Игорь Сотников
Все пишут книги на коленках
Но вот ты натыкаешься на этот взгляд, от которого казалось бы, невозможно отвести свое лицо. Взгляд почувствует сердца тепло, Но чувства твои ушли прочь. Ведь ты, столько раз обжигалась и сейчас, ты полна страха от того, что опять разочарование постигнет тебя и поэтому, Ты их держишь, чтобы не унесло, Пока можешь боль превозмочь. Ведь ты же знаешь, что он наблюдает и следит за тобой, шепча тебе проникновенным голосом прямо в сердце, что тебе никуда не убежать от него и он тебя заставит быть его послушным рабом. Так что послушай, что я тебе еще раз скажу.
Почувствуй города сердца шум, почувствуй улиц пульс
Слабо, почувствовать города сердца шум, влиться в улиц пульс
Чувствуешь, как сердце твое стучит?
Почувствуй, как кровь кипит.
Но что мне делать, я спрашиваю себя и ищу подсказки у довлеющего на меня города. У которого на всё один ответ и мигающий желтый свет светофора, дает самое верное подтверждение этому. Так что, Спускайте собак, но я вам не лиса, и я готов бороться с тобой и против тебя. Все погасите, не надо огня, мое решение окончательное и уже не требует размышлений. Ведь иногда, твой порыв души, лучший для тебя подсказчик.
Отбрось всё в сторону и положись на судьбу. Мое алиби рок, не попса, кровавый оскал голодного пса, в мире ложных улиц и переулков, где только твоё сердце, может служить верным ориентиром и тем компасом для тебя, ведущим тебя по извилинам улиц. И его ничем не обмануть, даже сбивая его ложной полярностью тем. Так что, Ваша палка в ночи, дешевый трюк для меня, когда сердце моё, стучит с твоим в унисон. И не важно, что мы еще не встретились, но я знаю точно, что где-то рядом, может даже за тем окном, меня ждет в городской темноте твое одинокое сердце.
Но пока мне нужно бороться за тебя и искать тот путь, который приведет меня к тебе, прокричу со сцены я. А пока что, От вас мартышкин мундир на сцену наряд – разноцветья замес, ведь и у всех королей должен быть свой Шут. Без которого принц и не принц и даже не король, а так, лишь остряк, чьи слова есть всего лишь монолог. Ты же становишься тем, кто ведет диалог. Но для этого, надо только одеть, этот шутовской колпак. Так что, всё ничего и Эти шмотки крутая вещь, позволяющие вам растворившись в них, кинуть вызов правилам и приличиям. Которые так внушает и заставляет ежеминутно чувствовать этот город, отбивая в твоем сердце свой ритм.
Почувствуй города сердца шум, почувствуй улиц пульс
Слабо, почувствовать города сердца шум, влиться в улиц пульс
Чувствуешь, как сердце твое стучит?
Почувствуй, как кровь кипит.
Но вот ты, уже с городом на ты, и он всё чаще подмигивает тебе зеленым, разрешающим светом на всё. И лишь только смех разбивает тебя, когда ты из окна своего крутого авто смотришь на тех, кто во всех бедах своих, винит несправедливость мира сего.
А, Над справедливостью ржать; как с ПТУ пацан, звездой стал, может только сам пацан. И он вспоминая, как Его парфюм в короли путь – промокнул, со злостью кричал предъявляя тому, кого он в тот момент видел в зеркале:
– Он, как шлюха пахал.
После чего, не добившись ничего, Обвивает ногами пластика стул. Ведь его сердце устало и он раздражен. Да к тому же, Он за этот день много принял. Беспричинная злость, всё чаще настигает его и он уперевшись об стену непонимания, кажется уже выдохся и всё ищет ответа в том, что ответ не дает, а только расширяет пределы проблем. Но тебе это не важно и выпив очередную рюмку, ты стараешься, только Горячий ужин себе,… в рот, в рот впихнул. После чего, опять дно одиночества призывно зовет. Но возможности спастись, кажется нет. И вот ты слышишь, кричат, Зовите поддержки легион, что спасает отстой. Как будто количество, есть панацея для качества.
