Генри Райдер Хаггард
Сердце Мира
XIII. Клятва
Встав на рассвете, я зажег костер, чтобы приготовить горячую пищу сеньору, продолжавшему крепко спать. Ко мне подошла Майя, и я увидел, что ее руки и ноги были расцарапаны. – Сеньора, – обратился я к ней, – прошлой ночью я произнес оскорбительные слова, которые прошу мне простить. Я вижу, что был неправ по отношению к вам. Простите меня, и я обещаю быть вам верным слугой, если только мои услуги смогут вам когда-либо потребоваться.
– Благодарю сердечно за эти слова, дон Игнасио, и готова забыть те, которые вырвались у вас прошлой ночью. Вы угадали мою тайну, и я не стыжусь ее. Я только сожалею, что так мало стою сеньора. Прошу вас, не настраивайте его против меня и не разлучайте нас, если моя любовь тронет его. Напротив, я прошу вас оказать нам всякое содействие…
– Вы требуете от меня большой клятвы, касающейся будущего, которое никому не ведомо…
– Знаю, сеньор, но вспомните, что ваш друг, который теперь так спокойно спит, был бы бездыханным трупом, если бы не я. Вспомните, что вы стремитесь попасть в Столицу Сердца, где выгодно иметь в моем лице друга… Не давайте обещания, если не хотите, но знайте, что я буду вам страшным врагом!
– Не стоит мне угрожать. Я не боюсь угроз. Он сам себе господин, и потому обещаю, что не буду становиться между вами… Смотрите, он просыпается.
Майя повернулась к костру, сняла котелок, и мы подошли к сеньору.
– Вот горячая пища, – сказала девушка, но сеньор с недоумением посмотрел на нее и спросил:
– Что такое случилось, Майя?
– Вчера вечером, доставая мне цветок, вы были укушены змеей и чуть не умерли!
– Помню. И наверняка умер бы, если бы вы не высосали кровь из раны и не стянули мне так крепко руку. А дальше? Дальше?
– Когда миновала опасность отравления, вас стала мучить сильная жажда, а у нас не было ни капли воды для вас.
– Да, помню и это. Никому не пожелаю испытать такого мучения. Но я выпил воды и ожил. Кто принес ее мне?
– Отец отправился верхом к источнику…
– Он вернулся?
– Нет еще.
– Значит, не он привез воду. Откуда же она появилась?
– Из куэвы, которую мы вместе вчера осматривали…
– Кто же спустился туда? Ведь она недоступна!
– Я спустилась.
– Вы?! Нет, это немыслимо! Не шутите, кто туда спустился?
– Я не шучу, сеньор. Вы умирали от жажды, а отец мог не успеть вернуться… Тогда я взяла ведро и спустилась вниз. Мне посчастливилось вернуться невредимой и вовремя, чтобы предупредить дона Игнасио, который собирался сделать то же самое. Я расскажу об этом после подробнее, а теперь вам надо поесть…
Сеньор Стрикленд протянул к ней руки и заключил в свои объятия. Таким образом они безмолвно объяснились в любви среди дикой пустыни, при одном молчаливом свидетеле, которым был я.
– Не забудьте, что я только простая индейская девушка, – проговорила она, – а ведь вы господин среди белых. Хорошо ли вам любить меня?
– Очень хорошо, потому что вы самая благородная из всех девушек, когда-либо виденных мной, и вы спасли мне жизнь!
Зибальбай вернулся только к полудню. Мул споткнулся об острый камень и захромал.
– Он еще жив? – спросил старик у дочери.
– Да, отец!
– Крепок же он! Я думал, что жажда непременно убьет его раньше.
– Ему дали воды… Я спустилась в куэву и достала воды, – добавила она после некоторого колебания.
Старик с изумлением взглянул на девушку.
