, и между ними партизан, подполковник Сеславин, – ответил дьякон, – лихой да ласковый такой, меня угостил ромом.
– Что это за партизаны? – спросила Аврора, наливая дьякону чай.
– Охотники проявились за эти дни. Они составляют доброхотные отряды, следят за врагом и бросаются кучей и в одиночку в самые опасные места. Их немало теперь – Сеславин, князь Кудашев, и о них много говорят.
– Что же о них говорят?
– Не только офицеры, мужики с дрекольем идут на злодеев, стерегут их, поднимают на вилы, топят в колодцах и прудах. Прошка Зернин под Вязьмой, сотский Ключкин… а старостиха Василиса в Сычёвках? Чем не героиня? Сущая, можно сказать, Марфа Посадница, а по храбрости – амазонка или даже, по своему подвигу, библейская Юдифь…
– Какой подвиг? – с жадным любопытством спросила Аврора, кутая в мантилью дрожавшие от волнения плечи.
– А как же-с. Эта старостиха собрала сычевских мужиков, с косами, топорами и с чем попало, села верхом на лошадь и во главе их пошла…
– Баба-то? – не стерпев, отозвалась от двери Ефимовна. – И охота тебе, отец дьякон, молоть такое несуразное.
– Право слово, бабушка, вот те Христос.
– Куда же она пошла? – спросила Аврора.
– На французов… наскочила на них врасплох, убила косою по голове их офицера, а мужики уложили с десяток солдат, и вся их партия была разбита и бежала. Потом, слышно, Василиса пошла лесом к их лагерю.
– Боже, господи! – воскликнула, крестясь, Ефимовна. – И страха на них нет! Зачем же к лагерю-то?.. Ведь там, чай, их стража, часовые, туда не проберешься.
– Везде, бабушка, коли захочешь, пройдешь.
– Да зачем же так-то прямо, на смерть?
– Сказывают, видела сон в нощ́и и решила, подкравшись из-за дерева, убить какого-нибудь важного генерала, не то и повыше. И как не идти? злодеи насильничают над всеми; у помещика Волкова, под Смоленском, двух красавиц дочек силою увезли. Я сам недоумеваю, ох, не идти ли в охотники?
Рассказ дьякона о партизанах поразил Аврору. Она молча соображала то, что он ей говорил. Савва стал прощаться.
– Так постарайтесь же, отец дьякон, – сказала Аврора, – что ни потребуют, давайте, лишь бы завтра, с утра, я могла уехать.
Дьякон ушел. Утром Аврора написала несколько писем и вынула с груди ладанку, в которой был вложен пук крупных ассигнаций. То был подарок, полученный ею на расставании от дяди. Она отложила и подала Ефимовне одну из ассигнаций.
– Вот, няня, – сказала она, – пока я схожу здесь по делам, ты все уложи и приготовься.
– Да зачем же мне деньги-то? – удивилась Арина.
– Сама же ты говорила, что мелких нету: разменяй, понадобятся; купи провизию нам и для кучера дяди, также овса лошадям. Возвращусь, сейчас уедем.
Едва Ефимовна ушла, Аврора упала на колени перед образом, помолилась, приоделась и, позвав трактирного слугу, послала его к подполковнику Сеславину – спросить его, не навестит ли он, по нужному делу, постоялицу, девицу Крамалину? К ней, через четверть часа, охорашиваясь, вошел невысокий, черноволосый и курчавый партизан Сеславин.
Когда Ефимовна с узлом провизии, запыхавшись, возвратилась в трактир, ее встретил смущенный Савва.
– Я добыл, матушка, крытую кибитку и добрых коней, – сказал он, – но нашей барышни, о господи, и след простыл.
– Где же она? – спросила, всплеснув руками, Ефимовна.
– Оставила вот эти письма родным, а сама укатила с гусарами.
Арина остолбенела. Она не помня себя бросилась в комнату Авроры. Комната была пуста.