Им кажется, что толчея и суматоха это то, что спасет вас и их, от той страшной бесполой мигающей субстанции, таким холодом дышащей на вас вечерами. И вы создаете империи, по борьбе с ней. Но Империя ваша огнем горит; мрачно смердит, только стоит ей дыхнуть на вас, своей проклятой неизбежностью. Но вы неумолимы в своем упорстве доказывать очевидности ложь. Ведь империя города распространяется и на ваши головы. Так что Ваши байки о жизни разговор пустой, только и сможет внушить свою сбыточность надежд, не ведающему тайн твоих подворотен. Ваш горячий запал, звездный угар, налогов нектар – процессу повредит, лжи несущейся с этих звездных помостов. Но к тебе ясность пришла и твой Ответ простой. Про себя ты выносишь его, сунув в петлю лицо. Ведь За дело своё ответь – головой.
И в пустынной квартире, всё осталось в тиши.
Всё теперь уж унёс, не оставив следа, этот ветер с собой.
И лишь эхом несёт, звук из окон в прибой. Заставляя тебя, вспомнить эти слова.
Почувствуй города сердца шум, почувствуй улиц пульс
Слабо, почувствовать города сердца шум, влиться в улиц пульс
Почувствуй, как сердце твое стучит
Почувствуй, как кровь кипит
Чувствуешь, как сердце твое стучит?
Тук, тук, тук …. – – – —
И лишь только она, пряча слёзы от всех.
Уходя, забирает память твою.
Чтобы дома одной, запивая таблетки водой, вновь увидеть тебя и уж теперь навсегда.
ГЛава.7
Рассказывающая о времени предшествующем спорной главе.
Подскажите, как всё-таки определить нормальную скорость движения жизни, или, как его принято называть, жизненный ритм. При этом я беру в расчет только среднестатистического, усреднённого человека с улицы. И кто знает, природа ли устанавливает правила этой жизненной ритмичности или же тот же человек, который всё-таки со своей неуемной вредностью возьмёт и обязательно влезет в них, и уже со своей точки зрения, определит все эти правила. Но, так или иначе, существует один непреложный закон, говорящий о том, что если же человек решит превысить свою среднюю скорость, то и его ответственность за все эти последствия увеличивается многократно.
Что ж, для более основательного понимания этого закона, необходимо прибегнуть к некоторым разъяснениям, в особенности по поводу той самой скорости, которая при поверхностном ознакомлении будет понятна лишь автомобилистам, в частности, тем из них, кто не раз нёс ответственность за превышение этой самой скорости. Хоть скорость и обзывают векторной физической величиной, но связь со временем делает её весьма существенной характеристикой этого вечного четвертого измерения, от величины которого, уже зависят другие характеристики его течения. Или же опять же, от характеристик течения времени, зависит сама скорость его течения. Так что тут все настолько переплетено и взаимосвязано, что и не разберешь, что на что влияет.
Так увеличивая скорость своей жизни через движение, человек тем самым пытается за тот же промежуток времени успеть сделать большее количество дел, и тем самым как бы опередить время, для чего, собственно, он и изобретает различные технические приспособления, которые своим новаторством должны ему помочь в этом деле по опережению времени. В принципе, в таком существенном деле, как опережении времени, нельзя подойти напрямую, ведь сама специфика времени, принимающая участие во всем, вряд ли позволит всему живому, находящемуся под её неустанным взором, пойти против её правил. Так что само опережение времени, по сути, означает сокращение его затрат на какие-либо действия человека.
