Игорь Шумов
В мире животных и немного людей
… повсеместно утверждалось, что животные, например, смотрят, но не видят по-настоящему, что у них есть голос, но нет настоящего языка, что у них есть некие естественные потребности, но не настоящие желания, некие импульсы, но не настоящие влечения, и т.д. Короче говоря, они делают что-то, но это что-то еще не наделено тем смыслом, каким оно наделено для нас, людей; они делают или имеют лишь что-то простое (потребности, секс, драка), тогда как мы делаем или имеем что-то особенное или даже настоящее (желание, любовь, война).
Оксана Тимофеева
Животные
Он – создание простое и здравомыслящее. В чем-то среднее или даже посредственное. Как и многие другие, рожденные здоровыми и вне бедности, ему приходилось мириться лишь с одной проблемой. Лучше всего эту тяжесть описывает следующая ситуация:
Одиннадцать вечера, будний день. Тишина. Несколько часов его не отпускает желание съесть мороженое – сладкое, с кусочками шоколада и печенья. Вот он одевается, хватает сигарету в зубы, но пачку с собой не берет – зачем? Туда и обратно же. Спускается с пятого этажа, улыбается, в ушах хорошая музыка играет. Только нога ступила в мягкий снег, душу охватила тревога. До круглосуточного есть две привычные дороги, условные «направо» и «налево». Разница всего в четыре затяжки.
Тут и возникает та самая проблема – проблема выбора: пойти ли «направо», купить мороженое и вернуться домой по «левой» дороге, испуская за собой дым, или же пойти «налево», выкурить спокойно сигаретку, купить мороженое и вернуться домой по «правой».
А думать-то некогда – пока он стоял в тревожном заточении, кроссовки промокли, не надевать же зимнюю обувь для похода в магазин, тем более если путь занимает одну сигарету. Казалось бы, все просто – купи заодно и пачку, денег у тебя уйма, не нуждаешься, и выкури две.
Так нет же, это невозможно, ведь пятью этажами выше под обветшалым чердаком лежит целая, только купленная по пути с работы.
И подобных дилемм было предостаточно.
Человек он простой, но больно мыслящий. Решение пойти к врачу принималось им долго, пока посреди ночи он не вспомнил о том, как день назад, в порыве вечерней меланхолии, за которой следует волевой порыв, записался к специалисту. Для отмены визита требовался звонок в регистратуру, но это оказалось выше его сил.
В общем, пути назад не было.
Кабинет врача отличался от привычных, где пахнет спиртом, и лучше там вообще не оказываться. Никаких белых стен, яркого кафеля. На чайном столике лежала стопка медицинских брошюр и журналов. Одна из стен кабинета была увешана множеством наград, дипломов о профессиональной подготовке.
Человек сидел в удобном кожаном кресле, а не на койке, укрытой синей клеенкой. У окна большой стол, солидный, из красного дерева с позолоченными выемками. За ним еще одно кресло, в несколько раз больше. Кресло врача местами порвалось, из ручек лезло содержимое.
Скучно человеку было ждать неизвестного. Много раз он представлял этот день, как ему скажут долгожданные слова – вы псих, поздравляю! – и после все несуразицы его жизни обретут смысл. Это не он, а его отклонение предлагало прыгнуть под машину или разбить голову об землю. Именно болезнь заставила его напрячься при взгляде на сеть из веток за окном – какая уютная сеть!
Умереть в ней было бы приятно, да?
Не может же «нормальный» так думать. А он думал, много думал, и чаще всего принимал эти мысли за пустую хандру, фоновый шум собственной незначительности.
Снег пытался свалиться на город, но что-то ему упорно мешало. Хватило только на несколько короткоживущих снежинок.
Открылась за спиной дверь. В кабинет, разрезая воздух, влетел коршун. Его перья блестели мелкими каплями изморози. Коршун сделал несколько кругов по кабинету, часто взмахивая крыльями, а затем приземлился на стол. Маленькие очки в позолоченной оправе дрожали на его клюве. Пара прыжков – и коршун расположился в кресле. Он оглядел пациента: не мог не приметить темные впадины у глаз, острые скулы и куски мертвой кожи на костяшках рук.