– Как это у тебя достало мужества спуститься в это страшное место? – Я хотела спасти друга… Ведь я знала, что ты не успеешь вернуться. Зибальбай задумался и медленно проговорил:
– Мне кажется, что этому белому человеку лучше было умереть: боюсь, что он причинит нам много затруднений. Богам было угодно сохранить твою жизнь, и помни, что она принадлежит им и что мы должны идти по тому пути, который они избрали для тебя, а не по тому, который ты выберешь сама. Помни также, что в Столице Сердца тебя ожидает некто, который может многое сказать против твоей дружбы с белым пришельцем.
В тот же вечер, отозвав меня в сторону, Майя передала мне слова своего отца.
– Я вижу, что не обойдусь без вашей помощи, дон Игнасио, так как отец будет против меня, если мои желания будут мешать его планам. Я убеждена только в том, что моя жизнь не во власти богов, я утратила веру в тех, которым поклонялись отец и я, если только когда-нибудь имела эту веру!
– В вас говорит горячность, но я полагаю, что было бы разумнее, если бы ваш отец не слышал таких слов.
– Разве вы верите нашим богам, дон Игнасио? – спросила она меня удивленно.
– Нет, сеньора. Я христианин, не признаю идолов и не желаю общаться с их поклонниками.
– Понимаю. Вы хотите общаться только с богатством этих поклонников. Но почему бы и мне не стать христианкой? Я уже многое узнала о вашей вере и нахожу, что она чиста, велика и спасительна для нас, смертных!
– От души желаю вашего полного просветления! – ответил я. – Но не по-христиански упрекать меня в стремлении к богатствам, которых я домогаюсь лишь в интересах своего народа, а не для себя.
– Простите меня, дон Игнасио. Тон мой был резким, как и ваш еще недавно… Но я слышу, что сеньор зовет меня!
Еще два дня пришлось нам пробыть на месте, пока сеньор не окреп настолько, что мог продолжать путь. Десять дней мы двигались по пустынной равнине и только на одиннадцатый дошли до пологих склонов довольно высоких гор. Еще через сутки мы достигли линии снегов и были вынуждены оставить мулов, которых нечем было бы кормить. Эту ночь мы провели, зарывшись в снегу и тщетно стараясь заснуть. Время от времени нас будил отдаленный шум, похожий на раскаты грома, – это были падающие с гор лавины.
– Как долго нам предстоит идти в снегах? – спросил я Зибальбая.
– Смотри, – ответил он, указывая рукой на место, откуда появился первый луч восходящего солнца. – Там – высшая точка нашего подъема, и там мы будем сегодня перед закатом.
Несколько ободренные этими словами, мы собрались и пустились в путь. К счастью, подъем не был очень крут, и мы с небольшими остановками для отдыха успели еще засветло добраться до цели. Перед нами, точно из земли, выросли высокие, почти отвесные скалы, расходившиеся в обе стороны наподобие искусственных крепостных стен.
– Нам нужно взобраться на эту стену?
– Нет, – ответил Зибальбай на мой вопрос. – Есть путь внизу. Дважды в прежние времена доходили сюда толпы белых завоевателей, но, не найдя прохода, возвращались домой, хотя руки их были у самой двери.
– Эти скалы окружают священную долину со всех сторон? – спросил сеньор.
– Нет, белый человек, нет! Они обрываются в нескольких днях пути к западу, а там начинаются непроходимые болота. Горы можно обойти и с востока, но для этого надо три дня идти по горам и пропастям. Только одному человеку это удалось, странствующему индейцу, пришедшему к нам еще при моем деде. Теперь ждите, я пойду искать…
– Вы рады, что находитесь на пороге своего дома? – спросил сеньор молодую девушку.
– Нет, – ответила она, – в пустыне я была счастлива, а здесь и меня и вас ожидает только одно горе. Если я действительно дорога вам, то бежим обратно и поселимся среди людей вашего народа.
Она умоляюще сложила руки.
– Как? Оставить вашего отца и дона Игнасио одних заканчивать путешествие?
– Вы мне больше, чем отец, хотя вам, быть может, дон Игнасио дороже, чем я!
– Нет, Майя. Но, пройдя такой большой путь, я хочу видеть Священный Город.
– Как вам угодно, – сказала она с глубокой грустью. – Смотрите, отец нашел проход и зовет нас.