Так, изобретение автомобиля позволило сократить время на передвижение из одной точки в другую, от скорости которого, как бы и зависит ваше опережение времени, что, в свою очередь, является всего лишь неким вашим самообманом. Но всё же наиболее существенную роль на развитие человечества оказало изобретение книгопечатания, которое являлось распространителем идей и мыслей человечества, которые опять же, по сути, являлись отражением того времени, его темпа движения. С тех пор человечество было взято под строгий контроль, его развитие уже шло через духовное влияние на него самых просвещенных умов своего времени. Появление же печатных машинок не только увеличило скорость печатания, но и вместе с ней заставило ускориться саму человеческую мысль, которая теперь уже работала не скоростью вашего письма, нет, она теперь бежала вслед за вашими пальцами, отбивающими на ней двести знаков в минуту. В свою очередь человеческий мозг уже начинает работать не с той, как теперь кажется, медлительностью. Теперь его частота усваивания окружающего была гораздо выше прежнего, и теперь он, за то же время успевает запомнить в два, а то и в три раза больше информации по сравнению с тем же человеком, но из прошлого.
Вот почему, нам кажутся такими спокойными и чуть наивными фильмы из прошлого. Да и музыка, даже, казалось бы, хардовая, и та не отвечает вашим запросам, требующим всё больше экшена в кино, и динамичности в музыке. А ведь когда то вы, так смеялись над тем, что ваши родители устарели и не могут понять вашего пристрастия к хеви-металу, который всем казался столь забойным, что, наверное, сильнее штуки и не придумать. Ну, и что теперь? А попробуй зайти в клуб, любитель тяжелого металла. В миг твои уши расплющит современный ритм танцевальной музыки, который своими гитарными аккордами, может, и не столь ревущестрашен, но тем не менее, он столь забоен, и так режет слух своим бум-бум (а разве вы забыли, про тот свой бум-бум, на который всё жаловались родители, но в основном соседи. Ведь, как правило, дискотека начиналась, когда ваших родителей еще не было дома.), что редко кто из того времени выдерживает его.
А всё потому, что скорость вашей мысли уже не соответствует текущему времени, хоть вы и пытаетесь приноровиться к нему. Но разве время можно догнать? Его можно только (опять же на время) упредить. После чего вам покажется, что вы в очередной раз обогнали время, но это всего лишь иллюзия, к которым так склонен человек, в своем тщеславии совсем не уступающий тому же времени. И вот теперь, истории, напечатанные на машинке, это совсем не те проникновенные чудеса, которые выводились пером на бумаге. Вместо них на свет всё чаще выходит совсем другая литература.
Так, благодаря высокой скорости печатания, и за счет этого ускорения мысли, сюжеты новых книг приобретают свою повышенную динамичность, и всё чаще из-под клавиатуры появляются на свет детективы, приключения и фантастика. А что поделать, когда твоя мысль бежит наперегонки с твоими пальцами, отбивающими слова на машинке. И разве что окончание листа, только и даёт тебе временную передышку, и только в между листовом пространстве, тебе удается вставить свои размышления о жизни, которые, впрочем, вскоре теряются, так и не успевая должным образом развиться. Ведь твоя мысль поймала себя на том, что пальцы вновь завладели инициативой, и значит, ей нет времени тут всё основательно раздумывать, и надо поспешать за ними, ведь быстрее мысли нет ничего на свете, и ей не к лицу быть второй.
И вот, следующий этап, и на свет появляется компьютер, с его большими по сравнению с печатной машинкой возможностями для печатания. После чего, само собой, происходит новый виток развития, и ускорения человеческой мысли. И уже даже ведутся ученые разговоры, что человеческая мысль будет работать на какой-то сверх герцовой частоте, и что те, кто не приспособится к ней, со временем, не в строившись в новый временной ритм жизни человечества, вымрут.
Так что, печатная машинка, это своего рода транспортное средство повышенной опасности, требующее от своего владельца соответственного осознания ответственности, которую он несёт, управляя им. Ну, а книга, это не просто материализованная мысль, она еще к тому же ещё твой билет в будущее. И теперь ответственность за неё несравнимо выше, чем за какое-то иллюзорное опережение времени. Она скорее сравнима с самой ценой на жизнь, – высокопарно заявил Грег, откинувшись на спинку стула.
