Ханна Уиттен
Дочь для трона
В зеркале что-то изменилось. Ее отражение на миг исказилось, изможденные черты налились и обрели цвет. Золотистые волосы, горящие карие глаза, лицо с пухлыми губами и более округлыми щеками.
Рэд.
Мелькнула и исчезла. Нив вцепилась в зеркало скрюченными пальцами, стиснула его в шипастых руках, словно могла раздавить стекло.
– Рэд! Ты меня слышишь? Вернись!
Но ее отражение уже стало прежним, и то лишь на мгновение. Потом зеркало перестало показывать Нив, за мутной гладью остались только плотные сплетенья корней, подернутые тьмой.
Нив наотмашь ударила ладонью по стеклу.
– Рэд!
Никого.
Она рухнула на колени и зажала глаза руками, не обращая внимания на проросшие из них острые браслеты.
Ты уже близко.
Снова тот голос, что обратился к ней по имени, густой, мягкий и почему-то знакомый, словно по далеким детским воспоминаниям, которых она не могла осознать. В нем слышалась печаль, такая глубокая, что сердце Нив отозвалось ноющей болью. Она отняла руки от глаз – никакой крови, будто шипы неспособны были причинить вред хозяину – и уставилась в туман.
– Что?
Ты еще не готова стать отражением. Сперва тебе нужно найти Древо, найти ключ.
Нив качнула головой. Непонятные слова в непонятном месте, но голос упомянул Древо, и потому она решила, что к нему стоит прислушаться.
– Кто ты? Кто-то из Древних? Или их приверженцев?
Молчание. Позади зеркала, в прорехах между корнями, как будто мелькнула фигура. Исчезла так быстро, что Нив не успела ничего разобрать.
Я не знаю, что я такое. Не до конца. Тихо, с нотками тоски и жажды. Полагаю, что так было всегда.
К досаде в голосе примешивалось что-то еще. Нив сглотнула и закусила нижнюю губу.
– И почему тогда я должна тебе верить?
Может, и не должна. Почти шутливо. Но ты ведь приняла уже немало спорных решений касаемо того, кому верить.
Тени ее раздери, если она станет выслушивать поучения от бестелесного голоса в мутном не-совсем-сновидении – лучше сразу переходить к делу.
– Ты что-нибудь знаешь о Древе?
Думаю, да. Возможно. Но воспоминания… они как туман. Дымка волной прокатилась по ногам Нив. Когда я вижу тебя, вспоминать проще. Но я всегда где-то между.
– Между чем?
Между мирами. И вами двумя. И жизнью и смертью тоже, я полагаю.
Нив обхватила себя руками, холод уже забрался под тонкое полотно снившегося ей наряда.
– Скажи мне, что ты знаешь.
Древо ждет тебя, там же, где оно было всегда. Но лишь добраться до него недостаточно – твой путь должен быть отзеркален, а любовь разделена. И нужен ключ, если ты хочешь вернуться.
– И где мне взять ключ? – Ей показалось, что проще всего начать с этого. Зеркальные пути, разделенная любовь… с этим можно разобраться позже.
Когда станет нужно, он появится.
Нив хмуро глянула в туман.
– Ты точно не можешь сказать мне, кто ты?
Короткое молчание. Когда я вспомню, я тебе скажу.
Туман скользнул по коже Нив. Она вздрогнула – дымка казалась почти живой и словно исследовала ее.
Голос зазвучал строго. Ты – пустой сосуд.
Она переступила с ноги на ногу.
– Солмир хранит магию. Чтобы я не… – она сбилась и опустила взгляд на усеянные шипами руки. – Чтобы я не закончила вот так.
Голос промолчал. Нив окатило новой волной изучающего ее тумана.
Все поменяется, наконец прозвучал ответ. Прошлое, настоящее и будущее здесь сливаются воедино, и все возможные исходы кажутся воплощенными, хотя будет воплощен только один. Но в конце концов он поступит правильно. Это известно точно и безусловно.
Он. Солмир? Нив не стала переспрашивать, но рот у нее чуть не открылся от удивления. То, что Солмир способен сделать нечто правильное – что это точно и безусловно случится – казалось почти таким же абсурдным, каким было бы внезапное стремление Нив поцеловать его ради чего-то кроме магии.
