Игорь Вардунас
Метро 2035: Клетка
Слегка задев макушку Болта крылом, в камеру влетел воробьиный сычик, цокнул когтями о стол и сердито цвикнул.
– Ты уж прости, Яшенька, – вздохнул Болт. – У меня хоть шаром покати, это верно. Даже семок тебе не успел достать.
– Сейчас организуем. – Калинин решительно кивнул охраннику. Тот с непроницаемым лицом отдал врачу плотно набитую матерчатую сумку и закрыл дверь, лязгнув засовом. – Мы же не могли завалиться к моему названому младшему брату под Новый год с пустыми руками. И да, эти дары волхвов тоже согласованы.
Свежий хлеб, кольцо твердой колбасы, несколько увесистых ломтиков домашней полендвицы, умопомрачительно пахнущие пряностями и чесноком, чекушка самогонки, плитка шоколада… Болт с разинутым ртом наблюдал за тем, как Ася с отцом в четыре руки расставляют и раскладывают на столе невероятные богатства.
– И еще новогодний кекс! – объявила Ася. – С изюмом. Сама пекла, между прочим. Даже Вовка не пробовал.
– Ну… ну вы даете, – только и выдавил Болт, с наслаждением вдыхая запах теплой сдобы, быстро заполнивший каморку и засаднивший скулы.
Изюм… От одного этого слова ехала крыша. И-зю-ум-м. Жара, Пицунда, воздух и фейхоа, мясо прямиком с мангала, молодое красное вино…
Тараканами лезли воспоминания, вихрем крутили голову, ломали, давили. Жестоко шваркали лицом в пол… Запах прошлого. Того. Чего уже не вернуть.
– С Новым годом, дядь Ген! – Улыбка Аси была такой светлой, что Болт часто заморгал. Чистая. Радостная. – Давайте загадаем желания, каждый, хорошо? Можно вслух. А потом подарки.
– Очумели…
– Дружище. – Калинин стиснул Болта в медвежьих объятьях и перешел на еле слышный быстрый шепот: – Я тебе уже тысячу раз говорил и еще раз скажу: на твоем месте я сделал бы с ними то же самое.
– Чур, я первая желание говорю! – выпалила Ася, разливая самогон по трем пластиковым кружкам. В две примерно поровну мужикам, в третью – чуть на донышке – себе. Потрясающая роскошь, настоянная на каких-то бруньках. Но теперь-то один хрен. Главное, вкусно. И согревает.
Вдруг захотелось бутерброд с маслом. Простые, непозволительные радости.
Ася зачерпнула из маленькой баночки пол-ложки черничного варенья и плюхнула в свою кружку.
Черника, надо же. Варенье.
Болт глубоко вдохнул, и у него закружилась голова. От воспоминаний. От того, чего больше нет. От влажного поцелуя жены на губах… Ее глаз, улыбки. От желания. От лета. Радужного смеха дочери, старавшейся увернуться от прохладной струи поливального шланга. Она любила поливалки. Когда все были счастливы и беззаботны.
Когда все были живы.
– Итак, чтобы в Новом году мне повезло, – отчеканила Ася, – и я увидела нечто большее, чем эти унылые стены. Те же стены снаружи на расстоянии двух шагов под чутким отцовским присмотром – не прокатит.
Яшка одобрительно свистнул и клюнул Асину кружку.
– Спасибо, Яшенька! – Девушка погладила сычика по голове, и тот зажмурился от удовольствия. – Теперь я точно знаю: у меня все полу- чится.
Калинин посмотрел на дочь исподлобья. Вот вечно за своим тянется, и даже спрашивать глупо, в кого бы это… Веско проговорил, раздувая ноздри:
– А мое желание – чтобы повезло мне. Никакого детского рейдерства. Не хочу собирать тебя по частям.
Сычик насмешливо хохотнул и прикусил кружку Калинина.
Ася фыркнула и показала отцу язык:
– Яшка подтверждает, что собирать не придется! Так что весной подаю заявление в отряд и за Вовку замуж выйду. Мой разобрать меня не даст!
