Александр Громов
Год Лемминга
ГЛАВА 1
Ненормальный
…Фундаментальное условие жизни – насиловать собственную сущность.
Филип К. Дик
Все-таки интересно: что чувствует охотник, видя, как волк – и совсем не матерый – перепрыгивает через флажки?
…Кувырок. Ногой успеваю толкнуть дверь. Плотнее закрыть глаза веками и руками, заткнуть уши, а рот, напротив, раззявить до боли, до хруста связок…
Вспышка! Фиолетовый кинжал бьет из щели под дверью – сквозь ладони, сквозь веки. Ошеломляющий удар пробует на разрыв мои барабанные перепонки. Чудовищно. Гул в голове, цветные медузы в глазах… Не слышу, но чувствую, как на этаже осыпаются чудом уцелевшие оконные стекла. Полсекунды – прийти в себя. Интересно, водились ли тараканы в этом доме? Мир их праху.
Еще минута – самое большее – такой обработки, и до меня доберутся, в какой бы отменной форме я ни находился. Должны добраться. Люди делают свою работу как положено – упорно и размеренно. Спешить им в общем-то некуда. Если меня не возьмут здесь, то, на крайний случай, выдавят с четвертого этажа на пятый, далее на шестой, а над седьмым только чердак и плоская крыша – сохранилось же близ центра Москвы этакое маломерное панельное чудо! Похоже, меня специально загнали сюда: здание и прежде не было жилым, а теперь и вовсе назначено к сносу; в выстуженных объемах не соблазнится заночевать самый неприхотливый бомж. Удобно!
А любопытно: как долго меня пасли, прежде чем попытаться взять?
Наверно, не больше нескольких часов – с той самой минуты, когда я почуял неладное.
Они твердо знают, что выхода у меня нет, и вряд ли догадываются о том, что я-то этого не знаю, да и знать не хочу. Но осторожничают: до группы захвата никак не может дойти, как это непрофессионал, не имеющий спецподготовки, уже ушел от них один раз и намеревается уйти вторично…
Так и вижу, как из-за угла длинного коридора на мгновение показывается голова в шлеме. Второй шоковой гранаты не будет, и у меня есть несколько секунд. Торопясь, ревизую свое имущество и обматываю руку до плеча перистальтической обоймой на липучке. Триста патронов, пали – не хочу. Длинноствольный «шквал» с глушителем удобно ложится в руку, фиксаторы хватают запястье, обеспечивая точность боя. Типично бандитское оружие, заряженное до упора. В прошлый раз мне удалось оторваться без стрельбы…
Немного прошляпил, ничего не поделаешь. Если бы они не осторожничали, а сразу навалились дурным нахрапом, удача могла бы повернуться к ним лицом.
Мягкие кошачьи прыжки… Бросок!
Их двое. Вывалившись в коридор, бью длинной очередью по ногам, перекатываюсь к противоположной стене. Пуля щербит плитчатый пол там, где я только что был: у одного командос сдали-таки нервы. Второй лежит недвижно – видно, в болевом шоке, а этот, задетый в мякоть, вопит на все здание. На четвертом этаже становится неуютно, пора уходить выше.
Легкая слабость – на мгновение меня цепляет скользящий наугад растр мозгокрута в режиме подавления, – но моя защита в порядке, и теперь я точно знаю расстановку сил. Пробиться вниз все еще нереально, и на лестничный пролет тоже не сунусь, напрасно там ждут меня с нетерпением. Э нет, свой мозгокрут как оружие я не применю, и не надейтесь: без наглядных уроков знаю, что нацбез не наступает дважды на одни и те же грабли. Пусть плоская коробочка в нагрудном кармане поработает в скромном режиме защиты, никаких специальных чудес мне от нее не надо.
Этим парням-скорохватам можно даже посочувствовать. Как только им удастся загнать меня в безвыходную ситуацию, я перестану стрелять только по ногам, и они об этом догадываются. На десяти шагах игольчатые пули «шквала» издырявят штатный кевларовый жилет, как кисейную тряпку.