В корнях позади зеркала снова мелькнула темная фигура, на этот раз достаточно отчетливо, чтобы Нив успела заметить широкие плечи и стройную талию прежде, чем все снова исчезло. Подними глаза.
Она послушалась. Сверху, проступая сквозь туман, медленно опускалась ветвь. Лишенная листьев и, помимо темных полос, расчерченная прожилками золота. Двойственность, заключенная под белой корой. Ветвь замерла прямо у нее над головой, так близко, что Нив могла дотянуться рукой до того, что на ней росло.
Яблоки. Одно черное, одно золотое и одно алое.
Ее пальцы почти сами собой потянулись сквозь туман, стремясь коснуться черного плода. Яблоко оказалось теплым. И почему-то пахло медью. Крошечные колючки усеивали его целиком, будто проросли наружу из самой его сердцевины.
Не срывай.
Голос звучал настойчиво. Нив уронила руку.
– Что это? – выдохнула она. – Это ведь не просто сон?
Здесь все не так просто, как выглядит. Яблоки мягко покачивались у нее над головой. Когда существует два мира, должно быть и нечто между ними. Ты не принадлежишь ни одному из них. И все здесь предстает перед тобой в таком виде, какой ты способна понять. Голос окрасили веселые нотки. Это не в большей степени яблоко, чем ты сама, но твоим глазам нужно что-нибудь видеть.
– Значит, это место между мирами?
В некотором роде. Место между жизнью и смертью. Место, способное удерживать в себе. Секунда тишины. Мы слишком хороши в создании тюрем.
Так много слов и так мало ответов. Нив нахмурилась, беспокойно скребя ногтями по ладоням.
– Мне сказать ему? – тихо спросила она. – Обо всем, что я услышала от тебя.
Поступай как пожелаешь, отозвался голос. Каждый сам решает, как слагать историю о своем злодее.
Она глубже впилась ногтями в кожу.
Мне больше нечего тебе сообщить. Нив не представляла, как бестелесный голос может казаться таким утомленным. И снова ее укололо смутным воспоминанием, так, что она скривила губы, пытаясь понять, откуда именно ей знаком этот оттенок усталости, изможденности и тоски. Возвращайся к нему.
И сразу после этих слов она распахнула глаза.
Нив еще немного полежала, свернувшись на боку и постепенно приходя – почти падая – в себя. Она как будто возвращалась в тело по частям – в ноги, потом в руки, и наконец в сердце. Она даже не перевернулась во сне, но чувствовала себя так, словно прошла много миль.
Место между мирами. Между жизнью и смертью. Открытие слишком огромное и тяжелое, чтобы его осознать, чтобы как-то охватить его разумом.
Впрочем, она не успела даже попытаться – нечто иное резко привлекло ее внимание. Здесь, в разрушенной хижине в Тенеземье, кто-то пел.
Язык был незнакомым, тихая размеренная мелодия плавно переливалась вверх и вниз, будто колыбельная. Одновременно слышался скрип металла по дереву; потом песню оборвало проклятье.
Солмир сидел спиной к стене хижины, согнув одну ногу и вытянув другую. Большой палец он засунул в рот, во второй руке у него был зажат кинжал, а на полу рядом лежал небольшой обструганный кусок дерева, уже начавший принимать некую задуманную форму.
Нив шевельнулась, и Солмир быстро поднял глаза на нее.
– Доброе утро, спящая красавица, – пробубнил он, не вынимая палец изо рта.
– Только вот утра здесь никакого нет. – Нив медленно села, хотя мышцы негодующе ныли. – Что ты пел?
Солмир резко отнял от губ палец. На нем сразу проступило серое пятнышко обесцвеченной крови.
– Я что-то пел?
Он казался настолько иным в этот краткий миг. Расслабленным, уязвимым, человечным. Кем-то, вероятно способным поступить правильно, что бы это ни значило.
– Да, – ядовито ответила Нив. – Громко.
Резкость ее тона от Солмира не ускользнула. Он выпрямился, вытер палец о рубашку, поднял кусочек дерева и затолкал в карман.
– Прошу прощения, Ваше Величество. Каждый коротает время как может.
– Песнями и… резьбой по дереву?
– Я бы мог пьянствовать и предаваться плотским утехам, но в Тенеземье удручающе плохо с вином, а касаемо второго я подожду, пока ты сама не попросишь.