– А я разве спорю с этим? Просто я считаю, что кино тоже обладает своей привлекательностью и не меньшей информативностью. А если уж говорить про зрелищность, то никакая книга с ним даже близко не стояла, – заявил Алекс в ответ, производя какие-то правки на компьютере.
– Всё равно, кино существует на подхвате у книги, ну а зрелищность никогда не затмит тех душевных переживаний, на которые подвигнет вас кульминационная моментность книги, – поднимаясь с кресла, отвечает Грег.
– Ладно, чего спорить. У тебя что, сегодня много дел? – спросил Грег.
– Да как всегда, но если надо, я могу поторопиться. И если что, отложить на потом недочитанное за сегодня, – заявил Алекс.
– Ну, ты молодец! А вдруг сегодня тебя ждет именно та жемчужина, для поиска которой мы тратим столько сил изо дня в день, перебирая немыслимое количество материала? А ты раз, и говоришь, отложишь. А может автор, столько раз отлаживал свою работу, не решаясь послать ее к нам, а как решился, то тут ты, решил отложить. Ведь в ней отражена его душа, и кто знает, какое решение вынесет тот безвестный рецензент, которого он уже заочно недолюбливает. Разве он может разобраться, да и вообще, понимает ли жизнь, видя её из-за стола своего кабинета, когда как автор прошел и Крым и Рим? Так что он имеет что сказать, в этом и другом свете, – строго заявил Грег, но разве эта та строгость, с помощью которой можно пронять Алекса, все так же крутящегося в кресле и бесстыдно заявляющего, что план ежедневных работ он для себя составляет сам. А если есть какие-то вопросы, то можете обратиться за разъяснениям в редакторскую, где четко черным по белому написано, что рукописи не редактируются и не возвращаются.
– Ладно, я вас понял. В общем, я тут вчера немного поработал, и хотел дать тебе почитать небольшие наброски на вчерашнюю тему, – сказал ему Грег.
– И я вас понял. Только не соблаговолите ли мне напомнить, на какую еще такую тему? – слишком независим этот Алекс.
– Хорош придуриваться! Ты лучше скажи, что узнал про клуб? – спросил Грег, чем вызвал растерянность у Алекса, не помышлявшего ничего такого делать.
– Ладно, ещё успеем. Знаешь, у меня есть идея. Ты же вроде сегодня работаешь со своим фантастом? Так вот, может нам попросить у него пару советов. Как ты думаешь? – спросил Алекса Грег.
– У этого чудака-то? – засмеялся Алекс.
– А что не так-то с ним? – удивился Грег.
– А вот это, уже у меня вызывает удивление. Эта ваша неосведомленность, – в свою очередь удивился Алекс.
– Не мне тебе рассказывать, какая разница между реальным человеком и тем, каким он нам видится, хотя, разве мы представляем себе его, читая его книги. Так вот, мой автор тот еще тип. Правда, мне нельзя его так называть, ведь он обеспечивает меня работой, да и разве можно в священной корове видеть недостатки. Ты должен благоговеть перед ним, но, знаешь, так легко говорить, когда тебе не плюют в лицо. Нет, я не говорю, что он меня не любит или оскорбляет, просто мой фантаст, видимо, в начале своей писательской деятельности вел сильно уединенный образ жизни, вот и потерял навык общения с людьми. И вот, уж если ему выпадает шанс для этого, то его эмоции и бьют через край, покрывая собеседника брызгами слюны. А ты знаешь, я многое не потерплю, и открыто могу выступить против даже самого главного. Но в данной ситуации, у меня не хватает смелости, и мне, при разговоре с ним, приходится отходить на дальние рубежи. Но знаешь, что интересно? – сказал Алекс, улыбаясь и, выдержав необходимое время для повышения заинтересованности к рассказу, продолжил.
