Генри Райдер Хаггард
Нада

Полная версия

Смерть Чеки

На следующий день, часа за два до полудня. Чека вышел из хижины, где просидел всю ночь, и перешел в небольшой крааль, окруженный окопом, шагах в пятидесяти от хижины. На мне лежала обязанность день за днем выбирать место, где царь будет заседать, чтобы выслушивать мнение своих индунов^[5] и произносить суд над теми, кого он желал умертвить; сегодня же я избрал это место. Чека шел от своей хижины до крааля один, и, по некоторым соображениям, я пошел за ним. На ходу царь оглянулся на меня и тихо спросил:

– Все ли готово, Мопо?

– Все готово. Черный! – отвечал я. – Полк «Убийц» будет здесь в полдень!

– Где принцы, Мопо? – снова спросил царь.

– Принцы сидят в домах своих женщин со своими женами, царь, – отвечал я, – они пьют пиво и спят на коленях своих жен!

Чека мрачно улыбнулся.

– В последний раз, Мопо!

– В последний раз, царь!

Мы дошли до крааля, и Чека сел в тени тростниковой изгороди, на воловьи кожи. Около него стояла девушка, держа тыквенную бутылку с пивом, здесь же находился старый военачальник Ингуацонка, брат Унанды, Матери Небес, и вождь Умксамама, которого любил Чека. Вскоре после того, как мы пришли в крааль, вошли люди, несшие журавлиные перья. Царь посылал их собирать эти перья в местах, лежащих очень далеко от крааля Дугузы, и людей немедленно допустили к царю. Они долго не возвращались, и царь гневался на них. Предводитель этого отряда был старый вождь, который участвовал во многих битвах под начальством Чеки и более не мог воевать, потому что ему топором отрубили правую руку. Это был человек большого роста и очень храбрый.

Чека спросил его, почему он так долго не приносил перьев; тот отвечал, что птицы улетели из тех мест, куда его посылали, и ему пришлось ждать их возвращения.

– Ты должен был отправиться в погоню за журавлями, даже если бы они пролетели сквозь солнечный закат, непослушная собака, – возразил царь. – Уведите его и всех тех, кто был с ним!

Некоторые из воинов стали молить о пощаде, но вождь их только отдал честь царю, называл его «Отцом» и прося о милости перед смертью.

– Отец мой, – сказал начальник, – я хочу просить тебя о двух милостях. Я много раз сражался в битвах рядом с тобой, когда оба мы были молоды, и никогда не поворачивался спиной к врагу. Удар, отрубивший эту руку, был направлен в твою голову, царь, я остановил его голой рукой. Все это пустяки, по твоей воле я живу и по твоей умираю. Осмелюсь ли оспаривать повеление царя? Но я прошу тебя, чтоб ты снял с себя плащ, о царь, для того, чтобы в последний раз глаза мои могли насладиться видом того, кого я люблю более всех людей!

– Ты многоречив! – сказал царь. – Что еще?

– Еще позволь, отец мой, проститься мне с сыном, он маленький ребенок, не выше моего колена, царь! – И вождь тронул себя рукой немного выше колена.

– Твое первое желание я исполню! – отвечал царь, спуская плащ с плеч и показывая из-под него свою мощную грудь. – Вторая просьба будет также исполнена, не хочу я добровольно разлучать отца с сыном. Приведите мальчика, ты простишься с ним, а затем убьешь его своей собственной рукой, после чего убьют и тебя самого, мы же посмотрим на это зрелище!

Человек этот с черной кожей стал серым и задрожал слегка, но прошептал:

– Воля царя – приказ для его слуги. Приведите ребенка!

Я взглянул на Чеку и увидел, что слезы текли по его лицу и что словами своими хотел он только испытать старого вождя, любившего его до конца.

– Отпустите его, – сказал царь, – его и бывших с ним!

И они ушли с радостью в сердце и прославляли имя царя.

Я рассказал тебе об этом, отец, хотя это не касается моей повести, потому что только в тот день был я свидетелем того, как Чека помиловал осужденного им на смерть.

В то время, как начальник со своим отрядом выходил из ворот крааля, царю доложили на ухо, что какой-то человек желает его видеть. Он вполз на коленях. Я узнал Мезило, которому Чека дал поручение к Булалио-Убийце, правящему народом Секиры. Да, то был Мезило, но он утратил свою полноту и сильно похудел от долгих странствий, кроме того на спине у него виднелись следы палок, едва начинающие заживать.

