Современники и классики
© Игорь Ларин, 2021
© Интернациональный Союз писателей, 2021
Я, Игорь Ларин (Игорь Тарасович Шевченко), появился на свет 30 апреля 1962 года в клинике Коха, Германия.
Раннее детство провёл за границей. Хорошо, что нас у мамы родилось двое и никогда не было скучно! Ну а потом, как у всех (почти): школа, институт, работа. А в «почти» художественная и музыкальная школы, а ещё спорт. Креатив достался от папы. Он прекрасно рисовал, писал стихи и играл на нескольких музыкальных инструментах.
Образований получил много, и разнообразных. Это и медицина, и социология, лингвистика и экономика, управление и бизнес. Работал врачом-хирургом, руководил здравоохранением района, площадь которого превышала размеры Москвы на треть. Дважды избирался главой города и района, возглавлял местную Думу, побывал в нескольких обкомах, работал экспертом Госдумы по вопросам природопользования. Потом бизнес, производство, заводы…
Писать начал с детства, но это, скорее, была проба пера. В юношеские годы написал несколько песен – конечно, о любви (был вокалистом ВИА в старших классах). По-настоящему поэзией занялся относительно недавно. Почему? – просто хронически не хватало времени!
Женат, двое прекрасных сыновей. Жена не просто жена, а любовь, смысл жизни и муза! Пишу стихи как для взрослых, так и для детей, поскольку со мной в доме трое внуков! А видеть и слышать их и не писать просто невозможно!
Готовы несколько стихотворных сборников, но я не тороплюсь: всему своё время.
Конечно, не типично для поэтов,
Как я, проснувшись рано поутру,
Писать стихи, встречая день с рассветом.
А мне – приятно, в лад и по нутру.
Когда земли коснётся лучик света,
Когда чуть слышен щебет за окном,
Сажусь в кровати и ищу ответа
На чувства, мысли… и пишу потом.
Уже бежит строка, запела рифма,
И закружилась фраз лихая кутерьма,
Мгновенье – и парит, смеясь и плача, нимфа,
И создаёт сюжет, играет с ним сама.
Проснувшись, вижу на полу листочек,
На нём мудрёных букв и слогов хоровод.
Откуда что пришло? Так неразборчив почерк…
Кто это написал, сам Бог не разберёт.
Я не менял фамилию и имя,
Они меня устроили вполне,
Но ставлю подпись «Ларин» я отныне:
Спасибо Ларе – музе и жене!
Приятно мне, и от других не скрою,
Носить с любовью этот псевдоним.
Я Ларин весь – и телом, и душою, —
И вовсе не хочу я быть другим.
Там, где рождается мелодии строка,
Где фразы вдруг в гармонии сплетутся,
За звуком чистым следует рука —
И ноты, и слова единой рифмой льются.
Где сладостный восторг, остановив дыханье,
По коже пробежит и, замерев на миг,
Взорвётся, ослепит и отключит сознанье,
От мелочных сует меня освободит.
Поэзия – как зеркало души:
Ей не нужна молва аудиторий,
Общенье, книги, пестрота историй…
Услышал – если сможешь, напиши.
Образование Есенина – семь классов,
И Пушкин аттестатом не блистал,
В ученье Маяковский не был асом,
А Бродский, не осилив восьмилетку,
Одет во фрак и белую жилетку,
В Стокгольме с блеском лекцию читал
Как лауреат словесности изящной.
Так значит, дело не в учёбе зряшной,
Феномен в чём поэта – подскажи:
В начитанности, света предпочтеньи,
Ведь точно не в зубрёжке и ученьи,
А может, в состоянии души?..
В незримом, чутком, остром восприятии
Того, что неподвластно общей братии,
Весь интерес которых в прибылях лабазных?
А здесь – и лёгкость, и особенность ума,
И тонкость мыслей, чувств разнообразных,
А может, здесь виновница она —
Та женщина: любовь, подруга, муза,
Которой, кажется, поэт любезен стал,
С которой он взойдёт на пьедестал
Иль будет мыкаться и станет ей обузой…
Не знаю и не подскажет вам никто,
За что боготворим и любим их
…поэтов,
За жертвенность, за ранние уходы,
За неуменье жить, терпеть невзгоды
…эстетов.