Мужчины коротко переглянулись: ишь ты, «ее». Долговязый, с кадетскими усиками а-ля Лермонтов. Еще вчера в салки-догонялки бегали, и вот на тебе – разрешение на ношение огнестрела выписали, женихаться собрались. Птенец и пигалица. И раньше-то дети быстро росли, а теперь и вовсе обгоняли взрослых. Хоть малого еще не нагуляли, хотя кто их…
Надо с отцом Иннокентием поговорить будет.
Вовка, он же Володя Сабиров, – из семьи бывших и знатных, давняя Асина любовь – в рейды ходил довольно давно, чем вызывал нешуточные переживания у девушки. В местной библиотеке он когда-то откопал Дюма со Стивенсоном, так с тех пор все: мушкетер, лихой пират, герой чести, шпаги и обманчивой фортуны. Скоро с мельницами сражаться поскачет. «Не вешать нос, гардемарины!» Лет тридцать пять назад и у Генки с Юркой так было. Деревянные мечи, хлесткая крапива по заднице проигравшему… Вот только нынче по-другому все… А как объяснить, если в этом растут? Для них это реальность. Для поколения Болотова – реквием.
Калинин смотрел на отношения дочки с вынужденной покорностью – уж где-где, а в таком месте, как «Лебедь», лучшей партии, положа руку на сердце, было не найти. Пару раз в приказном порядке запрещал парню рейды, стараясь сберечь сердце дочери, но тщетно. Вовка тоже был упорный, под стать Асе: начинал с подмены охраны, потом дежурил на периметре, много тренировался в зале – в общем, неплохие результаты показывал, хоть и хиловат был от природы. А откуда здоровым детям в таких условиях рождаться? Просился в охранники к Асе, но Калинин отказал категорически: во‑первых, нечего мешать личное с работой, а во‑вторых, верить-то ему верил, но специально обученным мужикам габаритами с советский шкаф доверял как-то больше. Те противнику голову свернут и глазом не моргнут, пока этот д’Артаньян благородный раскланивается и шпагу выуживает. Впрочем, сама Ася тоже не промах: отлично стреляла из отцовского Макарова в местном закутке, отведенном под тир; в рукопашной, правда, больше тумаков огребала, но это только на пользу шло.
Ладно, еще есть время разобраться. Да и парень, если что, неплохой, пьяным замечен не был, шмаль не курит, даже самокрутками не балуется. Эх, не для этого ты места, Володька. Дурында. В другое бы время и место… Шампанское, набережная, белый лимузин или карета, голуби. «Дорогие брачующиеся…» Кольца в «Лебеде» теперь из дерева, подшипников да шестеренок точили, и то их не носили, все на обмен с местными или Железнодорожниками шло. Подшипники, впрочем, любили, иногда выпрашивали оставить. Крутить же можно. Нервный народ.
Щелк-щелк-щелк…
– А выстрелить-то сможешь? – тихо спросил Болт. – Вот так, чтобы в живого человека, в упор. Глядя в лицо.
– Надо будет – смогу, – пробурчала Ася и тут же сверкнула глазами из-под русой челки: – Да я же не по людям палить собираюсь. По крайней мере, не по своим и уж точно не в первый рейд. Я отлично понимаю, почему новички пару месяцев возле Острова кружат. Вот и я на тварях из Хмари потренируюсь, как все. – Девушка усмехнулась и подбоченилась: – Я в тире знаешь сколько вчера вышибла? Знаешь? И почти не моргаю при первом выстреле.
– В тире. – Болт закатил глаза. – Асенька… Это же совсем-совсем другое. Для начала давай вспомним золотое правило обороны.
– Никогда не цель без дела в человеческое тело, – послушно оттарабанила Ася.
– Генка, не сейчас, – вклинился Калинин подозрительно ровным тоном.
Болотов понимающе кивнул и замолчал.
– Я и в рукопашку могу, – не удержавшись, похвасталась Ася. – Меня Вовка дополнительно тренировал и приемы показывал.
