Иероним Иеронимович Ясинский
Тайна Оли
– Все, ведь, выпили… Я думал – вам приятно…
– Вы думали?
Он кивнул головой. Она улыбнулась и замолчала.
– Так вы рады, что уезжаете? – начала она опять с тоской.
– Немножко…
Она вздохнула.
– Мне хотелось сказать вам одну тайну, – прошептала она, кладя ему на плечо руку и опуская стыдливо ресницы.
– Говорите.
– Потом, – отвечала она с усилием.
– Когда же?
Она подумала. Губы её дрогнули.
– Вы не раздевайтесь… Я к вам приду ночью… – сказала она нерешительно и выпроводила его, пожав ему руку.
Тучи между тем исчезли, дождь перестал. Солнце горело, косо вытягивая лучи, рассыпая снопы искр по мокрой траве, по листве, и румяня облака, лёгкие как дым.
Гости, после чаю, стали прощаться.
Первый уехал становой. Позднее всех – Бруевичевы. Перед отъездом Раисочка долго шепталась с Олей и целовала её. Костя встал, выпил полграфина квасу и опять лёг. Гаврила Иванович чувствовал себя нехорошо и не выходил. Николай Николаич бродил из угла в угол.
VI
Ночью Николай Николаич услышал, что его будят. Он раскрыл глаза.
Гостиную заливал какой-то стальной сумрак. Лунный свет лежал на полу неподвижным пятном. Ночь была синяя, прозрачная. Оля стояла у дивана, в своём пёстром костюме, с белым цветком в волосах, наклонив голову.
– Зачем же вы разделись? – прошептала она. – Оденьтесь, я отвернусь… Скорей!
Она подошла к окну.
Но когда она оглянулась, Николай Николаич уже спал, натянув одеяло на голову. Она опять разбудила его.
– Посмотрим на луну! – сказала она, тормоша его.
– На луну?
Он протёр глаза, досадливо вздохнул и стал одеваться.
Севши у окна, он долго молчал и сопел.
– Нате-ка трубу вашу! – сказала Оля весело. – Покажите мне, где тут горы… Прежде я думала, что на луне лицо… Дура, право! А? Ведь, не лицо?
– Какое там лицо! – проворчал Николай Николаич.
Но мало-помалу он разговорился. Он раздвинул свой инструмент и стал объяснять, что луна необитаема, что там нет воздуха, что на ней множество оврагов, горных хребтов и потухших вулканов. Луна одушевила его. Он стал фантазировать и высказал некоторые смелые гипотезы. Может быть, со временем, в огромные телескопы (с дом), на ней откроют развалины погибших городов, или построят воздушный шар и сделают исследования на месте. Для человеческого гения всё возможно.
Оля задумчиво смотрела на небо.
– Пожалуй, там и Безлюдовка была какая-нибудь? – спросила она с серьёзным видом. – И кто-нибудь, вроде меня, жил, жил и всё ждал чего-то, да так и умер?
– Может быть, – отвечал Николай Николаич. – А уж на разных других планетах, например, вот на Венере, – это наверно… Да теперь, конечно, на нашу землю со всех сторон неба смотрят. Тоже люди… Ведь и им любопытно…
Оля с тоскою смотрела вверх, где, среди облаков, серебряных с прозрачными краями, в тёмном небе, сиял диск луны. Николай Николаич, между тем, производил астрономические наблюдения с глубокомысленным видом.
– Вы помните, что я обещала вам сказать? – прошептала Оля.
– Какую-то тайну, – отвечал он небрежно.
Она замолчала. Пальцы её медленно перебирали на груди бусы.
– Проклятые облака! – крикнул Николай Николаич. – Плывут и плывут. Тут уже ни одной звёздочки не видно. Пойдёмте на горку!
Они отправились на горку. Придя туда, Оля опустилась на скамейку.
– Вы босиком? – спросил Николай Николаич.
– Да, – сказала она.
В лунном сумраке белели её ноги. Николай Николаич сел рядом.
– Поставьте ноги на скамейку…
– Не нужно…
– Как знаете…
Он навёл трубу на ту часть неба, где горели звёзды в тёмной лазури, свободной от облаков. Он смотрел долго и вдруг радостно улыбнулся.
– Не хотите? Звёздочка с хвостом… Вот, вот!..
Оля приблизила глаз и сейчас же отстранилась.
– Да… действительно…
– Это комета. Может быть, я первый её увидел! – произнёс он с гордостью.
Оля вздохнула. Она чувствовала себя одинокой. Лунная даль беспредельно сияла. Серебряный туман фосфорической лентой висел над Десной. Лес темнел как туча.