Зибальбай стоял от нас в сотне шагов, но мы не видели никакого прохода.
– Хотя я вам доверяю и надеюсь, что небо соединило нас для своих великих целей, – сказал он, – но, следуя старому закону и повинуясь клятве не пропускать в город ни одного чужестранца, я должен завязать вам глаза. Дочь моя, сделай это!
Она повиновалась и, завязывая повязку, шепнула каждому из нас:
– Не бойтесь, я буду вашими глазами!
С той минуты мы были как во тьме. Пройдя немного, ведомые за руки, мы остановились. Наши проводники отошли немного в сторону, и мне показалось, что они отодвигают что-то очень тяжелое. Затем мы стали спускаться по довольно покатому склону, но шли по столь узкому проходу, что плечами постоянно задевали его стены, а иногда нас заставляли очень низко наклонять головы. После многих крутых поворотов проход расширился, и идти стало свободнее.
– Снимите повязки, – послышался голос Зибальбая. Несколько освоившись со светом, мы с любопытством осмотрелись кругом. Я подумал, что нахожусь на дне глубокой расщелины, вероятно вулканического происхождения. Вдоль шла искусственно сооруженная дорога настолько хорошего исполнения, что прошедшие века и снеговые завалы не могли ее разрушить и по ней было очень легко идти. По обеим сторонам были видны пещеры с отверстиями, но они находились на известной высоте и без лестницы в них было трудно попасть.
– Что это? Место для погребения умерших? – спросил я.
– Нет, – ответил Зибальбай, – это бывшие жилища диких людей, которые не боялись холода и питались малым. Преследуя их, основатель Священного Города открыл проход, по которому мы шли, и таким образом нашел тот роскошный плодоносный остров и долину с озером, на котором расположена ныне Столица Сердца… Но будем спешить, иначе ночь застигнет нас в проходе.
Ущелье, по которому мы шли, опять сузилось, и мы очутились в туннеле, в сплошной темноте.
– Не бойтесь, – сказал нам Зибальбай, – проход короток, и здесь нет ям!
Через несколько минут впереди опять появился свет, и немного погодя мы были уже по ту сторону гор. Не останавливаясь, Зибальбай свернул направо, и еще через несколько десятков шагов мы очутились у двери дома, построенного из неотесанного камня.
– Входите, – обратился он к нам. – Добро пожаловать в страну Сердца!
Порывистым движением руки он распахнул дверь настежь, перед нами мелькнуло яркое пламя огня, и мужской голос спросил:
– Кто там?
Зибальбай вошел, ничего не ответив. В довольно просторной, с низкими сводами комнате за столом сидели мужчина и женщина, ужиная.
– Так-то вы сторожите наше возвращение? – грозно сказал наш спутник. – Посторонитесь же и приготовьте нам поесть, так как мы умираем от голода и холода!
Мужчина медлил, но его жена, имевшая возможность видеть лица вошедших, быстро схватила мужа за рукав, говоря:
– На колени! Это касик возвратился обратно!
– Прости, о господин мой! – воскликнул от тогда. – Но, по правде говоря, мне так часто говорили в городе, что ни ты, ни госпожа наша никогда не вернетесь, что я счел вас за пришельцев с того света. То же самое подумают и в самом городе, где Тикаль правит вместо тебя!
– Замолчи! – грозно повелел Зибальбай. – Мы оставили здесь наши одежды. Принеси их во внутренние комнаты, а также достань одежды для моих гостей, а твоя жена пусть готовит ужин.
Хозяин поклонился до земли и ушел. Его примеру последовала жена, предварительно помешав очаг и подложив еще несколько поленьев. Мы встали вокруг огня и с наслаждением отогревались.
– Что это за дом? – спросил сеньор.
Зибальбай, погруженный в глубокую думу, не расслышал вопроса, и на него ответила Майя:
– Жалкая хижина, которой пользуются охотники за дикими козами. Эти люди здесь сторожа, и им поручено встретить нас при возвращении, но, по-видимому, они об этом забыли. Теперь простите меня, сеньор, но я пойду помочь им. Отец, идем…
Вскоре вернулся хозяин. Увидев сеньора, он с изумлением остановился перед ним, глядя во все глаза и бормоча малопонятные слова.