– Я твоему Вовке руки оборву по самую задницу! – взвился Калинин. – Школота чертова! Тебе шестнадцать, бараний вес! Стокилограммовый мужик упадет – и дух вон!
– Тихо, тихо, Юр, ну ты что? – Болт примирительно поднял руки и встал между ощетинившимися отцом и дочерью. – Асенька, не ерепенься, праздник же сегодня. Давайте потом ко мне придете, или к себе вызовешь, а, Юрка? Сядем тихо-мирно, поговорим…
– Ладно, попусту воду-то не лей, – хмуро пробурчал мгновенно остывший Калинин. – Я же все помню. Сам такой был. И ты тоже. Воробьи задиристые… Пойми, Аська, о тебе же думаем. Время сейчас не то… Страшное время. Да и место не краше, под стать – объект строгого режима. Колония на военном положении вот уже двадцать с лишним лет. Мы, считай, в осаде.
– Ой, сто раз слышала, – отмахнулась Ася. – Не понимаю только, почему нельзя построиться боевым порядком и пойти куда-нибудь… – Она неопределенно покрутила рукой. – Господи, да куда угодно! Оружия полным-полно, Вовка смешно так говорит, мол, «хватит каждой твари в Хмари запульнуть по харе». Классно, да? Побольше «дыхалок» бы наделали, в «Поросенка» припасов погрузили – и в путь. Местные нас пропустят, потому как уважают, Железные тоже никогда на рожон не лезли. Кто нас осаждает-то?
«Мы сами, – внезапно подумал Болт. – Рассказать бы тебе, Асенька, сколько раз парни уходили в Хмарь искать дорогу… Да только мир за Хмарью не для нас».
– И вообще, пап, я все твои лекции на тему «как страшно жить» наизусть знаю. – Ася умолкла на секунду, потом хмыкнула: – Ты еще про секс лекцию прочитай.
Калинин поперхнулся.
Болотов округлил глаза, но встревать не решился.
– И прочитаю, как надо будет, – сипло пообещал Калинин. Потер коротко стриженный затылок. – Все, стоп-машина. Щи будешь варить, да покислее, картоху там с котлетами.
– Не умею, – сквозь зубы процедила Ася.
– Научишься. У Мичурина пахать будешь. Внука, дай бог, родишь. Это сейчас и есть «пойти замуж», чтобы ты знала, а вовсе не по рейдам шарахаться и благоверному патроны подносить. Вовка тебя первый дома и посадит, если не полный дурак. Сама жизнь тебя спасает. Умеешь или нет, хочешь или не хочешь, а устроено вот так. – Калинин покосился на Болотова. – Крестного-то хоть спросила?
– А Вовка ему нравится, и он не против, да, дядя Гена? – с веселым нахальством поинтересовалась девушка.
– Да я-то… – растерянно промямлил Болт. – Я же…
– Вот видишь, – не дожидаясь окончания фразы, Ася перевела хитро прищуренные глаза на отца. – Крестный в деле.
– Детский сад, – сокрушенно покачал головой Калинин.
– Да когда ты наконец поймешь, что это серьезно? – Улыбка Аси пропала, между бровей залегла складка. Девушка куснула губу и по-детски добавила: – Честно, это очень серьезно.
– Вот потому и не верю, – вздохнул Калинин, рассеянно взяв бутылку и вытряхнув из нее последние капли в свою кружку.
– А еще татушку набью, – добила напоследок Ася. – Красивую: лебедя, как на ограде. На лопатку, вот сюда. Кольщик уже обещал.
– Цыц! – устало закатил глаза Калинин. – Будет она у меня меченая ходить.
– Чего сразу меченая? Дядь Ген, ну скажи, у тебя же тату были еще до… ну до всего этого.
– Отца слушай, – только и смог выдавить Болт. Ох уж этот возраст. – И вообще, Калинина, ты сегодня прям чего-то через край. Раз, два, три – горшочек не вари!
– Да ну вас, – обиженно надулась девушка. – Вечно заодно.