Все лицо и даже шея и грудь Нив загорелись от злости.
– Я скорее попрошу швырнуть меня в пасть следующего малого чудища, на которое мы наткнемся.
– Не надейся запугать меня таким заманчивым предложением. – Солмир встал и махнул рукой в сторону болтающейся двери. – А теперь, раз мы оба хорошо отдохнули, идем уничтожать богов.
Глава седьмая
Рэд
– Оно изменилось, Эммон. Я показала тебе вчера, ты попросил подождать и посмотреть, останется ли так же. – Рэд взмахнула рукой. – И оно осталось. Это должно что-то значить.
Она стояла возле зеркала, по-прежнему увитого прядями ее секущихся волос и заляпанного кровью, все с той же жуткой горкой обрезков ногтей прямо перед ним. Вид всех ее жертвоприношений беспокоил Эммона, это было заметно, но он молчал. Стоял рядом с ней, скрестив руки на груди и вглядываясь в отражение спутанных корней в зеркале. Его густые брови были нахмурены, а губы плотно сжаты.
Призрак ссоры, преследовавший их все эти дни, снова повис в воздухе. Вчера Рэд постаралась быть разумной, согласилась повременить и проверить, прав ли Волк, считая изменения в зеркале простой случайностью. Сегодня же она была готова действовать. Готова делать что-нибудь. Что угодно.
– Может, и значит, – уклончиво и неохотно сказал Эммон. – А может, зеркало просто больше не работает. Теперь, когда Диколесье – это мы, магия изменилась. Узы, что вынуждали зеркало показывать Первых Дочерей, могли тоже поменяться пока неизвестным нам образом.
– Да, я знаю, спасибо. Но твоя мать создала его, чтобы увидеть сестру. В этом его смысл, и именно это я и пытаюсь сделать. – Рука Рэд резко взлетела к зеркалу. – Если оно работало прежде, то почему не должно сейчас, когда Диколесье сильнее, чем во все прошедшие века?
– Потому что прежде Нив не была в Тенеземье.
– Но если оно должно помогать мне ее видеть…
– Рэд, Тенеземье искажено. – Последнее слово он почти прорычал. – Это перевернутый мир, наполненный ужасными чудовищами и еще более ужасными богами. Даже знай мы, как открыть его теперь, когда Диколесье изменило форму – нельзя просто взять и отправиться в такое место, последствия могут быть страшными. Оно полно мрака, оно уродливо, и оно уродует тех, кто в него попал.
Тех, кто в него попал. Как Нив.
Эммон продолжал стоять, сложив руки на широкой груди, закатанные рукава приоткрывали дорожки давно заживших шрамов и браслеты из коры, вросшие в его запястья.
– Может быть, это знак, – сказал он наконец. – А может, и нет. Я просто не хочу, чтобы оно дало тебе ложные надежды, Рэд. Я не хочу… – он запнулся и потер глаза пальцами.
Тишина вокруг них уплотнилась, став почти удушливой. Они избегали этого разговора так долго, и все же он их настиг.
Рэд сглотнула.
– Чего ты не хочешь, Эммон?
Он наконец отнял руку от лица и обратил к ней глаза с обведенными зеленью радужками.
– Я не хочу, чтобы ты навредила себе, пытаясь спасти ее, – произнес он негромко, четко выговаривая каждое слово.
– Но именно это она сделала ради меня.
– А ты ее просила?
– Сейчас все иначе. Меня не нужно было спасать. А мы знаем, что Нив – нужно.
Эммон ничего не ответил. Лицо его оставалось непроницаемым.
Рэд казалось, что вместо губ у нее тиски, так крепко она сжимала челюсть; все ее тело словно превратилось в лук с натянутой тетивой.
– Ты считаешь, что нам ее не вернуть.
– Я такого не говорил.
– А говорить и не нужно.
– Я считаю, что шансы вернуть ее довольно велики. – Каждый оттенок его голоса был Рэд известен; она знала, когда Эммон лгал, когда был искренен и когда пытался оставаться на грани между тем и другим. Сейчас он сказал правду, но сам едва в нее верил. – Однако это непросто, Рэд. Она оказалась в тюрьме, которая создавалась так, чтобы из нее было не вырваться. Недостаточно одних лишь догадок и зеркала, чтобы вытащить ее оттуда, мы должны точно знать, что именно делать, прежде чем приступить.
