Игорь Озеров
Родина, вертолёт и ржавая скамейка
Рома замолчал, поднял рюмку и, кивнув мне, будто давая разрешение, выпил, высоко закинув голову.
– Разве это не так? – спросил я. – Про врагов? Сам же говоришь: или охотник, или добыча. Поэтому не лучше ли жить со своей стаей?
– Моя стая на границы государств внимания не обращает. У нас границы определяются количеством денег на счету. Красные флажки и загоны – это для добычи, – Роман тыкал вилкой то в одну, то в другую тарелку, быстро, почти не разжёвывая, поглощая закуски, будто не ел несколько дней. – Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево. Бог даёт деньги достойным.
Как следует закусив, он опять наполнил рюмки и откинулся в кресле.
– Русский народ вообще не способен к государственному строительству. Не было у него такого опыта. Как призвали варягов, так и понеслось. То татары, то немцы с англичанами, то евреи с грузинами. Давно пора просто признать, что Россия всегда была колонией. Иногда обычной – с крепостными рабами и поркой за конюшней по пятницам, иногда – с фиговым листочком в виде сказки про равноправие и светлое будущее.
Он наклонился и протянул рюмку, чтобы чокнуться.
– Только не нужна никому эта правда… Да и поздно. Для России уже подготовлен окончательный расчёт. Проект решено закрыть.
– Почему же ты до сих пор здесь? И за мной зачем приехал?
– Неужели неясно? – Роман встал, не выпуская уже пустую рюмку, и я понял, что вся его речь была именно ради этого момента. – Хочу завершить наш спор.
– Какой? Ты о чём?
– Тогда, двадцать лет назад, ты всё так легко и без сомнений бросил, что я подумал, может, ты действительно знаешь то, чего не знаю я. Всё это время я думал: может прав на самом деле ты? Может, ты действительно выбрал свободу, а я кабалу?
Он подошёл к моему креслу и встал напротив.
– Ну, а сегодня вопрос закрыт. Баба твоя тебя бросила, как только деньги закончились. Что у тебя осталось? Свобода? В чём заключается твоя свобода, если любой деревенский опер тебя может на бутылку посадить? Ты проиграл.
Ромка подошёл к кабине, постучал в прозрачную перегородку и махнул рукой пилоту.
– Подожди! – крикнул я и вскочил. – Я остаюсь.
– Где остаешься? – растерялся Роман. – Здесь, в деревне? Да тебя через час…
Я не стал его слушать, открыл дверь и выпрыгнул на траву.
– Спасибо, брат. Ещё увидимся, – я быстро повернулся и, пригнувшись, побежал от вертолёта так быстро, будто увидел страшного Зверя.
Глава 5
За несколько секунд вертолёт поднялся высоко вверх и, задрав хвост, умчался в сторону заходящего солнца. Стало тихо. Под ногами застрекотали кузнечики. По тропинке впереди меня суетливо перелетала с места на место шустрая трясогузка. Всё произошедшее сегодня со мной было похоже на липкий похмельный кошмар. Только приснившийся кошмар можно попробовать переключить на что-то хорошее. Повернуться на другой бок и опять заснуть, надеясь, что следующий сон будет повеселее. С происходящим в реальности так не сделаешь.
Чтобы попасть домой, надо было сначала пересечь луг, перейти речку по старенькому деревянному мостику, подняться на высокий холм и уже потом через кладбище выйти к дому.
Если нельзя ещё раз уснуть, то лучше окончательно проснуться. Поэтому, дойдя до мостика, я быстро скинул одежду под старой ивой и нырнул в холодную прозрачную воду. Плёс на изгибе реки был глубоким. Можно было проплыть несколько метров и оставить здесь всё дурное. Но получилось наоборот. События, разговоры, мысли вернулись – стали контрастнее и острее.
Ромка победил, а я действительно просрал свою жизнь. Только произошло это не потому, что я очень честный и порядочный, как я привык сам себя убеждать, а потому, что ленивый и трусливый. Значит, в полной мере заслужил то, что произошло.
На середине реки я попробовал достать ногами дно, подняв руки над головой. Опустившись на пару метров, я испугался. Вода на глубине была ледяной и неизвестно, что было в этом омуте: может острая коряга или водоросли, в которых можно запутаться, а может ещё что…
Я вынырнул и быстро выбрался на берег. Схватив одежду, босиком перешёл мост и по петляющей тропинке забрался на холм. Здесь кто-то вкопал скамейку от старого автобуса с дерматиновыми, протёртыми до поролона сидушками, и прикатил большую катушку от электрического кабеля, которую использовали, как круглый стол.
Я оделся и сел. Вид с холма был изумительный. Большое цветущее поле, в центре которого совсем недавно стоял Ромкин вертолёт, окаймляла река. Высокий берег с крутыми песчаными обрывами разделил всё видимое пространство. Внизу залитый солнцем луг, а здесь, наверху, темный лес, на краю которого начиналось старое деревенское кладбище со спрятавшейся за стволами маленькой серой часовней, с покосившимися оградкам вокруг могил и бесконечными крестами.