Потому что взрослые, мысленно продолжил Болт. Ну конечно. Шестнадцать. Максимализм и отрицание всех и вся. Новые кумиры, гитара, подъезд, первый алкоголь и сигареты… Только теперь ни подъездов, ни сигарет… Мир – отстой, юная роза в шипах, чуть что – и уколешь палец, на котором набухнет алая капля. Родители-придурки и ничего не понимающие старперы, назло всем и вся. Манифесты «избранных» под ритмы небожителей рок-музыкантов. «Rape me, my friend!» Что старые пердуны в жизни понимают… Первые поцелуи с верой в вечную любовь, аптека и обжигающий стыд перед все понимающим провизором, потом…
Болт ухмыльнулся, благо могучая борода скрыла этот момент, и тут же спохватился, постарался принять как можно более беззаботный вид.
Это не его семья, в конце концов, хоть он и приходился Асе крестным.
Семья.
Нет. Его. Теперь это его семья. И Ася была не такая, какой хотела казаться. Он знал.
Падший ангел в прокопченном аду.
– Все, хорош портить праздник! Теперь мое желание, – торопливо выпалил Болт. – Мое желание… Пусть Полинка напишет мне письмо.
В камере воцарилась мертвая тишина.
Калинин и Ася в изумлении переглянулись. Болт часто поморгал, нервно рассмеялся и сбивчиво заговорил, уставившись на внимательного пучеглазого сычика и не решаясь взять в руки кружку:
– Знаю, знаю, сам же видел, «скорую» вызывал… Но не могу смириться, просто не могу и не хочу, понимаете? До сих пор. Я иногда представляю себе, что они выжили. Что и «скорая» тогда успела, и Катастрофа не стала для них последним днем. И что Света просто не смогла больше жить в той квартире, взяла Полинку и переехала к моей маме переждать все это. Светка же сирота, а моя мама ее как дочь приняла, они так сроднились… И Полинка взрослая сейчас совсем…
Болт осекся, сглотнул и неловко закончил:
– И от мамы вестей не было… с самого последнего дня.
Яшка, внимательно слушавший его слова, вдруг вытянул шею и осторожно, еле слышно тюкнул клювом кружку.
В дверь громко стукнули, и Болт вздрогнул всем телом.
– Время, Юрий Петрович!
– Чтобы все было хорошо, – твердо произнес Калинин, поднимая свою кружку. – Чтобы все у нас было хорошо.
* * *
В ярко освещенном зале собраний было уже тихо. Особо отличившихся граждан начальников – и гражданок, что греха таить, которые могли только осоловело икать под столами, их более стойкие товарищи растащили по «квартирам». Дежурные из вольных и лебедей убрали весь мусор, расставили по местам мебель, подмели и вымыли пол. Совсем немного осталось.
Слегка захмелевшая Ася – много ли девчонке надо – в сопровождении Васяна, одного из «псов» Калинина, возвращалась после молодежной тусовки к себе в блок. Возле входа в зал собраний она заметила стремянку, а на ней – Шпунта, деловито скручивавшего стрелки с круглого наддверного циферблата. Ему снизу фонариком подсвечивал Физик, мыча под нос про «гоп со смыком». Вдалеке в коридоре неловко двигался и что-то бормотал Богдан. Блаженный возил по полу шваброй, словно выводил китайские иероглифы большой кистью, и изредка двигал повизгивающее ведро ногой.
– Зачем их всегда забирают? – остановилась девушка.
– Асечка! С новым счастьем! – приветливо кивнув, отозвался Шпунт. – Это типа засечка. Год отмотали – цок! – и дальше поехали. Да держи ты. – Шпунт передал часовую стрелку Физику, который засунул ее в потертый ярко-фиолетовый пластиковый пакет.
– Но почему нельзя смотреть на них каждый день? Это же надежда.
