Иар Эльтеррус
Только мы
За жажду сделать мир чуть-чуть счастливым -
Жизнь в нищете и нищая могила…
Здесь сильный быть не может справедливым,
А справедливый не добьется силы.
Мистардэн
Оказавшись на улице, прокурор медленно побрел к метро, размышляя о случившемся. Ничего подобного он не ожидал и ожидать не мог. Видимо, произошло что-то очень серьезное, иначе власть имущие не обеспокоились бы так. Но чем их могли обеспокоить дети? «Ясноглазые»? Что, интересно, под этим подразумевается? Черт, рано пока рассуждать, он ничего еще не знает. А значит, не стоит преумножать сущностей. Старая добрая «Бритва Оккама[2]» подводила его редко.
Усилием воли заставив себя отвлечься от случившегося, Николай Иванович достал было свою старенькую «Моторолу», чтобы позвонить приятелю, к которому намеревался сегодня завалиться в гости, но вспомнил, что тот не встает раньше двух дня, и спрятал телефон. Часа четыре еще придется где-то бродить. В кафе каком-то посидеть, что ли? Он достал кошелек и пересчитал свои скудные средства. Немногим больше пяти тысяч. Ну что ж, тысчонку можно и потратить.
На глаза попалась вывеска железнодорожных и авиакасс, и Николай Иванович вспомнил, что Татищев потребовал поменять билет на более раннее время. Сдав старый билет, он купил новый на шестичасовой поезд. Чтобы успеть вовремя на Ленинградский вокзал, придется вставать часа в четыре. Похоже, лучше вообще не ложиться, впрочем, с Баффой это не проблема. Скорее всего, до утра и просидят на кухне за пивом или чем покрепче.
Немного подумав, Николай Иванович решил просто погулять по старой Москве. По дороге какое-нибудь приятное кафе и попадется, уж этого добра в столице хватает. Он не спеша двинулся по улицам куда глаза глядят, всматриваясь в лица встречных людей. Почти все они были озабочены чем-то своим, куда-то спешили, и мало кто улыбался. Что ж, нынешняя жизнь не располагает к улыбкам, все силы приходится отдавать ради выживания, ни на что другое их уже не хватает. Осталась только ностальгия по прежним временам. Николай Иванович видел ее в старых разлапистых деревьях, которых еще сохранились, видел в глухих переулках и немногих еще оставшихся человеческими лицах. На лица других смотреть не хотелось.
Николай Иванович вздохнул – ему слишком надоели эти тараканьи бега. Потому и не участвовал, довольствуясь тем, что имел, и не стремился получить больше, в отличие от коллег. Тем более, что был не женат – жена ушла от него почти десять лет назад, заявив, что не желает иметь ничего общего с неудачником. Благо, хоть детей не было. С тех пор Николай Иванович изредка встречался с женщинами из «своих», предпочитая держаться от остальных на некоторой дистанции, они ему были просто неинтересны, какими бы красивыми ни являлись. Со своими, по крайней мере, находились общие темы для разговора, многое понималось с полуслова, а то и с полувзгляда. Обсуждать же с кем-либо, что сколько стоит и где раздобыть еще денег, прокурор не хотел – испытывал к подобным темам брезгливость. Поэтому на работе его считали мизантропом.
Время незаметно текло, улица сменялась улицей, пока Николай Иванович не заметил на висящих вдалеке уличных часах, что уже полтретьего. Надо же, задумался. Можно уже звонить Баффе. Зато ехать еще рано, да и пообедать сначала не помешает – живот уже подвело. А у Баффы, как всегда, в холодильнике мышь повесилась.
Обнаружив неподалеку небольшое кафе, Николай Иванович с аппетитом пообедал. Довольно недорого, поскольку спиртного брать не стал. Пить сегодня еще придется немало. Затем нашел ближайшую станцию метро и отправился в Ясенево, предварительно позвонив Баффе и сообщив, что едет. Тот в ответ что-то пробурчал сонным голосом и отключился. Кажется, «угу». Понятно, старый приятель с бодуна. Значит, по дороге придется затариться пивом, да и закуски взять не помешает.
