Игорь Атаманенко
«Пророк». КГБ изнутри глазами профессионала
Глава третья. Баклажан
Усевшись удобнее в кресле, Казаченко открыл полученное из архива Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) дело агентурной разработки Ганнибала Сесе Секо Куку Нгумбенду Ваза Банга, старшего сына императора.
С цветной фотографии Олегу улыбалось мужественное, отливающее иссиня-черным баклажанным блеском лицо наследного принца. Диссонансом звучал лишь галстук-бабочка немыслимой канареечной расцветки.
«Да, в такое лицо можно влюбиться, – автоматически отметил Олег и пробежал глазами по скудным биографическим данным Ганнибала. – Ага, вот и начало!»
Впервые в поле зрения резидентуры КГБ, действовавшей с позиций советского посольства в Чаде, кронпринц попал в 1955 году, начав посещать курсы русского языка при посольстве СССР в Нджамене.
Пятнадцатилетний африканец обратил на себя внимание преподавателей (читай: офицеров КГБ) не только тем, что приезжал на «мерседесе» в сопровождении телохранителей. Таких было немало, ибо посещение курсов входившего в моду русского языка становилось своеобразной прихотью в кругу отпрысков правящей африканской элиты.
Никита Хрущёв решил нанести международному империализму удар в подбрюшье, совершив обходной маневр.
Выползню из сталинского окружения – Хрущёву – не давали покоя лавры вождя всех времен и народов. Иосиф Сталин сумел воздвигнуть форпост социализма в Восточной Европе. Не сумел только продвинуть границы советской империи до Босфора и Дарданелл, так как американцы издалека, из Хиросимы и Нагасаки, погрозили нам атомной дубинкой. Но теперь-то, в 1955 году, силы были почти равны. Теперь ядерная палица стояла и за креслом Первого секретаря Председателя Совмина Союза ССР Н.С. Хрущёва. Почему бы не попробовать превзойти генералиссимуса, и овладеть Африкой! Нет, не в ходе боевых действий, – в ходе наступления идеологического.
Что толку пробуждать классовую ненависть у разжиревшего гегемона – рабочего класса – Соединенных Штатов и Западной Европы к доморощенным капиталистам, когда идеи коммунизма быстрее смогут восторжествовать в Африке? Именно там «мы наш, мы новый мир построим», а уж затем «до основания разрушим» капиталистические цитадели США, Англии, Франции и в других их колониях!
Неплохая задумка, да? От перестановки воспетых в «Интернационале» слагаемых итоговая сумма, то есть триумф коммунистической идеологии на Земле, измениться не мог. Нет, безусловно, на содержании КПСС продолжали оставаться компартии в странах так называемой западной демократии, но направление нашего главного идеологического удара сменилось и теперь было нацелено на африканский континент. Африка – это стратегический простор, где можно развернуть в боевые порядки пропагандистские армии, способные с ходу брать целые африканские страны. Продвижение же коммунистических идей в США и странах Западной Европы представлялось советскому руководству уличными боями в осажденном, хорошо укрепленном городе, где каждый дом огрызается контрпропагандистским огнем на поражение. Потери велики, а результат? А ведь каждые четыре года надо рапортовать съезду и стране о наших семимильных шагах и достижениях. Нет-нет, в Отчетных докладах места поражениям быть не может!
Учение коммунизма – не догма. Кто сказал, что путь к торжеству коммунистической идеологии не может пролегать через Черный континент?
Да, дорога, которую намеревался осилить Никита Хрущёв, даже не снилась основоположникам научного, а затем и практического социализма. В общем, даешь мировую революцию в союзе с Черной Африкой!
* * *
Каждый советский лидер пытался предстать пред своим народом в обличье первопроходца. Никита Хрущёв исключением не был. Хотя на октябрьском 1964 года Пленуме ЦК он был заклеймен как волюнтарист и первопроходимец. Но это – потом. А с 1955 года лучшие умы советской разведки были брошены в качестве бакалавров и магистров всех мыслимых наук в спешно созданные центры и общества «ням-ням-бум-бум – советской дружбы» в африканских странах.
Партия сказала: «Надо!»
КГБ ответил: «Есть!»
Объективные исторические условия тому способствовали. «Вихри враждебные» антиколониального протеста уже веяли над Черным континентом. Надо было аккумулировать эту энергию, а затем направить ее на раскручивание крыльев ветряных мельниц советской идеологии. Кто мог быть проводником наших идей? Верно: передовые люди африканских стран. И лучше, если они пройдут обучение в вузах первой в истории человечества стране социализма. Но сначала самых прогрессивных надо отобрать методом оперативной селекции на курсах русского языка при наших посольствах в африканских странах.