– На что? – хмыкнул Шпунт. – Надежда – штука опасная, заруби себе на носу. Самая главная иллюзия человечества. Самообман. Источник нашей самой великой силы и самой великой слабости. Особенно здесь. В Клетке. Как поверишь во что-то, так голова и двинется. А жрать и спать по свистку давно все привыкли. Собаки Павлова, с-сук…
– Полегче, Шпунт, – негромко, но веско предупредил Васян.
– Виноват, командир. – Шпунт поскреб в колючем затылке. – Это я так, ты ж знаешь.
– И почему же опасная? – не унималась девушка. – Как надежда может быть опасной?
– А вот так. Если знать, что где-то что-то кумекается без тебя, съедешь от понимания, что крылышки навсегда прилипли к смоле и остается просто тупо ждать, пока горячка не вставит.
– Шпунт, – устало обронил охранник.
– А че сразу Шпунт? Все вроде чисто-прилично. Да и не медовые ушки у девчушки, не на курорте живет, верно же? А про надежду, Асенька, вот какую интересную историю расскажу. – Шпунт неспешно достал самокрутку, закурил, отмахнулся от дыма, таинственно заклубившегося в ярком луче фонаря. – Был у нас тихий такой вольный чмырь, Моноклем звали. У него левый глаз когда-то вышибло, оттуда и погоняло. Слышала про такого, нет? Хотя это давнишняя история, тебя родаки даже в проекте не числили. Так вот у Монокля этого дочка лет десяти была, а у дочки – кукла. Большая такая, чуть ли не с хозяйку ростом, только сиськи – во! – Он цокнул языком, метнул виноватый взгляд на Васяна и поспешно продолжил: – И глаза лупастые, ярко-синие. Японская или турецкая, пес ее знает. И так берегла девчонка игрушку свою, что везде с собой таскала, даже на дальние огороды. И вот однажды не успела она добежать, когда Хмарь поперла. Осталась за периметром. Так с куклой своей и сгинула. Монокль каждый божий день в дозор вызывался, надеялся дочку отыскать. А может, ему насрать на все уже было. И вот как-то прибился щенок к нему. Из Хмари прямо под ноги бросился – плешивый, криволапый, хвост калачом, скулил только и ласкался. Ну, пересидел карантин, сдружился с Моноклем. Мужик души в песеле не чаял. А тот где-то через полгода прибежал к хозяину и положил у сапога ярко-синий глаз. От той самой, мать ее, куклы. Всекаешь? И именно левый: в пластике дырка для крепления с нужной стороны была. Монокль глаз этот поднял, пошел в сарай и вены вскрыл. А псина в Хмарь убежала, да так и не вернулась. Хатико новой реальности, – хмыкнул Шпунт, косясь на засопевшего амбала, чуть склонившего голову набок. – Что-то я… Мы ж не об этом.
– Но часы – это ведь символ, – упрямо насупилась Ася, ежась от страшной истории. Сколько таких мог рассказать каждый из старожилов «Лебедя»? Когда было страшнее – тогда или сейчас?
– Символ чего?
– Что жизнь идет вперед. Продолжается. Движется.
– Что движется? – Шпунт чуть не подавился сигаретным дымом. – Жизнь? Да нет ее. Ничего нет. И никого. Ни тебя, ни меня. Эй, есть кто живой? – Он чуть повысил голос, вопрошая в пустоту полутемного зала. – Ну вот. Нет никого. Больше нет.
В ответ что-то, повысив голос, промямлил Богдан.
– Но это же… страшно.
– Проснуться бы, да? А фиг всем нам. – Шпунт взял жестянку, стоявшую на верхней ступеньке лестницы. Лебеди давно знали: дают пойло – тяни до последней капли. Жгучей, горькой, дурманящей, напрочь сносящей крышу и вытягивающей остатки разума. – Ладно, хорош сопли жевать. С Новым годом, Асенька. И тебя, Физик, и тебя, гражданин охранник Васян.
– Заканчивайте, мужики, – проворчал тот. – Ась, ну мне бы поспать, шесть утра же. А у меня опять вахта в ночь.
– Будем, – решительно кивнула Ася Шпунту.