– Что с ним и что ему от меня нужно? – спросил меня сеньор по-испански.
– Он удивлен вашей белой кожей и светлыми волосами. Он говорит, что не осмеливается обратиться к вам, так как вы, вероятно, сошедший на землю небожитель… Он просит меня передать вам, что вода для омовения и одежды приготовлены для нас в особой комнате.
Мы последовали за индейцем, который ввел нас в небольшую комнату, выходившую, как и несколько соседних, в длинный коридор. Тут мы нашли два ложа с меховыми покрывалами, а также приготовленные для нас одежды: полотняные длинные рубашки и caparie, плащи из серых и черных перьев, прикрепленных к льняной основе. На полу стояла теплая вода в двух больших тазах. Сеньор с удивлением обратил внимание, что они были из чеканного серебра.
– Люди здесь, должно быть, очень богаты, если даже обиходную утварь своих постоялых дворов делают из серебра. До сих пор все разговоры о Священном Городе, в котором Зибальбай был касиком, а Майя наследницей, казались мне баснями, но теперь я готов согласиться, что в них много правды, а почтительность этого индейца показывает, что Зибальбай здесь важная особа!
Потом мы облачились в новые Одежды, не без труда, потому что их покрой был нам чужд, и отправились в столовую комнату. Там нас встретила Майя, так изменившаяся, что ее трудно было признать. На ней был шелк, затканный золотом, браслеты и драгоценные камни.
– Как и вы, я переоделась… Вам не нравится мой наряд?
– Не нравится?! Я никогда не видел лучшего! – возразил сеньор. – Не видели лучшего? Между тем это один из самых простых, которые у меня есть. Подождите, когда мы будем дома, я покажу вам еще лучше!
– Я не знаю, что мне больше нравится: ваш наряд или вы сами!
– Тише, друг! Здесь нельзя говорить так свободно, – остановила Майя сеньора. – По ту сторону гор я была вашим товарищем, а здесь я – Повелительница Сердца!
– Тогда я предпочел бы, чтобы вы оставались прежней индейской женщиной… Или вы, быть может, шутите?
– Я вовсе не шучу, – проговорила она с подавленным вздохом.
– Вы должны быть осторожны, не то будет плохо вам или мне, или нам обоим. Здесь я первая из женщин, а мой двоюродный брат будет, конечно, наблюдать за мной. Вот идет отец…
Одет он был довольно просто, как и мы, только на шее висела толстая золотая цепь с привешенным к ней золотым же изображением символического сердца. Мы заметили, что Майя ему поклонилась, на что он ответил кивком головы, а оба индейца, принесшие пищу, каждый раз, когда он проходил мимо них, кланялись ему до земли. Нам обоим было ясно, что нашей дорожной дружбе пришел конец и теперь перед нами властный царь.
– Кушанье готово! – сказал он. – Прошу садиться и есть. Садись и ты, дочь. Ты можешь не стоять предо мною, мы все еще как бы в пути и можем отбросить церемонии, пока не будем в стенах Священного Города.
Мы ели что-то очень вкусное, но неизвестное, и запивали соком, похожим на вино. Глядя на сеньора, я ясно видел, что у него тяжело на сердце. В дороге он был как бы нашим начальником, а здесь Зибальбай, до сих пор называвший его «сеньор» или «друг», теперь, обращаясь к нему, говорил «чужеземец» или еще одно индейское слово, которое означает «незнакомец». То же было и по отношению ко мне. Но меня ожидала приятная неожиданность: лишенный всякой возможности курить на протяжении шести недель, я увидел, что индеец несет особые сигары, сделанные из табака, завернутого в тонкую соломку индейской ржи.