Я вспомнил про Васю. С него всё началось. Как быстро исчез, лопнул, как мыльный пузырь, мой уютный, закрытый от всех мирок, который я считал прочным и надёжным.
Неужели я мог его убить? А может Ромка прав и это абсолютно не важно?.. Ежедневно тысячи людей убивают друг друга без всякого повода. Миллионы умирают от водки, наркотиков и просто от голода. Это не изменить. Какое мне дело до них до всех, а им до меня? Можно долго искать смысл жизни, забраться на вершину Килиманджаро и сдохнуть там в одиночестве, не найдя ответов. А проходящие мимо туристы будут думать, зачем здесь, на горном леднике на огромной высоте, валяется твой скрюченный замерзший труп. А можно красиво жить внизу – у моря, среди пальм и красивых женщин. И ведь не так много для этого надо… Почему же я не полетел с Ромкой? Можно же было всё наверстать… Можно. Но для начала пришлось бы признать, что тогда, много лет назад, я совершил ошибку. Говоря проще, спустил жизнь в унитаз. Для этого нужна смелость.
– Слышал, вы работников ищите, – услышал я чей-то голос за спиной. – Здравствуйте!
– Добрый день, – ответил я и повернулся.
Невысокий молодой человек с русыми волосами, аккуратно зачесанными и собранными на затылке в жиденький хвостик, в стареньких потёртых джинсах и с удочками в руке был бы похож на заезжего москвича-дачника, но я знал, что это местный батюшка.
– Здравствуйте, – поздоровался я ешё раз, встал и сделал шаг навстречу, не зная, как следует его приветствовать. – А вы разве строитель?
– В каком-то роде мы все строители, – в кончиках его чуть прищуренных глаз застыла добрая и ироничная смешинка. – Так что дом вам могу помочь достроить. И денег мне за это платить не надо.
– Это как? Как это без денег?
– Я вам помогаю с домом, а потом вы мне помогаете с храмом, – улыбаясь, сказал он, скорее всего зная, какой будет мой ответ. – Трудовой бартер. Меня, кстати, Илья зовут.
В этот момент непонятно откуда появилась та самая огромная собака, которая стала виновницей моих бед. Она подошла и села рядом со мной. Я вспомнил про обглоданный труп. Эта собака точно не могла такое сделать. Я погладил её по большому лбу, и она доверчиво закрыла глаза.
Собак я любил, а вот попов не очень. Как-то сталкивался с одним, перед тем как попасть в психушку. Чуть было не продал квартиру и не уехал трудником восстанавливать какой-то северный монастырь. Умеют они убеждать.
– Предложение хорошее, но, боюсь, от меня, как строителя, мало пользы. Здоровье. Да и со временем сложно. А вы-то разве этим должны заниматься? Вы же священник.
– Разве священник не может быть строителем?
– Ну, если время есть… – я пожал плечами, изобразив на лице сомнение в целесообразности такого совмещения.
Молодой батюшка присел на катушку и посмотрел на поле перед нами.
– Красота! Когда я сюда после семинарии приехал, у меня были грандиозные планы. Ничего не пугало. Но потом… – он оглянулся и посмотрел на меня через плечо. – Здесь от храма только голые стены были. Ни окон, ни крыши. Начальство денег не давало. Крутись как хочешь. Хочешь спонсоров ищи, хочешь требы служи… Я и приуныл…
– Унынье же грех? Или вы веру потеряли?
– Нет-нет, что вы! – священник замахал руками. – От этого Бог уберёг. Вера же – это стержень. Как ствол у дерева. Всё к этому стволу крепится. Без неё человек – не человек, без неё народ – толпа.
– Трудностей испугались?
– Да нет… Людей местных я испугался, – честно ответил молодой батюшка и отвёл глаза. – Их безразличия и лицемерия.
– А мне кажется, здесь живут обычные люди. Так же, как везде.
– Да, наверное. Мне и деньги на храм предлагали.
– Ну вот.
– Да как же мне брать деньги эти? – воскликнул он и отошёл от катушки к обрыву. – Как брать, если я точно знаю, что деньги эти те самые спонсоры с местным главой на ремонте школы украли? Ещё требуют табличку на храме сделать с их именами как попечителей. Местный глава здесь вообще как барин. Взял лес в аренду. Из колхозного санатория сделал охотхозяйство. На ферме вместо коров кабанов выращивает и лосей, которых потом приезжают стрелять его друзья-чиновники из Москвы. Настреляются по живым мишеням и в баню. Вино пить. Девушек им привозят…
– Что же, на всю деревню ни одного приличного человека?
– Да нет, что вы! – он опять испуганно замахал руками и подошёл ко мне. – В основном люди хорошие, добрые, только не верят они ни во что. И не хотят верить. Был здесь один увлечённый человек. Бывший учитель. Как на пенсию вышел, начал краеведческий музей из своего дома делать. Он и до этого всю жизнь собирал всё, что касается нашей деревни. Вещи старые, иконы, фотографии… А потом музей ограбили. Дом его сожгли. Местные постарались. Наверное, на водку не хватало.