За то, что пишут до петли, до выстрела в висок,
На дюйм от смерти и на волосок.
Их любят женщины, за ними ходит слава,
Но это всё пустое – суета, отрава!
Со временем вскипит и выйдет боком,
Так популярность нам грозит уроком —
Дороже уваженья, денег, криков «браво»,
А муза как пришла любовницей, забавой —
Так и уйдёт, оставив вас ни с чем,
Ну разве несколько томов помогут тем,
Кто прочитает, вас понять и оценить,
И грустно будет колокол звонить.
Небесный дирижёр готовит свой оркестр,
Внизу устали ждать и нет свободных мест.
Готовят инструменты оркестранты,
Листают ноты, поправляют банты,
Переговариваясь, смотрят на него —
Неповторимого и строгого, – того,
Который всё начнёт, взмахнув десницей,
И полетит по небу в колеснице,
И зазвучит мелодия дождя,
Такая дивная и разная всё время —
Ни выучить, ни повторить её нельзя:
Без изменения лишь основная тема,
Потоками воды сбегающая вниз.
Не жанр, а так – причудливый каприс[1],
Фантазиями автора навеян.
И дело не в гармонии, размере,
А в том, как мы его услышим,
Как он звенит и разбегается по крышам.
Не тот, который моросит уныло,
А на душе и зябко, и постыло,
А дождь-оркестр – симфонией гремит,
Литаврами грохочет и дрожит,
Гудит фаготом водосточных труб
И откликается прикосновением
к свирели чутких губ.
Кого-то он баюкал, нянчил и покоил,
Кого-то разбудил и дал энергии прилив,
Усилив ритм и тон, и, выделив мотив,
Акцент усилил барабанным боем…
Потом аккордеона дышащие звуки,
И замер дирижёр, и опускает руки.
И пробегают струйки по стеклу,
К которому прижмусь, лицом прильну,
Чтобы услышать шёпот кастаньет.
И всё затихло и сошло на нет…
Вся жизнь расписана мазками на холсте:
Сначала на подрамнике растянута, покрыта
грунтами, часть замарана и скрыта
Слоями сверху по молчащей пустоте.
Мы смотрим в центр и видим жеребца —
Воздушного, летящего аллюром,
Не замечая утомлённого лица
у всадника, когда-то молодца, —
Теперь оно покрыто кракелюром[2].
Вокруг азарт, движение и крики,
Одеты с вызовом горланящие фрики,
Кружит, теряя перья, вороньё,
Неся на крыльях сплетни и враньё.
Внизу царят спокойствие и кротость,
Вот дети с книжками, снующие вокруг,
Девиц на выданье собрался целый круг,
Во всём видны размеренность и строгость.
Таланты, гении осыпались в ничто,
Как догадаться – кто взлетит и оступится кто?
Таинственно, немыслимо движенье,
Дающее то взлёты, то паденья.
Вот так бежать, не тихо волочиться,
Без времени с надрывом уходить…
А можно без проблем скрипеть, дымиться,
Ни для чего, так вяло просто жить.
Кому и как – написано судьбою:
Взлететь, упасть, но стать самим собою,
Кому дан шанс волшебницей-природой
Стать лучше, быть обласканным свободой.
Ты должен выбрать сам свои пути,
Тебе по ним всю жизнь потом идти.
Конечно, в правилах бывают исключенья:
Там, где восторг, – там боль и огорченья.
Но помни: всё твоё, и не жалей о прошлом.
Всё, что собрал, старайся до конца
Нести в руках своих и не меняй лица,
Ничто не забывай и думай о хорошем…
Открываю дневник недописанных строк и признаний,
Недоплаканных жалоб, фантазий своих и чужих,
Непрощённых обид, недопонятых просьб и желаний,
Незаконченных песен, мелодий забытых мотив.
Всё почти я прочёл… всё осталось давно за спиною,
Только чувствую я, что потеряна нить моих дел,
Не прощён, но прощу, не закрыл ещё дверь за собою,
Не сумел лишь понять своих смутных желаний предел.
