Идрис Шах
Суфии
Тонкости муллы Насреддина
Когда добрался до моря,
о притоках не говоришь.
Хаким Санаи. Окруженный стеной сад Истины.
Мулла (мастер) Насреддин – классический персонаж, придуманный дервишами частично для того, чтобы зафиксировать ситуации, в которых определенные состояния ума проявляются более отчетливо. Насреддиновские истории (они собраны в рукописи «Тонкости несравненного Насреддина»), известные по всему Среднему Востоку, представляют собой одно из самых необычных достижений в истории метафизики. Если подходить к этим историям поверхностно, то большинство из них можно считать всего лишь шутками – и только. Их бесконечно рассказывают и пересказывают в чайханах и караван-сараях, в частных домах, в радиопередачах азиатских стран. Неотъемлемой чертой такой истории является ее многомерность, поэтому понимать ее можно на любом из различных уровней. Здесь и шутка, и мораль, и нечто более высокое, что продвигает сознание потенциального мистика чуть дальше на пути к реализации.
Так как суфизм есть нечто такое, что нужно не только осознать, но и пережить, сам по себе рассказ о Насреддине не может привести к полному озарению. С другой стороны, такой рассказ устанавливает особого рода связь между повседневной жизнью и трансмутацией сознания, чего ранее не удавалось достичь еще ни в одном литературном жанре.
«Тонкости» еще ни разу не переводились на западные языки полностью. Возможно, это объясняется тем, что человек, не имеющий отношения к суфизму, не может перевести их должным образом; кроме того, в отрыве от определенного контекста они теряют затрагивающий сущность импульс. Даже на Востоке этот сборник используют для целей обучения только посвященные суфии. Отдельные «шутки» этого сборника проложили себе путь в литературные произведения почти всех стран мира. Этот факт привлек к ним определенное внимание схоластической науки, видевшей в них пример распространения культурных влияний и аргументирующей с их помощью принципиальную идентичность юмора всех народов. Благодаря своему неувядаемому юмору эти истории доказали свою жизнеспособность, но этот фактор является второстепенным по сравнению с главным их предназначением: создать основу для истинно суфийского отношения к жизни и сделать возможным достижение суфийской реализации и мистического опыта.
«Легенда о Насреддине», прилагаемая к «Тонкостям» и датируемая, по меньшей мере, XIII в., касается некоторых причин введения этого персонажа. Воспрепятствовать распространению юмора невозможно; он способен проникать сквозь установившиеся образцы мышления, навязанные человечеству привычкой и шаблонами. Как совершенная система мышления Насреддин существует на столь многих уровнях, что его невозможно уничтожить. Доказательством этого может в какой-то мере служить тот факт, что такие разные и чуждые друг другу организации, как «Британское общество по распространению христианского знания» и Советское правительство использовали образ Насреддина в своих целях. Общество Содействия Христианскому Знанию опубликовало небольшое количество историй, выпустив книгу «Сказки о Ходже», а русские (наверное, по принципу «если не можешь победить их – присоединись к ним») создали о нем фильм, названный «Похождения Насреддина». Даже греки, мало что перенявшие от турок, считают его частью своего культурного наследия. Гражданские власти Турции через свой департамент информации опубликовали избранные метафизические шутки, приписываемые этому мнимому мусульманскому священнослужителю, который является прообразом суфийского мистика. И все же дервишеские ордена были запрещены законом в республиканской Турции.
В действительности никто не знает, кем был Насреддин, где и когда он жил, и это естественно, так как основной целью было создание образа, неподвластного времени, который к тому же невозможно охарактеризовать. В данном случае для суфиев важен не человек, а послание. Все это не помешало людям снабдить Насреддина не только фальшивым жизнеописанием, но и гробницей. Ученые, в борьбе против педантизма которых Насреддин так часто выходит победителем в своих историях, даже предприняли попытку детально разобрать «Тонкости» в поисках соответствующего биографического материала. Одно из этих «открытий», несомненно, согрело бы сердце самого Насреддина. Ссылаясь на слова Насреддина о том, что он живет в этом мире вниз головой, один ученый делает вывод, что мнимую дату смерти Насреддина, высеченную на его «надгробном камне» следует читать не как 386, а как 683. Другой профессор чувствует, что если правильно переставить арабские цифры этой даты, они скорее дадут число 274. Он совершенно серьезно пишет, что дервиш, к которому он обратился за помощью по этому вопросу, «…попросту сказал: “А почему бы не поместить в чернильницу паука, а потом вытащить его и посмотреть, какие следы он оставит. Это может указать на правильную дату или показать что-нибудь еще”».