– Ты сейчас отправишься, – повелительно обратился к вошедшему Зибальбай, – в село хлебопашцев и моим именем велишь старейшине прислать мне четверо носилок и носильщиков к пяти часам после восхода солнца. Ты предупредишь их также, чтобы наготове были лодки для переправы через озеро. Но если жизнь ему дорога, пусть никто в городе не знает о моем возвращении!
Индеец низко поклонился, взял свой плащ и вышел.
– Как далеко до деревни? – спросил сеньор.
– При плохой дороге – шесть часов, если только он в темноте не свалится в пропасть, – ответил Зибальбай. – Уже поздно, и время отдыхать; идем, дочь. Спокойной вам ночи!
Майя встала и, прощаясь, подала сеньору руку, которую он почтительно поцеловал.
– Как хорошо затянуться табаком! – сказал он, когда мы остались одни. – А заметили ли вы, друг, как переменился Зибальбай? Я никогда не был в восторге от его характера, но теперь совсем ничего не понимаю!
– Мне кажется, сеньор, что, подобно некоторым католическим патерам, он страшный фанатик. Он властолюбив и деспотичен. Он не пощадит ни себя, ни других, если имеет в виду благо страны, которой правит, или славу его богов. Какая у него должна быть сила воли, если, почитаемый как божество, он явился в нашу страну под видом нищенствующего лекаря и решился пройти тот путь, который никто из его народа не проходил за много поколений. Он все перенес без ропота, потому что цель его странствия была достигнута!
– В чем эта цель, я до сих пор плохо понимаю. И при чем тут мы?
– Цель всей его жизни – восстановить павшее царство Сердца. Я не верю богам Зибальбая, но верю его видениям, так как они привели его ко мне. Ни один из нас порознь не может достигнуть успеха!
– Почему это?
– Мне нужны средства, а ему – люди. Если он даст мне средства, я доставлю ему людей тысячами!
– Начинаю понимать, но боюсь, что вам встретятся серьезные препятствия на вашем пути. Но что должны делать Майя и я, не собирающиеся восстанавливать царство? Мы будем простыми зрителями?
– Как можно так говорить! Она ведь наследница своего отца, а вы оба… стали так близки друг другу, – добавил я после минутного размышления.
– Я не думал, что вы заметили нашу взаимную привязанность, Игнасио. Я ничего не говорил, так как знаю, что вы ненавидите женщин.
– Я не совсем слеп, сеньор. К тому же нельзя не заметить, когда в жизнь друга входит женщина. Нет, вы не можете не быть действующим лицом, но какова ваша роль – не знаю. Она зависит, впрочем, от откровения богов Зибальбая, или, собственно, того, что он примет за откровение. Пока что он расположен к вам, так как допускает, что оракул признает вас сыном Кветцала, который спасет весь народ. Таково пророчество. Но будьте осторожны: если он придет к обратному заключению, то сметет вас с лица земли, и вы должны будете расстаться с Майей!
– Этого никогда не случится, пока я жив!
– Может быть, но те, которые мешают жрецам или земным владыкам, недолго живут. Еще нет оснований падать духом: я здесь нужен и потому могу во многом помочь. Я дал Майе клятву, что сделаю для вас обоих все, что только буду в состоянии сделать. Быть может, что и вы поможете мне.
– Во всяком случае, мы будем держаться вместе. Но о будущем рано толковать, а теперь пора спать. Верно только одно: если только не умрет Майя или не умру я, то она будет моей женой.
XIV. Сердце Мира
Было совершенно темно, когда на следующее утро нас разбудил голос Зибальбая:
– Вставайте! Пора двигаться в путь!
– Разве носилки уже здесь? – спросил я.
– Нет. Они могут быть только через несколько часов. Но я непременно желаю быть сегодня в городе и потому мы пойдем навстречу носильщикам.
В общей комнате мы застали наших спутников уже совершенно готовыми. На столе стояла еда.
– Ешьте и идемте! – торопил нас старик.