Я закрою дневник, положив под подушку, как в детстве:
Наверстаю во сне, что ещё написать не успел.
Неужели совсем мне теперь уже некуда деться?..
Почему никогда я забыться во сне не посмел?..
Я не хочу туда, откуда нет возврата.
Кто мне подскажет – как моей душе
Найти пристанище на этом рубеже,
Не раствориться, не остыть, уйдя с закатом?
Нет, не уйду, останусь вместе с вами,
Мешать не буду, незаметным стану,
Вы побежите – я чуть-чуть отстану,
Потом приближусь тихими шагами.
Всегда я рядом – тот, кто вам поможет,
Кто камень уберёт с дороги из-под ног,
Тот, кто проложит путь, подскажет,
если сможет,
Доделает теперь, что в прошлый раз не смог —
Что не успел, а просто заигрался:
С самим собой… а может, для себя
Разыгрывал спектакль, вживаясь в роль, старался,
Забыв о вас нечаянно, любя.
Всегда потом, всегда наполовину,
Ты обещаешь «завтра!», а уже вчера.
Всегда находим оправдание, причину,
Потом жалеем: вот и жизнь прошла!
Оставив клятвы, вздохи, закладные,
Амбиций, дум и планов громадьё,
Что вспомнят о тебе друзья, родные —
Кладбищенские камни, вороньё?..
А всё же я рискну и, положив блокнот,
На нотный стан накину пару нот,
А ниже на листе поставлю росчерк,
Закончив свой рассказ… а может, очерк.
Бежишь навстречу пробуждающемуся рассвету,
Волосы по плечам пополам с ветром.
Руки, как крылья, распахнуты в стороны,
Земли касаясь едва – паришь невесомая,
С улыбкою лёгкою, чистою, как первоцвет,
И танцуешь, и смеёшься, и счастливее нет
На земле. И даёшь остальным света лучик,
А сама – отражение солнца, и даже лучше,
Ярче, потому что живая и радуешь,
И вселяешь надежду, и собою облагораживаешь.
И поёшь, и раскрываешь чистую душу,
Разбиваешь преграды и темницы рушишь.
Пустоту содержанием наполняешь и смыслом.
Там, где ещё не зажглось, даришь искру.
Мгновение – и очищающее пламя:
Огонь, сжигающий недоверие между нами…
И любовью греешь, и ободряешь сердца.
И зарождаешь жизнь новую в продолжение
цикла земного и природы движения.
И всё по кругу, и снова,
И без конца…
Но ведь это и есть
Вечность и воля Творца.
И не надо искать лучшего определения
Тому, как природа с чудом повенчана.
А итог? А итог – это она, Женщина!
Ей пели песни и боготворили,
Ухаживали все до одного.
Она терпела, что её любили,
И почему-то выбрала его.
За что? – никто сказать не сможет,
Не бросит кости, стих не сложит.
Судьба, случайность, вздор, забава,
Весны пылающей отрава…
А может, маленький листочек,
Заполненный набором строчек
Из ученической тетради.
А может, просто скуки ради?
Поди попробуй, разберись,
Какой сюрприз подбросит жизнь.
Каким к нам повернётся боком
И выльется каким уроком?
Потом всё рухнуло мгновенно,
Как будто кто-то пошутил.
Смущал, готовил постепенно,
Потом донёс, толкнул,
сподлил!
Плеснул в огонь немного масла
И, добавляя по чуть-чуть,
Следил за тем, чтоб не погасло…
И ждал момент, чтобы раздуть!
Всего лишь искру – до пожара,
Все обалдели от угара.
Крича: «Ату её, распни!» —
Тогда не думали они,
Что совершают преступленье,
Разбив мечту в одно мгновенье.
Что порознь – в любви едино:
Меж ними связи пуповина!
Он одинок – она ушла,
Природа так и не смогла
Сердца двоих оставить вместе.
Всё разделили, честь по чести.
А общее теперь – разлука,
Всё пополам, посередине.
Но в каждой гаснет половине
любовь.
…Остались боль и мука.