Рывок по коридору и налево. Выбита дверь – и я, не удержав равновесия, кубарем лечу на пол. Комната без окон, проходная, следующая дверь не заперта. Впереди явственно ощущается опасность, но иного пути нет. Хлесткий одиночный выстрел точно совпадает с моим броском – однако и реакция у этих ребят, мне бы такую! Мимо… Бьют по ногам, только по ногам, и правильно делают: не позавидую я тому, кто меня укокошит. Я им нужен живым и по возможности разговорчивым…
Куда это я попал? Похоже на бывший кабинет какого-то начальника средней руки: паркет со следами ковра, ореховые стены. Пускаю короткую очередь в знак того, что не задет и готов огрызаться. Наружная пожарная лестница тут как тут, за окном, я не мог ошибиться комнатой… Гнилая, еле держится… Сыплется ржавая труха. В торчащих из рамы осколках стекла отражается ясное весеннее солнышко. Не смотрю ни вниз, ни по сторонам: зеваки, если таковые уже собрались, меня не интересуют, а наружный снайпер, если таковой имеется, не рискнет выстрелить из опасения, что я сорвусь. Пока что наши интересы совпадают, а вот в оконный пролет на пятом этаже мне придется проскользнуть молниеносно…
Остается только гадать, как меня засекли в первый раз и почему они не поверили, что я мертв. Должны были поверить. Хотя что я могу доподлинно знать о способностях нацбеза по части сыска? Кое-что знаю, но не все же… Где прокололся – неведомо. Сейчас виноват сам: повел себя как типичный преступник-дилетант, коего всенепременно тянет вернуться на место преступления, где его зачастую и берут тепленьким. А я даже до столицы не успел доехать, хотя, сказать честно, собирался взглянуть на Контору. Что за ностальгия дурацкая хватает нас по-бульдожьи в самый неподходящий момент, и поди ее стряхни с себя, ни в какую не желает она отпускать человека… Говорят, один больной костной саркомой, переживший операцию полной замены скелета, пытался потом выкупить свой подлинный костяк за безумные деньги, дабы с шиком поставить его в гостиной. («Здравствуйте, меня зовут Вова. А это мой скелет».) Увы, хирургам было недосуг возиться с ненужными костями – из гистологии их отправили прямиком на помойку, а несчастный, узнав об этом, от горя повредился в уме…
Наверняка это анекдот. Если мне не изменяет память, подобных операций, окончившихся успешно, было проведено всего три, и психика пациентов в порядке.
Бегом к лестничным маршам – и вверх, вверх!.. Успел. Теперь они меня потеряли и будут действовать по проверенной схеме: сначала плотно обложат и прочешут пятый этаж (три минуты), затем шестой (столько же), а у меня, простите, дела на седьмом и выше. Если я правильно понял, скорохватов в здании не больше десятка, исключая тех двоих, которых я ранил. Чтобы отжимать меня наверх, хватит с запасом и пяти-шести, а остальные, видимо, блокируют выходы и лифтовые шахты на цокольном этаже. Если я и теперь уйду от них, они, пожалуй, поверят в особо ко мне расположенного дьявола с рогами и хвостом.
Чердак. Нет, не левая шахта – правая… С левой что-то неладное: то ли заперт люк, то ли кабина торчит пробкой выше третьего этажа. Некогда проверять. Две минуты на борьбу с крышкой люка – ох, много… Кабина лифта на первом этаже! Ну то-то! Нет времени обматывать ладони, да и нечем. Спускаться по тросу страшно, и надо довериться тому непостижимому во мне, что убеждает: не сорвусь. Полторы минуты на спуск. Трос скользкий от смазки и весь в занозах… Не шуметь, не сопеть! Дышать через раз. Минута на то, чтобы закрепиться и отжать створки. Если кабина сейчас тронется вверх, я рискую оказаться размазанным о стену шахты.
Фф-фу! Наверху тишина – ЭТИ умеют быть неслышными. Они не знают, где я, зато я знаю, где они. Продолжают обшаривать верхние этажи, как будто теперь в этом есть какой-то смысл.