– Кто ты? – спросил Чека.

– Я Мезило, из племени Секиры, которому ты приказал отправиться к Булалио-Убийце, их начальнику, и вернуться на тридцатый день. Царь, я вернулся, но в печальном состоянии!

– Это видно! – заметил царь, громко смеясь. – Теперь я вспомнил, говори, Мезило Худой, бывший Мезило Толстый, что скажешь ты об Убийце? Явится ли он сюда со своим народом и передаст ли в мои руки секиру?

– Нет, царь, он не придет. Он выслушал меня с презрением и с презрением выгнал из своего крааля. Кроме того, меня схватили слуги Зиниты, той, которую я сватал, но которая стала женой Убийцы, они разложили меня на земле и жестоко избили, пока Зинита считала удары!

– А что сказал этот щенок?

– Вот его слова, царь: «Булалио-Убийца», сидящий в тени Заколдованной Горы, Булалио-Убийце, сидящему в краале Дугузы. Тебе я не стану платить дани, если желаешь получить нашу секиру, приходи к Горе Призраков и возьми ее. Я же обещаю: ты здесь увидишь лицо, знакомое тебе, ибо есть человек, который хочет отомстить за кровь убитого Мопо!

Пока говорил Мезило, я заметил две вещи: во-первых, небольшая палочка просунулась сквозь тростник изгороди, а вовторых, отряд «Пчел» собирался на холме против крааля, повинуясь приказанию, посланному ему от имени Умгланганы. Палочка же означала, что за изгородью скрывались принцы в ожидании условленного знака, а приближение войск – что наступало время действовать.

Когда Мезило кончил свой рассказ. Чека в гневе вскочил с места. Его глаза бешено бегали, лицо исказилось, пена показалась на губах – с тех пор, как он стал царем, подобные слова еще никогда не оскорбляли его ушей; если бы Мезило больше знал его, никогда бы не осмелился произнести их.

С минуту царь задыхался, потрясая своим маленьким копьем, и от волнения не мог говорить. Наконец он заговорил.

– Собака, – прошипел он, – собака смеет плевать мне в лицо! Слушайте все! Приказываю вам, чтобы этого Убийцу разорвать на куски, его и все его племя. Как осмелился ты передать мне речь этого горного хорька? Мопо, и твое имя упоминается в ней. Впрочем, с тобой я поговорю позже. Умксамама, слуга мой, убей этого рабского гонца, выбей ему палкой мозги. Скорей! Скорей!

Тогда старый вождь Умксамама кинулся вперед по приказанию царя, но старость уменьшила его силы, и кончилось тем, что Мезило, обезумев от ужаса, убил Умксамаму, а не Умксамама его. Ингуацонка, брат Унанды, напал на Мезило и покончил с ним, но сам был ранен в борьбе. Я взглянул на Чеку, который продолжал потрясать маленьким красным копьем, и немедленно решился действовать.

– Помогите! – закричал я. – Царя убивают!

При моих словах тростниковая изгородь раздалась, и сквозь нее ворвались принцы Умглангана и Динган, как проскакивают быки сквозь чащу леса.

Своей иссохшей рукой я указал на Чеку, говоря:

– Вот ваш царь!

Тогда из-под своих плащей принцы вытащили по небольшому копью и поразили ими Чеку царя. Умглангана ударил его в левое плечо, Динган – в правый бок. Чека уронил свое маленькое копье, вделанное в красное дерево, и оглянулся: его движение было так величественно, что братья смутились и отступили от него.

Дважды взглянул он на каждого из них, потом сказал:

– Неужели вы убиваете меня, домашние собаки, которых я выкормил? Неужели вы убиваете меня, думая завладеть и управлять страной? Но я говорю вам, владеть вы будете недолго. Я слышу топот бегущих ног, ног великого белого народа. Они вас затопчут, дети моего отца! Они будут управлять страной, которую я покорил, и вы, и ваш народ станете их рабами!

Так говорил Чека, пока кровь текла из его ран на землю, потом снова величественно взглянул он на них, как загнанный олень.

– Кончайте, если хотите быть царями! – вскричал я, но робость охватила их сердца и они не решались. Тогда я, Мопо, выскочил вперед и поднял с земли маленький ассегай, вправленный в царское дерево, тот самый ассегай, которым Чека убил свою мать Унанду и сына моего Мусу, и высоко поднял его; пока я поднимал копье, отец мой, снова, как в дни моей молодости, красная пелена заколебалась перед моими глазами.