– Простите, ассистентка совсем распоясалась. Все перепутала.
– Ничего.
– Так вот… – Коршун раздраженно щелкал клювом, – Григорий, если вы хотите, то я назначу лечение, какое-нибудь несильнодействующее средство. Пропьете курс, полгодика… Но вам, будем честны, это не надо.
– В смысле?
– Понимаете, у вас нет ни одного симптома, который можно было бы связать с расстройством психики.
Да как же так? У него-то нет? Сколько себя знал, он всегда чувствовал слабость по утрам, нежелание вставать с кровати. Каждый новый день – сын тяжелого вчера.
Конечно, Григория можно было назвать скрытным и замкнутым, но с коршуном он старался быть честным: рассказал ему о двоюродной сестре, царствие ей небесное, и о матери с отцом, и о любимой лисичке, которой в жизни стало слишком много – а таким делиться он ни с кем не хотел. И про низменное желание зла всем незнакомцам, попадающимся по пути на работу, или даже детям – существам невинным! – и им он тоже зла желал. Вдвойне, чтобы и их родителям плохо было – разве это нормально, желать боли тем, кто ничего не сделал?
– Это нормально, – заявил коршун.
– Да как же так…
– Поймите, Григорий. Вы меня не слушаете. То, о чем вы говорите – это особенности личности, проявления характера. Давайте я вам все-таки пропишу лекарство. Пропьете курс?
– Нет, не буду.
– Почему?
– Я хочу, чтобы вы сказали мне, что со мной не так!
– Ровным счетом ничего, но курс вам выпишу. Аллергий никаких нет?
Коршун застучал по клавиатуре. Выдохнув разочарование, Григорий опустил голову. Не такого он ждал от сегодняшнего дня.
Борьба с сомнениями, она выжимала из него все. А их могло бы и не быть, если бы не лисичка. Повторяла и повторяла – сходи к врачу – ну вот, сходил, а дальше что? Неужели стремление к смерти – это тоже нормально?
Врач сказал «да» и привел логическую цепочку, которая вокруг его шеи обвилась, словно цветущий стебель. Полный яда, это точно.
«Критична причина этого желания», – заявил коршун и клюнул сигарету на столе.
Григорий согласен, дорогой врач. То ли дело раньше, когда курение во время сеанса было в порядке вещей. Сколько смысла заложено в простой тяге к сигарете, да? Вы могли бы предложить ему закурить. Тогда, возможно, он бы расслабился и захотел поделиться тем, что у него на душе запрятано, в специальном кармашке, куда никому нельзя заглядывать.
Взяв со стола рецепт, Григорий поблагодарил коршуна и попятился к двери. На его плечах нашлась пара острых перьев, такие у «здоровых» погоны. В приемной ожидал еще один пациент – мнительный петух в дутом пухане. Он поправил хохолок и забежал в кабинет, обогнув застывшего от удивления Григория.
На выходе из клиники его остановила мышь.
– Григорий Олегович, – призвала она мужчину. – Вы забыли расплатиться за сеанс.
– Да, конечно, – Григорий подошел вместе с ней к стойке регистрации. Протянул мыши несколько купюр. Она вцепилась в них и через пару прыжков оказалась у сейфа. Туда-сюда метался ее белый хвостик. Мышка сделала несколько движений. Дверца сейфа открылась. Денег – десяток пачек! – крупные купюры. Видно было, что поток нуждающихся в помощи растет с каждым днем. Или же не в помощи, а в легальном разрешении быть слабым и несчастным.
Хотелось закричать: «Судью на мыло!». Но и это, наверное, в стенах клиники будет воспринято как «нормально». Мышка хлюпала носом. Перепад температур всем надоел… Что-то розовое у рта – не помада, а кусочки сладостей, ведь дома ее никто не ждет. Она сделала пару кружков, встала на задние лапки перед Григорием и спросила:
– Записываю вас через месяц? Сейчас многие даты заняты, но я вам, если что, наберу, вдруг освободится окно.