– Да, – отхлебнув из жестянки, согласился тот. – Но уже не мы.
– Отбой! – донесся из коридора чей-то голос, давясь смехом.
– В смысле? – округлил глаза Васян.
Шпунт, Физик и Ася недоумевающе переглянулись.
– Гражданам начальникам и прочим людям – «отбой», остальным – «подъем»! – прокомментировал другой не менее веселый голос.
Коротко проныл сигнальный баззер.
БАЗЗ!
– Тушите!
И к находившимся в зале людям мерно стал приближаться ритмичный, гулкий подпотолочный стук: на первом и втором этажах отключали подачу питания, переходя на аварийное освещение.
…птам…
Исчез в темноте силуэт Богдана, ссутулившегося, опершегося на швабру.
…птам…
Вот докатилось и до них.
…тум!
Застывшие фигуры окутало густое желе алой полутьмы. Глаза Аси в свете фонаря Физика загорелись яркими живыми угольками.
– Богдану не видно, где мыть, – жалобно донеслось из коридора.
– Это нормально, – утешил блаженного спустившийся по стремянке Шпунт. – Главное, морду не расшиби, а то зря старался. И вообще хватит тряпкой елозить, наше дежурство закончилось. А вот праздник, считай, начался!
* * *
После побудки, зарядки, небольшой уборки и сытного завтрака пятьдесят семь человек готовились праздновать Новый год в общем зале. Давно прошли времена, когда с каждым лебедем предварительно беседовал психолог, прежде чем заселить в камеру, разрешить выходить на работу и контактировать с другими людьми. Или не разрешить. И да, когда-то давно рассаживались по группкам: бандиты с бандитами, насильники с насильниками. Но жизнь так много лет шла настолько иначе, что многие правила и понятия круто изменились. Сейчас вообще обходились практически без церемоний. Разве что Зюзю хором недолюбливали. Трусоватый подхалим, убийца едва ли совершеннолетних девушек – таких никогда не жаловали, сколько бы лет ни прошло.
Так что охрана просто закрывала двери в общий зал и топталась снаружи, позевывая и сменяясь каждый час. Лебеди же чинно-благородно развлекались.
Первым номером новогодней программы шел театр. Меченую карту постановщика, которую разыгрывали в сентябре, вытянул Шпунт. Он выбрал «Сказку про Федота-стрельца» и, начиная с самого первого дня, гонял свою команду до седьмого пота, добиваясь, чтобы никто не читал по бумажке. Разумеется, в этой команде оказался и Болт, причем ему досталась роль генерала, потому как борода у него росла на редкость активно.
Лебеди ржали до колик, хлопали до онемения ладоней. Болт, вспотевший от волнения, с пересохшим горлом выходил на поклон три раза и довольно ухмылялся в бороду.
После небольшого перерыва, когда все вновь расселись по местам и угомонились, Герцог объявил следующий пункт программы.
Лебеди с жадным интересом наблюдали, как длинные крепкие пальцы Герцога в сверкающих перстнях тасуют «киношную» карточную колоду. На столе перед бугром лежали еще две рубашками вверх: «игровая» и «подарочная». Их черед подойдет немного позже, после фильма, и Болт даже глаза прикрыл от удовольствия: ох и праздник, так бы и жил всегда! Пару дней назад пятьдесят шесть лебедей – все, кроме Зюзи – написали на лицевых сторонах своих карт название фильма или сериала. В общей комнате сохранился большой телевизор, а у начальника тюрьмы оказался припасен внешний диск с коллекцией видео, так что пару раз в месяц лебедям позволялось устраивать просмотр одного фильма. Обычно его выбирал Герцог или его подручные, и лишь иногда это позволялось кому-нибудь из лебедей, например, как подарок на день рождения или очередную годовщину отсидки.
Болт закусил губу в предвкушении. Вот бы его «Звездный десант» выпал! Или философское что, типа «Достучаться до небес», или пусть даже какой-нибудь «Робокоп»… Лучше второй, где из главаря группировки террористов сделали киборга – швейцарский нож. Эх, вот еще бы посмотреть в переводе Гаврилова, как давным-давно, в золотом детстве! С этим незабываемым хрипловато-растянутым стилем и головокружительными матюками, ставшими родными после многочасовых зависаний перед отцовским «видаком». Пока отец не загнал всю коллекцию разом, чтобы уйти в свой последний запой, двенадцатилетний Генка успел пересмотреть все, даже кассету с «Криминальным чтивом» с крохотной наклейкой «Перевод Гаврилова. Тот самый». Именно благодаря ему стало известно, что слово fuck безбашенный режиссер вставил в свою картину аж 271 раз.
Болт вздохнул и сосредоточился на руках Герцога. Он понятия не имел, кто что написал на своих картах. Ни один человек не проболтался о своем выборе, все свято хранили тайну: не только потому, что болтуна ждало суровое наказание, но и чтобы не нарушался эффект сюрприза на праздник.
Наконец бугор перестал тасовать и, лизнув палец, потянул карту из середины. Пока он театральным жестом поднимал руку, в воцарившейся тишине Болт услышал, как сидевший рядом Шпунт шептал:
– Хоть бы «Малена», хоть бы «Малена».
Выпала «Голгофа».
– Ну хоть не «Хатико», – уныло пробурчал Шпунт в поднявшемся гаме.
А Болту непретенциозная картина о выборе и вере нравилась. В ней рассказывалось о католическом священнике в небольшом провинциальном городке. Однажды священник слушает исповедь, на которой прихожанин рассказывает, что в течение многих лет подвергался сексуальному насилию со стороны ныне покойного пастора. Прихожанин уверен, что на гибель плохого священника никто и не обратит внимания, а вот убийство хорошего может заставить общество задуматься. С этими словами он дает святому отцу неделю на то, чтобы привести дела в порядок, после чего обещает убить. Однако вместо того, чтобы обратиться в полицию, в отпущенный срок священник занимается обычными делами, стараясь изменить жизнь своих прихожан к лучшему.
Каждый раз, смотря этот фильм, Болт чувствовал в себе некий отклик, но все никак не мог понять какой.
– Так, хорош, – скомандовал Герцог, когда пошли титры, и выключил телевизор. – Кто хочет пофилософствовать на разные темы, будет делать это на толчке! Обстановка самая располагающая. А теперь…
Бугор взял «игровую» колоду, принялся тасовать.
Все заерзали, докуривая самокрутки и ухмыляясь.
Наконец Герцог торжественно выудил из середины колоды карту, перевернул ее, удивленно всмотрелся и захохотал.
– Жмурки!
– Жмурки! – восторженным хором грохнули лебеди. – Вот это номер! Ого! Крутяк, мужики!
Шустро освободили пространство, растащив по углам стулья и кресла.
– Играем полчаса, – объявил Герцог, похлопывая о ладонь плотной полоской ткани. – Правило первое: водящего не бить! Только хлопать по плечам и спине, ну пенделя отвесить можно. И правило второе: кто ударит, огребет сам. Зюзя, двигай сюда, ты первый.
Зюзя проскулил что-то невнятное, однако возле бугра оказался весьма шустро: жмурки были, в общем-то, достаточно безобидной игрой, так как бить слепого считалось западло.
Полчаса прошли в оживленной суматохе; водящими побывали чуть ли не все, а некоторые, тот же Шпунт, и по нескольку раз. Под конец игры он периодически потирал тощий зад, удостоившийся доброго десятка увесистых пинков. Болт же, который, несмотря на габариты, двигался достаточно быстро, а благодаря своей комплекции для толчков и пинков был практически неуязвим, получил от всей этой беготни несказанное удовольствие.
В заключение праздничной программы Герцог минут пять усердно тасовал «подарочную» колоду. Здесь уже не допускалось никакой самодеятельности: просто разыгрывали подарки, выделенные начальниками. Впрочем, под Новый год не скупились и можно было выиграть все что угодно: дополнительный талон на мед или табак, внеочередной выбор фильма, индульгенцию от любого наказания…
После обеда в распоряжении лебедей оказалось несколько часов блаженного свободного времени. Большая часть засела в общем зале за рисование и пазлы, кто-то резался в карты, домино и нарды, кто-то просто курил и болтал, несколько человек разбились на команды и играли в шахматы. Вокруг Шпунта, умевшего играть на гитаре, образовался целый хоровой кружок. Несколько человек разбрелись по своим камерам.
Болт тоже предпочел уйти к себе и почитать выигранную в лотерею книгу: в обычные дни для этого будет сложно урвать больше получаса.
«Отличный Новый год! – Он блаженно растянулся на койке. – Давно так не отрывались! Странно только, что никто даже толком не подрался… Слишком гладко в этот раз. Слишком гладко. То ли хорошо, то ли не к добру…»
Он покачал головой, постучал пальцами по вытертой обложке, на которой не было видно ни названия, ни автора. Раскрыл книгу.
Анри Шарьер. «Мотылек».
* * *
Густой туман, которого по всем законам физики зимой быть не могло, крался вверх по заснеженному холму, мягко переливаясь бликами северного сияния, словно поддавшаяся какой-то мимолетной прихоти Хмарь баюкала Остров в своих ладонях. Впрочем, дозорные на северной вышке уже привыкли к подобным кунштюкам и спокойно резались в «американку».
– Эх ты, Миклуха, третий раз подряд продул! – рассмеялся один из дозорных и вдруг сорвал с плеча автомат, вскочил, вглядываясь в туман. – Эт че еще такое?
– Да куст-шатунок, – тоже подхватив свое оружие, прищурился Миклуха. – Его еще на прошлой неделе из-за дренажной трубы корчевать хотели.
– Слышь, я тебе ослепнуть не загадывал, – с раздражением рявкнул напарник.
– Может, Лешак пасется?
– Одетый?
– Ну тогда с вокзала Железный…
– Полезный! Мы к ним когда в последний раз наведывались? В сентябре? Они три раза уже все забыли. Да и поодиночке Железные не ходят, сам же знаешь, и всегда след в след.
Туман возле покосившегося фонарного столба сразу за периметром зашипел, за мгновение вздыбился и осел, открыв дежурным высокую фигуру в длинной алой шубе. Лица пришельца не было видно из-за окладистой белой бороды и надвинутой на самые глаза меховой шапки. В руке сиял серебром, то и дело переливаясь голубоватыми сполохами, посох с навершием в виде звезды.
Миклуха раскрыл было рот окликнуть незнакомца, но тот погрозил вышке пальцем, потыкал посохом сугроб в основании столба, развернулся и молча ушел в туман. Следов на снежном покрове за ним не оставалось.
– Хрень какая-то, – растерянно проговорил Миклуха. – Надо бы начальству сказать, а, Буряк?
– Что сказать? – хмыкнул Буряк. – Приходил неизвестно кто неизвестно зачем? Знаешь, ты мне желание просрал, так вот иди проверь, что он там делал.
– У меня Люська с доростком же…
– А чего сюда нанимался тогда? Не ссы, я прикрою, столб в зоне обстрела.
Миклуха, недовольно посопев, вытащил из-за пазухи нательный крестик, поцеловал и двинулся к лестнице.
Освещение немного усилили, а дверь в воротах приоткрыли ровно настолько, чтобы разведчик смог протиснуться, не оторвав пуговицы на ватнике. Миклуха с автоматом на изготовку, держа палец на спусковом крючке, шаг за шагом приблизился к загадочному сугробу. Дошел. Склонился над ним и замер. Светящийся туман выжидающе клубился неподалеку.
– Ну что там? – нетерпеливо крикнул с вышки Буряк.
– Мешок какой-то. – Миклуха боязливо ткнул стволом в увесистую находку, потом удивленно хмыкнул и чуть повернул, открыв знакомый по старому миру сине-белый логотип.
– В смысле – мешок?
– В смысле – почта! – донеслось в ответ после короткой паузы. – Почта России…
