Игорь Валерьевич Мерцалов
Грядущие боги. Книга 1: Спасённая ведьма

Полная версия

Я не люблю, когда наполовину…

В.Высоцкий. Я не люблю.

То, что наполовину, всегда губит целое.

Ф.Ницше. Так говорил Заратустра. Об отступниках.

Пролог

Солнце поливало жаром тростниковые крыши Кидрона. Хвилла поглядела в окно. Покрытые известью белые стены хижин слепили – можно было щуриться и не смотреть в глаза сидевшим перед ней людям.

– Это будет мальчик, – сказала она. – Крепкий малыш.

Телем обнял свою жену и погладил её чуть округлившийся живот.

– Хвала душам предков! – воскликнул он. – Спасибо, Хвилла. Чем отблагодарить тебя за гадание?

– Ничего не нужно. Почини мне осенью крышу – и довольно будет.

– Зачем же осени ждать? Завтра и починю! – пообещал Телем.

– Нет! – возразила Хвилла немного резче, чем собиралась. – Не завтра. Потом приходи, через день.

– А что будет завтра? – спросила жена Телема.

– Завтра, – сказал Хвилла, возвращая на лицо улыбку, – счастливый муж будет весь день всячески тебя ублажать и носить на руках.

– Почему же только завтра? – засмеялся Телем.

Он глядел на жену, и лицо его озарялось нежным светом любви. Хвилла не испытывала угрызений совести. Она уже решила про себя, что, когда её позовут к старому Чагиру, тоже солжёт, скажет, что болезнь отступает.

– Всё хочу спросить тебя, Хвилла, – сказал Телем. – Не видела ты в будущем Хорсу? Вернётся он когда-нибудь в Кидрон?

– Скучаешь по брату? – понимающе кивнула провидица.

– Карнайя скучает. Сестрёнка всегда любила его, он ведь такой – сильный… А мне скучать некогда. И то сказать: не уйди он в солдаты, был бы сейчас просто плохим крестьянином. Конечно, он правильно сделал, что ушёл. А всё же хорошо бы ему посмотреть, чего можно добиться, если есть терпение работать руками!

– Скажи уж проще: хочешь похвастать перед братом, – заметила его жена.

– А если и хочу – что с того? Спасибо пращурам, есть чем похвастать! Так что же, Хвилла, оставит он когда-нибудь армию?

– Он давно уже оставил, – помедлив, сказала Хвилла. – Ещё после Первого Тиртского похода – ушёл, поселился в Мигенской долине, в глуши. Живёт охотой.

Лицо Телема вытянулось.

– Так это уже сколько лет… Значит, он-то по нам не скучает. Почему ты никогда не говорила?

– Я не люблю говорить то, что может опечалить людей, – честно призналась Хвилла.

Эту честность она могла себе позволить.

Телем грустил недолго. Покрепче обнял жену – и хорошее настроение к нему вернулось.

– Правильно делаешь, Хвилла. Печали в жизни и так хватает, а мы сегодня будем радоваться!

– Не только сегодня, – напомнила ему жена. – Завтра тоже. Слышал, что сказала пророчица: завтра будешь меня ублажать.

– Клянусь душами предков, не только завтра!

Хвилла улыбалась, глядя на них, и наблюдала духовным оком, как из-под сияющего лица Телема проступает бледная маска боли и ярости. По ушам резанул крик, который раздастся послезавтра: «Как ты могла не предвидеть этого, ведьма? Ты виновата!» Так будет кричать Телем – и вытягивать обрубок правой руки, забыв, что ниже локтя ничего не осталось, и никто не видит, как он пытается указать на старуху пальцем.

Да, через два дня, стоя на пепелище, он будет требовать её смерти. Но те, кому предстоит выжить, только прогонят её. Не до казни им будет. Сам Телем умрёт на пятый день от заражения крови.

Хвилла почти месяц проживёт в брошенной хижине за несколько вёрст от Кидрона. Мальчик по имени Талис будет носить ей еду, и он же укажет дорогу к ней Хорсе, когда тот, услышав о разорении Кидрона, придёт из Миген.

Хорса тоже спросит, почему она никого не предупредила о набеге, и услышит в ответ, что те сорок человек, что напали на Кидрон, были не случайной шайкой.

