И. Н. Барциц
Конституционный патриотизм: четыре европейские реинкарнации и российская версия
«Отцы-основатели» доктрины конституционного патриотизма и Юрген Хабермас
Конституционный патриотизм в виде осмысленного понятия впервые прозвучал в послевоенной Германии – стране, разделенной сначала на оккупационные зоны, а затем и на два враждебных друг другу государства, стране, сформировавшей великую государственно-правовую теорию, но не имевшей в то время ни возможности, ни смелости воспользоваться многими из своих юридических конструкций.
Единоличным отцом-основателем теории конституционного патриотизма нередко ошибочно представляют германского философа Юргена Хабермаса, скрупулезно раскрывшего ее элементы в работе «Гражданство и национальная идентичность»[6]. Хотя сам Ю. Хабермас благородно и вполне обоснованно отдает приоритет формулирования понятия «конституционный патриотизм» (Verfassungspatriotismus) двум своим соотечественникам – Карлу Ясперсу (1883–1969) и Дольфу Штернбергеру (1907–1989)[7].
Именно в работе профессора философии Гейдельбергского университета, «Учителя Германии» («Praeceptor Germaniae»)[8] Карла Теодора Ясперса «Вопрос вины» («Die Shuldfrage» (1946), «The question of German guilt» (1947))[9] исследователи находят истоки доктрины конституционного патриотизма. Ясперс считал, что Германия не сможет восстановить свою государственную национальную идентичность, если не возьмет коллективную ответственность за прошлое. В «постоянно оспариваемой памяти» («continuously contested memory») Ясперс увидел основу новой национальной солидарности немцев[10].
Отвергая принцип «коллективной вины» немецкого народа, Ясперс расценивал проблему вины как «жизненно важный вопрос для немецкой души. Никакой другой путь не может привести нас к духовному возрождению <…> То, что победители нас осудили, – политический факт, который имеет значительные последствия для нашей жизни, но это не помогает нам в решающем вопросе, в нашем внутреннем духовном возрождении. Здесь мы имеем дело с самими собой»[11].
В 1966 году Карл Ясперс так проанализирует двадцатилетие, прошедшее после поражения Германии во Второй мировой войне:
В 1945 г. перед нами стояла нравственно-политическая задача основать новое государство. Эта задача до сих пор не выполнена. Федеративная Республика Германии[12] хотя и создана немцами, но по заданию союзников. Некоторые из этих немцев были уполномочены на то ими, а не немецким народом[13].
На Основной закон наложило отпечаток воспоминание о несчастьях времен нацизма, он учитывает обстоятельства, приведшие к 1933 г., возлагает вину на Веймарскую конституцию и предусматривает меры… к неповторению этого. Поэтому его… ведущая идея – недоверие к народу[14].
Ясперс обозначает важнейшие для понимания конституционного развития Германии факторы, которые надлежит иметь в виду и при оценке формирования и применения в Германии доктрины конституционного патриотизма:
а) не умаляя роли Веймарской конституции для развития конституционализма в Германии, ее вклада в конституционно-правовую мысль и конституционный опыт, обращение к опыту и наработкам Веймарской конституции считалось недопустимым, учитывая, что именно ее правовые процедуры обусловили возможность легального прихода фашизма к власти;
б) Основной закон ФРГ 1949 года является в известном смысле навязанным правовым документом, его конструкции были разработаны и приняты в условиях разделения Германии на оккупационные зоны, более того, оккупационные власти оказывали на этот процесс самое прямое и непосредственное воздействие;
в) Основной закон принимался в условиях национального поражения: недоверия к стране и ее народу со стороны держав-победительниц и соседей.
Авторству Д. Штернбергера принадлежат и сам термин «конституционный патриотизм», и его раскрытие. Он обусловливает выживание демократии готовностью граждан защищать ценности своей демократической конституции, для чего необходима идентификация граждан со своей конституцией, то есть чувство конституционного патриотизма. При этом требования конституционного патриотизма как бы вычленяются из более широкого политического и культурного контекста, выделяются основные, универсальные принципы, обязательства лояльности которым и предъявляются гражданину.
Понятие «конституционный патриотизм» – своеобразный подарок Д. Штернбергера ФРГ на ее тридцатилетие: 23 мая 1979 года, в день основания Федеративной Республики Германии и вступления в силу Основного закона страны (1949), в газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» он публикует статью «Verfassungspatriotismus» («Конституционный патриотизм»)[15]. Размышлял о «патриотических чувствах к конституционному государству» Штернбергер уже значительно раньше (в 1959 году), а чуть позднее ввел труднопереводимое на русский язык понятие «Staatsfreundschaft», предполагающее дружеское, братское отношение человека к государству, включающее «страстную рациональность» их взаимоотношений, при котором граждане рассматривают свою национальную идентичность через чувство привязанности к демократическому государству (ну, как-то так, если в двух словах)[16].
В своей первой инкарнации конституционный патриотизм есть патриотическая приверженность демократической «конституции» Западной Германии.
Штернбергер прообраз конституционного патриотизма находит в эпохе, предшествовавшей созданию национальных государств. Вполне логично, что в эпоху донациональных государств нельзя говорить о патриотизме подданных в отношении таковых. Из вполне логичного тезиса тем не менее следует чрезмерно идеалистический вывод, что патриотизм до создания национальных государств (по сути до конца XVIII века) основывался на общем отношении населения к законам (вероятно, понимаемым в контексте традиционного обычного права) и неким общим свободам. Идеализм конструкции обусловлен тем, что в основу своего тезиса Штернбергер положил аристотелевскую традицию философии, которую в формате республиканизма проводила учитель Штернбергера Ханна Арендт. Таким образом, Штернбергер приводит нас к выводу, что доктрина конституционного патриотизма возвращает, если угодно, в исходное состояние, во времена, когда еще не существовало национализма в формате «кровного» этнического родства. С подобным идеализмом чрезвычайно трудно согласиться, ведь исторический опыт большинства народов приводит яркие доказательства, что в донациональную эпоху патриотизм выражался в не менее, если не более, страшных, жестоких и кровавых формах, а объединяющим началом служили чрезвычайно разнообразные феномены, но уж никак не «право», «свободы», «ценности».