– Почему хочешь ты убить меня, Мопо? – спросил царь.

– Чтоб отомстить за Балеку, сестру мою, которой я в том поклялся, и за всех моих родных! – вскричал я и пронзил его копьем. Он, умирающий, упал на мятые воловьи кожи. Еще раз заговорил он, но только и сказал:

– Жаль, что я не послушался совета Нобелы, которая предостерегала меня против тебя, собака!

Затем он замолк навеки. Но я стал рядом с ним на колени и в ухо твердил ему имена всех тех моих близких, которые умерли от его руки: имена Македамы, отца моего, моей матери, моей жены Ананди, моего сына Мусы и всех остальных моих жен и детей, наконец, имя Балеки, сестры моей. Глаза и уши его были открыты, и я думаю, отец мой, что он видел и понимал; я думаю также, что ненависть на моем лице, когда я потрясал своей иссохшей рукой перед его глазами, была для него страшнее ужаса смерти. Наконец, он отвернулся, закрыл глаза и застонал. Вскоре глаза его открылись сами, он умер.

Таким образом, отец мой, погиб царь Чека, самый великий человек, когда-либо живший в стране зулусов, и самый жестокий; погиб он от моей руки и ушел в те краали Инкозацаны, где нет сна. Он умер, как жил, в крови; пловца в конце концов всегда уносит течение. Он ушел по той тропинке, которую гладко проторили для него ноги убитых им, многочисленные, как трава на склоне гор, но лгут те, которые говорят, что он умер, как трус, моля о пощаде. Чека умер, как и жил, мужественно. Да, отец мой, я хорошо это знаю, эти глаза видели его, а эта рука лишила его жизни.

И вот царь лежал мертвым, а отряд «Пчел» приближался, и я чувствовал беспокойство, как он отнесется к происшедшему; хотя принц Умглангана и считался их вождем, но все же воины любили царя за то, что он был велик в битве, а подарки раздавал не считая. Я оглянулся: принцы стояли в недоумении, девушка убежала, вождь Умксамама был убит Мезило, который также лежал мертвым, а старый вождь Ингуацонка, убивший Мезило, стоял раненый, никого другого не было в краале.

– Проснитесь, цари! – закричал я братьям. – Войска у ворот! Скорее заколите этого человека! – И я указал на старого вождя. Остальное же предоставьте мне.

Динган тогда подскочил к Ингуацонке, брату Унанды, и сильным ударом копья поразил его; тот свалился, не испустив даже крика. Но принцы опять остановились, молчаливые и недоумевающие.

Между женщинами, слышавшими крики и видевшими взмахи копий над изгородью, распространилась весть об убийствах, от них она перешла к отряду «Пчел», который с песнями подходил к воротам крааля. Внезапно воины перестали петь и бегом кинулись к хижине, перед которой мы стояли.

Я бросился к ним навстречу, испуская крики печали, держа в руке маленький ассегай царя, окрашенный еще его кровью, и обратился к вождям их:

– Плачьте, вожди и воины, плачьте и рыдайте, нет более Вашего отца! Царь умер! Небо соединится с землею от ужаса, ибо царь умер!

– Каким образом, Мопо? – спросил предводитель «Пчел». Каким образом умер наш отец?

– Он умер от руки злого бродяги по имени Мезило, который, услыхав от царя повеление умереть, выхватил из рук царя этот ассегай и заколол его, потом, прежде чем кто-либо из нас мог его удержать, он убил вождей Ингуацонка и Умксамаму. Подойдите и взгляните на того, кто был царем; по приказанию царей Дингана и Умглангана, подойдите и взгляните на того, кто был царем, чтобы весть о погибели от руки Мезило разошлась по всей стране.

– Ты лучше умеешь делать царей, Мопо, чем защищать от удара бродяги того, кто был твоим царем! – сказал начальник «Пчел», смотря на меня с подозрением.

Но слов его никто не услышал: некоторые из вождей прошли вперед, чтобы взглянуть на умершего великого царя, а другие с толпой воинов стали бегать взад и вперед, крича в ужасе, что теперь земля и небо соединятся и род человеческий прекратится, потому что Чека царь умер.