Сет-Ликея – тихий и бедный край. На севере Пар-Ликея врезается в горы и служит единственным путём через них в Гипарею. Там надо всем царят гордые Ликены. Южнее правит богатый Тирт – узел, связывающий торговые пути Колхидора. Дорога между Тиртом и Ликенами хорошо охраняется, там набивают мошну держатели постоялых дворов. А вокруг рассыпаны без счёта разноплеменные поселения вроде Кидрона: богатая земля, бедный народ. Перекупщики, посмеиваясь между собой, за бесценок скупают у местных жителей ячмень и козье мясо, а те не спорят, не торгуются. Как будто не замечают своей бедности.

Их презирали, но пожалуй, именно бедность долгое время была их щитом. Когда гипареи, перевалив через горы, захватили Ликены, это вызвало панику вдоль торгового тракта, но никого в округе не отвлекло от повседневных забот.

Всё изменилось, когда гипареи, укрепившись в Ликенах, обратили взоры к лежащим на юге странам Колхидора и двинулись на Тирт.

В промежутке между двумя Тиртскими походами Сет-Ликея была охвачена хаосом. Сначала фуражиры и разведчики обеих армий, потом дезертиры и разбойники заполонили её. Единственным законом осталось право сильного. Наконец некий человек по имени Теммианор сумел подчинить хозяйничающие повсюду шайки и установил подобие порядка.

Когда гипареи всё же захватили Тирт, они утвердили свою власть и в Сет-Ликее, однако Теммианор сумел сохранить положение, перейдя на службу захватчикам. Он взял на себя обязанность блюсти закон в приграничных областях и собирать налоги, а заодно всячески препятствовать колхидорцам, если те задумают напасть на гипареев.

Победители охотно приняли помощь. Им хватало забот с Тиртом – городом-государством, в котором гипарейская власть повсюду встречала глухое сопротивление.

Теммианор довольствовался мизерными налогами, заодно совершая набеги на селения, признававшие власть колхидорцев, и время от времени тайком выпуская своих молодцов «погулять» и в ликейских землях. Одну из таких «прогулок» возглавил любимец Теммианора, молодой разбойник по имени Лигис.

От сорока человек Кидрон, будучи предупреждён, мог отбиться. Но если бы Лигис потерпел неудачу, и тем более был убит, Теммианор обрушил бы на непокорное селение всю свою мощь, и тогда в живых не осталось бы никого…

– Мы пойдём. Спасибо тебе, Хвилла, за всё! – попрощались с ней счастливые супруги. – Пусть души предков дадут тебе крепкого здоровья!

«Пусть души предков простят меня, если это возможно», – думала Хвилла.

Она смотрела им вслед через окно, щурясь от слепящей белизны Кидрона, которая скоро померкнет в дыму пожаров.

Увидеть будущее уже значит изменить его. Хвилла солгала про малыша: выживи тот, его ждала бы не очень счастливая жизнь горбуна. Хвилла солгала, чтобы Телем напоследок порадовался жизни. Но только теперь, когда пророчество уже произнесено, она различила его последствия, и ей стало не по себе.

Телем, опечаленный вестью о том, что сын его родится хилым и больным, не стал бы сражаться. Телем же, ещё острее ощутивший радость жизни, встанет насмерть. Он убьёт двух налётчиков. Его сопротивление воодушевит ещё нескольких мужчин. И налётчики придут в ярость.

Несколько слов лжи, произнесённых с благими намерениями, обрекут на смерть несколько десятков людей, которые в противном случае могли бы выжить, хотя и ценой унижения.

На глазах Хвиллы выступили слёзы.

Все знают легенду о пророчице, которую боги обрекли на страдания, лишив дара речи. Наивная сказка! Обязанность говорить – вот сущее проклятие провидца. Хвилла от всей души завидовала героине легенды.

– И никакого выхода не было? – спросит её Хорса через месяц.

– Я слишком хорошо знаю будущее, – ответит она. – Ничего нельзя было изменить.

И Хорса протянет ей руку.

– Идём со мной, – скажет он.

С ним будет Хирин – дальний родственник Хорсы, охромевший после налёта. Единственный, кто не обвинит Хвиллу вслух. Ещё будет Талис, храбрый мальчик, единственный, кто и про себя не обвинит её.