От злости вены у Рэд полыхнули зеленым.
– То есть ты хочешь еще почитать, – прошипела она, – пока моя сестра заперта там с монстрами? С Королями? Я видела, что творится внизу, Эммон, и я ее там не оставлю.
– Разумеется, мы ее не оставим. Но необходимо время, чтобы…
– У нее нет времени!
Рэд не собиралась так кричать; слова прозвучали сипло и похоже на всхлип. Эммон потянулся к ней, инстинктивно стремясь утешить, но она попятилась. Он уронил руки.
Рэд вскинула ладонь, пронизанную зелеными венами и чуть тронутую корой у запястья.
– У нас есть все время мира. – Теперь она шептала. – Но у Нив его нет. Нив – все еще человек.
Эммон словно застыл, в глазах у него было ничего не прочесть.
– Ты сожалеешь о том, что перестала быть человеком, Рэдарис?
Порой он по-прежнему называл ее полным именем – в постели, или шутки ради. Но сейчас Эммон произнес его церемонно. Как чужой.
У Рэд что-то оборвалось в животе.
– Конечно нет, – выдохнула она, но заставить себя протянуть руку и коснуться его не смогла. – Ты это знаешь.
Эммон не ответил, продолжая сверлить ее пронзительным взором янтарно-зеленых глаз.
Наконец он вздохнул и повернулся к лестнице.
– Я буду в библиотеке. Приходи, когда сможешь.
Его сапоги застучали по ступенькам, где-то внизу скрипнула распахнутая дверь.
Рэд отошла от зеркала к одному из увитых плющом окон и посмотрела, как Эммон шагает через двор Крепости. Какой-то частью души ей захотелось окликнуть его, заставить вернуться, позволить ему взять ее прямо на полу башни и не отпускать до тех пор, пока их ссора не забудется.
Но она не стала.
Вместо этого она подумала обо всех деревьях внутри себя, о скрытом у нее под кожей Диколесье. И о страж-древах, которые они с Эммоном вобрали. О страж-древах, чья гибель от гнили открывала врата в Тенеземье.
Эммон хотел подождать. Хотел отыскать способ помочь Нив, совершенно ничем не рискуя. Рэд знала, что это невозможно. Она понимала его страх – мысль о том, что она может потерять Волка, скручивала ей колючими узлами все нутро – но у Эммона не было ни брата, ни сестры. Не было близнеца. Он не в силах был понять Рэд и саму природу ее боли.
Рэд больше не могла допускать, чтобы Нив оставалась внизу. Она не могла ждать, пока Эммон придумает свой воображаемый идеальный план, исключающий риски.
И не могла позволить ему помешать ей испробовать нечто, способное сработать.
В голове у нее разнесся шорох, словно ветер всколыхнул деревья. Предупреждение? Благословение? Ей было наплевать. План у нее вышел слабенький и едва продуманный, но больше Рэд было не за что уцепиться, и отчаяние залатало в нем все бреши.
Внизу, во дворе, Эммон замер у входа в Крепость. Обернулся, подняв к Рэд глаза, затененные полуденным солнцем. И исчез в дверях.
Если она ему скажет, он попытается ей помешать – может быть, даже запрет ее в проклятой библиотеке. Если она собирается действовать, делать это надо сейчас, и в одиночку.
Как только дверь Крепости затворилась за Эммоном, Рэд направилась к ступеням.
Ничто в Диколесье больше не грозило ей опасностью, но, едва Рэд ступила за ворота, сердце ее все равно подскочило к горлу. Она тихо прикрыла за собой створки, хотя услышать ее никто не мог. Эммон уже наверняка уткнулся носом в книгу, отчасти чтобы позабыть об их ссоре, отчасти в поисках подсказок, а Файф и Лира еще не вернулись после встречи с Раффи и ночевки в столице.
И все же, шагая меж стволов, к деревьям Рэд приглядывалась опасливо. Старые привычки изживались нелегко.
Быстро идти с прижатым к груди зеркалом было трудно. Рэд немного отстранила его от себя и хмуро вгляделась в отражение. Все так же заполненное этой странной слоистой тьмой корней, которые удавалось рассмотреть, только прищурившись.