– Он, вероятно, далеко плюется не только при разговоре. После того, как он получил известность, его возможности для общения крайне расширились, чем, видимо, и воспользовалась одна из любительниц близких отношений с теми, кто имеет приближенность к Парнасу. Так вот, он тут недавно мне плакался, уже заливая меня потоком слез, что его подружка по какому-то странному стечению обстоятельств оказалась беременной, и в связи с этим требует от него твердых решений на этот счет. А что я ему могу сказать, кроме того, что – парень, вот ты и доплевался. И хоть нашелся так-таки один человек, кто тебе это прямо сказал в лицо. И знаешь, на какие мысли меня навела эта история? – опять спросил Алекс, и, так же как и в прошлый раз, выждав время, начал сам отвечать на него.
– Мне вспомнились наши детские игры во дворе. А ведь каждая игра не так просто придумана, а чему-то должна была учить нас, и к чему-то готовить. Ну, а как я помню, мы соревновались в том, кто из нас дальше плюнет, и при этом в соревновании участвовали исключительно одни мальчишки. Ну, и что давало нам это занятие? Я тогда, да и сейчас, пока не встретил моего фантаста, вовсе не думал об этом.
– Ну, это ты уж загнул, – ответил Грег.
– Да ничего подобного, так оно и есть. А еще мы играли на кого бог пошлет. Кидая вверх камни и уклоняясь от этого разящего божьего послания, которое он вложил в наши руки. И что интересно, так это то, что если на тебя попало, то это совсем еще не значит, что на тебя бог послал. И это, как оказывается, две большие разницы. И это я тоже понял только сейчас, встретив моего фантаста, которого мне бог послал, и на которого так попало, что он уже какое время не может выбраться из этого. А что он хотел? Если ты отмечен божьим перстом, то будь готов, что и его антипод проявит к тебе свой живой интерес. Ведь испытанию должен быть подвержен каждый из явившихся сюда детей человечества, – удовлетворенный своей проницательностью замолчал-таки Алекс.
– Слушай, ты меня пугаешь. Ты там с ним случайно ни в какую секту не записался? – проявил свой иронический интерес Грег.
– Почему сразу в секту? Звал он меня присоединиться к нему для разговора с богом. Но я ему сказал, что это дело сугубо интимное, и что общественные места меня пугают. На что он очень живо отреагировал, заявив, что он тоже до недавнего времени предпочитал уединенный образ жизни, и что только вопрос продвижения его книги заставил изменить своим принципам, в результате чего и произошел этот казус. Но сейчас он опять взялся за голову и решил обратиться к богу. Так что если меня не затруднит, то он хотел бы, чтобы я сходил вместе с ним в ближайшее воскресенье, в молельный дом, – заявил Алекс.
– В молельный дом? – складки на лбу Грега более чем выражали удивление, и этот вопрос был всего лишь следствием его.
– Да, в молельный дом, – проговорил Алекс, пытаясь понять, что же тут не так – А ведь, пожалуй, церковь так не называют, – вдруг осознал Алекс, при этом сделав такой вид, будто он своей прозорливостью сумел разгадать эту загадку молельного дома.
– Так что это получается? – Алекс вопросительно посмотрел на Грега.
– Да-да, сектой здесь совершенно не пахнет. Если ты про это думаешь, – качая головой, с вершины своей правоты заявил Грег.
– Хотя, нельзя быть на сто процентов уверенным, пока сам своими глазами не увидишь. Так ведь, Фома?
– А знаешь, я теперь из принципа с ним схожу, – вдруг заявил Алекс.
– А я что, против? Только потом меня с собой туда не зови, – ответил ему Грег, на чем и порешили. Правда, в чем заключалось это решение, сказать трудно и можно лишь только догадываться. Так что мои догадки приводят меня к тому, что было решено, что Алекс может с этим фантастом идти куда им заблагорассудится, ну а Грег в свою очередь не пойдет к фантасту со своими советами.