Выйдя из метро, прокурор нашел ближайший магазин, помня, что возле дома Баффы магазинов нет, только ларьки. Пиво-то в них взять можно, а вот из еды только чипсы. Купив все нужное, он не спеша двинулся по Тарусской улице. Пройти было нужно всего четыре квартала, поэтому лезть в переполненную маршрутку смысла не имело.
Не прошло и четверти часа, как он уже звонил в дверь четырнадцатой квартиры дома Баффы. Ее гостю открыли не сразу, а только через несколько минут. В проеме нарисовался почти двухметровый лысый громила с длинной бородой, заплетенной в косу. Он окинул Николая Ивановича взглядом красных похмельных глаз и пробулькал:
– Чего надо?..
– Баффа, совсем охренел? Своих не узнаешь? – удивился прокурор. – Тебе тут пиво принесли, а ты рычишь?
– Назгу-у-л!!! – радостно взревел громила. – Старая скотина! Чо встал, как чужой? Давай, заваливай быстрей!
Он шагнул вперед и обнял Николая Ивановича так, что у того затрещали ребра.
– Да отпусти ты, медведь чертов! – задушенно выдохнул прокурор. – Как был Большим Бабахом, так им и остался!
– Да ладно тебе, – хохотнул Баффа. – Заходи. Страшно рад тебя видеть.
Он отпустил гостя и отступил внутрь. Николай Иванович зашел – впрочем, какой там Николай Иванович! Здесь он был Назгулом Питерским, старым ролевиком и металлистом. Здесь можно было позволить себе быть самим собой, не притворяясь тем, кем не являлся.
Назгул с интересом оглянулся. В квартире Большого Бабаха, он же – Хоббит Баффа, за прошедший с последней встречи год ничего не изменилось. Только обои стали еще более ободранными. Пол покрывал толстый слой пыли – Баффа убирал в квартире, только если на него находило, а находило на него редко. Из приоткрытых дверей единственной комнаты доносился рев металла. Кажется, последний концерт «Эпидемии».
– Сделай тише, – буркнул Назгул, снимая плащ и вешая его на один из свободных крючков полуразвалившейся старой вешалки. – Я с тобой поговорить хочу, а музыку и дома послушать можно.
– Ща! – отозвался Баффа, скрываясь в комнате. Металл стих.
Затем хозяин квартиры снова появился в коридоре, окинул гостя недоуменным взглядом и поинтересовался:
– Ты чо под цивила[3] закосил, что ли? И пушка с собой…
– Так я в Москву по работе приехал, – развел руками Назгул. – А я, если не забыл, в прокуратуре обитаю. Приходится соответствовать.
– Сочувствую, – покивал Баффа. – Я б так не смог. Как ты эту удавку терпишь? – он показал на галстук. – Срывай петлю Линча, падай!
Гость рассмеялся и действительно снял пиджак с галстуком, оставшись в рубашке, да и ту наполовину расстегнул. Однако пистолет оставлять не стал, перестегнув кобуру под мышку. Затем подхватил пакет с пивом и продуктами, и уверенно двинулся на кухню. Ага, Баффа в своем репертуаре – стол оказался завален грязной посудой. Пришлось для начала сгрузить ее в мойку, а только после этого выставить пиво и положить на пакет нарезанную колбасу.
– Спаситель ты мой! – радостно прогудел Баффа. Схватил банку пива, открыл и двумя глотками высосал. – А то я с такого бодуна…
– Да уж вижу, – весело хмыкнул Назгул, садясь на скрипучую табуретку и тоже взяв себе пиво. – Что, опять без работы?
– Опять… Обещали вот место в охране, да вряд ли дадут. Наверно, снова придется грузчиком в магазин.
– Вот же рас…дяище! – укоризненно покачал головой гость. – Небось, нажрался и на работу не пошел?
– Угу… – виновато кивнул Баффа. – Ну ты ж меня знаешь…
– Да уж знаю… – вздохнул Назгул. – Жил бы ты в Питере, пристроил бы в один гараж байки ремонтировать. Там такие же, как ты, собрались.