Хвилла улыбнулась сквозь слёзы, заранее испытывая к нему благодарность за те слова, которые он скажет.

– Зачем ты это делаешь? – спросит она, когда Талис в очередной раз принесёт ей еду. – Если в посёлке узнают, тебя побьют.

– Всё равно! Ты столько хорошего сделала кидронцам, и если один раз ошиблась – что же, тебя сразу и прогонять? Это неправильно!

Светлая душа… Ему суждено рыдать над обожжёнными телами родителей, которых толкнут в огонь, но он всё равно не обозлится.

Ещё с Хорсой будет Карнайя, его младшая сестра. Сломленная, двигающаяся медленно, как во сне, с пустыми глазами. Сколько мерзавцев её изнасилуют? Но хотя бы за неё Хвилла не будет чувствовать себя виноватой. Будут кидронцы сопротивляться или нет, всех женщин ждёт одна судьба.

Наверное, Хорса это поймёт.

– Идём со мной, – скажет он. – Я теперь живу в Мигенской долине. Там хорошо, тихо – на день пути вокруг ни одного человека. Только пообещай никогда ничего не предсказывать.

Нужно будет собрать все силы и отказаться. Зачем ей в Мигены? Она ведь уже знает всё, что там произойдёт. Однако Хвилла догадывалась, что решимости не хватит.

– Обещай не спрашивать о будущем, – потребует она.

– Обещаю! – скажет Хорса.

И Хвилла пойдёт за ним.

Там, где нельзя больше любить, там нужно пройти мимо!

Ницше. Так говорил Заратустра. О прохождении мимо.

Поединок под Южной стеной

Алайя умирала в страшных муках. Острые камни секли её тело, рвали плоть под лохмотьями, в которые превратилась одежда. Сперва она бежала – но её оттеснили к стене, огромной холодной стене, сложенной из шершавых гранитных плит, взяли в полукольцо и принялись неспешно забивать.

Алайя сжалась в комок, закрывая связанными руками лицо. Смерти не избежать – но хоть лицо её, молодое и чистое, пусть останется нетронутым! Только лицо…

Левую грудь пронзила дикая боль. Алайя взвыла, вскинула голову – и тут же скулу как огнём обожгло. Послышался хруст – то ли кость треснула, то ли лопнула кожа. Плечо, живот, бедро… Она потеряла счёт ударам, потеряла счёт мгновениям. Жгучая боль сыпалась отовсюду.

Вдруг Алайя увидела сквозь пульсирующий багряный туман, что между нею и толпой появилась чья-то фигура. Рёв толпы раздробился на отдельные голоса, неразборчивые и глухо стучавшие в ушах. Мучительно сглатывая тягучую слюну, Алайя заметила, что смертельный град прекратился, и осознала: этот человек, кем бы он ни был, остановил страшную казнь.

Она долго не могла расслышать, о чём он говорит, а может, ей только казалось, что долго: время растворилось в круговороте страдания. Каждый удар сердца и каждый вдох отдавались вспышками боли по всему телу.

Зачем он вмешался? Сколько ещё будет длиться мука? И… кто он?

Широкая спина под меховой безрукавкой, сильные жилистые руки с плетёным браслетом на левой кисти, кожаные штаны и мягкие постолы; у ног лежит мешок. Вернее всего, охотник, а может, бродяга из бывших военных…

Ну что же ему надо? Пусть бы всё скорее закончилось.

Шум в ушах утих, и Алайя стала слышать.

– Ведьма должна умереть!

***

Хорса поймал летящий ему в лицо обломок гранита и небрежно швырнул себе под ноги. Его поза казалась расслабленной, лицо равнодушным, и, быть может, только поэтому в него не бросили второго камня, а за ним ещё и ещё.

– Кто назвал её ведьмой? – спросил Хорса, обводя взглядом толпу и стараясь заглянуть в глаза каждому.

Толпа… Не больше двадцати человек, из них только две женщины и ни одного ребёнка, а уж те, известное дело, казней не пропускают. И зевак вроде бы нет – на настоящую же казнь собираются сотни.

– Ведьма она! Все это знают! – крикнул пожилой мужчина в тунике из грубой ткани.