Не разобрал, что помещалось выше, а здесь, на третьем, точно была типография. Бумажная пыль въелась на века, стены ею дышат, хотя никакой бумаги давно нет. Полуразвалившийся, образца прошлого века пресс для обрезков бросили здесь же за физическим и моральным износом. Вот и прорезанный в стене квадратный зев той коробчатой кишки, что я заметил еще снаружи. Ох, грому будет… Когда-то отсюда вниз, в подставленные кузова, сыпались прессованные бумажные брикеты, гулко кувыркались пачки неходовых книг – наверно, впервые жестяная кишка будет облагорожена человеческим присутствием.
Или осквернена?..
Как ни странно, внизу с этой стороны никого. Как это они умудрились опростоволоситься – неясно. И некогда думать. Хотя микрорайон, без сомнения, оцеплен… Спасение не в том, чтобы шевелить мозгами, а в том, чтобы, точно следуя подсказке, не делать того, чего делать не надо. Мое соприкосновение с асфальтом будет ненамного более мягким, чем если бы я попросту сиганул из окна, надо попытаться притормозить… Пора! Вконец кровавя пальцы, отдираю приржавевшую крышку – гул на все здание! – ногами вперед протискиваюсь в короб и с ужасающим грохотом начинаю скользить…
РЕГИОНАЛЬНЫЙ ИНСПЕКТОР —
НАБЛЮДАТЕЛЬНОМУ СОВЕТУ
(выдержка)
За отчетный период в рамках разработки «Штрек» мною и моими сотрудниками обнаружено более 500 объектов возрастом от 4 до 8 лет, могущих представлять интерес для Школы. Краткое описание материала направлено в Базу Данных «СЫРЬЕ». Подробные характеристики каждого объекта будут направлены вам в ближайшее время. Первичная отбраковка закончена. Часть материала, подходящая по возрасту, помещена в подготовительный интернат…
19.06.2007 г.
1
Сшшш… тц!.. шшшу…
Послушайте. Нет, я не настаиваю, не хотите – не надо, дело ваше, но тогда мне вас попросту жаль, ибо нет в мире ничего прекраснее этого звука. Вы не согласны? И опять нет, я вовсе не собираюсь вас уговаривать, только этого мне не хватало для полноты счастья, я никогда никого не уговариваю, это вообще вредная привычка. Не нравится – сидите дома и будьте здоровы, вот и весь разговор.
Тц!.. сшшшу…
Будто длинный нож точат или, еще лучше, шашку. Вдумчиво точат, старательно, без суеты. Гурда ведь, а не селедка, – голубая, в мелком рисунке, упругая полоса стали. Будто бы не ледяные кристаллы царапают сейчас мои лыжи, а скользит и скользит в кашице отработанного наждака хищное узкое лезвие: сшшшу… сшшшу…
Нонсенс. Может, найдется памятливый и укажет, когда еще выпадал такой день, а я не берусь. Оказывается, и в наших широтах осень на последнем издыхании способна на скромные чудеса местного масштаба: кусачий морозец, щиплющий не обвыкшее еще лицо, воздух сух и плотен, прозрачности неописуемой, а солнце работает так, будто висит над лесом последний день, но уж зато светит от души, а завтра – все, человеки, финиш, ставьте точку. И снег, братцы, снег – алмазный, крупчатый! Четыре дня валил обильно и нудно, тут бы ему и раскиснуть мерзкой ноябрьской жижей, он, правда, и подтаял вчера немного, и осел, а сегодня по морозцу схватился так, что любо-дорого: наст держит, скольжение упоительное и лыжни не надо. Коньковый ход. И легкость, легкость движения, ни с чем не сравнимая, палки с коротким сочным звуком – тц! – вгрызаются в наст – толчок! – и только лыжи: сшшш… шшшу…
Интересно бы на досуге узнать, почему это перемещение по мерзлой поверхности на коньках обыкновенно именуется бегом, а на лыжах – ходьбой? Вот он – бег! Вот как надо. Кто хочет, тот пусть ходит, а я побегаю. Вон там, за овражком, – там ходят, трасса накатанная с утра и уже разбитая; там укрепляют здоровье угрюмые животастые слоны, больше всего озабоченные тем, как бы устоять в лыжне, и сильно не любящие ее уступать; там мамаши и папаши в вязаных шлемах, долженствующих обозначить приверженность их обладателей к лыжному спорту, дрессируют самопадающую малышню, поминутно выдирая оную из объятий сугробов, а особо ленивые уродуют трассу санками-шнекоходами, будто рядом с лыжней им места мало; вот там-то, не будь прочного наста, пришлось бы пастись и мне, лавируя и проклиная свою участь.