* * *
Казаченко, изучая дело агентурной разработки, не мог не отдать должного виртуозной работе своих коллег с Ганнибалом. Хотя кое-где, как патина на бронзе, с течением времени белыми пятнами проступили и промахи наших разведчиков.
Венценосного отпрыска обложили, как «волка красными флажками». Сотрудники резидентуры фиксировали каждый его шаг через навербованных в окружении монарха осведомителей из числа гувернеров Ганнибала. Все его поступки тщательно анализировались. Постоянным опросам подвергались даже французские проститутки местных борделей, куда престолонаследник захаживал, дабы вкусить подпорченных плодов европейской цивилизации, а заодно самоутвердиться в собственном превосходстве:
«Смотрите, я – черный. Вы – белые. Но покупаю вас – Я. И делаю с вами, что взбредет мне в голову».
Принц посещал курсы русского языка при советском посольстве уже полгода, когда вдруг местный французский репортер предложил нашим дипломатам приобрести подготовленную к публикации статью о скандале, якобы случившимся с сыном африканского помазанника Божьего в одном публичном доме, где он якобы изувечил французскую проститутку, отказавшую ему в соитии, сославшись на то, что у малолетки слишком большой «баклажан». Статья эта, вместе с фотоснимком Ганнибала, выходящим из борделя, была подшита в деле. За отказ опубликовать разоблачительный материал репортер запросил 15 000 франков (сумма по тем временам сумасшедшая).
Без согласования с Центром притязания щелкопера были удовлетворены. Реноме будущего императора, благодаря оперативному фонду резидентуры, не пострадало.
* * *
Казаченко откинулся в кресле. Закурил.
«Что это? Шантаж, инициированный делягой-репортером, тонко прочувствовавшим конъюнктуру и решившим в одночасье разбогатеть, продав нашей резмдентуре компрматериал на представителя высшей власти Чада? Ну а если допустить, что этот шантаж – составная часть игры, проводимой моими французскими или американскими коллегами? Игры, в которой журналюгу держали за мальчика, подающего мячи? Американцы и французы не могли не заметить возни, которую мы затеяли вокруг принца, так? Так! Допустим, они фабрикуют компрматериал и через щелкопера предлагают его нам. А для того, чтобы определить, насколько мы дорожим отпрыском, назначают баснословную цену выкупа за отказ от публикации подробностей инцидента. Заплатим, значит, дорожим. А если дорожим, значит, делаем на него ставку. И рассматриваем преемника как будущего кремлевского наместника в Чаде. Логично! Значит, история с изувечением в публичном доме – всего лишь заранее просчитанный и подготовленный ход американцев или французов…
«Ладно, – примирительно сказал себе Казаченко, – американцы, французы… Сейчас это не принципиально. Да и вообще, всё это – лишь гипотезы!»
Гипотезы в дальнейшем нашли подтверждение в реальных событиях, описанных в деле.
Условия работы нашей резидентуры, действовавшей с позиции советского посольства в Чаде, осложнялось тем обстоятельством, что император в 1955 году не мог определиться в выборе союзников для укрепления собственной авторитарной власти. Амплитуда колебаний шкалы его идеологических ценностей была непредсказуема. Действительно, спустившись с пальмы, где ты прожил большую часть сознательной жизни, поневоле будешь нетвердо стоять на ногах.
Так было и с императором. Продолжая играть роль послушного французского сателлита (Чад в то время продолжал оставаться колонией Франции), он, тем не менее, все чаще с вожделением смотрел на северо-восток, туда, где находилась Москва.
Одной рукой он направил своего сына-преемника на курсы русского языка при советском посольстве, другой – в полицейскую школу с инструкторами-французами. И если придворная знать блефовала, указывая в посольских анкетах вымышленное происхождение своих детей, то император сделал решительный ход, указав истинное социальное положение своего сына.
Жест повелителя Чада немедленно стал достоянием Центра. Сотрудники КГБ, они же – преподаватели курсов русского языка при посольстве, – взялись за разработку Ганнибала с присущим славянам рвением, присвоив ей кодовое название «Баклажан». Вложение нематериального капитала в принца – Баклажана – сулило материальные блага: продвижение по службе, ордена и назначения в резидентуры престижных стран.