– Верно! – поддержали его. – Эта шлюха погубила Клита и сделала много зла Ликенам!

– Кто осудил её? – громко спросил Хорса, перекрывая голоса. – Среди вас нет жрецов, значит, никто не благословил казнь. Не было суда, не было приговора, – заключил Хорса. – То, что вы делаете – не казнь, а убийство. С вами даже стражника нет…

– Есть! – раздался голос, и из-за спин вышли двое в доспехах. У старшего шлем был с гребнем, у второго – круглый. – Я – копьеносец Эриной, а это мой помощник Карис. Мы городские стражи Ликен, и у нас есть право разбирать любые дела.

– Но не выносить приговоры, – возразил Хорса. – Так-то вы храните покой Ликен – позволяя убивать женщину без суда?

– Не нужен нам царский суд! – рявкнул рослый детина, бросивший последний камень – тот самый, что поймал Хорса. – Это наше дело, народное.

– Тебе-то что, чужеземец? – донеслось из толпы.

Хорса не разглядел, кто это крикнул.

– Я не хочу, чтобы ваши предки стыдились вас в царстве теней, – ответил он.

– Она убила Клита, моего сына, – выступив вперёд, сказал пожилой ремесленник. – И я отправлю к праотцам любого шелудивого пса, который попробует удержать мою руку.

– То есть пойдёшь против закона? – спросил Хорса, кивнув на стражников. – Месть запрещена, этим доблестным стражам следовало бы арестовать тебя за такие слова.

С пожилым ликеянином говорить бесполезно, но Хорса уже видел, что горячие головы начали остывать. Для тёмного дела здесь слишком много людей. Слухи возникнут непременно, и достаточно одному назвать имена…

О том же, видимо, подумал и Эриной. Шагнув вперёд, он положил руку на плечо клитова отца. Тот руку сбросил, но перебивать, когда стражник заговорил, не решился.

– Спокойно, почтенный Энкилон, – сказал копьеносец. – Этот человек – добрый гражданин, пекущийся о законе. Он только забыл, что властью царя Эттерина городской страже дано право не только разбирать любые дела и споры, но и проводить судебные поединки, не прибегая к помощи жрецов. Так что, если кто-то из вас, почтенные граждане, готов выступить с обвинением, мы можем доказать его правоту прямо сейчас. Например, ты, Белайха, – обернулся он к детине. – Клит был твоим другом, ты точно знаешь, что Алайя ведьма. Готов ли ты отстаивать своё обвинение в священном кругу?

Белайха смерил Хорсу взглядом. Охотник был крепок, и всё же заметно уступал ему и в росте, и в ширине плеч. Белайха был кожемякой, и, как все люди его профессии, обладал немалой силой. Во время праздников он выступал борцом от своей улицы и неизменно уносил с состязаний главные призы.

– Я готов, – сказал он.

– А ты, незнакомец? – спросил Эриной у Хорсы. – Готов прозакладывать жизнь за свои слова?

Хорса помедлил с ответом. Он тоже рассмотрел Белайху, а потом так же внимательно – копьеносца и его помощника. Усмехнулся.

– Вообще-то, я не говорил о том, виновна она или нет – только о том, что её пытаются убить без суда. Но пусть будет так – я от своих слов не отступаюсь. Да, готов. Я, Хорса, сын Рекши, заявляю, что эта женщина – Алайей ты назвал её, верно? – заявляю, что Алайя невиновна. И готов отстаивать её невиновность ценой жизни в священном кругу.

Эриной не подал виду, но согласие охотника удивило его. Он был уверен, что мимохожий человек испугается, и тогда можно было бы спокойно объявить, что обвинение справедливо.

Что ж, бой так бой. Навряд ли пришельцу удастся сладить с этаким быком. Копьеносец выжидающе посмотрел на Белайху. Тот молчал, и стражник поторопил его:

– Ну, давай же.

– Чего?

– Ты должен произнести формулу.

– Чего?

Эриной сдержал вздох.

– Повторяй: «Я, Белайха, сын – назови имя отца – заявляю, что Алайя виновна в злокозненном чародействе и смерти моего друга Клита, сына Энкилона, и готов отстаивать своё обвинение ценой жизни в священном кругу, да сбудется воля Солнца Благословенного».