Не хочу. Стоит мне только подумать об этом, как сразу начинает ломить затылок, услужливый мой. Спасибо, конечно, но зачем меня предупреждать, когда я и сам знаю, чего мне хочется. Здесь я лавирую лишь между деревьями, и они нисколько не против.
Хлоп! Еловой лапой по лицу. Не больно. Пока, елка!
Нет, один день счастья я заслужил. Сегодня я оголтелый собственник, и нынешний день – мой. Не отдам. Природа понимает, вошла в положение. После душного, банного лета, добавившего мне седых волос, после начала осени, самого жаркого за всю историю наблюдений, – такой ноябрь! Морозный подарок. Когда у нормальных людей работа в разгаре, один ненормальный имеет право посвятить выходной день расслаблению души, и Кардинал того же мнения. Если мне очень повезет, в этом сезоне я еще раз выберусь на лыжах, и сюда же.
Сшшшу… тц! Хорошо-о!..
Охраны не видно. Если я правильно рассчитал свой финт, она должна была потерять меня еще час назад. Воображаю, что сейчас творится в Конторе. Не забыть бы заступиться за ротозеев.
Сшшшш…
Зарайск – значит «за раем», а где он, этот рай? Похоже, что здесь.
Радость в портки не влазит, как скажет непочтительный Виталька, и пусть говорит. Ему можно. Хотя, разумеется, от меня он услышит иное. Кто в его годы ни разу не схамил отцу, тот либо тихоня и зануда, от рождения пришибленный смирными генами, либо, что хуже, может со временем вырасти в умную сволочь, уже сейчас прекрасно разбираясь в том, кого можно тронуть безнаказанно, а кто способен доставить неприятности – не теперь, так в будущем. Иногда из них получаются политики, и неплохие, – иные способны даже приносить пользу, если не спускать с них глаз.
Пустые мысли, как у счастливого бабуина, вырвавшегося вон из обрыдлого вольера. Краснозадого, дразнящего с крыши снаряженную для отлова команду. Вот восторг мой – тот щенячий, приматы так не умеют. Легковесны мои мыслишки, как мыльные пузыри, и того же класса долговечности. Совершенно не помню, о чем думал минуту назад. О Кардинале, что ли? О нем стоит подумать, что-то он в последнее время слишком уж приглядывается ко мне, это неспроста… Нет, не о Кардинале. Не помню, и неважно… А ведь если честно, то ты, дружок, сегодня просто сбежал, имей совесть признаться. Да и как тебе было не сбежать: знаешь ведь заранее, что сегодня обойдется без ЧП и всеобщей круговерти, так что пусть-ка Гузь покряхтит за тебя, с рутиной он справится, а нет – так гнать его в три шеи. Только уж заодно и тебя самого, дружок ты мой неошибающийся, потому что ты же его и натаскивал и в любом случае спрос будет с тебя, с нездорового вида кабинетно-полевой крысы, с загнанной клячи… вот уже и задыхаться начал, настрой не тот, на лыжах гонять разучился, пижон!..
Ощущения моего тела еще не успели превратиться в мысли о бренности всего сущего, как лес точно обрезало. Дальше начинался склон с тремя трассами: «чайничьей», «мастерской» и для фристайла. Влача трос, с несмазанным скрипом крутился шкив подъемника. С тех пор как берег не замерзшей пока реки осквернили привозным грунтом, вздыбив береговой скат до кондиций горнолыжной трассы, фанаты здесь не переводятся, был бы снег. Наиболее отпетые, впрочем, и посейчас высокомерно игнорируют искусственный холм, предпочитая наезженное не одним поколением местечко километрах в трех отсюда – гораздо хуже, зато роднее. Тоже люди, что с них взять.