У Ильи от грустных воспоминаний даже покраснели глаза. Глядя на его слишком простодушные переживания, я почему-то разозлился.
– Учитель этот картины начал рисовать. Жуткие… Про грехи наши. Мне на них даже смотреть было страшно, а он с этим жил. В маленькой бане. А когда его отпускало, он игрушки из глины делал. В банной печке обжигал.
– Игрушки тоже страшные?
– Нет-нет, – быстро ответил поп, – игрушки он детям делал. Яркие, весёлые. Скоморохов, зверюшек разных. Талант у него был. Помнёт глину между пальцами – и вот медвежонок. Выпивал конечно. Как без этого… – Илья выдержал паузу и, глубоко вздохнув, продолжил: – Год назад он решил, что жить слишком больно и ушёл. Повесился. Может, думал, что уж там демоны его достать не смогут.
Батюшка опять замолчал. Было очевидно, что эти воспоминания были для него очень личными и болезненными.
– Нельзя ему было так умирать. Он для всех был как маяк. Ругали его, смеялись над ним, юродивым называли, но в глубине души уважали и даже гордились. Русский человек не любит выставлять свою любовь. А когда он спился и вот так умер, не только один я загрустил. Вся деревня. Потому что не он умер, а умерла надежда, что есть в нас ещё что-то хорошее. Верите, даже погода здесь стала хуже. Серость и сырость. Ни тепла, ни мороза. Но люди погрустили немного и будто бы освободились от чего-то. Легче им стало. Не перед кем стыдиться. Словно обрубили все связи, которые не давали им манкуртами стать, без роду без племени. Ведь без памяти жить легче. Память – это ответственность. Пока человек помнит себя и своих предков, с ним ничего сделать нельзя.
Илья тяжело опустился рядом со мной на скамейку.
– И я тоже запил. Сильно. Без смысла, без радости. Меня матушка моя спасла, супруга.
– Закодировала? – спросил я с неприятной усмешкой.
– Зачем? Конечно нет. Говорила она со мной много и терпеливо. Про гордыню мою, про долг… Про то, что главное в жизни, чтобы ни случилось, самому себе не изменять. Я же мечтал о таком приходе. Ведь главное же не деньги и даже не здоровье, – он посмотрел на меня, ища понимания, но я смотрел на запыленные носки своих старых ботинок. – Главное – делать то, что считаешь правильным. Без этого жизнь – не жизнь, а американские горки. А сам ты не человек, а, извините, говно в проруби. Ведь если человек перестаёт верить в свою мечту, значит, он уже умер.
С каждой минутой батюшка мне нравился всё больше и больше. Давно я не встречал таких простых и до наивности искренних людей. Но вместо добрых слов поддержки, которые я хотел ему сказать, почему-то отвечал раздраженно и даже зло. Скорее всего, я ему просто завидовал.
– Что же теперь? Теперь вы, вместо того учителя, будете новый музей собирать, чтобы связи восстановить? Поднимете упавший флаг? Или крест? Станете утешать людей тем, что на том свете им воздастся и будет хорошо? – язвительно спросил я. – Вот вы их в безверии упрекаете, в безразличии. А вы им про российские традиции будете в своем музее рассказывать? Как они жили рабами-холопами в своей стране триста лет? Как потом заезжие мошенники и мерзавцы обещали им рай на земле, а вместо этого из всей страны сделали лагерь за колючей проволокой? Как заставляли их работать за миску баланды, рассказывая сказки про светлое будущее? Расскажите, как их недавно обокрали подлецы и мерзавцы, как только высчитали, сколько стоит то, что эти люди своим рабским трудом создали?.. Безразличие? Хорошо, что они ещё вилы с топорами не достали. А вы до сих пор от них какой-то веры ждете? Что вы им можете предложить? Очередную сказку про загробную жизнь? Или наберётесь смелости и расскажите им правду?
Поп растерялся, не ожидая от меня такого цинизма. Мне его стало жалко. Зачем я это сказал? Такого я и сам от себя не ожидал. Я не злой человек и больше всего не люблю обижать людей. Наверное, по сравнению со мной батюшка выглядел таким светлым и чистым, что мне стало обидно.
– Да я и сам толком не знаю, – нерешительно ответил Илья. – Может наоборот: буду учить не верить ни в загробную жизнь, ни в обещания сказочников из телевизора. Может быть, учить их тому, чтобы они сами создавали свою жизнь и сами за неё отвечали. Мне вот кажется, именно этого им не хватает. Но я точно не знаю…
– А если не знаете, то может вам лучше действительно в строители пойти? Или попросить приход побогаче? Здесь же, знаете, спиться можно.
– Ну нет. Это точно нет. Извините за пафос, но мой окоп здесь и здесь мое поле битвы! – горячо воскликнул батюшка, да так убедительно, что я понял – он действительно в это верит.