Кожемяка послушно повторил за стражником и спросил:

– Как драться? Кулаками, или чем?

Святая простота!

– Кулаками, – терпеливо пояснил Эриной. – Горожанам запрещено применять оружие.

– Драться, значит. По правилам, или по-всякому?

– По-всякому, – ответил Эриной и поудобнее перехватил копьё. – Сейчас вам обоим надлежит вознести молитвы своим богам. Потом я укажу, где встать, и заключу вас в круг. Как только закончу чертить – бой начинается, и никто не смеет вмешаться в него. Проиграет тот, кто погибнет или заступит за черту, по своей воле или принуждаемый силой противника. Как только я объявлю, что бой окончен, нужно остановиться. Всё ясно? – спросил он, глядя на Хорсу, хотя вопрос адресовался в первую очередь Белайхе.

Охотник только кивнул и отошёл на несколько шагов в сторону. Там он бросил на землю заплечный мешок, на него положил безрукавку, а сверху – нож. На груди у него висел на шнуре кожаный мешочек – амулет, или букилла, как он называется у ардов. Зажав его в руке, Хорса стал молиться, чуть шевеля губами.

Молитва его была проста: «Великие предки, Хранители, и вы, души праотцев, блаженные в царстве теней, не дайте совершиться несправедливости».

Эриной между тем кивнул Карису:

– Идём. Встань здесь, – велел он, наметив ровную площадку и откинув ногой крупный камень, так и не дождавшийся, чтобы полететь в голову ведьме.

Отсчитав от помощника двенадцать шагов, он опустил копьё наконечником к земле и оглянулся на Белайху. Тот, понукаемый согражданами, взялся-таки молиться – правда, рук он к небу не поднял, как положено, а сложил на груди, как делали солнцепоклонники из коренных ликеян. Эриной решил не обращать внимания на ошибку. Жрецы тоже прощают мелкие оплошности, с чего же он-то будет горло драть за чистоту обряда?

Однако среди собравшихся нашёлся ревнитель – Ксенобий, худой юноша в тунике из дорогой ткани, с красивым шитьём. Эриной знал его – это был сын видного статифора¹. Ради чего он участвовал в казни, копьеносец так и не разобрался, но прогнать юнца всё равно не было возможности.

Ксенобий, чистокровный и родовитый гипарей, конечно, не стал обращаться к кожемяке. Он только бросил несколько слов своему слуге, а уже тот крикнул Белайхе:

– Как ты молишься, бестолочь? Руки нужно поднимать к небу!

Подойдя чуть ближе, Эриной расслышал, как Ксенобий делится со слугой своими соображениями:

– Одно суеверие пытается защитить другое!

– Это просто смешно, господин, – кивнул слуга.

Копьеносец посмотрел на ведьму. Проклятая девка была вся в крови, глаза безумные, и видно, что дышится ей с трудом.

«Стерва, почему ты не успела подохнуть?» – подумал он.

Всадник Гифрат, предводитель городской стражи, когда Эриной заговорил с ним о ведьме, только рукой махнул: «Мне не нужны лишние проблемы с местными, а об их колдовстве я и слышать не желаю. Пускай жрецы Солнца Благословенного разбираются, если захотят».

Однако жрецы тоже не захотели. «Суеверия черни не наносят большого вреда государству, а иной раз бывают даже полезны, если, конечно, уметь пользоваться ими в своих интересах. Процесс над ведьмой может обернуться ненужными волнениями», – ответил на вопрос Эриноя Держатель Небесных Ключей.

Не так давно Эриной пообещал Алайе: «Долго ты в этом городе не проживёшь». Однако, надо признать, кабы не самоубийство Клита, исполнить угрозу так быстро не удалось бы…

В полном соответствии с заветом Держателя, Эриной воспользовался местными суевериями в своих интересах. Расспрашивая убитого горем Энкилона, все вопросы, намёки – всё сводил к Алайе. Кстати, и стараться-то особенно не пришлось: соседи и сами охотно указывали на девку как на ведьму.

А ведь попробуй отдать её под суд – местные общины наверняка бы заступились за стерву. Просто, чтобы досадить гипарейским чиновникам.