Корни наверняка значили, что ей нужно было страж-древо. Нужно было достать одно из себя и создать врата, чтобы вытащить Нив. Что еще они могли значить?
В голове у нее снова раздался шорох, золотой нитью пробежал вдоль ее мыслей, звеня, словно отпущенная струна арфы. Диколесье сообщало ей что-то, но она не понимала, что именно.
Рэд вообще мало понимала свое новое бытие. Внешность обычной женщины – почти – и внутренний лес. Она помнила, как раньше представляла Эммона весами, качающимися из стороны в сторону, от костей к корням, едва держащими равновесие. Став Диколесьем, они вдвоем словно сковали эти весы, остановили ровно посередине.
Что же случится, если сейчас она качнет их снова? Если она выпустит то, что скрыто внутри, обратно наружу?
Рэд встряхнула головой, прогоняя сомнения, пытавшиеся скопиться у нее в сознании и вынудить ее мысли сбиться с пути. Все ради Нив. Ее сестра приняла бы любые последствия.
Это меньшее, чем Рэд может ей отплатить.
Она не знала, куда именно идет. Ноги сами принесли ее к той поляне, где она подарила покой костям остальных Вторых Дочерей – где когда-то, казалось, вечность назад она нашла Эммона, наполовину слившегося с лесом, – и теперь Рэд ощущала, что это правильно. Рыжие и золотые листья ковром устилали землю, над ними висел густой аромат корицы. На краю поляны больше не было страж-древ, и все равно место казалось более священным, чем любое другое.
Особенно одно конкретное место. Там не осталось ни следа страж-древа со шрамом на коре – того, на котором проступили слова, закрепившие долг Вторых Дочерей; слова, что Тирнан Нирейя Андралин, старшая сестра Гайи, потом вырезала из ствола и принесла в Валлейду, – но что-то внутри Рэд узнало тот клочок земли, где оно росло. Она носила в себе карту Диколесья, и эта точка на ней была помечена.
Немного поразмыслив, Рэд положила зеркало именно там, стеклом кверху. Золото обвивавших раму прядей ее волос почти слилось с опавшей листвой. Рэд опустилась на колени и вытянула из-за пояса короткий кинжал.
Может, это и глупость. Может, это ничего не даст – ни одна из прежних жертв зеркалу не сработала. А может, именно это наконец спасет Нив, именно здесь, на поляне, где Рэд однажды спасла Эммона, где магия и кровь были так тесно сплетены.
Одно Рэд знала точно: больше нельзя оставлять Нив во мраке. Нельзя оставлять ее с чудовищами.
Нив сделала бы то же самое для нее.
Диколесье внутри Рэд затихло. Пропали все шорохи, и в ее мыслях, и под кожей – обычно бег крови в ее жилах рождал ветерок, круживший листья, а биение ее сердца заставляло качаться ветки. Теперь же лес, вросший в ее кости, умолк и смотрел, как она поступит дальше. Как она снова качнет чашу весов.
Рэд глубоко вдохнула. Нерешительно задержала кинжал над ладонью; золотая нить Диколесья в ее сознании все так же оцепенело молчала.
Рэд уронила клинок. Кровь всегда оставалась полумерой, никогда не была настоящим решением; Эммон разделил с ней Диколесье – тогда, на границе леса, когда стал ненадолго воплощенной магией, – лишь возложив руку ей на сердце.
Она немного подумала, коснулась ладонями осенних листьев и, чувствуя кожей их хруст, вжалась пальцами в лесную почву.
– Я хочу отпустить одно, – произнесла она, выждав мгновение. – Одно из страж-древ. Мне нужно одно снаружи, чтобы добраться до сестры. – Рэд испустила то ли смешок, то ли всхлип, то ли нечто между ними, безумное и надломленное. – Чтобы открыть запертые двери.
Она почувствовала себя немного глупо, заявляя о своих намерениях земле. Но тут ей вспомнился момент, когда она приняла в себя корни, когда в той сырой темнице под дворцом Валлейды она ясно объявила лесу о том, чего желала. Дала ему понять, что совершает этот выбор сама.
Сперва все затихло.
Потом раздался рев.
Рэд не сразу поняла, что звук исторгается из нее самой; нечто полыхнуло у нее в пальцах, взбежало по руке и вскипело вокруг сердца. Спина у нее выгнулась, но не от боли, а от чего-то большего, настолько превосходящего простое разделение на страдание и блаженство, что оно будто принадлежало иному, неведомому миру.