– Это рулез! – оживился старый байкер. – Это по мне. Только мне в том Питере вписки уже нет, время другое. А тебе на хвост падать не в тему.
Он открыл еще одну банку и с наслаждением глотнул пива. Назгул смотрел на него и вспоминал первую встречу. Это в каком же году было? В девяносто первом или девяносто втором? Во втором. Точно во втором. На тусовке у Михася, когда «Перекресток» оговаривали. Тогда из Питера целая толпа на игру заехала. Едва ввалившись на вписку, совсем молодой тогда еще Назгул сразу обратил внимание на сидящего на полу огромного лысого парня в драных шортах, с очень волосатыми ногами. Тот так и представился – Хоббит Баффа. В ответ на удивление Назгула по поводу хоббита таких размеров, он резонно заметил, что ноги-то волосатые, так что с происхождением все в порядке. С этой встречи они и подружились. Затем не раз встречались на разных играх, пока старая ролевая тусовка не разбрелась в разные стороны к концу девяностых. Новая их уже не привлекала, в ней не стало прежней искренности, появилась какая-то фальшь. Как пелось в «Мастерском романсе» Ники Батхен – скопище младших детей поколения, уже не понимающих, зачем и почему они здесь. Однако Назгул с Баффой продолжали по возможности бывать друг у друга в гостях, встречаться на тусовках и концертах – оба до самозабвения обожали русский металл. Западный у них почему-то такого восторга не вызывал.
– Назгулище, мать твою, как же я рад тебя, гада, видеть! – Баффа от всей души хлопнул своей лапищей друга по плечу, отчего тот едва не выронил банку с пивом. – Как же я по тебе соскучился!
– Я по тебе, думаешь, нет? – улыбнулся гость.
– Кстати, мы с тобой сегодня идем на концерт – «Эпитафия» новый альбом исполняет. Я две проходки достал.
– Здорово, – обрадовался Назгул. – Давно вживую металла не слушал, с полгода уже.
– Ты там, смотрю, в своем Питере уже мхом зарос, – укоризненно покачал головой Баффа. – У вас же там металл-групп хватает.
– На работе сильно выматываюсь. Последнее время совсем дышать некогда. А теперь еще хуже будет.
– А чо?
– Еще работы навалили, – спохватился Николай Иванович, поняв, что ляпнул лишнего, и отставив Назгула в сторону.
– А, ясно, – сочувственно покивал Баффа. – Знаешь, не врубаюсь, как ты среди этих цивилов можешь жить… У меня не получается. Терплю, терплю, терплю, а потом все равно срываюсь и вылетаю с работы. У меня часто возникает ощущение, что мы и они – разные биологические виды.
– Вполне возможно, – помрачнел прокурор, отхлебнув пива. – Может, биологически и не разные, но морально-этически – точно. Даже самые лучшие, самые добрые из них не способны понять никого из нас. Мы их – способны. Они нас – нет. Для них мы просто сумасшедшие. А мы просто другие. И ничего тут не поделаешь.
– А то! – горько усмехнулся старый байкер. – Сумевших встроиться в их систему наших, таких, как ты, очень мало, да практически, я только тебя одного и знаю. Большей частью мы просто выживаем, стараясь не отсвечивать. Читал недавно опус одного американского социолога, в котором неформалы названы опасным вирусом, подлежащим обязательному уничтожению, если человечество хочет сохранить себя в привычном виде.
– Слышал об этом опусе, но сам не читал, – Назгул задумчиво постучал пальцами по столу. – Наше счастье, что он не слишком популярен. Пока у нас получается жить параллельно с ними, но, боюсь, это ненадолго. Наших постепенно перестают брать на работу, лишая любой возможности заработать на кусок хлеба. И очень многие сдаются, не выдерживая давления общества, сами становятся цивилами, вот только душа у них после этого умирает. Помнишь Лайра и Эрмина?
– Помню.