Как передать тебе, отец мой, о том, что случилось после смерти Чеки? Рассказ об этих событиях наполнил бы много книг белых людей, а может быть, многое уже об этом написано в них. Потому-то я стараюсь говорить кратко и рассказал тебе только некоторые события из царствования Чеки; предмет же моего повествования не царствование Чеки, а жизнеописание людей, живших в те дни, из которых только Умслопогас и я живы – если только Умслопогас, сын Чеки, еще не умер. Поэтому в немногих словах расскажу о том, что случилось после кончины Чеки, до того времени, как царь Динган послал меня к тому, кого звали Убийцей, и который правил народом Секиры. Если бы я знал, что Умслопогас жив, Динган скоро бы последовал за Чекой вместе с Умгланганой, и Умслопогас стал бы править, как царь, в стране Зулусов. Но увы! Мудрость покинула меня. Я не обратил внимания на голос сердца, твердившего мне, что угрозы Чеке и желание отомстить за смерть Мопо шли от Умслопогаса. Узнал я истину слишком поздно, я же думал, что речь шла о каком-нибудь другом Мопо. Таким образом, отец мой, судьба играет нами. Мы воображаем, что управляем ею, а на деле судьба управляет нами, и ничто не случается без ее воли. Весь мир составляет большой узор, отец мой, разрисованный рукой Всемогущего на чаше, из которой Он пьет воды премудрости; наши жизни, то, что мы делаем и чего не делаем, – крохотные части узора, такого огромного, что только очи того, кто живет наверху, в силах видеть его весь. Даже Чека, палач людей, и все убитые им составляют крохотную песчинку на пространстве этого узора. Как нам быть мудрыми, отец мой, когда мы только орудия мудрости? Как нам строить, когда мы только камешки в стене? Как нам даровать жизнь, когда мы младенцы во чреве судьбы? Или как нам убивать, когда мы только копья в руках убийцы?

Вот, что случилось, отец мой! Сперва все шло гладко в стране после смерти Чеки. Люди говорили, что чужеземец Мезило заколол царя, но вскоре все узнали, что Мопо, мудрец, врач и приближенный царя, убил его и что оба брата царя Умглангана и Динган, дети Сенцангаконы, также подняли копья против него. Но он умер, а земля и небо не соединились от ужаса, так не все ли равно? Кроме того, новые цари обещали править народом кротко и облегчить ярмо, надетое Чекой, а люди в беде всегда готовы верить в лучшие времена. Благодаря этому, единственными врагами, грозившими принцам, были они сами, и Энгваде, сын Унанды, брат Чеки. Я же, Мопо, ставший после царей первым человеком в стране, перестал быть врачом, а стал вождем. Во главе отряда «Пчел» и отряда «Убийц» я пошел на Энгваде и убил его среди его краалей. Битва была отчаянная, но, наконец, я победил его и его племя: Энгваде убил восемь человек, пока не подоспел я и не заколол его. Я вернулся в свои краали с немногими оставшимися в живых.

Цари стали все чаще и чаще ссориться, а я мысленно взвешивал их на своих весах, чтоб узнать, который из них более расположен ко мне. Я убедился, что оба боятся меня, но что Умглангана решил убить меня, если одержит верх, а Дингану мысль эта еще не приходила в голову. Тогда я опустил чашу весов Умгланганы и поднял чашу Дингана, усыпляя опасения Умгланганы, пока мне не удалось окружить его хижину. Тогда Умглангана последовал за своим братом Чекой, по дороге, которую открывает ассегай, и та время править стал один Динган. Вот что случается с земными князьями, отец мой. Я человек маленький и участь моя скромна; несмотря на это, мне пришлось служить причиной смерти всех трех братьев, двое из них пали от моей руки.

Две недели после смерти принца Умгланганы вернулся назад в печальном состоянии наш большой отряд, посланный в болота Лимпопо; половина его перемерла от лихорадок и стычек с неприятелем, остальные же умирали от голода. Великое счастье для оставшихся, что Чеки не было более в живых, а то воины наши быстро последовали бы за товарищами, умершими в пути; за последние годы не случалось зулусским войскам возвращаться побежденными и без отбитого у врага скота. Потому-то они с радостью признали царя, который щадил их жизнь, и до того времени, как судьба изменила ему, Динган царствовал без помех.