Я притормозил на опушке. Мимо тотчас пронеслись два парня с номерами трафаретом на спинах, и один из них взглянул на меня, как мне показалось, насмешливо. Ну и правильно, с легкой обидой подумал я, знай свое место. Не мальчишка ведь, а туда же – устроил спринтерский забег! Ну и дыши теперь со свистом, и отплевывайся, а мышцы уже дрожат и завтра болеть будут…
Парни, круто развернувшись, унеслись в лес. Спортсмены, гальванизируют подувядшую за лето форму. Если только не негласное наблюдение, что очень может быть. Поди разберись. Когда нужно, Кардинал умеет быть неназойливым.
На холме, как водится, народу было больше, однако все же не толчея. Не сезон еще. Когда снег ляжет окончательно, примяв до самой весны заросли жухлого борщевика в низинах, сюда явятся не одни фанаты. Пока что была благодать. И странную группу, скучившуюся у подножия холма подле раскидистого одинокого дерева, я заметил сразу.
Чем-то мне не понравилась эта группа. Что-то там было неладное. Далось им это дерево. Не могут здоровенные амбалы ни с того ни с сего суетиться столь бестолково, весь мой опыт говорил, что не могут без причины, и пока я, скользя вниз, давал крюка по пологим спускам, подозрение это во мне укрепилось и превратилось в уверенность.
Их было шестеро – пятеро как один загорелые, мордатые и бородатые плюс женщина. (Женщина, как водится, всегда плюс, особенно не мордатая и не бородатая.) И еще седьмой, который лежал навзничь, а отстегнутые лыжи его были брошены на снег как попало. Единственный из всех он был смирен и тих. Сломанную берцовую на правой ноге я заметил еще на подходе, да и как не заметить открытый перелом. Дело было ясное. Пригородные Пески, конечно, далеко не Чегет, однако и в местных палестинах встречаются склоны, требующие к себе определенного уважения и прямо противопоказанные всякого рода «чайникам». Любой уважаемый мною проповедник разумной трусости – я их всех уважаю! – при одном только взгляде на этот склон сказал бы, что кое-кому лучше сюда вообще не соваться, тем более с обыкновенными беговыми лыжами.
Этот сунулся. И траектория его скоростного спуска вырисовывалась для меня вполне отчетливо: наметив себе общее направление, прямое, как кратчайшее расстояние от А до Б, – балбес! балбес! – должно быть, еще и картинно оттолкнувшись – не лыком, мол, шиты! – он так и попер, надеясь в душе, что куда-нибудь да вынесет, и вынесло поборника кратчайших траекторий точнехонько на дерево, вот на эту самую сосну, и не подумавшую, разумеется, отпрянуть в сторону. Тут траектория кончилась и началась история болезни. Анамнез: тело в позе сивуча на лежбище, и два мордатых амбала подвергают его искусственному дыханию, помощники смерти.
Все-таки обнимать сосны надо поаккуратнее. Было время, когда я не уставал поражаться тупости отдельных представителей рода человеческого. Потом как-то приспособился.
Еще сверху я уловил короткий истошный крик, что мне совсем уже не понравилось, а теперь понял его причину. Пострадавший на секунду ожил и словно специально для меня воспроизвел вопль еще раз, после чего немедленно вернулся в бессознательное состояние.
– Прррекратить! – на ходу сбрасывая лыжи, рявкнул я, да и как было не рявкнуть.
Амбалы повернули ко мне бороды, но увечить пострадавшего, конечно, не прекратили. Понятно: спасали человека!
– Назад! – крикнул я. – Оба, немедленно! Вы же его убьете!
Глаза амбалов сделались недоверчивыми. Женщина попыталась заступить мне дорогу. Компания соображала туго.
– Ты что, врач? – сиплым баском поинтересовался один.
– Я-то врач, а вот вы кто? У него же ребра сломаны! И теперь как минимум одно из них вашими стараниями находится в легком – что, не видите кровь на губах? Какой баран придумал давить грудную клетку? А ну, отойдите к… Вон туда отойдите! Кто вас вообще учил делать искусственное дыхание?
«Бараном» я их забодал. Компания задавленно молчала.
– Это был массаж сердца, – ляпнул кто-то.