Внутри ее что-то трещало, выворачивался позвоночник, нечто жизненно важное вырывалось из глубин ее существа. Нечто более настоящее и в то же время более призрачное, чем любое из страж-древ; словно тело ее покидала душа.
Рэд стала и лесом внутри, и миром снаружи – она чувствовала, как часть ее естества отсекается и зарывается в землю, разнося ее сознание далеко за пределы ее собственного разума, в недра земли и во все то, чего эта часть касается.
Бесконечная. Всеведущая.
Рэд не просто качнула чаши весов – она перевернула их, опрокинула навзничь. Кровь и воля вывернули ее наизнанку, вынудили человека отступить внутрь и дали лесу выплеснуться вон, обращая ее в свет и ничем не скованную магию. Это было прекрасно, это было пьяняще.
И это сводило ее с ума.
Все до единой вены у нее налились зеленью, а потом вспыхнули золотом. Корни проросли у нее из ладоней, но кожа не трескалась – она побледнела, уплотнилась, и кора поползла по рукам Рэд к сердцу.
Она не просто выпускала страж-древо. Она становилась им. Она и это дерево сливались воедино, и ее тело превращалось во врата.
Рэд скорее ощутила, чем увидела, как Эммон выметнулся на поляну, окинул взглядом ее и лежащее на земле зеркало и в мгновение ока понял, что именно она сделала. Длинно и громко выругался.
– Рэдарис!
По лесу разнесся удар. Он отозвался в глубине тела Рэд – в тех частях, что стали страж-древом, и в тех, что еще оставались человеком, – словно призыв.
В пальцах – в том, что было ее пальцами, а теперь стало корнями, зарывшимися в землю – Рэд чувствовала биение сердца. Не своего – ритм был иным, словно она дотянулась до кого-то, но уловить смогла лишь это.
По деревьям прокатилась ударная волна, и Эммон… изменился. Все, что прорастило в нем Диколесье, ослепительно вспыхнуло, на миг делая его неразличимым. Там, где он стоял, осталась дыра, пустота в форме человека, не содержащая в себе ничего, кроме золотого сияния и тонких белых деревьев, будто кто-то использовал его тело вместо холста и изобразил портрет Диколесья.
Золотая нить леса, вплетенная в мысли Рэд, выгнулась и задрожала, рождая звенящий у нее в голове мелодичный отзвук, прекрасный и страшный одновременно. Ту руку, на которой гнездился Знак – теперь наполовину покрытую корой, – обожгло болью, словно под кожей у нее заточили солнечный свет.
– Отзови себя, Рэдарис! – зарычал на нее Эммон голосом, устеленным листьями и едва напоминающим человеческий. – Отзови себя обратно, ко мне.
Мысль о том, что можно просто перестать, показалась ей слишком простой. Да и хочет ли она переставать? Если все это необходимо для спасения Нив? Сколь сильные изменения могут считаться слишком сильными, когда так любишь?
Глаза Эммона. Янтарь, окруженный ярчайшей зеленью; омуты боли и пустоты.
– Прошу, Рэд. – Его голос, шуршащий листвой, охрипший и глухой. – Не уходи.
Не смей бросать меня здесь одну. Однажды она сказала ему это, здесь же, на поляне. Они поклялись друг другу в этом прежде, чем признались во всем остальном. И сейчас она не смела нарушить свою клятву.
Сцепив зубы и чувствуя во рту вкус коры и зеленого сока, Рэд потянула Диколесье назад, изъявляя свою волю земле, как сделала в самом начале.
Не так, подумала она, запуская слова, будто стрелы. Дай мне другой способ.
И Диколесье вздохнуло, словно только этого и ждало все время.
Сознание Рэд сжалось и вернулось в почти-человеческое тело, едва она вырвала себя из почвы. Ее пальцы поначалу еще оставались корнями, белыми и тонкими, но потом и они медленно втянулись, обретя обычную форму и кожу вместо коры. Рэд передернуло от боли.
В ладони у нее что-то лежало. Слишком сильно облепленное грязью, чтобы рассмотреть, – как будто она вытянула нечто из-под земли. Ей не хватило времени разобраться, что именно – поверхность под ней задрожала и выгнулась, будто спина пробудившегося чудовища. Рэд потеряла равновесие; она сунула нечто из ладони в карман блузки и уперлась руками в лесную почву.