В действительности 386 означает 300+80+6. Подставляя вместо полученных цифр арабские буквы, мы получим Ш,У,Ф, что дает слово ШаУаФ – «заставлять кого-нибудь смотреть; показывать что-либо». Как и сказал дервиш, паук и в самом деле кое-что «показал».
Если подойти максимально беспристрастно к некоторым классическим насреддиновским историям, почти сразу станет ясно, что схоластика – это последнее, с чем суфий может смириться.
Перевозя некоего педанта через бурную реку, Насреддин сказал что-то, что резануло тому слух своей неграмотностью.
– Ты что же, никогда не изучал грамматику? – спросил ученый.
– Нет, – ответил Насреддин.
– Ты зря потратил полжизни, – заметил ему ученый. Через несколько минут Насреддин обратился к своему пассажиру:
– Учился ли ты когда-нибудь плавать?
– Нет, а что?
– Ты зря потратил всю жизнь – мы тонем!
В этой истории подчеркивается, что суфизм как практическая деятельность отрицает возможность достижения истины с помощью формального интеллекта и применимость шаблонного мышления, которым пользуются в знакомом мире, к истинной реальности, относящейся к иному измерению.
Данная мысль еще более выпукло выражена в анекдоте, действие которого происходит в чайхане (суфийский термин, обозначающий место встречи дервишей).
В чайхану вошел монах и заявил:
«Мой учитель велел мне возвестить, что человечество до тех пор не достигнет совершенства, пока люди, не испытавшие на себе несправедливость, не будут так же нетерпимо относиться к ней, как и те, кто в действительности испытал ее».
Эти слова на мгновение поразили всех собравшихся. Затем Насреддин сказал: «А мой учитель учил меня, что никто не должен возмущаться несправедливостью, пока не убедится, что предполагаемая несправедливость действительно является несправедливостью, а не скрытым благом!»
Насреддин, в качестве суфийского учителя, часто применяет дервишескую технику, беря на себя роль непосвященного человека, чтобы высветить истину. В известном анекдоте, отрицающем поверхностную веру в причинно-следственную связь, он становится жертвой: Насреддин однажды шел по узкому переулку, как вдруг с крыши дома упал какой-то человек и свалился ему прямо на голову. С этим человеком ничего не случилось, но мулла попал в больницу.
– Какой урок вы извлекли из этого происшествия, мастер? – спросил один из его учеников.
– Избегай веры в неизбежность, даже если причина и следствие кажутся неизбежно взаимосвязанными! Избегай теоретических вопросов, вроде: «Сломает ли человек себе шею, если упадет с крыши? Как видишь, упал он, а шея сломана у меня!»
Поскольку обычный человек мыслит по тем или иным шаблонам и не способен видеть вещи с иных точек зрения, большая часть смысла жизни остается для него скрытой. Он может жить и даже преуспевать, но не способен понять все, что происходит вокруг. Это наглядно показано в истории о контрабандисте:
Насреддин ежедневно переходил через границу, ведя с собой осла, нагруженного корзинами с соломой. Так как он сам признавал, что промышляет контрабандой, пограничники обыскивали его с ног до головы. Они обыскивали самого Насреддина, осматривали солому, погружали ее в воду, время от времени даже сжигали ее, но ничего не находили. Между тем Насреддин явно преуспевал в своей торговле и жил все лучше и лучше.
В конце концов он отошел от дел и перебрался на жительство в другую страну. Много лет спустя его встретил один из таможенников.
– Теперь тебе нечего скрывать, – обратился он к Насреддину. – Что именно было контрабандой, которую мы никак не могли найти?
– Ослы, – ответил Насреддин.
В этой истории также выделяется один из важнейших принципов суфизма, который гласит, что сверхъестественный опыт и мистическая цель намного ближе к человечеству, чем обычно предполагается. Мнение о том, что эзотерическое или трансцендентальное должно обязательно быть чем-то далеким или сложным, возникло вследствие невежества отдельных людей. Такие люди наименее всех других способны судить о подобных вещах, которые «далеки» только в том случае, если вы не знаете, где их искать.