В Первом главном управлении КГБ всегда было больше прагматиков, нежели романтиков. Плох был тот советский разведчик, работавший под прикрытием в Африке, который не мечтал поменять африканскую визу в своем дипломатическом паспорте на визу какой-нибудь западноевропейской страны или США.
* * *
Ганнибал был пытлив и прилежен. Через два года занятий, к началу Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве в 1957 году, он бегло говорил по-русски, отличал пельмени от вареников, успел попробовать черного хлеба и сельди пряного посола под водочку. При этом не преминул отметить, что русские ближе к африканцам, так как изобрели черный хлеб. В то время как американцы и западные европейцы – наоборот, изобретением белой туалетной бумаги дистанцировали себя от аборигенов африканских джунглей.
Со слов принца, ему по вкусу пришлась красная икра, напоминавшая ему красные стяги Великого Октября, о которых он столько слышал от своих наставников-преподавателей (читай: офицеров КГБ) на курсах русского языка.
Этими своими репликами Ганнибал вызвал неподдельный восторг у резидента, который, расценив слова Баклажана как приглашение к танцу, немедленно отбил в Центр победную реляцию-шифровку:
«Баклажан созрел. Плод пора сорвать».
Что на общедоступном языке означало:
«Основа для вербовочного подхода устойчива. Прошу Вашей санкции по проведению активных мероприятий в отношении объекта».
«Да, – хлопнув ладонью по делу, вслух сказал Казаченко, – простодушный подхалимаж из глубины африканских бунгало питоном обвил разработчиков из резидентуры. Они услышали то, что хотели слышать, и поверили в то, во что хотели верить. Плюс, чувство славянского превосходства над чернокожими оказало им медвежью услугу. Короче, Баклажану удалось накормить всю резидентуру семечками в шоколаде, а они решили, что игра уже сделана, и рванули к окошку выдачи вознаграждений. Н-да…»
Вновь углубившись в чтение разработки, Казаченко понял, что Центр не разделял оптимизма своих «колониальных» сотрудников, мудро выжидая в тиши и прохладе Лубянских кабинетов: «Мало ли, что им там, в Африке, с жары да с джинового и вискаревого похмелья привидится. Не спешите, ребята, примеривать полковничьи да генеральские папахи. Не пришлось бы вам примеривать противогазы на передовой».
И надо сказать, что в мире в ту пору изрядно попахивало порохом – температура холодной войны с каждым годом все ниже опускалась на политическом градуснике.
Ответ Центра был неоспорим:
«Обезьяну хорошенько пощупать за попку!»
Что на общедоступном языке означало:
«Изучение объекта продолжить и впредь скоропалительных решений не докладывать».
Олега так увлекло оперативное бытописание жития Ганнибалова, что он с удивлением посмотрел на зазвонивший телефон. Еще бы. Из джунглей вмиг перенестись в служебный кабинет на Лубянке, тут и до кессонной болезни – один шаг!
Звонила жена. На кухне потекли краны.
– Таня, набери «09» и узнай, какое РЭУ или ЖЭК, как, черт подери, у них в Москве называется контора, которая обслуживает наш микрорайон… Всё-всё… Обедать не приду… Занят! Целую…
Положив трубку, Казаченко подумал:
«А почему я сказал “у них в Москве?” Может, потому, что я мысленно… в Африке?»
От этого умозаключения он повеселел, оно придало энергии.
* * *
К открытию Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве папа Ганнибала, или, как прозвали его подданные, Большой Куку, сбросил ярмо французского колониального господства и присовокупил согласно веяниям времени к должности Императора звание Председатель-основатель Партии народное движение революции Чада. Заместителем по партии стал, разумеется, его старший сын Ганнибал (он же – Баклажан), что немедленно было доложено в Центр.
К указанному времени Ганнибал с успехом окончил курсы русского языка и полицейскую школу, проявив недюжинные способности как в лингвистике, так и в познании оперативно-розыскных премудростей. Русские и французские спецнаставники наследного принца Чада не могли нарадоваться на свое чадо.
Но кот по имени Ганнибал гулял сам по себе.
Резидентские осведомители из числа гувернеров наследника доносили, что последний, садясь на унитаз в домашнем туалете, произносил как заклинание:
«Мой унитаз – это мои французские и русские учителя. Вот смотрите, я кладу вам за пазуху свое черное дерьмо, а вы его проглотите. И так будет всегда. Я – черный – использую вас как свой белый унитаз».