Меня передернуло.
– Еще три минуты, и ему действительно пришлось бы делать массаж сердца, только прямой. А через пять минут уже никакой массаж не помог бы. Ну-ка подержите кто-нибудь ему голову.
Они кинулись помогать, шумно дыша, топоча и толкаясь. Зацепившего сломанную ногу (отчего пострадавший болезненно дернулся, но в сознание не пришел) сейчас же огрели по шее, и он не возразил. Дуроломы, конечно, но за своего товарища они болели. Пострадавшему кое-как расстегнули куртку.
– «Скорую» вызвали? – бросил я, когда осторожное пальпирование подтвердило первоначальный диагноз.
Оказалось, не вызвали: ни у кого, видите ли, не нашлось телефона. Дыша на замерзшие руки и внутренне клокоча, я набрал код на браслете и растолковал, куда, как и что… да, хирургическое… нет, машина сядет, высылайте вертолет или вездеход… Жеребячий оптимизм нынешних «чайников» потрясает воображение – вот вам и обратная сторона нашей работы: каждый из них почему-то уверен, что те, кому это положено по профессии, волшебным образом его спасут, окажись он хоть нагишом на верхушке Эвереста. Как же, спасли одного такого…
На амбалов я и не смотрел – кто таких не видывал. Типичные попрыгунчики, как их у нас называют, совсем не худшая разновидность никчемушников, выпихнутых на обочину разгулом технологий начала века, неполно занятые, проклятие Санитарной Службы – активное, так сказать, население. Чересчур активное. Три месяца в году стонут на не шибко умственной работе, остальное время проедают пособие и мотаются автостопом где попало и как попало, от родимых весей до Огненной Земли и Антананариву включительно, азартно конфликтуя с цивилизованными туристами, которые их презирают, разнузданно костеря таможни и санитарные кордоны, – и ведь не надоест!..
При прочих равных смотреть на женщину было приятнее.
– Как вас зовут? – спросил я.
– Ольга. А вы что, правда врач?
– Нет. Был когда-то.
Она отступила разочарованно. Пожалуй, даже не женщина в начале расцвета, а девушка на излете, этакая брюнеточка большой притягательной силы, с прелестным профилем и трафаретной надписью поперек куртки: «Я жду не Вас!» Специально, значит, для понятливых. Для непонятливых, вероятно, припасен баллончик или однорежимный мозгокрут-пугач на батарейке, если не что-то откровенно слонобойное. Плюс, наверное, какая-нибудь рукопашная школа, русская или китайская, – девочка крепенькая. Бог с ней.
Не меня ждет так не меня. Я – понятливый…
Белый с крестом вездеход подкатил через двадцать три минуты – я специально засек. Большую часть этого времени я поддерживал пострадавшего под голову и боялся асфиксии – хриплое, булькающее его дыхание не нравилось мне ничуть. Сердце работало без аритмии – как видно, обломок кости прошел мимо, и на том спасибо. Ногу я с самого начала решил не трогать – не такое было кровотечение, чтобы накладывать жгут, а бандаж перед транспортировкой наложат и без меня. Вообще-то переломы не мой профиль, потому что эпидемических переломов не бывает. Последний раз я имел дело с хирургическими больными лет десять назад и вовсе не охотился за лаврами костоправа-самородка. Черепные кости были целы, а с расплющенным о дерево носом пусть возятся косметологи – лично я не возьмусь превращать отбивную обратно во что-то человеческое. Обтер снегом, приложил платок, тем и ограничился.
Затылок начало понемногу покалывать. Легонько-легонько, словно кто-то вонзал иголку на глубину в микрон и сейчас же выдергивал. Что-то я не то делаю. Или не так. Вернее всего, мне сейчас желательно находиться в другом месте, но это подождет недолгое время. Я знаю, какие бывают боли, когда мне действительно что-то угрожает. Сейчас было всего лишь осторожное предупреждение. Значит, в Контору не помчусь, здесь тоже не останусь, а аккуратненько соберу лыжи и поеду домой.
Затылок успокоился.
Ну то-то.