Николай Николаич опустил трубу и мечтал. По приезде домой, он непременно устроит на чердаке обсерваторию. Следовало бы раздобыть астрономический атлас. Многих созвездий он совсем не знает. Ах, если бы уже скорее сделаться учёным – настоящим учёным, с бледным лицом, строгими глазами, умной речью. Скучно ждать!
– Вам, Оля, не холодно?
– Нет, не холодно…
– Поставьте ноги, говорю вам, на скамейку, – сказал он.
Она поставила, застенчиво отряхнув юбку. Николай Николаич нашёл её ногу и сказал:
– Совсем мокрая…
Оля дышала тяжело. Прикосновение пальцев Николая Николаича ожгло её, она вздрогнула.
– Хочу я спросить у вас, – начала Оля, – когда вам будет двадцать лет, не буду я стара?
– Человек стареет на сорок втором году, если верить физиологам, – отвечал Николай Николаич, зевая.
Беседа опять прервалась.
На луну лениво набежало серебряное облачко и закрыло её. Прозрачный сумрак стал дымчатым. Даль потускнела. Яркий туман над Десной погас.
– Что ж вы хотели сказать? – спросил Николай Николаич.
Оля крепко закрыла лицо руками.
– Ах, ах!
– Ну?
– Ничего…
– Вы пошутили!
– Да, – отвечала она тихо, сквозь слёзы.
Он сдвинул трубу и встал.
– Так пойдём… – сказал он. – Мне ужасно спать хочется… Завтра рано вставать…
– Идите, а я посижу ещё, – прошептала Оля.
– Как угодно, – произнёс он. – Спокойной ночи!
Он пришёл в гостиную и крепко заснул.
Утром его разбудил Игнат, уже собравший его вещи. В столовой весело кипел самовар. Оля сидела на своём месте и торопливо заваривала чай. Она была бледна, глаза её опущены, губы подёргивались. Гаврила Иванович брезгливо сосал трубку и кряхтел. У него болела голова, ныли кости. Он, впрочем, любезно улыбнулся Николаю Николаичу и выразил сожаление, что не может удержать дольше дорогого гостя.
Было ещё очень рано. Тарантасик задребезжал у крыльца. Оля с испугом взглянула в окно и выбежала из столовой, наклонив лицо. Вместо неё, через несколько времени, появилась Алёна с остатками пирога. К концу чая прибежал Костя. Он с сожалением смотрел на друга, аппетитно завтракая, ровно дыша мясистой грудью, покрикивая на прислугу, хвастая, что он один выпил вчера две бутылки наливки.
– Вот если б Белобров увидал, как мы тут пьянствуем! – говорил он, умиляясь.
Вошёл Игнат. Надо спешить ехать, потому что в полдень лошади пристанут. Теперь самая пора. Николай Николаич встал. Он расцеловался с Гаврилой Ивановичем, с Костей и пошёл прощаться с Олей. Но её нигде не оказалось. В гостиной генералы с удивлением выкатывали глаза, кресла и диваны простирали коротенькие ручки, как бы не пуская гостя. В спальне на ширме сиротливо висел голубой передник Оли. Розы увядали в стеклянной банке. Костя напрасно звал сестру.
– Купаться отправилась – вот что! – сказал он, поднимая брови. – Ведь вот – выбрала время… Бабьё бесчувственное!.. Эх, брат, не верь бабам!!. Прощай, что делать!..
Они долго обнимались, сочно целуясь, пристально глядя друг другу в глаза. Когда Николай Николаич сел в экипаж, Костя выбежал с перепелиным вабиком.
– На, брат. Тебе это нравилось.
Не успели лошади тронуться, как он вскочил на подножку и подал пистолет.
– На и это… Бог с тобой, стреляй, брат!.. Не поминай лихом!
У Николая Николаича на миг шевельнулось желание отдать другу трубу. Но он сдержал порыв и только благодарно улыбнулся.
– Спасибо!
Лошади пошли рысцой. Мелькнули ворота, бревенчатые постройки, огород.
– А бабам не верь! – крикнул в заключение Костя, приложив к обоим углам рта по ладони.
Пыль взвилась. Потянулись огромные, протяжно шумящие берёзы. Жёлтое море спелой ржи волновалось. Николай Николаич думал о том, как он приедет домой, как его встретит мамаша, полная, красивая, с чёрными бровями, мечтательным взглядом, а он прижмётся к её душистым рукам, и его сердце сладостно забьётся. Пистолет лежал рядом. Он придерживал его и самодовольно улыбался.