Ветра не было, но холод стоял довольно сильный, и мы старались согреться быстрой ходьбой. Когда стало светать, я заметил, что вся окружающая местность, насколько мог видеть глаз, понижалась, образуя как бы очертание чаши, окаймленной с боков горами. Вдали виднелись священные воды озера, в которое текли многочисленные ручьи с соседних склонов. Но больше всего мое внимание привлек густой туман, точно наполнивший воздух; вскоре он стал рассеиваться, и нашим очарованным глазам открылась величественная панорама. Необычность картины заставила меня даже остановиться. Серебристые ручьи протекали по зеленой долине, за ней виднелись рощи, вдали блестело озеро, а на большом острове посреди озера возвышался город, очертания которого выступали на фоне небесной синевы.
– Там находится моя родина! – произнесла Майя не без некоторой гордости. – Нравится она вам, белый человек?
– Она мне так нравится, что я меньше чем когда-либо понимаю, почему вы так хотите ее покинуть?
– Потому что, хотя в городе, в окрестностях и на дне озера заключается множество разных богатств, но нам приходится жить среди людей, а от этих людей трудно ожидать себе счастья!
– Иные полагают, что счастье в нас самих, Майя, – сказал ей на это сеньор. – Я думаю, что в такой стране можно быть счастливым!
– Это вы теперь так думаете, но когда будете в городе, измените свое мнение. Если бы вы действительно думали только обо мне, то нам лучше было бы остаться по ту сторону гор. Но вы стыдились бедной индейской девушки, которая оказалась достаточно красивой, чтобы вас прельстить, и которая имела счастье спасти вам жизнь. Вам было бы стыдно жениться на мне по обычаям вашей родины и ввести в свой дом дочь сумасшедшего индейца, которого вы застали в руках шайки разбойников. Здесь же я как женщина имею высокую цену, гораздо большую, чем любая белая женщина…
– Вы несправедливы ко мне! Вам должно быть стыдно говорить со мной так без всякого на то повода!
– Быть может, я несправедлива, но нас ожидает много затруднений. Прежде всего – Тикаль…
– Что нужно Тикалю? – спросил сеньор.
– Ему нужно жениться на мне и стать, таким образом, касиком страны; во всяком случае, он не уступит меня без борьбы. Потом, мой отец, служащий только двум господам: своим богам и своей стране, который видит во мне лишь орудие для достижения своих целей – и в вас тоже. Наши светлые дни миновали, наступили черные, а за ними идет темная ночь. Там нам редко придется беседовать, я окружена придворными, которые следят за каждым моим шагом. Кроме того, за мной всегда наблюдает мой отец!
– Теперь и я начинаю сожалеть, что не последовал вашему совету остаться по ту сторону гор… Но не можем ли мы спастись бегством?
– Нет, поздно. Нас поймают. Остается только идти навстречу судьбе. Только поклянись мне теперь, моими богами или твоими, или чем иным, самым тебе дорогим, что, пока я жива, ты не изменишь мне, как я буду верна, пока не умру!
Она взяла его за руку и вопросительно смотрела ему в глаза. В эту минуту Зибальбай, шедший все время впереди, случайно обернулся и увидел их.
– Подойди сюда, дочь, и вы, белый человек, и слушайте оба. Я стар, но зрение и слух еще хороши, хотя в пустыне я не придавал большого значения многому, что видел и слышал. Здесь, в моей стране, все иначе. Запомните, белый человек, что Госпожа Сердца неизмеримо выше вас и на этой высоте должна остаться. Поняли?
– Вполне! – ответил сеньор, с трудом сдерживая свой гнев. – Но жаль, касик, что вы не сказали мне тогда, когда мы спасали вашу жизнь, что я недостойный товарищ для вашей дочери; ведь без нашей помощи от вас остались бы теперь одни только кости!
– Вы были посланы богами, чтобы служить мне, и вы были мне нужны, – спокойно возразил Зибальбай, – вы можете мне и опять понадобиться. Если бы не эта возможность, то мы расстались бы за горой.
– Жаль, что этого не случилось! – воскликнул сеньор.