Кто хотя бы раз вызывал «Скорую», тот в глубине души прощает ей все, пока еще есть надежда. И будет прощать до тех пор, пока не станет ненормальным вроде меня – по счастью, большинству это не грозит. Было время, когда я сам работал на «Скорой», последовательно санитаром, зауряд-врачом и начальником реанимационной бригады. В общей сложности обязательный курс трудотерапии продолжался около года – по мысли Кардинала и его аналитиков, ровно столько, чтобы кадет в достаточной мере попотел сам и освоился с управлением микроколлективом, с одной стороны, и чтобы он при этом не успел научиться жалеть людей в ущерб делу, – с другой. Под людьми, разумеется, подразумевались подчиненные. Не думаю, чтобы мои тогдашние коллеги сохранили обо мне очень уж приятные воспоминания.
Я счел уместным притормозить врача, зябко кутающегося в халат и не слишком скоро поспешающего к больному. Врач счел уместным на ходу огрызнуться. Я показал ему «пайцзу».
– Семнадцатая станция, я не ошибаюсь? Вы опоздали на восемь минут против допустимого. Причина?
Надо было отдать ему должное – он сохранил достоинство. Я его понимал. Врач «Скорой помощи» – должность незавидная, падать невысоко.
Компания с интересом прислушивалась.
– Дороги нет. Снег, сами видите.
– Я предупреждал вас, хотя не был обязан этого делать. И все-таки вы опоздали на восемь минут…
– Может быть, вы позволите мне заняться больным? – злобно перебил врач.
Он был прав. Это я вел себя по-пижонски. Знакомая ненавистная картина: бригада дружным залпом допивает кофе и, на рысях дожевывая бутерброды, спускается вниз, где, похожие под снегом на подбитые и брошенные бэтээры, скучают несколько неисправных машин и одна-две исправных, но бесполезных, тут же выясняется, что ключ от бокса со свободным вездеходом неизвестно у кого, потом ключ находится, вездеход случайно оказывается заправленным, но шофер как раз в эту минуту болтается неизвестно где, и становится ясно, что прибыть вовремя бригаде вряд ли удастся и на вертолете, который, кстати сказать, ремонтируется уже вторую неделю и, в лучшем случае, будет ремонтироваться еще столько же… Бардак кажется самодовлеющей стихией лишь по незнанию. Его устраивают люди.
– К вам у меня нет претензий, коллега, – сказал я, уступая место. – Работайте спокойно, прошу вас. Начальника семнадцатой – завтра с утра с объяснениями к моему заместителю.
– Передам. Отойдите.
Я отошел. Врач, бегло осмотрев больного, вкатил ему антишокового и взглянул на меня так, будто это я своей рукой ломал пострадавшему ребра. Мне нравился этот врач. Компания, тоже успевшая разглядеть «пайцзу», нравилась куда меньше. Мало того что они едва не укокошили своего приятеля – теперь пялили глаза на меня. Противно, и не может быть иначе, уж не знаю – к сожалению или к счастью. В мое время кадеты, подверженные платонической любви к выставлению напоказ собственной персоны, без всяких разговоров вылетали из Школы стаями. И теперь вылетают.
Я огляделся. Посторонних зевак вокруг почти не собралось. Лязгал подъемник на полупустом склоне. Два отмеченных мною парня с трафаретными номерами торчали на самом верху и делали вид, будто примеряются к спуску. Выходит, сбежать от охраны мне не удалось… Чего и следовало ожидать.
Интересно, подумалось мне, что они предпримут, появись необходимость срочно вмешаться? Входит ли в число достоинств ребятишек Кардинала горнолыжная подготовка?
Наверно, входит.
В затылке опять кольнуло. Зря я тут трачу время, понятно и без подсказок. Покатался – хватит. Еще повезло, что раз в году выпал день, когда мне вообще удалось подышать воздухом.
Санитары задвинули носилки с пострадавшим в вездеход. В сознание лыжный лихач не пришел, и не надо. Меньше боли. Переломы не самые удачные, но жить и ходить будет. Сопровождать вызвалась девушка. Подружка, наверное. На жену или сестру не похожа. Ну-ну.
Кольнуло в затылке. Убираться отсюда прямо сейчас?
Именно. И без лыж – не выставлять же себя шкурником, пихая их в вездеход. Кому надо – подберут, а если и не подберут, то невелика потеря.
– Сделайте одолжение, подбросьте меня до шоссе.
Врач недовольно дернул щекой:
– Если это приказ…
– Считайте, что да.
– Хорошо, – буркнул он. – Уберите из-под ног вон тот ящик и садитесь. Пусть девушка подвинется.
– Простите, вы не против? – спросил я, заталкивая металлический ящик под сиденье. Ящик сопротивлялся, под сиденье ему не хотелось.
– Нет, отчего же…
Я поймал ее взгляд и отвернулся. Она смотрела на меня, как на редкое ископаемое из триасовых слоев, неожиданно найденное на асфальтовой дорожке у городского пруда. Недовольство врача нравилось мне больше.
– Благодарю вас, – сказал я сухо.
Вездеход побуксовал, дернулся вперед-назад, зацепил наст и взвыл, набирая скорость.
– Ой… Это что, нога у вас такая твердая? Протез?
Бойкая девочка, однако.
– Это не протез, – сказал я сухо. – Это ящик. Держитесь крепче. А что вы на меня так смотрите?
– Нельзя? – спросила она с иронией.
– Льзя.
– Никогда не видела живого функционера, – сообщила она, помолчав самую малость, и я, грешным делом, подумал, что мертвых функционеров она видела сотнями, в штабелях. – А правду говорят, что вас расстреливают, если только вы хоть раз ошибетесь?
– Нет, – сказал я, – нас не расстреливают. Нас вешают за ребро ногами в муравейник. Дрессированные спецмуравьи сгрызают заживо. Еще вопросы будут?
Вопросов больше не было. Вообще-то зря я с ней так. Ничего плохого девушка мне не сделала. Вполне симпатичная особь, хотя и не совсем в моем вкусе. Узкий подбородок, треугольное лицо, чуть вздернутый нос. Французистый тип. Лет через десять она могла бы превратиться в этакую леди Белсом, убийственную зрелую красавицу, какой была подружка Фантомаса, – не того, который вечно выставлял дурачком героя де Фюнеса, а того, который выставил таковыми зрителей, так и не понявших, зачем они смотрели эту муть. (И меня в том числе. Грешен, люблю старинные киноленты.) Так вот, все шансы превратиться в леди Белсом были у нее налицо. И на лице. Я немного оттаял.
– Простите, если обидел… Как это вашего приятеля угораздило?
Что до нее, то она оттаяла мгновенно, и остаток пути мы беседовали почти дружески, словно подчиняясь соглашению: она перестала на меня таращиться, а я перестал ей хамить. («Так это вы закрыли Туву этим летом?» – «Как же, как же…» – «А зачем?» И в таком духе.) Выяснилось, что она биолог. Как ее приятеля угораздило протаранить сосну, она не понимала сама – пусть лыжным асом, по ее словам, пострадавший не был, но заведомо не был и «чайником». Нет, мозги у него не набекрень, человек здравомыслящий… А главное, никто ничего не видел, как-то незаметно все получилось. Непостижимо… Компания? Замечательные ребята, она с ними ездит не первый год, этой зимой все вместе собрались стопом в Джамагат, потому что Чегет или Домбай не каждому по карману и там своих халявщиков девать некуда, – а сегодня вот решили просто покататься по лесу в свое удовольствие.
Покатались…
На шоссе был тот же снег, только раздавленный в кашу. Водитель притормозил. Перед тем как выйти, я высветил на своем браслете номер и показал Ольге.
– Перепишите или запомните. После номера наберете вот этот код, – я поводил кончиком пальца по своей ладони. – Запомнили? Будут проблемы в больнице – звоните немедленно. До свидания.
Минуты через две, уже успев вызвать свою машину и отклонить предложение одной сердобольной дамы в новеньком «Импрессо» меня подвезти, я сообразил, что зря дал номер браслета. Мог бы написать дату рождения Торквемады, помноженную на число позвонков у гангского гавиала. Все равно больной будет устроен как нельзя лучше и даже с излишествами, или я ничего не понимаю в психологии нефункционеров.