Он вспомнил, как качалось в петле тело молодого парня. Жалкая всё же порода эти ликеяне…

Даже любопытно: чем она сумела всех против себя настроить? Говорят, она многих лечила. Для этого и ведьмой быть не нужно. Если так рассуждать, по эту сторону гор каждый второй за колдуна сойти может. Чего у местных не отнять, так это знания всяких трав. И то, говорят, дальше, в глубинах Колхидора, ещё не такое можно увидеть…

Но об этом Эриной думал уже неохотно. Хаживал он на юг – сопливым мальчишкой, без году неделя произведённым в водители малого копья, у которого в подчинении ходит всего лишь семеро воинов. То был первый поход на Тирт, окончившийся бесславным разгромом – то есть мудрым отступлением, как принято говорить. Дожди размыли дороги, всё правильно. При чём тут магия, если дожди ниспосылает Солнце Благословенное? Только слишком много было смутных разговоров, особенно в лохосе, в котором он состоял, где чуть не половина воинов была набрана из местных бездельников…

– Я готов, – оторвал Эриноя от размышлений голос охотника.

– Встань сюда. А ты, Белайха, напротив него. Теперь ждите.

Острие копья заскрежетало по земле, оставляя глубокую борозду. Идя по кругу, Эриной подвёл черту к Карису, послушно стоявшему на своём месте, и начал описывать второе полукружие. Горожане затихли – и копьеносец вдруг осознал, насколько полная тишина воцарилась вокруг. Ни дуновения ветра, ни птичьего крика, ни шороха одежд. Только скрежет стали по каменистой земле.

Стражник сделал ещё несколько шагов – и круг замкнулся.

***

Хорса стоял, позволяя телу расслабиться. Перед боем нужно сбросить лишнее напряжение, иначе движения будут нервными и неверными.

Белайха стискивал кулаки и поигрывал мускулами, выразительно глядя на противника, но Хорса не показывал, что замечает его. Однако, как только круг замкнулся и горожанин сделал первый шаг, охотник молнией метнулся навстречу, поднырнул под кулак и ударил неприятеля в солнечное сплетение.

Тот хэкнул, выпуская воздух из лёгких, однако второй удар, по челюсти, не только не свалил – даже не пошатнул его. Хорса отступил, пропуская мощный взмах, от которого, казалось, загудел воздух. На следующем ударе он перехватил ручищу Белайхи и бросил его борцовским приёмом, который не раз приносил ему победу.

Кожемяка рухнул совсем рядом с чертой, но не коснулся её. Вскочил с рыком и бросился в атаку, молотя пудовыми кулаками. Хорса не стал замыкаться в обороне, отступил всего на шаг, и, улучив момент, подался вперёд, впечатывая кулак в нос противника. Послышался хруст, брызнула кровь. На миг Белайха ослеп, и Хорса обрушил на него град ударов.

Однако горожанин оказался даже крепче, чем можно было подумать, глядя на его глыбоподобную фигуру. Он устоял и, вместо того, чтобы отступить, упал на Хорсу, обхватил его чуть пониже ребёр и, подняв в воздух, принялся сдавливать. Чувствуя, что спина вот-вот не выдержит, охотник изо всех сил хлопнул противника ладонями по ушам. Белайха взревел и выпустил его, но тут же ударил снова – и удачно.

Голова Хорсы мотнулась, мозг как будто отскочил от одной стенки черепа к другой. Перед глазами всё поплыло, и только чутьё подсказало ему вовремя пригнуться и броситься вперёд – он врезался в ноги Белайхи, и они оба упали.

Молчавшие доселе горожане закричали. Хорса подскочил, глянул себе под ноги – нет, он не коснулся черты. А вот соперник его опять чуть было не вылетел из круга – но всё же остался в нём.

Если он ещё раз попадёт мне в голову, это будет конец, понял Хорса. Не дожидаясь, когда кожемяка подойдёт на расстояние удара, он прыгнул, выбросив вперёд ноги. Пятки ударили в живот и грудь Белайхи, гигант, не ожидавший ничего подобного, рухнул – но, что ты будешь делать, опять в пределах круга! – всего пол-ладони не хватило до черты.