– Я тоже, быть может, об этом пожалею. Но вы здесь, а не там, и останетесь здесь до конца вашей жизни. Я хочу сказать, что вы в моей власти. Одно мое слово может поставить вас очень высоко или зарыть глубоко в землю. Поэтому будьте осторожны, принимайте с благодарностью все, что вам будет дано и не оглядывайтесь назад: бежать нет возможности. Подчинитесь во всем моей воле, и вам будет хорошо. Если будете сопротивляться, я вас уничтожу. Я сказал. Теперь идите впереди меня, а ты, дочь, иди за мной!
Казалось, бешенство сеньора не имело границ. Я опасался самых ужасных поступков, но умоляющий взгляд Майи его успокоил, как по волшебству.
– Я слышу ваши слова, касик. Вы правы, я в вашей власти, и мне бесполезно спорить с вами.
Мы двинулись дальше в указанном порядке. Подойдя к Зибальбаю, я сказал ему:
– Ты произнес резкие слова тому, кто мне брат, а следовательно, и мне!
– Я сказал то, что должен был сказать. Разве ты не слышал, что сказал вчера индеец? Тикаль, мой племянник, правит страной вместо меня. Эта девушка, моя дочь, помолвлена с Тикалем, и только этим способом он может наследовать мне. Если он считает меня мертвым и занял мое место, то ему не захочется уступить свою власть. Посуди сам, как должно понравиться ему и его друзьям, что белый человек нашептывает слова любви в уши моей дочери и держит ее руку? Говорю тебе, Игнасио, что это одно может возбудить войну против меня. Вот почему я говорил резко, пока еще есть время. Ты должен мне в этом помочь, потому что от этого зависят и твои планы, иначе они ни к чему не приведут!
Я ничего не ответил. Некоторое время мы шли молча и на повороте дороги столкнулись с шедшими нам навстречу носильщиками с паланкинами. Их было около сорока. Все были высокого роста, хорошо сложены, с правильными чертами лица, но все-таки отличались от людей моего племени. Выражение их лиц было какое-то странное: оно было не тупым, но каким-то безразличным; уже в глазах самого молодого из них можно было подметить какую-то подавленность, точно от тяжести прожитых народом веков. Они были крепки и сильны, но глаза их не светились умом. Даже вид белого не поразил их. Они ограничились мелкими замечаниями, которыми обменялись между собой, – о длине бороды, о цвете волос. Зибальбая они приветствовали своими гортанными голосами:
– Отец, кланяемся тебе!
И они все простерлись перед ним ниц по знаку, данному старшим между ними.
– Встаньте, дети! – сказал Зибальбай, и они послушно встали, сохраняя полнейшее равнодушие ко всему окружающему.
Они принесли с собой еду, и мы принялись есть. Начальник отряда что-то тихим голосом докладывал касику, и я ясно видел, что его слова не доставляли тому никакого удовольствия. Зибальбай торопился и вскоре отдал приказ садиться в паланкины. Мы двинулись с довольно большой скоростью. Я не переставал любоваться окружающей природой. Вся местность была старательно возделана. Если не было полей, то росла трава; рощи, часто попадавшиеся нам, были густы и тенисты, и в них можно было видеть диких коз и оленей, поспешно убегавших при нашем приближении. Посевы состояли из хлебных злаков, сахарного тростника, плантаций кофе и какао.
К вечеру мы достигли деревни хлебопашцев. Дома были построены из необожженного кирпича, посредине села был сооружен алтарь с возложенными на него плодами и цветами. Большинство жителей только что вернулись с работы, о чем свидетельствовали следы земли на их обуви и платье. Но и на их лицах я опять увидел то же выражение безучастия ко всему. Лица женщин, очень красивые по мнению индейцев, были проникнуты тем же тяжелым выражением. При виде сеньора только немногие выражали любопытство, но через несколько секунд оно исчезало бесследно. Здесь почти не было детей. Одну женщину было почти невозможно отличить от другой, если они были одного возраста. Впрочем, удивительного, строго говоря, ничего не было: все жители составляли одну большую семью.
Для нас был приготовлен особый дом, в него пока вошел один Зибальбай. Подойдя к Майе, я спросил ее:
– Всегда ли у этих людей такая скука на лицах?