– Недавно случайно столкнулся с ними. Работают программистами, женились на цивилках, дети. На первый взгляд все у них хорошо. Только глаза мертвые. Попробовал я с ними поговорить о чем-то большем, чем окружающая реальность, и они тут же поспешили распрощаться, спрятав взгляд и пробурчав, что заняты, и вообще, вся эта хрень их давно не интересует. Девчонок, Лириай с Элайной, ты не знал. Они сейчас иногда появляются на тусовках и с такой тоской смотрят на сумевших остаться собой и плюющих на все условности мира цивилов, что больно становится. Они не сумели. Жизнь задавила. Ну а про то, сколько из наших спилось или скололось, не будучи в силах выносить окружающую гнусность, не мне тебе рассказывать.
– Это точно, – понурился Баффа. – С Симарглом был знаком? Вроде, да. Неделю назад похоронили. Заполз в свою халупу, закрылся и не вышел. Врачи после вскрытия сказали – сердце. У Доффина месяца три назад передозняк случился. А Колина черные риэлтеры за квартиру убили. Он же алкоголиком был…
– Суки! – зло выдохнул Назгул. – У нас в Питере тоже многие ушли. Жаль, не у всех хватает сил притворяться. Думаешь, мне легко? Пришлось выстроить дополнительную личность и надевать ее, как маску, выходя во внешний мир. Да еще и сознание распараллелить, мыслить каждой отдельно. Но при этом держаться от всех цивилов на некоторой дистанции, не подпуская никого из них близко. Не то раскусят. Последствия этого могут быть разными – от потери репутации до увольнения. Вот и приходится притворяться мизантропом. Идти по пути Лайра и Эрмина я не хочу. Меня чуть не вытошнило от их рож и разговоров.
– А от разговоров обычных цивилов тебя, что ли, не тошнит? – хмыкнул Баффа.
– Тошнит, – признал Назгул.
– Вот-вот. Знаешь, недавно сосед, неплохой мужик, пригласил меня на пиво и попытался наставить на «путь истинный». Спрашивал, какого рожна мне надо. Говорил, что жениться давно пора, детей завести. Мол, вдова из восемнадцатой квартиры на меня давно поглядывает. Я ему ответил, что такая дура мне не нужна. Слышал я однажды ее разговор с подружками, она же только о тряпках и мыльных операх говорит. Как-то пристала ко мне, да как начала трещать – едва смылся. Сосед удивился – баба бездетная, хозяйственная, зарабатывает хорошо. А дура – так тем лучше. Будет мужику в рот смотреть. Я попытался ему объяснить, что мне нужна подруга, которая меня понимает, и которую понимаю я. Что об стенку горохом. Потом он начал трепаться о том, что главное – это зарабатывать побольше. Тут уж я не выдержал, взял его за грудки и прямо сказал, чего мне надо.
– И что же ты сказал?
– Что нам нужно, чтобы мир был другим, а не таким дерьмом, как сейчас. И ни бог на небе, ни царь на земле нам этого не дадут. И, тем более, этого не дадут деньги.
– И что сосед? – заинтересованно посмотрел на друга Назгул.
– Покрутил пальцем у виска, – хохотнул Баффа. – И постарался побыстрее от меня отвязаться. Больше на пиво не приглашал.
– Отличная иллюстрация к нашему разговору. Я, конечно, столь откровенно говорить с цивилами не могу, приходится осторожно выяснять позицию человека, если он чего-то стоит. Есть у меня коллега – очень добрый и хороший человек, великолепный профессионал. Благодаря ему удалось помочь многим людям. Но при этом он искренне уверен, что текущее устройство мира правильно. Есть отдельные недостатки, которые нужно исправлять, но это именно недостатки, не более. В возможность построения доброго и справедливого мира он не верит. Господь, мол, всем воздаст.
– Он-то, конечно, воздаст… Вопрос когда.
– То-то и оно, – горько усмехнулся Назгул. – Но дело совсем не в этом, а в том, что мы здесь чужие.
– Чужие? А может, лишние?