– Да нет, у меня вот, – он показал ей рецепт, – все есть необходимое.
– Как скажете. Всего доброго, Григорий Олегович.
– И вам.
Нет, Гриша, не нравишься ты этой мышке. Она фамильярничает из вежливости, а ты, паранойная душонка, везде искал обман. Мышка каждый день здесь встречает столько сумасшедших самых разных мастей. Тех, кто устал и думает, что причина тому – болезнь, и самых-самых настоящих, кто не может на месте усидеть, чтобы не подумать о плохом и не обоссаться. У нее уже выработан инстинкт держаться от таких подальше.
А ты все равно ее вспомнишь вечерком, вообразишь себе чего-нибудь…
Вместо спокойствия он испытал обиду. Вот и сходил к врачу, ага. Григорий закурил, его руки дрожали. Эти тоненькие пальцы, смех да и только, покрытые пятнышками цвета йода. Кашляет он часто и это пока не больно. То ли дело лежать и мучиться от безделья, имея возможность придумать тысячи дел, но не приступая к ним, держать их как идею, словно магниты на холодильнике.
Зачем, Гриша, зачем?
К метро он шел медленно, слегка подавленный субботним вечером. На его губах чувствовалась горечь сигаретных смол. Во тьме шелест деревьев указывал путь. Когда звука листьев не стало, ему на замену пришли гул машин и неразборчивая речь толпы. Ошарашенный светом, он сел на забор у ломбарда. Неудобно, но что поделать, не на асфальт же падать. Мимо него шли голуби-пижоны с галстуками и мертвыми бабочками на грудках. Прыг-прыг в разные стороны. Кучка зазнаек вилась в общем потоке. Вдруг они взлетели, напуганные двумя корги-студентками. Над головами шуршали черными пакетами белки. В хвостах их копился пар от электронных испарителей.
Григорий поднялся, отряхнул с зада пыль и спустился в метро. Ненастное подземелье, сколько сжирало, столько же и выплевывало. Десяток созданий, самых разных, стояли друг от друга в нескольких ступеньках: кошки с тенями на кончиках глаз, разбухшие от хлебов бегемотихи, кабаны в пирсинге, языкастые собаки, а дальше – сплошной ряд шерстяных макушек в перхоти. Страус кивал головой в экран телефона, пока его не коснулся железным крылом ястреб. Живность верещала, это не могло не раздражать. Вместе с кожаными поручнями ползли зеленые гусеницы и таракашки.
День был немощным и холодным.
От скуки Григорий глядел на соседний эскалатор. Он остановил глаза на свинье в красном пухане и берете. Ее грязные копытца еле-еле держали телефон. Сработала городская чуйка – ощущать на себе чужие взгляды, и она оглянулась в сторону Григория. Темная рожа, в маленьких глазах ничего, кроме черноты, и если бы она что-то значила помимо родового признака, но нет.
Это была обыкновенная свинья. Блестели проколотые уши, в них висели миниатюрные серьги. При виде Григория она отвернулась, но секунду спустя снова взглянула на него. Хотела убедиться, на нее ли смотрит этот красавец. С почти невидимых губ стекала желтая слюна.
Ой, сколько раз в метро он ловил эти взгляды. Заинтересованные, но растерянные. Ему казалось, что если на него все смотрят, то с ним что-то не так. Со временем он свыкся: с ним действительно что-то не так.
Но ничего же не произошло. Прическу Григорий никогда не менял. Татуировок не бил, мода на них застала его в школе и прошла мимо, когда появились деньги. Одежда простая, как у многих, небогатая. Богатых вообще никто не любил. Им если не завидовали, благо общество с трудом и кое-как развивалось, то просто ненавидели. Так, эмоций ради. Кого-то же надо ненавидеть.
Эта свинка слишком удобно жила. По внешнему виду, по тому, что без стараний улыбнулась. Григорий проводил ее взгляд и тут же забыл о ней. Остаточно хихикнул – берет на голове свиньи смотрелся комично, как козявка на мизинце.
Память – территория роскошная, находиться там дорогого стоит.
В голове зудело. Премиальные не пришли. Григорий хотел написать в бухгалтерию, но в выходной никто бы не прочитал его сообщение. Решено было оставить это на понедельник.
Платформа полнилась зверьем. Теснились и роптали. Сквозь ряд высоких и низких Григорий увидел статного оленя с рогами в ленточках. Коснешься такого кожей – порежешься. Он что-то громко объяснял кукушке и кроту у него на спине.
Подоспел поезд, двери одного из вагонов остановились прямо перед ним. Выбежала толпа зверей, непрерывно крича. Кто бы знал, что их столько может поместиться. Внутри Григория прижали тигр и сочащийся вонью боров. Поезд тронулся, пассажиры попрятались в себя.
– Простите, – щебетал над ухом Григория снегирь. – Очень прошу, извините!
– За что? – прокричал Григорий.
Снегирь сел ему на левое плечо, где стекала бело-желтая тина.
– Я случайно, клянусь! Умоляю, простите.
Крылышком он сделал только хуже. Размазал фекалии по ткани, швыряя в пассажиров кусочки переваренных зернышек.
– Все, прекратите, – Григорий отмахнулся от птицы. Он вспорхнул перед ним.
– Честное слово, я не хотел…
– Да-да!
Открылись двери, и Григорий выбежал на платформу. Растолкав ораву из цыплят-туристов, он прошел мимо тройки медведей в полицейских скафандрах. От поезда к поезду метались антилопы и слоны, койоты и орангутаны. Под рев тормозов закричали обезьяны. Ясно, они не местные, шум для них – достопримечательность.
Все куда-то спешат, особенно легкие на подъем птицы. Они разбивались об арки между залом и платформами. Но стоит отдать должное сотрудникам метро: тела убирали быстро, а следы от клювов на стенах были почти незаметны, в отличие от трещин в полу. Невыносимая тяжесть копыт.
На улице Григория ударила по ушам городская суета.
Чего ты удивляешься, родной, ты не впервой выходишь в центре вечером субботы. Козлы в порезах и гематомах, что греются между дверей у входа в метро, никогда особо не смущали. Казалось, они всегда были – там росли, там и подохнут. На лавках возле горящего мусорного бака сидели стервятники. Ковыряли пакеты с новыми покупками – дорогими кроссовками заморского бренда. А рядом ползали утконосы в солнцезащитных очках. Вечер, а они в очках, что за неуважение ко времени?
Приспичила нужда, она щекотала у Григория в уретре. Он свернул к искусственному свету на аллею, где играла музыка. Курица-вокалистка пела известную песню, поп-хит десятилетней давности. Вокруг нее вертелись попрошайки, коты с тяжелыми шапками в зубах. Один из них подбежал к Григорию и жалобно взглянул на него. Дожидаться реакции человека он не стал, вместо этого подпрыгнул к слону, что шел следом. Тот испуга не вынес и закричал, прервав куриную балладу.
Будто ступая через себя, Григорий шел в сторону дома. По пути чего он только не видел, но все это было обыкновенно и знакомо. У основания бизнес-центра лопался от посетителей паб. К нему стояла очередь из павлинов в платьях и причесанных волков. Общественный транспорт не питал радости от выходного дня, автобусы продолжали курсировать. Один чуть было не задавил Григория на переходе.
Хохма, конечно, умереть, увидев напоследок рой пчел за испуганным взглядом водителя-шимпанзе. Старый автобус прямиком из прошлого Григория.
Тогда он мог позволить себе пить. Не болела печень, не кружилась голова после второго стакана. В одном из центральных парков собиралась большая компания между половиной березы и тягучим дубом. Кого там только не было, но все пьяны. Ползла в чужих лапах выхухоль, мелкая остроносая тварь. Под лай зевак, в слюнях кобелей она купалась. Крысы, совсем одичалые, ютились чуть-чуть поодаль. В свете костра они грызли пакетики с веществами. Хотя бы раз за вечер кто-то обязательно падал в объятия огня. Закуска лишней не бывала.
– До дна! – пищал еж. Его иглы пронзали Григория, как фуршетную закуску.
Что примечательного в нем находили? В чем причина благодушия зверей?
Он обыкновенный, как и все. Только человек.
Большую часть времени Григорий молчал и пил, пока горластый попугай рассказывал об убожестве современного философского образования. Досталось падким на блага и равнодушным к сердцу. В это время его подругу вылизывал жеребец, сквозь карамельную гриву которого ползли оводы. Не брезговали они и причиндал пощекотать хозяину.
Чего эти звери не знали, так это того, что Григорию надоела жизнь, и решил он с ней покончить: ближе к полуночи, выйдя за территорию парка, он встал у дороги, и, встретив ослепляющий свет фар, прыгнул под автобус. Открыв глаза, Григорий нашел себя над землей, в зубах жирафа.
Чудо спасло его. Или же продлило мучения.
Но он шел дальше. Сначала по жизни, а теперь по дороге к дому. По правую руку работало кафе, очень популярное у влюбленных пар. В центре зала – большой и длинный стол, за которым обычно никто не хотел сидеть. А они с лисичкой сидели! По разные стороны, не отрывая друг от друга глаз.
Сейчас там пусто, их больше нет.
Григорий заковылял дальше, пока к нему не подошли два кабана: неопрятный и пьяный. Они выпросили сигарет, на себя и компанию блох вместе с ними.
Тормознул трамвай на перекрестке. Из усов повалили искры. Многих это напугало, никакого спокойствия в городе. Шуршал каменный бульвар между переливчатых деревьев. Свет искажался: от зеленого к синему, от синего к красному – вот и вся столичная палитра. Дышалось легко, Григорий позабыл о том, где он был час назад.
Его дом прятался от всех, кто в нем не жил. За старой пятиэтажкой, где располагался церковный отель. Что православного в проститутках и неопрятных бурундуках на заработках – оставалось неизвестным. По другую сторону – школа. У входа курил охранник, вялый от старости медведь с влажными глазами.
Дорожка из камней проваливалась в грязь под весом Григория. Пустая детская площадка, резиновый настил для сохранности детских конечностей.
Вот он и пришел.
Третий этаж, пешком по длинным пролетам – его ежедневная зарядка. В квартире чисто и убрано. Соседка постаралась. Едкий аромат химии скользил по жилищу. В прихожей обувь стояла ровно, как солдаты на плацу. Григорий еще не привык к тому, что теперь по вечерам не встречают любящие лапы. Никому не интересно, как прошел его день.
То ли дело раньше… Как прекрасно было тогда, все было проще и легче. Кто несчастлив – тот дурак, ведь умный плохие мысли обходит стороной.
Григорий посмотрел в зеркало.
Он человек, человечнее некуда. Невысокий, с выпирающими венами на руках. Светлая кожа, местами покрасневшая. В меру худой. Где-то с волосами, где-то без. Его можно было бы назвать красивым, было бы только кому это сказать. А сможет ли он услышать это без подозрения? У всего есть своя противоположность, кроме Григория – настолько средним он был.
Невыносимая посредственность.
Выходной прошел мимо него. Из планов был только визит к врачу. Половину дня он лежал, ничего не желая. Дайте ему дело, пожалуйста! Ради чего можно двигаться. Во что можно поверить, желательно без усилий и жертв.
Утром он выпил воды со вчера. Такая привычка: заварить перед сном чайку, выпить его медленно, уже остывшим, смотря видео в интернете, а остаток воды в чайнике перелить в другой стакан на утро. Фильтра для воды у него в доме не водилось. Стоил он немного, но идти покупать и думать над выбором – тягостно, ему совсем не присущи такие заботы.
В комнате Григория все на своих местах. Полки чисты, ни комочка пыли. Пол скрипит от радости быть чистым. Есть балкон – большой плюс для курильщика. Там лежал на коричневых листьях снег. Во дворе никого. Лениво ползут в ночи улитки. Медведь-охранник делает обход по школе: то в одном окне, то в другом загорается свет. Слышен рев неизвестного. Ему подпевает с потолка паук, бренчащий на гитаре.
Докурив сигарету, Григорий кидает ее в банку из-под помидоров. Много денег уходит на эту вредную привычку, очень много.
Он прекрасно помнил, как впервые пригубил сигарету. Так, на Новый Год все пили, и компания каждый час выходила на улицу, а Григорий оставался один вместе с бутылками. Устав от эстрады в телевизоре, он последовал за ними на балкон.
Друзья его смеялись, пускали дым и не замечали мороза. Один из них, багровый муравьед, протянул Григорию сигарету. Тогда в едком вкусе табака он ничего не нашел. Но логика у мозга была своя – курение есть совместный ритуал, ведь так прекрасно быть сплоченными.
Среди однокурсников много кто курил. Всем требовались знакомства, так что никто не жадничал и Григория угощали. Затем он начал покупать сам. А первый выбор сигарет – занятие сложное. Мать любила тонкие сигареты, или, как их звали, «женские». Ну не будет же мужчина на рассвете самостоятельности курить такое. Отец не курил, хотя мать рассказывала, что в молодости он мог по пьяни, но Григорию повезло молодого отца не застать. Тот всегда казался ему рьяным борцом с вредными привычками.
Стоя перед кассиршей, Григорий сказал:
– Вон те, пожалуйста…
Вон те не понравились. Они был тяжелыми, его друзья курили что-то полегче. Фильтр зато красивый – оранжевый, как у сладких пустышек, что продавали в детстве около дома за десятку. Потом были другие, с их ласковым ванильным привкусом. Затем еще какие-то, потому что знакомые уверяли – там самый лучший табак, иностранный, но что-то не заметно оно было. С ментоловой кнопкой тоже были. И самокрутки пробовал, так, побаловаться ради, затем снова другие, и, казалось, это навсегда, он да верблюд в синем океане из картона.
С кем нужно контакт наладился – не дружеский, но сносный, чтобы попросить помочь с проектом или списать без осуждения. Как, например, с бородатым тюленем из параллели, любившего больше себя только свою фляжку. Сын богатой семьи, он кидался деньгами и обожал при случае рассказать, какой у него особенный товарищ.
Со временем Григорий начал курить в одиночестве. И сигареты заканчивались быстрей. Вместо одной на перерыве уходило две, а то и три, если телефон заинтересует. А они только дорожали, все только дорожает…
Мать сильно ругалась, когда поймала Григория за курением. Оно понятно, тогда она сама пыталась бросить, к ней вернулось обоняние. Зашла в комнату, хмыкнула носом и учуяла тот желанный запашок. Злилась она не только на него, но и на себя: организм надеялся вернуться к никотину, и в тот день она сорвалась. Оправдание было весомое: ее сын – курильщик! Ах, конец света! Устроила скандал, обещала выгнать на улицу, требовала отца принять меры. Тот был скуп на эмоции – попросил дома не курить, иначе растопчет.
Тогда Григорий задумался о переезде. И сейчас помышляет снять однушку в пределах центра, куда можно в любое время привести свою подружку, а не согласовывать визит с соседкой.
– Нам должно быть комфортно жить вместе, – объясняла соседка, когда Григорий впервые обмолвился о своей потребности.
– Я понимаю.
– Не подумай, что я назло.
– Не буду.
Назло ведь, назло, еще и лжет, вечно звери лгут. Как-то раз Григорий проснулся и увидел свою обувь – эти три пары: кожаные берцы, кроссовки и туфли для костюма – начищенными до отражения лампы в носках. Соседка уверяла, что это благодарность за своевременную оплату – а как тут не заплатишь вовремя, если она каждый день за неделю «до» начинает напоминать?
Хотела сделать добро, а по итогу лишь унизила.
Отец говорил: встречают по одежке. Григория теперь никто не встречал, и никому он не был нужен.
Молодая душонка чхала на внешний вид, и при возможности Григорий пытался каким-нибудь образом испортить свой наряд. Прыгнуть в лужу, случайно нарваться на гвоздь, закатать штанину выше нужного.
– Неужели ты не хочешь выглядеть нормально? – негодовал отец.
– Я и так нормально выгляжу.
– Ты выглядишь как бомж!
Григорий взял с кухни табуретку, поставил ее в прихожую и сел натирать дочиста обувь.
Все-таки жизнь в квартире с соседкой ему нравилась – у этого было множество плюсов. Во-первых, если вдруг он ночью поймет, что умирает, соседка могла вызвать скорую. Во-вторых, если он окончательно сойдет с ума, то она это заметит и предпримет меры. Либо нет. Зато будет, что рассказать друзьям:
– Я сдавала комнату сумасшедшему! А что сумасшедшего в нем было? Да вроде ничего, но вы же знаете этих сумасшедших – они не выделяются.
В-третьих, расходы на бытовое хозяйство делились поровну. Конечно, тяжело назвать это плюсом, учитывая, что у человека проблем с деньгами не было. Иногда и вовсе она забывала о том, что пришел его черед закупаться стиральным порошком и туалетной бумагой, а он не спешил ей об этом напоминать. Соседке нравилось убираться, а Григорию жить в чистоте.
В-четвертых, она вкусно готовила, в отличие от лисички, и в квартире всегда хорошо пахло. Либо едой, либо парфюмом, а по выходным – чистящими средствами.
Для лисички ему пришлось самому научиться обращаться с поварешками и кулинарией. До этого получалось жить на готовых обедах из магазина, офисной столовке, маминой стряпне. Самостоятельная жизнь вынудила его открыться новому. Свои кулинарные навыки он вымещал на лисичке. Она уплетала радостно, облизывая грубым язычком свои усики, а затем жаловалась, что много ест.
– Я жирная.
– Нет, ты прекрасна.
– Ну да, красота в глазах смотрящего, да-да.
Он ее любил. И действительно считал, что она прекрасна. Пара килограмм ее хуже не делали, любви не преуменьшало. Наоборот, вопреки трендам на болезненную худобу, она нуждалась в жире на заднице и на боках. Куда не схвати ее – было больно. В такие моменты страсть сходила на нет, и ничего с ней делать не хотелось, кроме как супа. Бывало так: угодив лицом в кость, Григорий вылезал из кровати, надевал трусы и шел в прихожую чистить обувь.
– Ты что делаешь? – кричала лисичка.
– Чищу обувь.
– Серьезно?! Мы же с тобой сексом заниматься собирались, а ты…
– Не хочу. Надо обувь почистить.
Григорий взглянул в носок ботинка и представил его торчащим из задницы снегиря, что нагадил ему в метро на плащ.
Точно, плащ!
Вскочил, снял с плечиков и бросил стираться вместе с другой одеждой. Охапка трусов, футболок, несколько пар носков. Пахнут застывшей спермой. Несмотря на сопротивление отцу, Григорий целиком перенял его правила ухода за гардеробом.
По вечерам, когда ему было особенно грустно, он занимался спортом, если это можно так назвать: отжимался, качал пресс, стоял в планке… А еще перебирал одежду. Шкафа в комнате не было, одежда покрывалась пылью. Он сбрасывал все с рейла на пол, ставил доску и гладил до тех пор, пока запах пара не клонил ко сну. Что ни стресс, так вечера с ниткой и иголкой при слабом свете лампы, или в прихожей, теребя обувь щеткой.
Ему нравилось после смотреться в зеркало.
Ну не сумасшедший?
Отец хотел помочь сыну и решил привить ему привычку к спорту. Он брал Григория с собой на футбол, где играли дворовые команды. За школой была поляна, в прошлом вертолетная площадка. Из брусков соорудили конструкцию, подкрепленную у основания кирпичами, и назвали это «воротами». Их часто воровали ребята из соседнего двора. Звери приходили играть самые разные: город славился командой ежей из четвертого микрорайона, ведь они смогли вырваться на первенство региона. Их в первом же туре растоптала команда рысей.
Днем, по выходным, собирались желающие. Обычно двое, самые спортивные и харизматичные, назначались капитанами. Одним из них был отец Григория.
– Сюда, – отец показал на сына. Он не мог его не выбрать.
– Ладно, – фыркнул лемминг, второй капитан. – Тогда… Во, ты! Давай к нам.
– Я? – отозвалась касатка.
– Да нет же! Он! – на призыв откликнулся багровый тарантул.
И так до тех пор, пока не наберется по восемь игроков. Вот, остался крот. Никто не хотел брать его к себе, поэтому он был судьей и очень гордился своим положением.
– Фол! – кричал радостно крот.
– Да ты чмо ослепшее, какой нахуй фол?! – визжала ему обезьяна. До драк обычно не доходило.
Однажды Григорий смог забить гол после эффектного паса от второго нападающего, полосатого хамелеона, и это на долгое время стало единственным счастливым моментом в его жизни. Отец был горд сыном, ибо в нем загорелась мимолетная любовь к командному спорту. Но это был единственный хороший раз.
Интерес угас вместе с появлением других доступных занятий. Свои попытки отец в итоге оставил, появился второй сын.
Ничего в зеркале красивого не было. Григорий смотрелся, крутился, не понимал, чего ищет. Когда он гуляет, то смотрится в стекла машин или проходит мимо витрины, неважно, что за ними. Важно отражение. И в стекле балконной двери оно было.
Почему тебе всегда грустно, Григорий?
Он говорил лисичке, что до встречи с ней никогда не улыбался. Его даже на работу взяли именно из-за этого. Да, не без влияния отца, но последнее впечатление уже произвел сам Григорий. Впалые в череп глаза, прямая линия между губами, небольшие ямочки у щек. Молодой взгляд, не ведающий зла, но желающий. После общения с отделом кадров Григория встретил отец и спросил:
– Ну как, сын?
– Взяли.
Еще бы не взяли. И держат до сих пор, уже пять лет. На одной и той же должности. Во многом потому, что Григорий не стремится куда-то выше.
На понедельник запланирована важная встреча, о которой он не мог забыть, а хотелось бы. Встречаться с кадровиком или любым другим вышестоящим – всегда стресс. Уволят, обязательно уволят. Изловчатся, но найдут причину расстаться с ним. Он боялся потерять работу, одну из немногих постоянных в вечном потоке перемен.
Нельзя утверждать, что он получал от нее удовольствие. Во многом это было прихотью отца. Рутина изо дня в день, между бумаг и машин, иногда представление результатов менеджеру, корпоративы в преддверии праздников, круг замыкался другим кругом.
– Ну как, сын? – интересовался отец.
– Нормально. Скучно, правда.
– Ничего, это работа.
– Работа не может приносить удовольствия?
– Не может, мне кажется.
Премию так и не прислали. Григорий взял телефон и написал большое сообщение, где требовал немедленно перевести ему причитающийся процент с контрактов за январь. Он за них долго бился, тратил время, льстил пустоголовому заказчику и справедливо считал, что заслужил премию сейчас. И ее обещали перевести в феврале, а от февраля скоро только памятки в календаре останутся.
Перечитав, Григорий заметил, сколько недовольства спрятал между слов и, отправь он такое письмо, в понедельник можно было бы обсуждать только его увольнение. Страшно попасть в немилость.
Лисичка говорила о том, как благостно влияет на Григория его новая работа. За эти пять лет он возмужал, поставил речь, избавился от мата, в большинстве своем неуместного. Да, может быть, работа менеджером по продажам в лизинговой компании не очень интересная, но зато доход стабильный и какое-никакое занятие.
– А чего ты хочешь от жизни? – спрашивала она.
– Я? Не знаю.
– Тогда ничего не будет.
– Не будет. Совсем ничего.
Нельзя отрицать положительный вклад труда в жизнь Григория. Он смотрелся на себя в зеркало, на свой аккуратный синий костюм с клетчатой сорочкой. Самкам на работе нравилось, как он выглядел. И лисичке нравилось. Очень.
Когда Григорий приходил к ней в гости, она спешила прыгнуть ему на руки, расцеловать. Так радовалась она, что в ее жизни появился настоящий мужчина. Ответственный и серьезный. Вежливый, опрятный, не сулящий ей зла.