Как истинный суфий, Насреддин не попирает канонов своего времени. Но он добавляет к своему сознанию новое измерение, отказываясь принимать для конкретных, ограниченных целей, что истина, скажем, это то, что он может измерить, подобно всему остальному. То, что люди называют истиной, является лишь относительной истиной, связанной с их ситуацией, но даже ее они не смогут найти, пока не осознают этого. Одна из наиболее оригинальных насреддиновских историй показывает, что никакого прогресса добиться невозможно, если человек не научится смотреть сквозь относительную истину.
Однажды, когда Насреддин посещал короля, монарх пожаловался ему на то, что его подданные лживы.
«Ваше величество, – сказал Насреддин, – есть истина и истина. Люди должны практиковать реальную истину, прежде, чем смогут извлекать пользу из относительной истины. Но они всегда пытаются делать наоборот. В результате они слишком своевольно обращаются со своими же искусственными истинами, подспудно чувствуя, что это не более чем выдумка».
Все это показалось королю слишком сложным.
«Есть только истина или ложь, третьему быть не дано, – сказал король. – Я заставлю людей говорить правду, и с помощью этого они приобретут привычку быть правдивыми».
На следующее утро перед открытыми городскими воротами была сооружена виселица. Рядом стояли гвардейцы короля во главе с капитаном. Глашатай объявил: «Каждый входящий в город человек должен прежде всего правдиво ответить на вопрос капитана королевской гвардии».
Насреддин, поджидавший снаружи, вошел в город первым. Капитан спросил: «Куда ты идешь? Говори правду, иначе тебя повесят».
– Я иду, чтобы быть повешенным на этой виселице, – ответил Насреддин.
– Я не верю тебе!
– Прекрасно, если я солгал – повесь меня.
– Но это будет означать, что ты сказал правду.
– Вот именно, – сказал Насреддин, – вашу правду.
Человек, желающий стать суфием, должен также понять, что представления о добре и зле отнюдь не объективны, они зависят от индивидуальных или групповых критериев. До тех пор пока он не прочувствует этого внутренне и не примет интеллектуально, он не будет готов к внутреннему пониманию. О непостоянстве этих представлений говорится в рассказе об охоте:
Король, который любил общество Насреддина и был страстным охотником, приказал Насред дину вместе с ним поохотиться на медведя. Насреддин пришел в ужас.
Когда он вернулся в свою деревню, кто-то спросил его: «Как прошла охота?»
– Чудесно!
– Сколько же медведей ты видел?
– Ни одного.
– Как же тогда она могла пройти чудесно?
– Если бы ты охотился на медведей в моей шкуре и не увидел ни одного из них, ты тоже считал бы это чудесным опытом.
Внутренний опыт нельзя передавать с помощью бесконечно повторяющихся процедур, его необходимо постоянно освежать из источника. Многие школы продолжают действовать еще долго после того, как их реальная движущая сила уже истощилась. В результате они превращаются в обычные центры, где занимаются повторением неуклонно слабеющего учения. Название этого учения может оставаться тем же, в то время как оно уже лишилось всякой ценности, а иногда и противоречит первоначальному своему смыслу. В числе других вопросов, Насреддин заостряет внимание и на этом в рассказе под названием «Утиный суп».
К Насреддину приехал издалека один из родственников и привез ему в подарок утку. Обрадованный Насреддин сварил ее и угостил своего гостя. Вскоре после этого к Насреддину стали наведываться один за другим люди, называвшие себя друзьями и друзьями друзей «человека, принесшего утку», однако новых подарков никто из них не приносил.
Насреддин начал терять терпение и тут появился еще один незнакомец:
– Я друг друга того друга, который пришел от родственника, принесшего тебе утку, – заявил он и, подобно другим, уселся за стол в ожидании угощения. Насреддин принес ему тарелку горячей воды.
– Что это такое? – спросил гость.
– Это суп супа из той утки, которую принес мой родственник, – ответил Насреддин.