Но если вопрос веры был решен, то житейские вопросы, как всегда, более насущны, и с ними не так уж и просто разделаться, тем более, если ты в этот момент находишься на рабочем месте и призван, да и просто устроился сюда, чтобы их решать. Так что раньше отмеренного времени, как бы этого не хотелось, тебе не удастся от них отделаться. Если же, конечно, вы не относитесь к особенному рангу очковтирателей, которые, казалось бы, уже вымерли вместе с динозаврами, но, пожалуй, здесь тоже попахивает неосновательным оптимизмом, к которому, по всей видимости, приложил руку их собрат, пытаясь замести следы, ведущие к раскрытию их существования.
Правда, времена меняются, и прежние именования заменяются новыми, ведь рестайлинг нужен во всем. Да и, пожалуй, сейчас, многие и не разберутся, кто же такой этот очковтиратель, причисляя его к какой-нибудь должности специалиста по протирке особенных очков. Хотя, надо признаться, что специалист он толковый. Но я не об этом хотел завести речь, хотя Грег из-за не радужных последствий от работы на компьютере, не раз порывался купить себе очки.
– Да, мне окулист так и сказал, что моя радужная оболочка глаза ему не нравится, – потирая глаза, заявил Грег, отодвигаясь от монитора после двухчасовой работы за ним.
– Главное, чтобы она нравилась особам женского пола. А окулист, что с него возьмешь– то, кроме очков, – отреагировал Алекс.
– Ну, знаешь, мне тоже хочется видеть объект своих пристрастий, – ответил Грег.
– А ты представь себя на месте слепого. Нет, не того, который с рождения не видит, что вряд ли получится ввиду нашего уже зрячего положения, а того, кто внезапно ослеп. Блин, а ведь это целая тема для нашего рассмотрения, – что-то там сообразил Алекс, не устоявший перед стадным чувством, и тоже отстранился от работы. Хотя, в данном случае эта стадность работает совершенно однобоко и только в одну лишь сторону – сторону безделья. Ну, а когда кто-то спешит сесть за работу, то это чувство совсем, как оказывается, не работает.
– А как же вы хотели? – заявит какой-нибудь специалист отдела кадров. – Ведь труд, это вещь в себе, и вещь очень индивидуальная, даже несмотря на то, что вы трудитесь в коллективе или бригаде. Да и ОТиЗ вон не даст соврать, применяя свои различные степени оценки этого вашего труда.
– Да, это интересно, – задумчиво ответил Грег Алексу, а не специалисту отдела кадров, хотя у него к ним накопилось масса вопросов, и в особенности к ОТиЗу, с его методами оценки труда, а в особенности в определении пресловутого коэффициента участия в работе издательства. На что у Грега была масса предложений по этому поводу и прежде всего, ему хотелось посмотреть в радужную оболочку глаз самого начальника ОТиЗа, когда он будет обосновывать свои коэффициенты, на которые ему так хочется посадить Грега. Да еще немалое количество заинтересованных лиц, чей коэффициент желания стремится к бесконечности. Но и начальник ОТиЗа не столь прост и миролюбив, он знает свой коэффициент, что придает ему моральных сил и поддержки, и гневно окинув вас сверху взглядом, во всеуслышание заявляет:
– Да вы слепы!
И закрыв дверь перед вашим носом, остается быть таков.
– Да, у слепого ведь совершенно другие жизненные ориентиры, если можно так сказать, конечно, – начал размышлять Грег.
Работа его мозга уже отталкивается на невидимые образы, правда, поначалу еще на памятливые, и уже потом все чаще замещающие их образы, нарисованные его воображением. Он, можно сказать, каждый день в своем роде открывает для себя книгу, и, двигаясь по ее воображаемым улицам, живет в этой полной фантазии существенности. Только если книга, это вроде как тренажер для читателя, то для него этот «книжный» мир максимально приближен к реальной жизни, где ему приходится быть самому автором своей книги, по которой ему и приходится жить.
