свободный мир обязательно к нам придёт забудет свои балы менуэт гавот отсрочит гей-оргии препояшется мечом святого георгия
и освободит непременно освободит
мать от сына дом от стен пригорок от церкви поле от урожая лес от деревьев небо от птиц слово от смысла
и назовёт это как-нибудь красиво леопард у залива молниеносная серна триумф альбатроса
как пивную или таверну основанную еще барбароссой
«Мысли такие злые…»
Мысли такие злые, хочется злого, злого. Хочется одного слова, и это слово Россия.
Злое, как хрен без свёклы, горькое, как победа, слепое, как наши стёкла, ослепнувшие от снега.
Белое, как пригорок, серое, как посёлок. Мучительное, как школа, в которую снова скоро.
«Тихая моя родина – революция…»
Тихая моя родина – революция. Медленная, ползучая, криворукая. Тонкая, незаметная, невредимая. Музыка Микаэла Таривердиева.
Тройка по математике, кол по русскому. Почва сужается, небо все время ширится. Облако – девочка. Родина – революция. Руки, руки Исаева, голос Штирлица.
«На морозе блестит подмосковный снежок…»
На морозе блестит подмосковный снежок, колокольцем звенит детский садик, а за лесом горит европейский адок, санаторий по имени Адик. Тянет серой оттуда и тянет смолой, разгорается ярче и злее. Что ты сделал со мной, что ты сделал с собой, брат трансгендер, что был Лорелеей?
«Была бы честь, была бы честь…»
«Была бы честь, была бы честь», — бормочется спросонья. А что мы завтра будем есть, ходить в каком фасоне — неважно. Было много зим, и вот мы снова живы. Была бы водка, был бы Крым да были бы проливы. Пугает нас надменный Вест, гремят иеремии. А мы на них поставим крест — крест на Святой Софии. Зимою ватник – лучший друг, зимой не до парадов. Ещё, наверно, нужен сук, чтоб вешать разных гадов. Запас тепла, запас галет, братишка косолапый. Вверху – полёт родных ракет, и Мандельштам под лампой.
«понимаю мотивы убийц бузины…»
понимаю мотивы убийц бузины сознаю что рябина пошла на варенье и что клёны на колышки изведены но остался загадкой мучитель сирени
погубили сирень за понюшку тепла от неё на асфальте валяются ветки распростёрты как мертвые дети в донецке и над сценою зла раздвигается мгла
«Был в Одессе ресторан Сальери…»
Был в Одессе ресторан Сальери, а напротив Моцарт был отель. Оба эти здания сгорели. Всё сгорело. Город весь сгорел.
Как Одесса оперная пела, как над морем голос тот летел. Человечки слеплены из пепла. Ходят в гости, делают детей.
Не пойми с какого интереса всё хотят поговорить со мной. Мне приходят письма из Одессы, а в конвертах пепел рассыпной.
Там сгорают прежде чем родиться, не успев построить, сносят дом. Кормят по новейшей из традиций щукой, фаршированной огнём.
Пишут мне: здесь нет и тени ада, круглый год акация цветёт. Моцарт не страшится больше яда и в Сальери целит огнемёт.
««Фашизма нет» – сказал мудрец на «Эхе»…»
«Фашизма нет» – сказал мудрец на «Эхе». Другой пришёл и стал его немножко жечь. Позвольте, но ведь не о том же речь? А впрочем, да. Давайте сменим вехи.
Давайте про Одессу, например: как хороши девические спины в торговом центре имени Афины. И тут, и там богат ассортимент.
Враги не возьмут наш город, враги не возьмут наш город, не смогут и в этот раз. Ни стрелы, ни меч, ни голод, ни нефть, ни смола, ни порох вовек не осилят нас.
Крепки крепостные стены, крепки крепостные стены, надёжны наверняка. Не ждите, враги, измены: такие сулили цены — никто не открыл замка.
Отважен наш император, бессмертен наш император, бессмертна его семья. Несметны его солдаты, его золотые латы стального прочней копья.
Они не прорвутся, гады! когорты, полки, бригады — всё войско поляжет тут. Флотилии их, армады, мортиры их и снаряды на мрачное дно уйдут.
Наш город, как Пасха, взмолен, наш город, как Пасха, взмолен. Наш город, как птица, взмыл. Он зорок, ясен, спокоен — от каменных колоколен до самых глухих могил.
Над нами горят сапфиры, над нами встает София в сияющем полотне. Вот люди твои – спаси их. Вот слуги твои бессильны. Вот храмы твои в огне.