– Нет, просто чужие. Нам дико все, что для них нормально, и наоборот. Не знаю, человеческие ли у нас души. Я в этом не уверен…
– Ну наконец-то! – всплеснул руками Баффа. – Допер! И двадцати лет не прошло! Я тебе об этом твердил еще в середине девяностых, а ты только фыркал и отмахивался.
– Не хотелось в таком себе признаваться. Еще лелеял иллюзии, что мы можем оказаться не чужими. Но время все расставило на свои места. Мы и цивилы – это две параллельные разумные расы, не способные принять и даже осознать ценности друг друга.
– Ты не прав, дружище. Мы-то их убогие ценности понять способны. Зато принять – нет.
– Но при этом они утверждают, что мы не способны работать, что-то создавать, что мы просто ленивые неудачники.
– Да на все мы способны! Нам просто тошно от того, как они жрут друг друга. От их уверенности, что так и надо. От их самодовольства. От нежелания думать. Мы так не хотим и не можем! И, в отличие от них, понимаем, что можно иначе. Только к этому нужно приложить усилия, которых они прикладывать не хотят, предпочитая продолжать жрать других.
– Не все из цивилов такие, – возразил Назгул.
– Понятно, не все! – отмахнулся Баффа. – Но даже лучшие из них не понимают, что в мире хищников просто нельзя жить, и принимают его законы и правила. Мы же не принимаем! И не хотим принимать!
– Не не хотим, а не можем. Потому и говорю, что мы здесь чужие. Вот я, как ты знаешь, работаю в прокуратуре. Занимаюсь своим делом, стараюсь оградить детей от всякой сволочи. Но при этом отстраняюсь от всего, что не касается дела. Я не обсуждаю с коллегами никаких нерабочих вопросов, мне это просто неинтересно, мне не о чем с ними говорить. Футбол, машины и прочая чушь? Спасибо, не надо. Я лучше вечером пойду на какое-нибудь сборище наших и там всласть наговорюсь с теми, кого понимаю. Кто такой же сумасшедший, как я сам.
– Ты уверен, что в твоей конторе не знают, кто ты есть? – скептически посмотрел на друга старый байкер.
– Может, и знают, – пожал плечами прокурор. – Но знаешь, пока они не мешают мне жить, мне до этого дела нет. Скажи мне лучше, почему ты почти все время дома сидишь? Разве мало в Москве наших?
– Хватает, – понурился Баффа. – Но даже возможность сходить на тусовку часто упирается в деньги… Точнее, в их полное отсутствие.
– Ты прав, – со вздохом согласился Назгул. – Мало кому из наших удается найти свою нишу, позволяющую зарабатывать на жизнь и при этом как можно меньше сталкиваться с цивилами. Жаль, что ты не изучил системное администрирование. Многие из наших сидят админами, и никто их не трогает. Возможно, я и тебя смог бы пристроить.
– Ну не даются мне компьютеры! – развел руками Баффа. – Не дружу я с ними.
– Да знаю…
– Мне бы в какой группе на барабанах стучать, да вот никак не везет. Последняя группа, в которой играл, распалась, новой найти не могу. Барабанщиков хватает, к тому же куда моложе и талантливей меня.
Баффа немного помолчал, затем спохватился:
– Нам же на концерт пора!
Он встал и скептическим взглядом окинул друга.
– Это ты в таком виде на металл-концерт собираешься? Может, еще удавку свою опять напялишь? Да и пушка…
– Так нет ничего другого, – вздохнул Назгул. – Может ты чего подкинешь?
– Найдем, – пробурчал Баффа и скрылся в комнате.
Вскоре он вернулся, держа в руках футболку с символикой «Металлики», кожаную бандану и старую истертую косуху.
– Я ж в этой футболке утону, – попытался было отказаться Назгул.
– Не утонешь. Все лучше, чем твой паршивый цивильный прикид.
– Ладно, черт с тобой. Как поедем?
– На байке, как же еще?
Назгул скривился – он терпеть не мог ездить на мотоцикле с этим безумным каскадером. Впрочем, мало кто вообще рисковал садиться позади Баффы – слишком сильные ощущения. Но, как ни странно, он не разу не бился, выпутываясь из таких дорожных ситуаций, из которых, казалось бы, выпутаться невозможно.
Натянув футболку, Назгул полюбовался на себя в зеркало и скептически хмыкнул. Зрелище еще то. Бандана с черепом, цивильные наглаженные брюки и начищенные до блеска туфли, а сверху – футболка металлиста. Впрочем, плевать, сойдет. Пистолет пришлось оставить, спрятав его в портфель, а сам портфель засунув под старые тряпки в спальне.
Они спустились вниз. Мотоцикл, лично собранный Баффой лет пять назад из запчастей, раздобытых правдами и неправдами, дожидался в гараже через дорогу, где располагался небольшой гаражный кооператив. Не прошло и десяти минут, как байк сорвался с места, вклинился между машинами и понесся по проспекту. Назгул подставил лицо встречному ветру, приоткрыв стекло шлема, и рассмеялся. Завтра его ждало возвращение в цивильный мир и новое дело, но это завтра. А сегодня он собирался оторваться по полной.
Глава 2
…Но смех за спиною у нас -
так чужих и немилых везде,-
Совсем небольшая цена
за целительный хмель для сердец,
За сказки для взрослых детей,
за возможность шагнуть за порог.
Мы – дети дверей и дорог,
искатели вечных путей.
Мистардэн
Ниночка разложила на учительском столе стопку тетрадей, журнал, письменные принадлежности, после чего поздоровалась с детьми. Каждый раз, давая урок в этом классе, она тихо радовалась. Эти дети были невероятны, чудесны, совершенно непохожи на других. Их ясные, чистые глаза горели непосредственным интересом, они явно ждали, чем еще удивит их любимая учительница географии. И Ниночка изо всех сил старалась не разочаровывать их, порой часами сидела в Интернете, выискивая интересные факты, которые можно использовать на уроке. Впрочем, это были уже не уроки, а живые беседы, где учительница с учениками участвовали на равных. Почти на равных – каждый раз поправляла себя Ниночка, осознавая, что ей до этих детей далеко.
Учительница обвела глазами класс. Что-то было не так, как в прошлый раз. Не сразу она поняла, что два юных хулигана, Витя Соменко и Петя Холмогоров, не шепчутся о чем-то своем, а, как и все остальные, с ожиданием смотрят на нее ясными глазами. Значит, теперь уже весь класс?.. Похоже. И слава Богу! А ведь еще год назад ученики шестого «А», точнее, тогда пятого, были самыми обычными шебутными детьми, мало интересующимися учебой. Но сразу после зимних каникул двое из них вдруг изменились, очень сильно изменились. Их взгляды стали ясными, другого слова Ниночка подобрать не смогла. Причем все в них стало другим – успеваемость, поведение, интересы. Леночке Сырцовой, до того первой моднице класса, стали совершенно безразличны тряпки. Теперь она интересовалась математикой, причем отнюдь не на школьном уровне. Мише Гольдштейну стала интересна физика. А ведь раньше его занимали только компьютерные игры. Самым удивительным открытием для Ниночки было то, что дети не подходили к любимым наукам традиционно, у них на все имелся свой взгляд. Михаил Бенедиктович, физик, как-то раз жаловался в учительской, что не знает ответов на вопросы Гольдштейна. Что ребенок просто не может задавать таких вопросов!
Время шло. Почти каждые две-три недели еще один ученик пятого «А» поднимал на учительницу географии ясный взгляд. Остальные дети смотрели на ясноглазых удивленно и испуганно, не понимая их. Однако один за другим тоже становились таковыми. И вот сейчас, уже в шестом классе, ясноглазыми стали все. Что это значит, Ниночка пока не понимала, но чувствовала, наверное подсознательно, что-то очень важное. Какой-то этап пройден. А вслед за ним будет новый. Она и сама ощущала, что постепенно становится другой, начинает понимать вещи, о которых раньше вообще не задумывалась. Это пугало и радовало одновременно.
Порой у Ниночки возникала странная мысль: хорошо бы, чтобы все на Земле стали такими. Ей почему-то казалось, что в этом случае прекратятся войны, люди перестанут топтать друг друга ради достижения каких-то сиюминутных целей. А еще она очень боялась, что на этих детей, росток будущего, обратят внимание власть имущие, которые ради сохранения своего положения способны на все. Она не раз пыталась поговорить с детьми, прося их не показывать взрослым свое истинное лицо, говорила, что это опасно. А дети с улыбкой отвечали, что скоро она сама все поймет.
Внезапно в дверь постучали, и в класс быстрыми шагами вошел Александр Николаевич, директор школы, в сопровождении незнакомого мужчины средних лет в деловом костюме. Директор выглядел очень злым, он едва сдерживал раздражение, что было заметно по дергающимся губам.
– Здравствуйте, Нина Семеновна, – недовольно буркнул он. – Извините за вторжение, но у нас снова инспекция. На сей раз из прокуратуры.
Ниночку ожгло страхом. Третья инспекция за месяц! Похоже, власти все же поняли, что в двадцать седьмой школе что-то происходит. Она перевела молящий взгляд на детей в надежде, что те не станут показывать свою необычность при инспекторе, и пошатнулась от неожиданности. Дети, как один, встали и широко, радостно улыбнулись, причем улыбнулись инспектору.
– Здравствуйте, Николай Иванович, – заговорил Саша Вихрев, сидевший за первой партой. – Мы вас давно ждем и очень рады видеть.
– Меня?! – изумленно отступил на шаг инспектор.
– Вас, – подтвердил мальчик. – Вы еще не понимаете, но это ненадолго. Наши далласские друзья многое вам объяснят, когда вы будете готовы. Эллариэ! Этэннэ! – он протянул к гостю руки ладонями вверх.
Инспектор приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать в ответ, что-то в том же духе, но промолчал, только ошарашенно потряс головой. Ниночке почему-то показалось, что он понял больше, чем они с директором. Последний вообще взирал на происходящее круглыми глазами. Инспектор потер ладонями лицо, почти незаметно улыбнулся и тихо сказал:
– Привет, ребята! Я тоже рад вас видеть.
– Э-э-э… – с трудом выдавил из себя директор. – Тогда оставляю Николая Ивановича с вами, Нина Семеновна.
Он поежился, еще раз окинул класс изумленным взглядом, тяжело повернулся и вышел, явно пребывая в растерянности. Впрочем, ему тоже нравились дети в этом классе, несмотря на всю их странность.
– Не смущайтесь, Назгул! – снова заговорил Саша, когда за директором закрылась дверь. – Ниночка Семеновна – своя, она скоро все поймет.
– Откуда вы меня знаете? – жалобно спросил инспектор.
– Мы – знаем, – заверил мальчик. – Мы знаем всех, кто на грани. Пока мы не можем быть рядом с каждым, нас еще слишком мало. Но все впереди.
– Теперь я понимаю, почему американцы так встревожились… – Назгул дрожащей рукой пододвинул к себе стул и сел. – Ребята, вы – то, чем мы мечтали стать в юности и не смогли. Но поймите: для нынешнего общества и его лидеров вы опасны. Они же на все пойдут, чтобы вас остановить!
– Пойдут, – мягко улыбнулся Саша. – Но их время закончилось.
– Ой ли… – устало покачал головой инспектор. – Выходит, вы знаете, что меня вызвали в Даллас?
– Знаем. Наши ребята вас там ждут.
– Ниночка Семеновна, – обратилась к учительнице Вика Смирнова. – Начните, пожалуйста, урок. А то директор стоит за дверью и слушает. Он хороший человек, но многое ему знать еще рано. С вами, Назгул, мы встретимся после уроков, нам о многом надо поговорить.
Учительница с трудом взяла себя в руки, все еще пребывая в растерянности от того, чему стала свидетельницей, и подошла к доске.
– Тема сегодняшнего урока, – заговорила она, – острова Океании.