В следующей сшибке Хорса едва не попался на прямой в челюсть. Белайха напирал – так вепрь, насаженный на копьё, жмёт охотника, покуда собственными усилиями не насадит сердце на острый наконечник. Поединок не проходил для него даром: движения его замедлялись и всё более теряли точность, но мощи в них не убывало. Дожидаться, пока соперник ослабнет, Хорса не собирался и пошёл на хитрость.

Под вопли зрителей он отступил к самому краю круга – и здесь опять воспользовался борцовским приёмом, поймав руку Белайхи и потянув, чтобы бросить его через бедро. Однако что-то пошло не так, рывок не получился. Противники сплелись подле черты.

В голове Хорсы промелькнула мысль: а что, если я неправ? Что, если девушка – действительно ведьма, и я вышел драться за неправое дело? Не может быть случайностью, что Белайха уже столько раз чудом избежал поражения!

Однако думать надо было раньше, а теперь – взялся за дело, так делай его до конца. По ухваткам Белайхи, по тому, как он попытался перехватить руку охотника, стало ясно, что горожанин тоже неплохой борец. Но, как видно, он слишком привык полагаться на кулачный удар. Грамотную стойку он не принял, и потому не сумел одним рывком выбросить охотника за черту.

Воспользовавшись этим, Хорса ужом скользнул вниз по блестевшему от пота торсу соперника и подцепил его за ногу. Белайха взревел, понимая, что сейчас должно произойти. И снова он понадеялся на свои неотразимые кулаки – не увидев другого выхода, выпустил Хорсу из захвата, размахнулся…

Но, конечно, ударить уже не успел. Мощный рывок оторвал его от земли. Тумбообразные ноги мелькнули в воздухе, и кожемяка рухнул, подняв облако пыли, аж в двух шагах за чертой.

Снова воцарилась тишина, только на сей раз её подчеркнул не скрежет копья, а судорожный вздох поверженного гиганта. Не глядя на ошарашенных горожан, Хорса молча вышел из круга. Подойдя к своим вещам, он взял нож, подошёл к Алайе, перерезал верёвки на запястьях и спросил у Эриноя:

– Кажется, всё уже закончилось – почему люди не расходятся?

Белайха, приподнявшись на локте, но не спеша вставать, глядел на него с нескрываемой ненавистью. То же чувство читалось на лице Энкилона и, как ни странно, Эриноя.

– Смотрим, чтобы ведьма не вздумала вернуться в город, – холодно ответил стражник.

– Ты только что видел, как свершилась воля богов. Девушка невиновна. Неужели в Ликенах так мало чтут богов?

– Здесь ненавидят ведьму, – ответил вместо копьеносца плотник Энкилон.

Разговаривать больше было не о чем. Однако Хорса не спешил уходить – слушал неуверенные шаги за спиной, угадывал по взглядам горожан, как медленно удаляется Алайя. Наконец, решив, что девушка отошла достаточно далеко, подобрал свои вещи и зашагал ей вслед.

***

Она брела вдоль городской стены, потом, словно испугавшись её, отшатнулась и свернула на плавно опускающуюся равнину. Кажется, она не видела, куда шла.

Поначалу Хорса не делал попытки догнать её и часто оборачивался. Он не сомневался, что горожане не прочь догнать девушку, но их всё не было.

Должно быть, задумались, оспаривать ли решение высших сил. Среди ликеян, населяющих город, большая часть придерживается старых верований, но к Благословенному Солнцу гипареев все относятся с почтением.

Уверившись, что погоня, по крайней мере, запаздывает, Хорса прибавил шаг и поравнялся с девушкой.

– Тебя зовут Алайя, так?

Она поглядела на него невидящими глазами. Он повторил вопрос.

– Да, – чуть слышно прошептала девушка.

– Тебе есть, куда идти?

Она отрицательно качнула головой.

– Тогда следуй за мной.

Хорса прекрасно знал окрестности города и сразу увёл девушку в ближайшую балку, чтобы скрыться из вида. Дно у балки было каменистое, и он, не обращая внимания на слабый протест, поднял Алайю на руки.

По дну балки бежал ручей. Хорса донёс девушку до воды и усадил на камень. От него не укрылось выражение брезгливости на её лице.

– Что со мной не так? – спросил он.

– Ничего особенного, – хрипло ответила она, наклоняясь к воде. – Просто ты человек.