– Да! То есть у простолюдинов, которые работают. Здесь существует два сословия: знатные господа и народ. Каждый простолюдин должен работать три месяца в году, а остальные девять полагаются ему на отдых. Все плоды работ собираются в общие склады и распределяются между всеми детьми народа Сердца. Но храмы, касик и некоторые сановники имеют своих рабов, которые служили из поколения в поколение, от отца к сыну.
– Что с ними делают, когда они не хотят работать?
– Они должны умереть, так как им не отпускается никакой пищи из общественных магазинов. Когда они смирятся, то на них возлагают самые тяжелые работы!
Теперь было понятно, почему у этих людей такое приниженное выражение. Что можно было ожидать от людей, лишенных честолюбия или ответственности и поставленных в полную зависимость от общественных порций? В позднейшие годы я слышал, что появились учителя, которые проповедуют подобную систему для всего человечества, но готов поручиться, что если бы они пожили в стране Сердца, где эта система применялась веками, то отреклись бы от своего учения.
К нам явился посланный от Зибальбая человек с приглашением войти в дом. Там мы нашли приготовленный обильный ужин. Я предполагал, что мы здесь заночуем, но касик коротко и повелительно сказал, что нам предстоит дальнейший путь. Мы скоро добрались до небольшого поселка на берегу озера, где нас ожидала лодка с девятью гребцами. Но так как дул попутный ветер, то был поднят парус, и мы поплыли к острову со Священным Городом, до которого было пятнадцать миль. Мы все молчали, любуясь красивой картиной озера, освещенного луной. Индейцы-гребцы также были безмолвны из-за присутствия их государя. Город все более и более приближался, его очертания становились отчетливее, хотя он продолжал иметь в моих глазах сказочный вид. Но скоро моя нога ступит на обетованную землю.
– Что нас ожидает там? – прошептал сеньор на ухо Майе, пользуясь тем, что Зибальбай сидел в отдалении и казался погруженным в крепкую думу.
Она только укоризненно покачала головой.
– Не бойтесь! Мы преодолеем все трудности и опасности, – постарался я приободрить своего друга. – Избыток здешних богатств перейдет в наши руки, и я отомщу притеснителю моего племени! Индейское царство восстановится от моря до моря!
– Может быть! Для вас даже весьма вероятно, что так и случится. Но мы ищем разные вещи…
До нас доносились только громкие крики сторожей, перекликавшихся на городских стенах. Но сам город точно вымер. Ветер стих, и мы шли на веслах. Проплыв по небольшому, по-видимому искусственному каналу, мы причалили к каменной пристани, совершенно безлюдной. От нее вела широкая лестница к стенным воротам, которые были заперты. Зибальбай нетерпеливо велел кормчему лодки позвать начальника стражи. По лестнице спустился вооруженный индеец, спрашивая, кто мы.
– Я – касик! Открывай ворота! – ответил Зибальбай.
– В самом деле? Но как это странно, – проговорил стражник, – в эту самую ночь касик справляет свой свадебный пир, а в нашей стране есть только один касик. Отправляйтесь, странники, обратно и явитесь, когда ворота будут открыты!
При этих словах Зибальбай затрясся от гнева, а сердце Майи, напротив того, переполнилось радостью.
– Повторяю тебе, что я – Зибальбай, твой касик, вернувшийся из путешествия!
Стражник колебался.
– Безумный, или ты хочешь стать пищей для рыб? – громко сказал кормчий. – Это действительно Зибальбай и никто другой.
– Прости меня, отец! – взмолился стражник, падая на колени. – Но касик Тикаль, правящий после тебя, велел сказать, что ты умер в пустыне, и запретил упоминать твое имя в городе!
Зибальбай поднялся с места, и мы последовали за ним. Проходя мимо коленопреклоненного стражника, он обратился к кормчему, также шедшему с нами:
– Вели повесить завтра этого человека на торговой площади, чтобы научить не спать на сторожевом посту!
Мы шли по широкой улице, окаймленной великолепными зданиями, но они казались безлюдными; улица также была пустынна.