От подобного приукрашивания истории оказался свободен Ю. Хабермас в своем формулировании принципов становления «посттрадиционного общества». Он предлагает не возвращение к донациональным формам сосуществования людей, а переосмысление национальных (этнических) традиций в пользу принципов универсализма. На вопрос, где же найти подобные универсальные, объединяющие членов общества принципы, Хабермас отсылает к конституционным положениям и конституционным нормам, что ни в коей мере не означает уход от национальных традиций, религиозных взглядов, социальной философии того или иного общества, а, напротив, предполагает переосмысление, переживание, просеивание этих взглядов, традиций, философий в контексте их соответствия конституционным ценностям. В ходе просеивания возможно, что одна часть взглядов и традиций будет сохранена и они будут продолжены в постнациональном обществе, а другая останется в сите истории, общество должно будет их помнить, но обращаться к ним лишь за поддержкой правильности вывода об избавлении от них.
Следуя традиции Штернбергера, Хабермас проповедует рационалистичный подход к процессу просеивания национальных ценностей. В ходе этой «рационализации коллективных идентичностей» общество приходит к замене национального патриотизма, предполагающего, что все доставшееся от прошлого наследие представляет безусловную ценность хотя бы по самому факту, что к нему прикасались наши предки, конституционным патриотизмом, обязывающим к критическому осмыслению любого наследия на предмет его соответствия универсальным принципам.
Конкретная фамилия исследователя, первым озвучившего концепцию конституционного патриотизма, имеет несравненно меньшее значение, нежели понимание исторических условий ее появления и государственных интересов, которые она была призвана обслуживать. И тем не менее очевидно преимущество в восприятии авторства доктрины конституционного патриотизма за Ю. Хабермасом, что еще раз наглядно подтверждает значимость своевременного перевода научных трудов на английский язык. За Хабермасом также первенство в адаптации доктрины к практическим потребностям в ходе объединения Германии и приведении ее в соответствие с форматом европейской идентичности.
Действительно, роль Хабермаса в утверждении концепции конституционного патриотизма как политической и правовой теории столь велика, что за пределами Германии обсуждение данной концепции популяризировано именно через переводы Хабермаса, последующих дискуссий и критики изложенных им установок. В ходе этих дискуссий доктрина конституционного патриотизма сначала оторвалась от своего послевоенного дискурса и практического контекста обслуживания процесса германского воссоединения, для которых, собственно, и задумывалась, а затем вышла далеко за рамки концепта подведения конституционно-правового фундамента под процессы европейской интеграции.
Ясперсу, Штернбергеру и Хабермасу удалось сформулировать и представить Германии и миру концепцию, которая, с одной стороны, имела важное внутригерманское значение, ответила на сущностные вопросы формирования послевоенной германской национальной идентичности, позволила вывести германское общество из состояния идеологического хаоса, уйти от соблазна замалчивания («Verschweigerung»), отказаться от позиции «желание точно не знать» («Nicht-genau-wissen-Wollen»), провести не формальную, а сущностную денацификацию, с другой – удовлетворила внешние силы, вселив в них надежду на возможность преодоления Германией нацистского наследия. Именно в этой концепции создатели Основного закона Германии 1947 года и всей конституционно-правовой модели нашли точку опоры для государственного оптимизма: Германия принимает основной закон, с которым ей предстояло преодолеть наследие нацизма, выйти из оккупационного режима, сформировать сильнейшую экономику Европы, воссоединить страну и разрушить Берлинскую стену.
Столь успешная послевоенная история Германии тем не менее не отрицает верности самого понятия «постоянно оспариваемая память» («continuously contested memory»). Точность термина была подтверждена 40 лет спустя, когда в 1986 году в Германии развернулся «спор историков» («Historikerstreit») – крупнейшая дискуссия о восприятии нацистского прошлого[17]. Дискуссию спровоцировала статья профессора Свободного университета Западного Берлина Э. Нольте во все той же газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг» «Прошлое, которое не хочет проходить» («Vergangenheit, die nicht vergehen will»).
Группа известных германских историков (Эрнст Нольте, Мартин Бросцат, Андреас Хильгрубер, Михаэль Штюрмер, Хаген Шульце, Клаус Хильдебранд, Иоахим Фест и др.) представила позицию, что преступления нацизма не являются чем-то экстраординарным и находятся в ряду массовых преступлений XX века: Гражданская война в России после Октябрьской революции и сталинские репрессии, геноцид армян в Турции, многочисленные войны, в том числе США во Вьетнаме, и т. п. Поборники обеления фашизма выводили первопричину появления фашизма из Октябрьской революции, а агрессию Гитлера представляли в качестве превентивной меры потенциального нападения коммунистического Советского Союза на западный мир: тем самым вплоть до 1945 года Гитлер якобы выполнял историческую миссию защиты западного мира от коммунистической заразы. Ведущим внутригерманским лозунгом данной позиции предлагались избавление от комплекса вины и «нормализация» немецкой национальной идентичности.
На противостояние реваншистам решилась группа либеральных историков во главе с Хабермасом (Ганс и Вольфганг Моммзены, Рудольф Аугштайн, Генрих Винклер, Курт Зонтхаймер и др.), которые обосновали невозможность возвращения к так называемой нормальной исторической немецкой национальной идентичности.