– Странное дело, но и ты мне тоже кажешься человеком!

– Куда же от этого денешься?

Её губы дрогнули в подобии улыбки, которую тут же прогнала вспышка боли.

– Что плохого в том, чтобы быть человеком? – пожал плечами Хорса.

Она уже зачерпнула воды в ладонь, но он расслышал её слова:

– Хуже этого нет ничего.

Хорса дал ей время умыться и сказал:

– Нужно идти.

Алайя отвернулась. Теряя терпение, Хорса спросил жёстче:

– Ты хочешь остаться здесь?

– Почему нет?

– Хотя бы потому, что это значит умереть.

– А тебе не всё равно?

– Что за вопрос? По-твоему, я вмешался забавы ради?

Она посмотрела ему в лицо. Один глаз её почти закрылся из-за огромного синяка, но другой горел каким-то адским огнём.

– А ты сам можешь сказать, почему вмешался?

– Потому что так было нужно.

На лице её читалось недоверие. Хорса вздохнул. Должно быть, разум девушки помутился от пережитого…

Он хотел сказать что-нибудь успокаивающее, но тут его охватило неприятное чувство, что за ним следят. Не делая резких движений, он полуобернулся – и заметил краем глаза движение на краю балки.

– Скажи мне: ты хочешь снова попасть в руки тех, кто бил тебя камнями?

В её взоре мелькнул испуг.

– Думаю, нет. Но это случится, если ты не пойдёшь со мной. Боюсь, горожане не слишком уважают волю богов. Не знаю, что ты обо мне думаешь, но я хочу помочь. Садись ко мне на спину.

***

Эриной был мрачен. Проклятая ведьма и так-то не шла из головы, а теперь добавились мысли о том, как он будет выглядеть в глазах начальства, если сегодняшняя история станет известна.

А она станет известна: слишком много народу участвовало в несостоявшейся расправе.

Само по себе это не беда. Если бы всё закончилось благополучно, никто бы и не пикнул. Совместно пролитая кровь надёжно залепляет рты…

Летта, жена, как всегда, тонко чувствовала настроение Эриноя, но, не к чести её будь сказано, попыталась развеять его: в мыльне была несносно навязчива со своими ласками, потом во время ужина надумала позвать музыкантов и рабынь, разучивших новый танец.

Рабыни старались на славу, их томные движения без труда могли разжечь кровь, однако Эриной вовсе не хотел отвлекаться от своих дум.

– Достаточно, – сказал он, остановив танец, и обратился к жене: – Должно быть, у тебя остались ещё дела на женской половине. Не хочу тебя задерживать.

– Конечно, мой господин, – недрогнувшим голосом ответила Летта.

Махнув рукой музыкантам и рабыням, чтобы скрылись с глаз, она удалилась с прямой спиной.

Эриной догадывался, что обидел её. Успел даже подумать, что сейчас достаточно сказать, будто он занят, похвалить за заботу – и обида исчезнет. Однако ему вдруг представилась на месте Летты Алайя. Мысль эта была нелепой, невозможной, и всё же властно захватила воображение, заставив забыть обо всём.

Жена ушла, а к Эриною приблизился Кипос и замер в поклоне.

– Кажется, ты говорил, что всё в порядке?

– С твоего позволения, господин, есть две вещи, о которых я не стал упоминать при всех.

Кипоса купил отец Эриноя – давно, ещё на севере, до вторжения в Ликею. Отметив цепкий ум раба, даровал ему волю и сделал домоправителем. Кипос стал преданным слугой. Он последовал за отцом на юг, наравне с солдатами терпел тяготы горного пути, зашивал раны, полученные господином на Гемандском перевале. В завоёванных Ликенах быстро обустроил дом.

Теперь он одряхлел, но хозяйственной хватки не потерял, и сыну старого хозяина служил столь же преданно. Именно ему Эриной был в немалой степени обязан своим благополучием. Все копьеносцы состоят на казённом довольствии, однако оно невелико, и в мирное время сыны покорителей Ликеи чаще всего быстро проматывали наследство отцов и перебирались жить в казармы, где проводили время в мечтах о новой войне. В достатке живут лишь те, кто сумел грамотно вложить деньги в землю или в торговлю. Эриною это помог сделать Кипос.