Обостренное восприятие, которым обладает суфий, иногда помогает ему переживать вещи, совершенно не воспринимаемые Другими. Не подозревая об этой суфийской способности, последователи других школ своими словами и действиями обычно выдают свою духовную незрелость. Суфии читают их, как открытую книгу, но не утруждают себя противостоянием таким людям. Эту способность к восприятию можно проиллюстрировать с помощью другой насреддиновской истории:
Собирая милостыню, Насреддин постучал в дверь большого дома.
– Хозяина нет, – сказал слуга, открывший дверь.
– Ну что же, – ответил мулла, – хотя твой хозяин ничем не смог помочь мне, у меня есть для него хороший совет. Передай ему, что когда он в следующий раз будет уходить из дома, пусть не оставляет свое лицо в окне, а то его могут украсть.
Люди не знают, где искать озарения, когда приступают к духовным поискам. Поэтому неудивительно, что они могут пристать к какому угодно культу, поверить в любую теорию, будучи убеждены в своей способности отличить истину ото лжи. Насреддин использовал разные способы для демонстрации этой ситуации.
Как-то раз сосед увидел его ползающим на коленях и что-то ищущим на земле.
– Что ты потерял, мулла? – спросил он.
– Свой ключ, – ответил Насреддин.
Сосед присоединился к поискам, и спустя несколько минут, опять спросил Насреддина: «А где ты обронил его?»
– Дома!
– Боже мой! Почему же ты ищешь его здесь?
– Здесь больше света.
Многие суфии приводят эту известную насреддиновскую историю, чтобы указать на действия людей, ищущих экзотические источники озарения. Она была частью репертуара последнего «метафизического клоуна», Карла Валентина из Мюнхена.
Механизм рационализации весьма препятствует развитию способности к восприятию. Суфийское воздействие может быть потрачено впустую, если индивидуум не в состоянии усвоить его должным образом.
К Насреддину пришел сосед и попросил одолжить ему веревку для белья.
– Извини, но я сушу на ней муку, – сказал Насреддин.
– Как же можно сушить муку на веревке? – спросил сосед.
– Это не так трудно, как ты думаешь, если не хочется ее одалживать.
В вышеприведенной истории Насреддин олицетворяет собой уклончивую часть ума, которая отказывается принять какие-либо иные методы приближения к истине, кроме стандартных.
В деле развития ума необходимо постоянно что-то менять, поскольку любая техника, служащая ментальному развитию, имеет свои ограничения. Системы, основанные на воспроизведении одних и тех же образцов, игнорируют этот принцип суфийской практики. Подобные системы еще больше обусловливают человеческий ум, они создают атмосферу достижений или приближения к ним, не давая никаких реальных результатов. В одном из рассказов Насреддин предпринимает попытку осветить этот факт:
Как-то раз Мулла, поскользнувшись, чуть не упал в водоем, но в последний момент его схватил за руку прохожий и предотвратил падение. Встречая Насреддина впоследствии, этот человек каждый раз напоминал ему о том, как он спас его от неприятного купания.
В конце концов Мулле все это надоело. Он привел своего спасителя к тому же самому водоему, залез в него по горло и закричал: «Сейчас я такой же мокрый, каким был бы, если бы никогда не встретил тебя! Оставишь ты меня, наконец, в покое?»
Шутки или басни, содержащие только одну идею или фокус, нельзя сравнить с насреддиновской системой, которая в идеале рассчитана на сопереживание рассказа, оказывающего как внутреннее, так и внешнее, или поверхностное воздействие. Обычные притчи, басни и шутки считаются лишенными мистического содержания, так как они не обладают силой проникновения или же подлинной возрождающей силой.
В то время как Насреддин значительно превосходит по своей изобретательности и изощренному смыслу такие известные комические фигуры, как русский Балда, арабский Джоха или итальянский Бертольдо, подлинная глубина насреддиновских историй становится понятной при сравнении их с эквивалентными историями, спорадически возникающими в разных местах.
Интересным примером тому может послужить один из дзенских рассказов. В этом рассказе монах просит своего учителя дать ему версию реальности за пределами реальности. Мастер показывает монаху гнилое яблоко и с помощью этого знака тот воспринимает истину. Мы остаемся в неведении относительно того, что лежит за пределами этого жеста или что именно приводит к озарению.
Насреддиновский рассказ о яблоке восполняет большое количество упущенных деталей:
Насреддин находился в кругу своих учеников, когда один из них спросил его о том, как вещи этого мира связаны с вещами, относящимися к другому измерению.
– Ты должен понимать аллегории, – сказал Насреддин.
– Покажи мне что-нибудь ощутимое, например, райское яблоко, – попросил ученик.
Насреддин поднял яблоко и протянул тому человеку.
– Но это яблоко наполовину гнилое, тогда как небесный фрукт должен быть совершенным, – сказал тот.
– Небесное яблоко действительно должно быть совершенным, – ответил Насреддин, – но, учитывая твои нынешние способности вообще и способность судить о небесном яблоке в частности, а также то, что ты, как и все мы, находишься сейчас в этой обители разрушения, это яблоко настолько близко к небесному яблоку, насколько это возможно в твоем состоянии.
Ученик понял, что термины, используемые нами для обозначения метафизических вещей, базируются на обычных физических терминах. Для того чтобы проникнуть в другое измерение познания, мы прежде всего должны приспособиться к способу понимания этого измерения.
Этот насреддиновский рассказ, который вполне мог бы быть оригиналом аллегории с яблоком, предназначен для того, чтобы помочь уму слушателя уловить определенный вкус, необходимый для подготовки сознания к определенным переживаниям, к которым невозможно подойти без соединительного моста.
Отличительной чертой насреддиновского метода суфиев является именно такая постепенная подготовка сокровенного сознания. Вспышка интуитивного понимания, возникающая в результате воздействия этих историй, представляет собой не интеллектуальное переживание, а первичную стадию озарения. Она является средством для восстановления способности к мистическому воприятию в порабощенном уме, который постоянно подвергается обусловливающим воздействиям систем подготовки обычной материальной жизни.
Насреддиновская шутка, лишенная (возможно, в процессе перевода) своей технической терминологии, может сохранять юмор, но в таких случаях большая часть ее воздействия будет утрачена. Шутка о соли и шерсти служит тому примером:
Нагрузив своего осла солью, Насреддин отправился на базар. По дороге им пришлось переходить вброд речку, и часть соли растворилась. Вес груза уменьшился и осел вышел на другой берег повеселевшим, зато Насреддин был в ярости. На следующий базарный день он нагрузил корзины шерстью. Теперь осел уже чуть не падал под весом своего намокшего груза.
– Так-то! – сказал ликующий Насреддин. – Это заставит тебя задуматься, что ты приобретаешь что-то всякий раз при переходе реки вброд!
В арабском оригинале этого рассказа использованы два технических термина – соль и шерсть. «Соль» (мильх) является омонимом слова, которое переводится как «доброта, мудрость». Осел символизирует собой человека. Избавляясь от груза доброты вообще, человек чувствует себя лучше, теряет груз. Но в результате этого он лишается также и еды, так как Насреддин не может продать соль и купить для него достаточно корма. Слово «шерсть» можно заменить, конечно, словом «суфий». Во второй раз вес груза увеличивается, как и было задумано учителем, Насреддином, но увеличивается только на время путешествия до рынка. Конечный результат на этот раз будет лучше, потому что за более тяжелую намокшую шерсть Насреддин выручит больше денег, чем за сухую.
Другая шутка, которую можно найти у Сервантеса («Дон Кихот», гл. 5), остается шуткой, хотя технический термин «страх» переводится здесь без всяких пояснений:
Жестокий и невежественный правитель сказал Насреддину: «Я повешу тебя, если ты не докажешь мне, что действительно обладаешь тем глубоким восприятием, которое тебе приписывают». Насреддин сразу же заявил, что может видеть золотых птиц в небесах и демонов подземного царства.
– Как же тебе это удается? – спросил король.
– Страх, – ответил Насреддин, – это все, что вам нужно.
«Страхом» суфии называют активизацию сознания, с помощью которой можно достичь сверхчувственного восприятия. В этой области формальный интеллект непригоден, здесь используются иные возможности человеческого ума.
Однако Насреддину, использующему совершенно оригинальные методы, удается поставить себе на службу сам принцип интеллектуального мышления. Отражение этого факта можно найти в «Легенде о Насреддине», где подробно говорится о том, как Хуссейн, основатель этой системы, вырвал своего посланца Насреддина буквально из лап «Старого Негодяя», иными словами, из-под власти той грубой системы мышления, в которой почти все мы живем.
В арабском языке слово «Хуссейн» ассоциируется с понятием добродетели. «Хассейн» означает «сильный», «труднодоступный».
Хуссейн обошел весь мир в поисках учителя, которому было предназначено передать его послание через поколения, и был уже почти на грани отчаяния, как вдруг услышал какой-то шум. Старый Негодяй отчитывал одного из своих учеников за его шутки.
– Насреддин! – ревел Негодяй. – За твое непочтительное отношение я обрекаю тебя на всеобщее осмеяние. Впредь, как только будет рассказана хоть одна из твоих бессмысленных историй, шесть других должны будут за ней последовать, чтобы твоя нелепость стала всем очевидной.
Считается, что мистический эффект семи насреддиновских историй, изученных в определенной последовательности, столь велик, что его достаточно для подготовки человека к озарению.
Подслушав этот разговор, Хуссейн понял, что в каждой ситуации заключаются средства противодействия ей и что именно таким способом все зло Старого Негодяя можно будет представить в его истинном свете. И тогда он решил сохранить истину с помощью Насреддина.
Хуссейн призвал к себе Насреддина, когда тот спал и передал ему часть своей бараки, суфийской силы, которая проникает через номинальный смысл вещей. С тех пор все рассказы о Насреддине стали произведениями «независимого» искусства. К ним можно относиться как к шуткам, но они также обладают и метафизическим смыслом; они бесконечно сложны и имеют отношение к природе завершенности и совершенства, которые исчезли из сознания людей вследствие разлагающей деятельности Старого Негодяя.
Если рассматривать бараку с обычной точки зрения, ей как будто бы присущи «магические свойства», в действительности же это единство и топливо, а также субстанция объективной реальности. Одно из ее качеств состоит в том, что человек, наделенный ею, или любая вещь, содержащая бараку, сохраняет ее в первоначальном количестве независимо от тлетворного воздействия на нее духовно не возрожденных людей. Из этого следует, что даже простое повторение насреддиновских шуток приносит с собой определенное количество бараки; размышление над ними это количество увеличивает. Так с помощью данного метода учение Насреддина, переданное по линии Хуссейна, отпечаталось навечно в носителе, чтобы его невозможно было полностью извратить. Подобно тому, как вода в любом виде сохраняет свою сущность воды, в насреддиновских историях сохраняется некий постоянный минимум определенного нечто, которое отвечает на призыв и может увеличиваться, если этому уделять внимание. Этим минимумом фактически является истина, через которую лежит путь к реальному сознанию.
Насреддин – это зеркало, в котором человек видит самого себя. Это зеркало отличается от обычного тем, что чем больше всматриваешься в него, тем яснее проступают в нем черты настоящего Насреддина. Это зеркало сравнивают со знаменитой чашей персидского героя Джамшида, в которой отражается весь мир, и в которую «вглядываются» суфии.
Так как суфизм основывается не на искусственном поведении, зависящем от внешних деталей, а на всестороннем подходе, насреддиновские истории следует как проживать, так и думать о них. Далее, переживания, связанные с каждой историей, внесут свой вклад в возвращение мистика «домой». Способность к высшим формам восприятия свидетельствует о том, что первый шаг на этом пути суфий уже сделал. Эта способность дает ему возможность правильно оценивать ситуацию в результате вдохновения, а не формального размышления. Вследствие этого его действия иногда могут озадачивать наблюдателей, работающих на обычном уровне сознания, и тем не менее результаты этих действий будут правильными.
Одна из насреддиновских историй, показывающая, как суфии добиваются правильных результатов, благодаря действию особого механизма («неправильного метода» в глазах непосвященных), во многом объясняет кажущуюся эксцентричность суфиев:
К Насреддину, когда он исполнял обязанности судьи, пришли два человека. Один из них сказал: «Этот человек укусил меня за ухо, и я требую компенсации». Другой заявил: «Он сам себя укусил», Насреддин отложил разбирательство и удалился в свои апартаменты, где провел полчаса, пытаясь укусить себя за ухо. Это привело к тому, что он упал и разбил себе лоб. После этого он вернулся в присутствие.
«Проверьте человека с укушенным ухом, – приказал Насреддин, – если у него разбит лоб, значит он сам себя укусил и на этом дело будет исчерпано. Если же это не так, значит его укусил другой и пострадавшему должно быть выплачено три слитка серебра».
Правильное решение было вынесено с помощью, казалось бы, нелогичных методов. Насреддин пришел к верному решению вопреки внешней логике вышеописанной ситуации.
В другой истории Насреддин, взяв на себя роль глупца (суфии называют это «путем позора»), в яркой форме показывает, что собой представляет обычное человеческое мышление:
Один человек предложил Насреддину угадать, что у него в руке.
– Назови мне хоть одну примету, – попросил мулла.
– Я назову несколько, – сказал шутник. – Форма и размеры этого предмета напоминают яйцо, у него вкус и запах яйца, внутри он белый и желтый. В сыром виде внутри него находится жидкость, которая твердеет от нагревания. Более того, этот предмет снесла курица…
– Знаю! – перебил мулла. – Это, наверное, какое-нибудь пирожное.
Я попытался провести подобный эксперимент в Лондоне. В трех табачных лавках подряд я просил продать мне «цилиндры из бумаги, наполненные частицами табака, длиной около трех дюймов, упакованные в картон, на котором может быть что-нибудь напечатано».
Никто из этих людей, торгующих сигаретами целый день, не смог понять, чего же я хотел. Двое из них направили меня в другие места, один – к своему оптовику, а другой – в магазин, специализирующийся на экзотических предметах импорта для курильщиков.
Возможно, что слово «сигарета» является спусковым крючком в описании бумажных цилиндров, наполненных табаком. Но спусковой крючок привычных ассоциаций нельзя использовать точно так же в работе с восприятием. Ошибка здесь состоит в том, что одну из форм мышления, великолепно работающую в подходящих случаях, переносят в другой контекст и пытаются ее там использовать.
Руми приводит рассказ, напоминающий насреддиновскую историю с яйцом, но выделяет другой важный момент. Сын одного царя был отдан на воспитание мистическим учителям. Спустя некоторое время они сообщили, что уже ничему больше не смогут научить его. Для того чтобы испытать сына, отец предложил ему отгадать, что у него в руке.
– Эта вещь круглая, металлическая и желтая.
– Должно быть, это решето, – сказал мальчик.
Суфизм настаивает на сбалансированном развитии внутреннего восприятия и обычного человеческого поведения.
Предположение о том, что любой живой человек является восприимчивым, отрицается суфиями, как уже было показано. Человек может быть клинически жив и в то же время мертв, с точки зрения способности к восприятию. Ни логика, ни философия не помогут ему обрести эту способность. Один из аспектов приводимого ниже рассказа иллюстрирует это:
– Как я смогу узнать, жив я или уже умер? – рассуждал Мулла вслух.
– Не будь таким глупцом; когда ты умрешь, у тебя похолодеют конечности, – сказала ему жена.
Вскоре после этого Насреддин рубил дрова в лесу. Была зима, и он вдруг почувствовал, что у него похолодели руки и ноги.
– Я, конечно, умер, – подумал он, – так что надо бросать работу, потому что мертвецы не работают.
Насреддин не только бросил работу, но и улегся на землю, потому что мертвецы не ходят.
Вскоре появилась стая волков и начала нападать на осла Насреддина, привязанного к дереву.
– Продолжайте, пользуйтесь тем, что я умер, – подумал Мулла, не вставая с места, – но если бы я был жив, я бы не допустил такого отношения к моему ослу.
Подготовку ума суфия нельзя считать завершенной, пока человек не поймет, что он должен что-то сделать для себя самостоятельно, и не прекратит думать, что другие смогут это сделать за него. В следующей истории Насреддин рассматривает обычного человека через свое увеличительное стекло:
Однажды Насреддин заглянул в лавку человека, торговавшего всякой всячиной.
– У тебя есть кожа? – спросил он.
– Есть, – ответил продавец.
– А гвозди?
– Есть.
– А краска?
– Тоже есть.
– Так почему же ты не пошьешь себе пару башмаков?
В этом рассказе подчеркивается особенно важная в суфизме роль мистического учителя, создающего все условия для того, чтобы будущий искатель начал что-нибудь делать для себя. Под этим «что-нибудь» подразумевается «работа над собой» под руководством другого человека, что является отличительной чертой суфийской системы.