Так же резко, как началось, землетрясение прошло.
И в зеркале по-прежнему не было ничего, кроме темных корней.
Горечь земли у нее во рту казалась вкусом поражения.
На другом краю поляны стоял Эммон с горящими зеленью глазами, вены на его закованных в кору запястьях резко выделились на покрытой шрамами коже. Он стал больше похож на лесное божество, чем на человека. Они с Рэд сверлили друг друга взглядами, и воздух между ними искрил.
– Что ты творишь? – процедил Эммон сквозь зубы, будто проклятие. – Что ты такое творишь, Рэд?
– Это казалось самым естественным. – Она поднялась на трясущихся ногах. – Ведь именно так раньше открывалось Тенеземье. Но я знала, что ты бы мне помешал.
– Точно, тени меня раздери. – Эммон двинулся на нее походкой хищника. – Я точно помешал бы тебе рассыпаться на куски без причины. Помешал бы испробовать заведомо самый опасный способ, даже не зная, сработает ли он.
– Она моя сестра, Эммон.
– А ты – моя жена! – почти рявкнул он, сгибая пальцы когтями. – И ты ждешь, что я стану сидеть и смотреть, как ты исчезаешь?
– Но ты же от меня этого ждал?
Рот у него резко захлопнулся.
Рэд закрыла глаза и тяжело, прерывисто вздохнула.
– Я не могла не попробовать.
Эммон замотал головой.
– Надо было сказать…
– Что тебе нужно?
Новый голос, источающий бесконечную язвительность, отвлек их обоих от гневного спора. Две пары измененных лесом глаз обратились к кромке поляны.
Файф стоял там с яростным лицом, оскалив зубы. Один рукав у него был задран, обнаженное предплечье он зажимал ладонью. Под его пальцами маяком сиял Знак Сделки.
Тот звон у нее в голове, то жжение в руке. Значит, Файф тоже их ощутил – отчаяние Эммона заставило Диколесье далеко разослать призыв.
Позади Файфа стояла Лира с нечитаемым выражением лица и широко раскрытыми желто-карими глазами. Она перевела взгляд с Рэд на Эммона, стиснула губы и отвернулась.
– Файф? – В голосе Волка сквозило недоумение. Он своего Знака не касался; похоже, что и самого призыва не заметил, хотя Файфа и Рэд тот пронзил стрелой.
Она никогда не видела Файфа настолько обозленным. Веснушки горели на его бледном лице, а грудь у него вздымалась так, словно он промчался несколько миль.
– Ты позвал. – Это слово обратилось рычащим хрипом, будто Файф вцепился в него зубами. – Мы почти вернулись в Крепость, но ты позвал, и я должен был прийти. Я пришел. – Его рука рассекла воздух, указывая на окружающий их лес. – Так какого хрена тебе нужно, Эммон?
Рэд сглотнула.
– Это моя вина, – тихо призналась она, вставая между Файфом и Волком. – Я сделала глупость, и оно… Эммон запаниковал.
Лира по-прежнему стояла к ним спиной. Но от последнего слова плечи у нее напряглись, и Рэд услышала короткий дрожащий выдох.
– Это случайность, – пророкотал Эммон позади Рэд. Она посмотрела на него через плечо – он сжимал челюсть так, что было ясно: он злится, но только на себя; глаза его были скрыты в тени. – Ничуть не извиняющая меня, но я клянусь, Файф, что сделал это не намеренно. Ты знаешь… я надеюсь, ты знаешь, что я никогда не стал бы так отдавать тебе приказы.
– И все же ты это сделал. – Файф отпустил запястье; мерцание Знака как будто немного ослабло, но в его стиснутых зубах по-прежнему читалась мука. – Ты, Диколесье… все, чем вы стали вместе, притащило меня сюда. И это больно, Эммон. Короли и тени, это…
– Он знает, что это больно. – Рэд перебила его, резко и зло – злясь на себя, на Файфа, на Эммона, на все. – Никто лучше его не знает, как больно может делать Диколесье, Файф. Он же сказал тебе, что послал призыв не специально.