Жаль, не дожил до этих времен основоположник теории о комплексах неполноценности Альфред Адлер. Какой материал для исследований, какое раздолье для творческой мысли и научного поиска!
* * *
Поиском, но не научным, а оперативным, занялись другие. Русочубые парни-крепыши из московской Службы наружного наблюдения.
Дело в том, что все прибывшие на фестиваль студенты, независимо от цвета кожи, роста, веса, страны постоянного проживания, религиозной и сексуальной ориентации были заранее распределены и закреплены за бригадами наружного наблюдения. А всё потому, что эти инородцы из колоний и стран империалистического влияния, бывшего и настоящего, черти какой заразы, кроме сифилиса, могли привезти в страну строящегося коммунизма!
Приказ был жесткий:
«Держать и не пущать!»
Коридоры перемещения лиц белой, желтой, красной и черной рас ограничивались Красной площадью, специально отстроенным для фестиваля Комсомольским проспектом, Лужниками и ВДНХ. Дальше, друзья советского строя и Родины социализма, – ни шага в сторону!
«Наружке», организованной в бригады из 10–15 сотрудников, обязательно с гармошкой, вменялось в обязанность песнями и плясками отсекать красно-желто-черных лиц от простого люда и мест его проживания. Как? А просто. Раньше Москва разделена была воротами Ильинскими, Никитскими, Покровскими и т. д. Теперь ее разделили «воротами» 7-го управления КГБ (наружное наблюдение).
…Стоит бригада «скоморохов» на своих воротах, в пределах которых иностранцам дозволительно гулять и общаться с нашим парткомсактивом, и вдруг видит: отделяется некто ну совсем неславянского обличия и бредет за пределы ворот (пытается, значит, за «буйки заплыть»). Тут же «плясуны-песенники», разыгрывая московское гостеприимство, берут отшельника под небелы руцы в оборот, а попросту – спаивают. Благо есть приказ:
«Водки не жалеть, пьяных не забирать!» (Почти как: «Патронов не жалеть, пленных не брать!»)
Поморщившись, Казаченко недоуменно пожал плечами:
«Как эта галиматья из “Общего плана контрразведывательного обеспечения участников фестиваля” попала в оперативную разработку кронпринца?»
Оказалось, – это был запев. Далее следовали отчеты бригад службы наружного наблюдения, приставленных к прибывшему на фестиваль Ганнибалу.
Ознакомившись с его анкетными данными, опера из «наружки» присвоили ему ласковую кличку Кукуня, не подозревая еще, что он – парень ну совсем без «куку» и фору в сто очков даст любому из своих опекунов из Службы наружного наблюдениря. Два года в Школе полиции под наблюдением французских инструкторов – это вам не ликбез под названием Курсы усовершенствования оперативного состава КГБ СССР.
Изящную поступь профессионала (на то он и профессионал, чтобы выглядеть безобидно, а уход от «хвоста» обставить так естественно просто, что преследователи сами себя же и будут винить в потере объекта!) наша «наружка» осмыслила отнюдь не с первых шагов Ганнибала по московской тверди. А уж его московский роман, бурный и молниеносный, с секретарем Фрунзенского райкома комсомола Аношиной Анной – вообще для столичной «наружки» остался за кадром.
Что до его игр с московскими «топтунами», то в основе своей они имели отнюдь не злой умысел. Просто Баклажану захотелось на практике проверить действенность усвоенных в Школе полиции навыков ухода от «хвоста», а заодно и испытать упоение от собственного превосходства над «топтунами», которые окружили его своим вниманием на фестивале.
Какой нервотрепки нашим ребятам стоил только один «матч», сыгранный принцем с несколькими моторизованными бригадами наружного наблюдения!
Однажды, когда до убытия гостя из Москвы оставался один день, «наружке», опекавшей Ганнибала, удалось «срисовать», как он усаживал в машину с дипломатическими номерами посольства Чада в Москве красивую высокую девушку. Происходило это в двух шагах от здания, где располагались РК КПСС, райисполком и РК ВЛКСМ Фрунзенского района.
Машина с девушкой и объектом проследовала на территорию посольства. Бригады затаились поблизости в ожидании выхода или выезда девушки для последующего установления ее личности. Не тут-то было. Девушка не появилась ни через час, ни к вечеру. А утром из ворот посольства «веером», на предельной скорости вылетел весь посольский автопарк – пять машин. С зашторенными задними стеклами они бросились врассыпную петлять по переулкам Арбата.
Было ясно: «залповым выбросом» автопарка посольства предпринята попытка растащить силы наружного наблюдения и сохранить инкогнито прекрасной незнакомки. Попытка удалась.
Девушку установили через месяц после отъезда Ганнибала из Москвы.
* * *
В советские времена в КГБ существовало такое подразделение, которое в народе нарекли «ППИП» – «Пишите письма – их прочтут». Еще незабвенный кардинал Ришелье в 1628 году во времена французского противостояния великодержавным притязаниям Англии постановил перлюстрировать всю корреспонденцию, поступавшую с острова на континент.
Идея кардинала была подхвачена и обогащена практикой советского казарменного социализма: все письма, поступавшие из-за кордона в СССР и обратно, обязательно прочитывались «ппипками». Забот у работников «ППИП» особенно прибавилось после фестиваля в Москве. В неводы перлюстраторов попадали и те, кого не сумела зафиксировать служба наружного наблюдения. Как это и случилось с Аношиной Анной.
В подразделении КГБ, где вели дело «Баклажан», после прочтения первых писем отправителя и получателя, оптимистично оценили дополнительно открывшиеся возможности по оказанию нашего влияния на объект оперативной разработки. Еще бы! Баклажан влюбился в нашу, доморощенную гражданку. Да мы через нее вмиг обратим его в нашу, коммунистическую веру!
По замыслу режиссеров-разработчиков, Анне отводилась не последняя скрипка в оркестре. Однако после первой встречи с Аношиной ведомственный оптимизм поугас. Опрашивавшие Анну интеллектуалы из Лубянской синекуры были немало удивлены ее неосведомленностью о статусе Баклажана в стране постоянного проживания, о его происхождении и т. п.
Пытаясь выяснить ее намерения в плане возможного переезда из СССР в Чад, оперативники наткнулись на твердый ответ:
«Никуда я из России не поеду. Всё сделаю, чтобы Ганнибал переехал жить сюда!»
Такая перспектива перемещения Баклажана в физическом и социально-политическом пространстве никак не устраивала Комитет. Нам он нужен был там и только там!.. Было принято решение до поры воздержаться от привлечения Анны для участия в мероприятиях по Баклажану, пока эмоциональный шлейф, оставленный в душе славянской девушки черным метеоритом, не перестанет заслонять ей разум, так как тот факт, что она по уши влюблена, был виден невооруженным глазом.
В беседе выяснилось также, что Анна ждет ребенка и ради него готова поступиться многим, даже перспективами, открывающимися в связи с ее секретарством в РК ВЛКСМ.
Что в последующем и случилось. Соратники Анны не могли примириться с мыслью, что их боевая подруга должна родить от негра. Вопрос: «А если это – любовь?» – мог прозвучать, по их мнению, только в сальном анекдоте, ну, на худой конец, с киноэкрана, но никак ни в реальной жизни.
Как-то никому и в голову не приходило, что прадед нашего Александра Сергеевича Пушкина тоже ведь был ихним африканцем. Этой исторической подробности не помнила и сама Анна до тех пор, пока оперработники не вооружили ее этим аргументом, пошутив, что теперь ей остается только дождаться рождения правнука.
Дознаватели поинтересовались, как Анна собирается назвать ребенка. Она ответила, что этот вопрос уже обсуждала с родителями. Ее отец Аношин Павел Иванович наотрез отказался давать свое имя возможному внуку. Поэтому Анна решила, что сына назовет именем возлюбленного. Разумеется, если он не будет против. В письмах они еще об этом договорятся. Ну а если родится дочь – будет Анной…
На прощание контрразведчики отобрали у Аношиной подписку о неразглашении содержания беседы и на время оставили у себя визитную карточку ее суженого. О подробностях его происхождения и социального положения Анну просвещать не сочли нужным.
В дальнейшем визитная карточка пригодится Аношиной в загсе при заполнении метрики, а предусмотрительность оперов – подполковнику Казаченко через тридцать с лишним лет при планировании мероприятий по объекту оперативной разработки «Пророк».
В резюмирующей части рапорта контрразведчики охарактеризовали Аношину как волевую, умную, патриотично настроенную, внешне красивую, но романтичную и доверчивую женщину.
Годы мытарств с малолетним темнокожим сыном по общежитиям и коммуналкам вытравят бесследно все перечисленные оперработниками качества. Останутся только воля и ум.
* * *
Дело оперативной разработки «Баклажан» Казаченко читал как захватывающий авантюрный роман.
По возвращении принца из Москвы Центром было получено донесение, что он во всеуслышание заявил о своем намерении вместо Сорбонны отправиться на учебу в Московский университет, так как во время пребывания на фестивале встретил и полюбил русскую девушку, на которой собирается жениться.
По данным осведомителей нашей резидентуры, у Ганнибала по этому вопросу состоялся бурный разговор с отцом. Выяснить, чем он закончился, не представилось возможным, однако, по предположению заслуживающих доверия источников, итоги состоявшихся между отцом и сыном объяснений были для нас неутешительны…
В Чаде после ухода французских колонистов наступил период реакции. Вместе с тем были отмечены признаки усиления американской экспансии в страну, в частности, эмиссаров американских спецслужб, которые располагали достаточно прочными позициями в окружении монарха и способны были оказывать влияние на принятие им решений на внешнеполитической арене.
12 декабря 1957 года французская «Figaro» на первой полосе сообщила, что накануне в Чаде в ходе ритуального обряда глумления над поверженным врагом наследный принц Ганнибал Сесе Секо погиб, поперхнувшись малой берцовой костью съеденного им представителя враждебного племени.
Статья и фотографии трупа наследника были подшиты в деле.
«Ни хрена себе! – в сердцах воскликнул Казаченко, едва не выпрыгнув из кресла. – В агентурных сетях КГБ кого только не было: священники и проститутки, дипломаты и гомосексуалисты. Но чтобы людоеды! Такого случая история вербовочной деятельности Комитета государственной безопасности Союза ССР еще не знала. А ведь Баклажана готовили и обрабатывали в целях вербовки. Неужели нашей резидентуре не было известно, что семья императора, и Баклажан в том числе, балуются каннибализмом?! – в который раз задавал себе вопрос Казаченко. – А я в свою очередь собираюсь использовать его сына – Арапа для подставы Пророку. А что, если в нем проснется голос отцовской крови и он сожрет живьем Пророка! Нет, генерал Козлов этого не перенесет: сын – капитан милиции, а отец – людоед!»
Вдруг Олега осенило. Открыв дело на той странице, где излагались подробности передачи 15 000 франков французскому репортеру за отказ от публикации компрометирующих Баклажана материалов, он сразу успокоился. И компрматериал, и очерк в «Figaro» о трагической кончине каннибала были подписаны одной и той же фамилией: Жан-Мария Лумье! Не было никакого людоедства! Парня просто ликвидировали. Нет, не парня. Будущего африканского лидера кремлевской ориентации. А мировой общественности дело представили как заурядный пример каннибализма:
«Ну что с них взять, с этих африканских вурдалаков в набедренных повязках? Жрут друг друга, да и всё тут! Можно сказать, сами себе могилы роют собственными зубами. А мы им заводов-фабрик понастроили, школ да больниц наоткрывали, а они нас, обозвав колонизаторами, вышвырнули из страны. При нашей администрации того, что случилось с принцем, не случилось бы никогда. А теперь вот, после нашего ухода, даже заместитель Председателя Народной партии не гнушается поеданием себе подобных. А еще в Парижский университет собирался, упырь чертов! Может, и слава богу, что к нам не попал!»
Вышеприведенными стенаниями и заклинаниями изобиловал очерк Жан-Марии Лумье.
«Сколько же получил этот малый от американских или французских спецслужб за гноеточивый очерк? – задал себе вопрос Казаченко. – Уверен, несравненно меньше, чем двумя годами раньше от нашей резидентуры. А сколько выложили американцы или французы за устранение принца? Это, конечно, останется тайной навсегда. Ясно одно. Мы потеряли неизмеримо больше!
Кроме того, – продолжал размышлять Олег, – в спецслужбах, уничтоживших Баклажана, всегда помнили о его поездке в Москву. И для них это был вопрос вопросов: выезжал он туда, чтобы участвовать в праздничных мероприятиях фестиваля, либо для того, чтобы пройти спецподготовку в школе КГБ? Кто знает, – Олег ставил себя на место противника, – может, русские экстрасенсы и гипнотизеры настолько обработали наследного принца, что в Африку он вернулся уже убежденным коммунистом?
Да, у американцев или французов были причины убрать преемника императора! Посещением Москвы он вынес себе приговор, впоследствии приведенный в исполнение наемными убийцами, которых проплатили спецслужбы. Похоже, поездка Баклажана на фестиваль – это прогулка для ознакомления со своим кладбищем, – подытожил Казаченко. – Всё! Надо идти к генералу!»