– Да, – задумчиво ответил ему Алекс. – И ведь у слепых существуют свои воззрения на красоту, при этом я никогда не слышал про то, что они считают уродством, которое в их мире, возможно, и не существует. Вот интересно, понравится ли мне человек, которого я любил, будучи зрячим? Хотя, конечно, на первых порах ее образ будет полностью заполнять меня, отодвигая на задний план все другое. Но со временем преобладающая в жизни осязаемость всё же возьмет верх, и будет ли она для меня столь же прекрасна, как другие? Хотя, опять же, она станет для меня мерилом красоты, и от неё я буду отталкиваться в оценке других людей. Выходит, что мой ориентир будет зависеть от моей первой любви в этом мире невидящих людей.
– Вернее будет сказать, первичное осознание определяет все последующее, – вставил свое слово Грег.
– Выходит, так. Ну, а что дает нам наше зрение, кроме более широких технических возможностей для обозрения окружающего? Ведь мы и руководствуемся в этом мире, полагаясь больше на наш первый взгляд, как правило, даже не пытаясь вникнуть в суть вещей. Так что появление Фомы неверующего, это своего рода приговор нам людям, полагающимся только на один вид познания – свое видение предмета, из которого и возникает наша наивернейшая точка зрения. А как же тогда быть слепым, которые не могут обозреть лик всевышнего? Неужели им нужно полагаться только на чудо, которое его прозрит, и значит тот, кто его совершил, и есть мессия, ну или, по крайней мере, на этом строятся доказательства его величия. Тогда выходит, что тот, кто показывает нам чудеса, может заявить свои права на этот счет, – заявил Алекс.
– Я понял твою мысль, – сказал ему Грег в ответ.
– Обладание большим совершенством по сравнению с другими, еще не ставит тебя в ранг божества. Это ты хотел сказать.
– Ну, что-то подобное. Вот если бы Фома был незрячим, то что бы он сказал на то, что апостолы увидели Христа? Можно, конечно, предположить, что он сказал бы то же самое. Просто заодно он бы еще и прозрел, чем дал бы повод для совершения чуда. Правда, непонятно, почему он раньше не прозрел, что говорит нам о том, что Фома однозначно не мог бы быть слепым? Но не в этом суть. Выходит, что слепого можно убедить в твоем божественном предназначении, лишь открыв ему глаза. Но и зрячий, для убедительности, также требует от всевышнего чуда. Но мне все-таки кажется, что не в чуде суть, а существуют и другие ступеньки осознания окружающего, кроме твоего зрения, которые позволяют тебе приблизиться к богу. Открыв уже свои глаза на это, – заявил Алекс, закатив собственные глаза. А что поделать, когда театральность у тебя крови, хоть речь и идет о вещах, предполагающих полную серьезность.
– Да, мне бы не помешало чудо, чтобы осилить сегодня эту работу, – вздохнул Грег, всегда умевший ставить точку в разговоре.
– Так слушай, сегодня же Герман-ик работает с нашим Мэтром. Так я вот и подумал что… – проговорил Алекс, но поднявшийся из-за стола Грег не дал ему закончить, и заявив: «Пошли» – утащил его за собой.
Грег с Алексом заглянули к Герман-ику, но там никого не оказалось, и они в поисках этого таинственного Мэтра отечественной беллетристики пошли по кабинетам издательства, ибо он, естественно, мог находиться в кабинете корректора. Ну, а что поделать, раз все мы смертные и даже у самого признанного из признанных случаются свои ошибки в написании слов. Что никоим образом не умаляет их достоинства, и скорее вы будете умолять их снизойти до вашей просьбы поучаствовать вместе с ним в работе над ошибками, которые, скорее всего, забрались сюда тоже по ошибке или, возможно… Да что там возможно, а скорей всего, что ему просто хочется пообщаться со смертными, вот он и находит повод для этого. Всё же трудно жить, когда ты глыба, на которой держится многое из того, что создается, а еще больше отправляется в утиль, как не выдержавшее сформировавшихся современных требований литературы.