– Ты тоже его почувствовала? – Ореховые глаза Файфа метнулись к Рэд. – Или ты избавлена от призывов? Или только те, в ком нет магии, чувствуют боль?
– Почувствовала, – ответила Рэд, краем глаза заметив, как Эммон сгорбил плечи. И все же она сделала шаг вперед. – Все мы пытаемся понять, как теперь обстоят дела…
– Похоже, дела обстоят так, что Диколесье выражает мысли ничуть не лучше, чем прежде, а ты ничуть не научился его слушать.
Лира мягко опустила руку на плечо Файфа, обрывая его прежде, чем разговор примет худший оборот.
– Мы возвращаемся в Крепость. – Она через плечо бросила взгляд на Рэд и Эммона. – Думаю, вам лучше не ходить следом. Не сразу, по крайней мере.
Голос у нее был спокойный, но в нем звенела сталь. Она была потрясена и – Рэд это видела – едва держала себя в руках. Взгляд ее глаз был отстраненным, словно она прокручивала в сознании нечто новое, какую-то информацию, с которой пока не успела разобраться и смириться.
Понимание пришло быстро. Файф так и не сказал Лире о новой Сделке. Видимо, она узнала о случившемся только тогда, когда Файф получил призыв. Им нужно было время наедине. И, судя по ядовитым взглядам, которыми обменивались Файф и Эммон, приближаться к ним пока не стоило.
– Поговорим позже, – тихо сказала Рэд. Лире нужно будет с кем-то все обсудить. Рэд понимала, каково это, когда кто-то любимый принимает ради тебя тяжелейшие решения.
Теперь понимала вдвойне.
В последний раз одарив их горящим взором, Файф ушел в лес следом за Лирой. Прежде, чем они совсем скрылись из виду, Рэд заметила, что Лира взяла его за руку.
Вздохнув, Рэд обернулась к своему Волку.
Эммон нависал над ней, глаза у него мерцали, вены на шее пульсировали зеленью. Его голос целиком наполнился шорохом листьев, не только слышимым, но и ощутимым, и Рэд знала, что он сделал так специально.
– Это было чрезвычайно глупо, Рэдарис.
– Я не могла отказаться от этого способа, даже не проверив, сработает ли он. – У Рэд не получилось бы нависнуть над ним в ответ, но она повторила его гневный взгляд, чувствуя, как шелестит в ее волосах разрастающийся плющ. – Я не могла не испробовать путь только потому, что он слишком трудный, как делаешь ты.
– Это несправедливо.
– Да, ничуть. Но мы с ней двойняшки. – Рэд тряхнула головой, повышая голос. – Ты не представляешь, каково это – терять часть себя!
– Не представляю? – Эммон одной рукой притянул Рэд к себе за бедро, а второй обхватил ее лицо. Грубо провел большим пальцем по ее щеке, чуть оттянув нижнюю губу. – Я потерял родителей. Я почти потерял тебя. – Покрытые шрамами пальцы дрогнули. – Я знаю, каков этот страх, и ты не заставишь меня почувствовать его еще раз.
Внутри у нее разгоралось пламя, подпитанное гневом.
– То есть теперь ты мне приказываешь?
– Безусловно.
И его губы вжались в ее, и она впилась ногтями в его плечи так, чтобы сделать больно, и оба они именно этого и желали. Освобождения. Облегчения. Гнев, страсть и растерянность сплелись воедино, и теперь им нашелся выход; нашелся способ сражаться и исцеляться одновременно. Его зубы вонзились в ее губу, и Рэд резко выдохнула, запуская пальцы ему в волосы.
Волк отстранился ровно настолько, чтобы окинуть ее взглядом, обхватил ее рукой за затылок, а второй пробежался по ее телу, стаскивая блузку. Горящие губы коснулись ее шеи, спустились к ключицам и сомкнулись на ее груди, заставляя Рэд выгнуть спину и превращая ее вздохи в стон.
Эммон облизнул ее, резко и грубо, и двинулся дальше. Он поцеловал низ ее живота и начал за пояс стаскивать с нее штаны, касаясь губами каждого дюйма обнажающейся кожи. Стянул их полностью – Рэд ухватилась за его плечи, чтобы ногами отпихнуть одежду в сторону, – и взглянул на нее снизу вверх, сидя на коленях на золотой листве, будто кающийся грешник; глаза у него горели, темные волосы растрепались.