Динган был, правду сказать, одной крови с Чекой, подобно Чеке, он был величествен на вид и жесток сердцем, но он не обладал силой и умом Чеки. Кроме того, он был лжив и вероломен, слишком любил женщин и проводил с ними время, которое следовало бы посвящать государству. Несмотря на все это, он царствовал много лет. Дингану очень хотелось убить своего брата Панду, чтоб уничтожить окончательно все потомство Сенцангаконы, отца своего. Панда был человеком с кротким сердцем, не любившим войны, и за это его считали слабоумным, я же любил Панду, и когда встал вопрос о том, чтобы умертвить его, я и вождь Малита стали просить за него, убеждая царя, что нечего опасаться такого глупца. Тогда Динган уступил.

Панду назначили управителем царских стад. В конце концов слова Дингана оправдались, потому что Панда скоро сверг его с престола; только, если Панда был собакой, укусившей его, я был человеком, который натравил собаку.

Мопо отправляется к убийце

Динган вскоре покинул крааль Дугузы, вернулся обратно в страну Зулусов и построил большой крааль, который он назвал «жилищем Слона». Всех самых красивых девушек в стране он взял себе в жены и, хотя их было очень много, все требовал новых. В то время дошел до царя Дингана слух, что среди племени Галакациев живет девушка поразительной красоты, которую зовут Лилией, и кожа которой белее, чем кожа нашего народа. Ему страшно захотелось получить в жены эту девушку. Динган снарядил послов к вождю Галакациев, прося уступить ему Лилию. По истечении месяца посольство вернулось и доложило царю, что в краале Галакациев их встретили грубыми словами, избили и выгнали с презрением.

Вождь Галакациев велел еще сказать Дингану, царю Зулусов:

– Девушка, которую зовут Лилией, действительно чудно хороша и еще не вышла замуж; до сих пор она не встретила человека, сумевшего ей понравиться, а любовь народа к ней так велика, что никто не желает насильно навязывать ей мужа!

В конце начальник объявил, что он и его народ вызывают на бой Дингана и зулусов, как раньше их отцы вызывали Чеку, что они плюют на его имя и ни одна из их девушек не согласится стать женой собаки зулуса.

После этой речи начальник Галакациев приказал привести девушку, называемую Лилией, и послы Дингана были поражены ее удивительной красотой: она была высока, как тростник, и движения ее напоминали тростник, колеблемый ветром. Ее вьющиеся волосы струились по плечам, глаза, большие и карие, были кротки, как глаза лани, цвет ее лица был подобен густым сливкам, улыбка ее напоминала легкую зыбь на воде, а когда она говорила, ее низкий голос был приятнее, чем звук музыкального инструмента. Посланные рассказывали, что девушка хотела заговорить с ними, но начальник запретил ей и велел с великими почестями увести ее.

Услыхав этот рассказ, Динган разъярился, как лев в сетях, он желал овладеть этой девушкой, и ему, господину стольких людей, не удавалось получить ее. Он приказал собрать большое войско, выслать его против племени Галакациев, уничтожить это племя и захватить девушку. Но когда об этом деле стали толковать с индунами в присутствии царя, я, в качестве старшего индуна, стал убеждать его отказаться от этого плана, говоря, что племя Галакациев многолюдное и сильное и что война с ними вовлечет также в войну со Сваци; живут они в пещерах, которыми завладеть очень трудно. Я прибавил, что не время теперь посылать целое войско за одной девушкой; немного лет прошло с тех пор, как погиб Черный, врагов у нас много, а число воинов уменьшилось из-за постоянных походов, кроме того, половина войск погибла в болотах Лимпопо. Надо дать время рядам их пополниться снова. Теперь же наши войска похожи на маленького ребенка или на человека, истощенного голодом. Девушек у нас много, пусть царь возьмет их на утешение себе, но пусть он не начинает войны из-за женщины.

Смело говорил я истину в лицо царю, как никогда никто не смел говорить с Чекой, моя решимость перешла в сердца других индунов и вождей, и они повторяли мои слова, хорошо сознавал, что из всех глупостей самой большой была бы новая война с племенем Сваци.

Динган слушал, лицо его омрачилось, но он не чувствовал себя настолько сильным, чтоб не обращать внимания на наши слова: многие в стране оставались преданными памяти Чеки и помнили, что его и Умглангану убил Динган. С тех пор, как умер Чека, люди стали забывать, как жестоко он поступал с ними, и помнили только, что он был велик и создал народ Зулусов из ничего, подобно тому, как кузнец делает копье из кусочка железа. Хотя и переменился их правитель, но иго их не стало легче: как убивал Чека, так убивал и Динган, и как притеснял Чека, так притесняет и Динган. Поэтому Динган уступил мнению своих индунов и не послал войска против Галакациев за девушкой, называемой Лилией. Но в сердце своем он стремился к ней и с этой минуты возненавидел меня за то, что я восстал против его воли и помешал исполнению его желаний.

Теперь скажу тебе, отец мой, что мне было неизвестно, что девушка, называемая Лилией, была дочь моя Нада. Мне приходила в голову мысль, что никто, кроме Нады, не мог быть так прекрасен. Но я был уверен в том, что Нада и ее мать Макрофа умерли; тот, кто принес мне известие об их смерти, видел их обнявшиеся трупы, убитые одним ударом копья. Но как потом оказалось, он ошибался, хотя Макрофа и была убита, возле нее в крови лежала другая девушка; племя, к которому я послал Макрофу и Наду, платило дань племени Галакациев, вождь же Галакациев, занявший место Галаци-Волка, поссорился с ними, напал на них ночью и перебил их.

Впоследствии я узнал, что причиной их погибели, как потом и уничтожения Галакациев, было ни что иное, как красота Нады; слава о ее красоте распространилась по стране, и старый вождь Галакациев приказал, чтобы девушку привели в его крааль, где она и должна жить. Краса ее могла сиять там, как солнце, и по своему желанию она могла выбрать себе мужа среди знатных людей Галакациев. Начальник крааля отказался исполнить приказание, потому что взглянувший раз на Наду не захочет потерять ее из виду, хотя в судьбе этой девушки была какая-то тайная власть, благодаря которой никто не пытался стать ее мужем насильно. Многие сватали ее и в том племени, и среди Галакациев, но она только качала головой и отвечала:

– Нет, я не хочу выходить замуж!

В народе существовало мнение, что лучше ей не выходить замуж, чтоб не быть запертой вдали от всех в доме мужа, тогда каждый мог бы любоваться ею. Они думали, что красота ее дана на радость всем, подобно прелести утреннего рассвета или вечернего заката.

Красота же Нады была и причиной многих смертей – как увидишь сам, – из-за этой красы и любви, вызываемой ею, сама Лилия увяла рано, чаша моих горестей переполнилась, а сердце Умслопогаса-Убийцы, сына царя Чеки, стало печально, как черная пустыня, спаленная пожарами. Так было суждено, отец мой, и так случилось; все люди, белые и черные, ищут красоту и когда, наконец, находят ее, она быстро исчезает или причиняет им смерть. У великой радости и великой красоты есть крылья, и не хотят они долго гостить на земле. Они спускаются с неба, как орлы, и быстро возвращаются опять на небо.

И случилось так, отец мой, что я, Мопо, думая, что дочь моя Нада умерла, не подозревал того, что она носила имя Лилии в краалях Галакациев и что именно ее царь Динган хотел взять в жены.

Итак, после того, как я оказал сопротивление Дингану, когда тот собирался посылать войско, чтоб сорвать Лилию в садах Галакациев, он стал ненавидеть меня. Я также был участником его тайн, со мной он убивал брата своего, Чеку, и брата Умглангана, и я удержал его от убийства третьего брата, Панды; по всем этим причинам он и возненавидел меня, как умеют люди малодушные ненавидеть тех, кто возвысил их. Он еще не смел отделаться от меня: я пользовался большим влиянием в стране, и народ прислушивался к моему голосу. Он решил хоть на время освободиться от меня, пока не почувствует себя достаточно сильным, чтобы предать меня смерти.

Он решил послать меня к Булалио-Убийце, некогда оскорбившему Чеку через Мезило, чтобы узнать, продолжает ли Булалио упорствовать и отказываться от уплаты дани.

Я выслушал волю царя и старался уяснить себе значение его слов; я понимал, что намерение Дингана состояло в том, чтобы на время отделаться от меня и подготовить мое падение, и что, в сущности, он мало был озабочен вызовом незначительного вождя, живущего далеко и осмелившегося сопротивляться Чеке. Несмотря на все это, мне хотелось отправиться к нему, во мне родилось сильное желание увидеть этого Булалио, который собирается мстить за какого-то Мопо и который походит на Умслопогаса, если бы Умслопогас остался в живых. Поэтому я немедленно согласился.

Итак, отец мой, на следующий день в сопровождении десяти выбранных мною людей я, Мопо, отправился в путь по направлению к Заколдованной Горе. В дороге я много думал о том, как так же шел по этой тропинке в давно минувшие дни. Тогда жена моя, Макрофа, Нада, моя дочь, и Умслопогас, сын Чеки, которого все считали моим сыном, шли рядом со мной. Теперь же я думал с грустью о том, что никого из них больше нет в живых, скоро умру и я. Да, люди жили плохо и недолго в те дни, впрочем, не все ли равно? По крайней мере, я отомстил Чеке и успокоил свое сердце.

Наконец, однажды вечером мы дошли до пустынного места, где ночевали в тот злополучный час, когда Умслопогаса унесла львица; я взглянул на ту пещеру, откуда он похитил львенка, на страшное лицо каменной колдуньи, которая сидит высоко на Заколдованной Горе вечно. В эту ночь я спал плохо, печаль терзала меня, я сидел и смотрел на яркую луну, на серое лицо каменной колдуньи и в глубь леса, который рос на ее коленях, задавая себе вопрос, в этом ли лесу лежат кости Умслопогаса. Во время нашего перехода много рассказов слышал я о Заколдованной Горе. Иные говорили, что на ней являются призраки, люди, принявшие вид волков, другие же рассказывали, что люди те – умершие, которых колдовство вернуло к жизни. Они лишены языков, так как будь у них язык, они громко бы возгласили смертным о страшных тайнах умерших, поэтому они только могут плакать, как маленькие дети. Их можно слышать по ночам в лесу, когда они безутешно рыдают между молчаливыми деревьями.

Ты смеешься, отец мой, но я не смеялся, размышляя над этими рассказами; если у людей есть души, куда уходят они, когда тело умирает? Надо же им уйти куда-нибудь, и что было бы странного, если бы они возвращались в те места, где родились? Я мало занимался такими вопросами, хотя я врач и знаю кое-что о жизни призраков. Сказать правду, отец мой, я так много занимался освобождением душ людей из их тел, что мало заботился о них после освобождения: успею подумать об этом, когда сам уйду к ним.

Итак, я сидел и смотрел на гору и лес, который рос на ней, как волосы на женской голове; вдруг я услышал звук, идущий издалека, из самой середины леса, как мне показалось. Сначала слабый звук раздавался очень далеко, как плач детей в краале, лежащем по другую сторону долины, потом звук стал громче, но все же я не различал, откуда он идет, потом еще громче – и я понял, в чем дело: то мчались на охоту дикие звери. Их вой раздавался все ближе, скалы отвечали ему, и от этих голосов кровь застывала в жилах. По-видимому, на ночную охоту пустилась большая стая – вот она близко, там, на противоположном скате, и вой так усилился, что спутники мои проснулись и стали смотреть в ту сторону. Внезапно появился большой буйвол, на мгновение он ясно возник на светлом небе, стоя на гребне горного хребта, потом исчез во мраке. Он мчался по направлению к нам, вскоре мы опять увидели его, подвигающегося вперед большими скачками. Потом мы увидели бесчисленное множество зверей, серых и худых, бегущих вслед за ним; они показались на хребте горы, исчезли в тени, появились на откосе, пропали в долине, а с ними мчались и два человеческих существа.

Большой буйвол проскакал на близком расстоянии мимо нас, и за ним устремились бесчисленные волки; из пастей этих волков вылетал ужасный вой. Но кто те, которые сопровождали волков, эти огромные и сильные люди? Они бежали быстро и молча, волчьи зубы сверкали на их головах, волчьи шкуры висели на их плечах. Один держал в руке топор – месяц отражался на нем, другой нес тяжелую дубину. Они бежали рядом, никогда еще я не видел так быстро бегущих людей. Вот они обегают к нам по откосу, даже волки отстали, за исключением четырех; мы слышали топот их ног, они поравнялись с нами и пробежали, исчезли, и с ними их бесчисленная свора. Вой стал слабее, замер и прекратился, охота удалилась, ночь стала снова тиха!

– Братья, – спросил я своих спутников, – что это мы сейчас видели?

Один из них отвечал:

– Мы видели Призраков, которые живут на коленях старой колдуньи, а люди эти Братья-Волки, колдуны, цари призраков!