Вот и приходится констатировать факт того, что зловещий формат, имеющий весьма длинные руки, заручившись персонами весьма уважаемыми в этой области культуры, и сюда дотянулся. И теперь даже тебе, патриарху отечественной беллетристики, глыбе духовности, приходится учитывать все эти тренды и тенденции современной литературы. А ведь его, несмотря на щуплый вид, совершенно невозможно обойти, не только своим вниманием, но и попробуй это сделать в коридоре, проскочив мимо Мэтра, который, несмотря на его такой вид, занял все пространство, и вам буквально приходится прислоняться к стенке, чтобы обойти его. Конечно, везде находятся свои недоросли, которые, своим невежественным отношением из-за их поведения, заставляют краснеть лица руководителей, узнавших о том, как непочтительно заявили ему в коридоре:
– Подвинься, отец. Дай пройти.
А разве нельзя было протиснуться боком, у стеночки, ведь, может быть, он в этот момент находился в раздумьях над новой книгой, а тут вы со своей мебелью. Грузчики, одно слово. Эх, как далеки вы от подлинного осознания вашей духовности, так погрязшие в своей материальности все эти её носители.
– Ну, тогда, раз такой умный, постоишь без стула. Материальность которого, не обеспеченна поставкой со склада, – ни с того ни с сего слышится предупреждение от этого работника, обеспечивающего своим обхождением различные виды груза.
– Ну, разве так можно! – разводите вы руки в страхе и недоумении.
– Можно, и точка. Нам проход, чья-то глыба загородила. И пока вы ее не отодвинете, мы не сможем работать, – следует его ответ.
– Да я сейчас ему покажу, как загромождать проход! – несётесь вы, преисполненные праведного гнева. Ведь когда материальность выразила свое отсутствие под вашим задом, вы поняли, что в этом деле для вас нет авторитетов, и что нечего культивировать в этой стране чино и другие почитания.
– Можно вам задать тысяча первый вопрос? – стоя в курилке, напрямую спросил Грег у Мэтра, который уже не мог ему отказать после того, как тот поделился с ним огоньком.
– Ух и ушлый же Грег, – подумал про себя Алекс, заметив этот хитрый маневр Грега с зажигалкой.
– Валяй, – видимо, это слово означал кивок Мэтра Грегу.
– Кто же все-таки больше интересен читателю? Герой, полный благородных качеств в борьбе за любовь, или же полный страстей неприкаянный человек, бросающий вызов этому миру, и который, пожалуй, так и умрет в одиночестве.
Заявив это, Грег тем самым, чтобы дать себе время подумать, заставил Мэтра покрепче затянуться.
Алекс же, надо отдать ему должное, стоя позади Мэтра, выдавил на своем лице гримасу недоумения, показывая ею Грегу, что это был наверняка его последний вопрос, на который еще ответит ли Мэтр. А как же иначе можно думать, когда задаешь очевидную безответность, на которую можешь и сам дать ответ. Но, видимо, Грег в последний момент затушевался и не смог прямо спросить, что он хотел до этого спросить. Но Мэтр не был бы им, если бы не понимал с полуслова, что хотят от него эти зеленые юнцы. А ведь ему так хотелось, чтобы кто-нибудь поинтересовался у него не о его писательской деятельности, а о чем-то другом. Хотя, чего ему себя корить, Мэтр не был бы им, если бы не знал ответа и на этот вопрос, который он задавал себе тогда, когда еще не был Мэтром, а был всего лишь таким же зеленым юнцом, мечтающим о славе.
– Знай же, что кроме меня у тебя больше никого не будет в этой жизни. Ты согласен? – так и слышит он слова Музы, или может в её обличье самого Сатаны, на которые он ответил свое сердечное:
– Да.
Но спроси Мэтра сейчас, захотел ли он быть не Мэтром, трудно сказать, что бы он ответил. Нет ничего легче, и Мэтр не был бы Мэтром, если бы, хитро прищурившись, глядя вдаль, не ответил бы своё:
