Игорь Вардунас
Метро 2035: Клетка
Глава 2. Точка отсчета
2—3 января 2035 года
Приставка ИО – исполняющий обязанности – к такому желанному «начальник колонии» нисколько не омрачала действительность, но и жизнь не облегчала. Вот уже три месяца, как он на этой суетной и нервной должности, и уже не раз задумывался: «А может, зря? Чем было плохо в начальниках оперативного отдела УФСИН Пермского края? Опять же столица, город-миллионник, а не этот захудалый провинциальный Соликамск. Да и жена дуется, что привез в эту дыру. Ей-то мои должности по барабану. Кстати, о жене… Нормальные люди в воскресенье дома сидят, а я вот тут… Работу работаю. В воскресенье. И если б только эти выходные! Ночевки дома по пальцам пересчитать можно».
Хозяйство ему досталось беспокойное. Страшно подумать: всемирно известная колония особого режима для пожизненно осужденных, именуемая в простонародье тюрьмой «Белый лебедь». Неспокойное и требующее постоянного погружения в свои проблемы учреждение.
ИО… Он уже три месяца ждет избавления от этих букв в должности. А ради этого можно и потерпеть. И жена потерпит. Это же не навсегда. Это перспектива, трамплин. Хороший, мощный трамплин куда угодно… В Москву… На генерала… Хотя через три месяца новые полковничьи погоны не казались ему достаточным вознаграждением за тяжелый груз на плечах. А поначалу Сергей Иванович Чулков очень гордился ими. Тридцать восемь лет – и уже полковник. Наверное, самый молодой полковник в УФСИН по всей огромной России.
Пронзительный зуммер и вспыхнувшая лампочка на пульте рабочего стола вывели начальника колонии из задумчивости. Чулков щелкнул тумблером под надписью «ДПНК» и коротко бросил:
– Да?
– Товарищ полковник, тревога, вводная «Атом».
Дежурный помощник начальник колонии был деловит и спокоен, в динамике слышались пощелкивания и голоса других сотрудников, проводивших оповещение по телефонам. Механизм работал как отлаженные швейцарские часы.
– Принял, действуйте по плану учебной тревоги. Конец связи.
Чулков отключил динамик и встал. В огромном кабинете располагались огромный стол для заседаний с расставленными вокруг огромными креслами, огромные шкафы вдоль стен и огромный сейф, и когда полковник был здесь один, то не раз ощущал себя муравьем в спортивном зале. Требования вводной диктовали переодеться в полевую форму и повесить на плечо средство индивидуальной защиты. «Атом», как-никак. Того и гляди, нагрянут проверяющие, а начальник в непотребном виде, и плакало тогда утверждение в должности. Чулков улыбнулся своим мыслям и достал из шкафа противогаз и синий уфсиновский камуфляж. «Кстати, а почему это я ничего не знаю про тревогу? Васильич и Сашка из управления предупредили бы…» В голове впервые сработал тревожный сигнал: что-то идет не так. «Значит, это или «налет сверху», или…» Второе «или» Чулков сформулировать не успел. Повторный вызов с пульта застал его в забавной позе: со спущенными форменными штанами, натягивающим форменную камуфлированную футболку.
– Да чтоб вас!.. – Он доскакал до пульта связи и, включая, чуть не сорвал тумблер: – Что там у вас еще?!
– Т-товарищ полковник! – выдохнул дежурный. – Т-товарищ полковник!
– Что ты там заикаешься, майор? Докладывай по существу.
Из динамиков вырвался короткий тяжелый всхлип, потом дежурный кашлянул и зачастил:
– Товарищ полковник, «Атом» боевой. Связи с краевым УФСИНом нет. По рации на всех волнах, в том числе и МЧС, было оповещение «Атом», теперь тишина. По тревоге стали прибывать сотрудники, многие с членами семей. И вообще сюда прут со всех сторон! Куда мне их всех девать?!
Чулкова пробил холодный пот: «Понеслась душа в рай…» А ведь на самом деле почти так и было. Только не в рай, а в неотвратимо надвигающийся ад, секунды до которого отсчитывали механические часы на стене.
– Значит, так, майор, – ровно проговорил полковник. – Дежурной смене весь спецконтингент загнать в подвал первого корпуса, прибывших членов семей и прочих гражданских отвести в подвал второго.
– Как весь контингент в один подвал?! Там же убийцы, манья…
– Не до церемоний сейчас. Выполнять! И это… Позвони моей. Скажи, чтобы хватала Витьку, мой тревожный чемодан и пулей сюда.
Чулков быстро натянул полевую форму, застегнул широкий офицерский ремень и схватился за пустую кобуру. Снова нажал на тумблер вызова.
– Майор, всем сотрудникам выдать табельное оружие.
– То есть как всем, това…
– Так, всем! Не только дежурной смене, включая внутренние посты, но и вновь прибывающим сотрудникам! Ты понял, майор? И в случае беспорядков разрешаю применять огонь на поражение. Под мою ответственность.
– Товарищ полковник, это нарушение всех протоколов, как основных, так и вводных. Мне нужен официальный приказ!
Начальник колонии мысленно выругался.
– Майор, сейчас мне только бунта не хватало среди посидельцев, когда везде вокруг бардак, а учреждение полно женщин и детей, поэтому выполнять! – Он отключил связь, но через пару секунд вновь ударил по тумблеру: – Голосовой записи пока будет достаточно?
– Да, конечно! – в голосе дежурного слышалось явное облегчение.
– И можешь пустить приказ на громкую, чтобы все слышали.
Чулков надиктовал приказ и, удостоверившись, что запись прошла без накладок, отключился.
Ну все, мосты сожжены. Когда полковник спускался в оружейку, его голос, многократно усиленный динамиками, гремел по всем корпусам. Из своего кабинета в таком же синем камуфляже, перетянутый ремнями противогаза, выскочил зам по БОР. Тревожным взглядом посмотрев на горланящий динамик, поравнялся с начальником.
– Своих вызвал?
Чулков кивнул, не сбавляя шага, направился к лестнице.
Подполковник не отставал:
– Как думаешь, серьезно?
– Серьезней некуда. Поэтому, Андрей, на тебе внешний периметр. Людей с вышек уведи, будем надеяться на камеры. Оставь усиленный пост в шлюзе. Но чтобы все были начеку. Понял меня?
– Понял! Не волнуйся.
Вооружившись штатным Макаровым, Чулков почти бегом направился за своими людьми в главный корпус. Впереди слышались крики. Одиночный выстрел раскатистым эхом пронесся по сводам длинных коридоров. И еще… еще…
* * *
Начальник Острова Чулков не сразу понял, что разбудили его вовсе не выстрелы, а ритмичный, деловитый стук в дверь.
– Когда ж ты, скотина, сниться уже перестанешь? – выдохнул он, утирая со лба холодный пот. Первый день Катастрофы буквально выжгло в его мозгу на много месяцев, на десятки лет, навсегда. Иногда этот день возвращался в видениях липкого болезненного сна, с пугающей точностью повторяясь до мельчайших деталей. На ощупь натягивая брюки, начальник колонии рявкнул: – Ну что там?
– Серега, дозорные мешок принесли с периметра. Ты должен это видеть. Сейчас.
Чулков чиркнул зажигалкой и скрипнул зубами: двадцать минут первого!
– Охренели совсем? Кто дежурные, что за мешок?
– Возможно, и охренели, – терпеливо согласился зам по БОР. – Дежурные – Миклуха и Буряков, в показаниях не путаются. Караульные на воротах то же говорят, слово в слово. Мешок «Почта России», а внутри письма, я заглянул.
– В смысле письма? – Чулков поспешно распахнул дверь. – Еще кого-то по голове кадилом осенило?
Зам по БОР нервно хрюкнул.
В самые первые месяцы общей неразберихи, когда боялись всего – голода, неведомой заразы, нападения извне, а уж особенно бунта заключенных, – отец Кирилл, тогдашний настоятель, решил «приложить руку помощи». Как местный житель и священник, принимавший исповеди, он знал судьбы практически каждого из своих подопечных, с ним советовались, частенько давали почитать письма «с воли». А он, как бывший мошенник, обладал уникальной памятью и отлично владел техникой подделки почерков. И в колонии начали появляться малявы. Друзья и родственники заключенных якобы передавали через отца Кирилла, что война заканчивается, в городе многие выжили, просто надо подождать, пока власти разберутся, что да как, а пока есть связь через новоявленных сталкеров, ну и слава богу. Однако письма, которые были призваны немного успокоить спецконтингент, вскоре послужили причиной взрыва: что-то там батюшка напутал…
Давить пришлось жестоко.
И вот теперь – опять «вести с полей».
Чулков осмотрел мешок. Высыпал содержимое на пол. Это были не просто малявы, а сотни полторы самых настоящих писем: в белых прямоугольных конвертах, со штемпелями из разных городов, кое-где оказались наклеены марки. Чулков взял несколько конвертов, просмотрел.
– Андрей, – проговорил он вдруг ставшими непослушными губами. – Здесь твое имя. И обратный адрес: Воронеж, Пеше-Стрелецкая улица, Арефьева Галина Пав…
Зам по БОР издал непонятный звук и буквально выхватил конверт из рук начальника колонии.
– Мама…
* * *
Письма пришли всем, кто был в день Катастрофы в «Белом лебеде». Абсолютно всем. Начальникам и рядовым сотрудникам, спецконтингенту и вольным. Читали сначала про себя, впиваясь глазами в строчки, шевеля губами. Потом зачитывали кому-нибудь вслух, то и дело останавливаясь и вспоминая разные случаи. Потом слушали тех, кто читал, кивая их рассказам. Радовались и стискивали зубы. Крепились. Плакали.
– Смотри, смотри, Болт! – тощий как жердь Аптекарь, бывший наркоман, двадцать пять лет назад вырезавший семью из шести человек ради денег на дозу, трясущимися руками вновь развернул свое письмо. – Родила… Моя-то младшая родила, представляешь? Пацана. Внука. Вот тут, видишь, пишет? Четыре кило и еще двести сорок грамм! Богатырь! Илья Муромец! А я вот тут…
Аптекарь вдруг осекся, сморщил лицо и судорожно всхлипнул.
– А я умер.
– Да угомонись ты, – негромко посоветовал Болт. – И не задумай там чего-нибудь, Федор, теперь жить надо. Ни в Хмари пропасть нельзя, ни самому в петлю. Никакого особого отряда на форпосте, понял? Радоваться надо и ждать. Слышал ведь, что всем пишут, а оно же не как в прошлый раз, чтоб этого выдумщика на том свете перевернуло… По-настоящему все, раз уж письма вообще всем пришли. Так вот пишут-то, считай, одно и то же: мир здорово тряхануло, но все потихоньку восстанавливаются – хозяйство налаживают всякое, экологию. Эвакуированные понемногу возвращаются. Аномалии исследуют, людей оттуда выручают, вот и до нас добрались. Ситуация тут, конечно, аховая по всем параметрам, но, может… хоть увидеться дозволят. Так что живи. Надо, Федя. Надо!
– Это да, – немного успокоившись, шмыгнул носом Аптекарь. – Это… Эй, а ты сам-то почему ничего не рассказываешь? Тебе ведь тоже письмо было. Случилось что?
– Да я не открывал пока, – бледно улыбнувшись, признался Болт.
– Да ну?! – Аптекарь даже рот раскрыл. – А чего ж так?
Потому что страшно, хотел ответить Болотов, но промолчал. Неопределенно повел плечами, усмехнулся в бороду.
– Зарок себе такой дал. Вот как все откроют, так и я открою. Самым последним. И тогда все будет хорошо.
Аптекарь покачал головой, цокнул языком.
– Н-да… Я бы так не смог. Ни за что не смог. Ох и человек ты, Генка. Геннадий Болотов. То ли кремень, то ли… сбрендил совсем.
– Все мы тут того, – согласился Болт. – Ладно, мне пора, начальство по головке не погладит, если вовремя не приду.
Махнув рукой, он побрел на смену.
В гараже, как оказалось, его поджидал Калинин.
– Генка, мне брат написал! Двоюродный, Никита, помнишь его? – Глаза Калинина блестели, лицо раскраснелось.
– Еще бы! – обрадовался Болт. – Классный парень, все спецназом бредил. Я его отжиматься учил и «солнышко» крутить… Как он там сейчас? Читай давай скорее!
Калинин достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный пополам конверт, не спеша достал из него лист бумаги, на котором были видны ровные линии уверенного почерка и, прислонившись к верстаку, начал читать:
– «Юрка, привет! Наконец-то смогу с тобой связаться, надеюсь, ты еще живой там, двадцать два года же прошло. Как у вас жизнь протекает? Сейчас с мировой обстановкой более-менее поспокойнее, я даже в отставку рванул, представляешь? Как вернулся из… Но это не для бумаги, увидимся – порассказываю. Всякого разного, ага. Только штаны просиживать не по мне, так что стал я инструктором, дрессирую служебных собак недалеко от Вязьмы. Ну, это помимо всего прочего, ты же понимаешь, Как говорится, в мои тридцать восемь – милости просим, хе. Жаль, что аномальный туман этот у вас не позволяет увидеться, но когда ученые наконец что-то придумают, обязательно накатим. И обязательно чего-нибудь очень-очень старого, пятизвездочного и дорогого. Я тебя жду, братуха! Пора вытаскивать тебя из этой клоаки. Выделим комнату, будем жить на Базе рядом, мы же семья. А если женой с детишками обзавелся, так и их тоже давай к нам, здесь-то экология и вообще житье что надо. Хозяйство крепкое, народ смелый и дружный. Короче, не ржавей, редиска! И береги себя, это главное. Прости, что так коротко: сам понимаешь, служба. Надеюсь, скоро увидимся. Никита».
– Хороший мужик вырос, – заключил Болт, когда Калинин закончил читать и, бережно свернув, убрал весточку от родственника в карман.
– Что есть, то есть… А ты свое прочитал уже?
Болт замялся, теребя в руках промасленную ветошь. Всмотревшись в его лицо, Калинин удивленно поднял брови.
– Так ты чего, боишься, что ли?
Да, Болотов боялся.
На его конверте графа «откуда» была пуста, а в графе «от кого» красивым почерком выведено «от Болотовых» – поди догадайся. От мамы? Тогда почему не «от Болотовой»? От дяди Кости с семьей? Может, мама в Последний день успела к ним уехать? От… от Светы и Полинки?
Он боялся, что сойдет с ума – если еще не сошел.
– Так и будешь мусолить? – отвлек от раздумий Калинин. – Только лишний раз себя накручиваешь. К тому же заму по БОРу поручено в течение сегодняшнего дня собрать ответные письма, произвести их проверку и завтра в двадцать два ноль-ноль вручить товарищу Чулкову. Не успеешь – пеняй на себя.
– Погоди, – опешил Болотов, – а потом-то что?
Калинин пожал плечами.
– Думаю, сложат в тот же мешок и выставят на то же место. Почтовых ящиков, как ты понимаешь, поблизости не наблюдается.
Болт еще раз вздохнул, набрался духу, зашелестел бумагой и почувствовал, как задрожали руки и моментально пересохли губы.
– «Папка, привет! Как ты? Я очень по тебе соскучилась. Просто не представляешь, насколько. Мама тоже, только на работе загоняется. Никого себе не нашла, так что на этот счет можешь быть спокоен»… Тут смайлик нарисован улыбающийся. – Болотов всхлипнул, сглотнул ком в горле и только спустя некоторое время продолжил: – «Дела у нас вроде ничего. Я учусь на педиатра, не отличница, но стараюсь. Может, и получится из меня нормальный детский врач, постучи по дереву! Скоро мой день рождения, а тебя снова не будет. Жалко, очень жалко! Двадцать шесть – это ж с ума сойти. Вот время летит, да? Мама все уши прожужжала, что рожать пора. Я давно уже встречаюсь с одним парнем, он тоже на врача учится, только на хирурга. Его зовут Егор, он такой хороший! И всегда обо мне заботится. Может, действительно пора, как думаешь? Небось, внука-то хочется? Или внучку. Хотя нет, пусть будет мальчик, а то ты с одними женщинами в семье с ума сойдешь, ха-ха, шучу. Ладно, посмотрим. Сначала с учебой и работой разберусь. Ты прости, что все так сумбурно, просто почтальон скоро уходит, а у нас от вестей, что за этим вашим туманом есть кто-то живой, голова кругом. Не сомневаюсь, что ты жив, вот нисколечко не сомневаюсь! И дядя Юра тоже. Передай, что я его помню! От мамы привет ему большой. Напиши, как только сможешь, хорошо? И вообще интересно, как у вас там житье-бытье, хотя как подумаю – мурашки по коже. Ну, пора закругляться. Надеюсь, мы скоро увидимся! Целую, люблю и очень скучаю! Твоя Мышка-Норушка».
Закончив читать, Болотов поднял на Калинина повлажневшие глаза. Тот смотрел на друга абсолютно стеклянным взглядом.
* * *
Война.
Третья мировая. Последняя. Шестого июля две тысячи тринадцатого.
Жирная точка в истории человечества, которым смерть наконец-то наелась досыта.
Болт первое время выспрашивал у тех, кто оказался в тот день на прогулке, как оно… Как оно вообще. И все рассказывали практически одно и то же.
Первыми были птицы.
Следом, подхватывая одна за другой, завыли по всем периметрам сторожевые собаки. Выведенные на прогулку во внутренний дворик заключенные, замерев и запрокинув головы, провожали взглядом чудовищную черную тучу, которая, оглушая окрестности испуганным граем, стремительно неслась прочь. А потом со стороны города заунывно потек сигнал воздушной тревоги.
– «Атом»! – донеслось из громкоговорителей по периметру.
– Война! – заорал страшное слово кто-то ярусом выше, гулко гремя подошвами по решетке-потолку…
– Чего орешь? – сипло окликнул кто-то.
– Мировая!
– Досиделись, – веско пробормотал тучный Сом с пышными, висящими подковой усами. Он кинул окурок на землю и, сунув руки в карманы брюк, основательно и неторопливо раздавил его носком ботинка, словно стоял в очереди к пивному ларьку.
– За неделю выпили всю водку, ожидал голодный рацион! – перекрикивая поднявшийся ор, заголосил Труха, оскалившись и воздев руки к забранному решеткой небу. – Заливать тогда мы стали в глотку керосин, бензин, одеколон!
Метались люди. Рвясь с поводков, выли сторожевые собаки. Кто-то не выдержал, врезал одной прикладом по морде – завизжала, брызгая красным…
Вдруг послышался гулкий грохот, и небо стало ослепительно белым. Задрожала земля – волнами, по нарастающей, от мелкой вибрации до утробно рокочущих ударов, сшибающих с ног. Охрана, надрывая глотки, гнала лебедей и сама бежала внутрь. Чудовищная волна с оглушительным воем смела с неба облака, превращая их в тонкие спицы и распыляя гущу ошалело мечущихся птиц. По решетке-потолку внутреннего дворика градом забарабанили голубиные головы, а со стороны Соликамска поднялись клочковатые дымные горбы.
Впоследствии Болт много думал о страшном Последнем дне и все никак не мог понять, почему его называли войной. Воевали всякие Кутузовы, Чапаевы, Гитлеры, Наполеоны со Сталиными. А тут всему пришел конец за каких-то насколько часов. Шарахнули друг по другу и разошлись. Выдернули шнур из розетки. Пумц. Game over.
Война – это люди, кровь, подорванные танки, огрызающиеся доты и кружащиеся в пляске смерти гулкие вертолеты. Это пустая рюмка, накрытая подсохшей краюшкой. Это бабушки и дедушки, от которых пахло еще «теми» духами. Застолья и обязательно истории с песнями. Бархатные шкатулки, в которых бережно хранились медали. Слезы, морщинистые улыбки, гвоздики. Навсегда изувеченные души, пытавшиеся приспособиться к миру, который спасли. Который с каждым годом забывал их все сильнее. Лепил из страны что-то уродливое и непонятное – сначала с толкучками в пустых магазинах, килограммом сахара в одни руки, размокшими в грязной луже картонками на стихийных рынках, а затем – с помпезно открывающимися на каждом углу храмами. Мир постепенно, но так неумолимо задвигал выживших куда-то в сторону как нечто неудобное и неуместное, что лучше прикрыть салфеточкой или спрятать за фикусом, а на заброшенных, прокопченных дотах, когда-то переделанных под склады или бани, теперь строил роскошные коттеджи.
А настоящих героев становилось все меньше, и память о страшнейшем времени в истории двадцатого века в глазах молодежи изжила себя до бренда. Просто в этот день уже практически не было кого навещать, разве только могилы, где оставалось лишь хлопнуть по поводу «Спасибо деду за победу»! Эту фразу Болт ненавидел больше всего. Сосед по гаражу такую наклейку на свою машину налепил, а через день ему неизвестно кто заднее стекло кирпичом вышиб.
Болт прекрасно понимал, что им, выжившим в Катастрофе, никогда не понять того подвига. Им просто не дали воевать и, возможно, совершить свой: раз – и мир стал пустым. С доски смахнули фигуры. Да и за что ему, Гене Болотову, было бы воевать? Однако для чего-то мироздание решило сохранить Болта и остальных… В чем же их предназначение? Может, и ни в чем вовсе. Может, они теперь просто батарейки, поддерживающие существование некоей Матрицы.
Жалел ли Болт о содеянном? Нет. Ни на секунду. И мало этого – если бы судьба позволила повторить, он, не задумываясь, совершил это снова. Даже зная, что его ожидает в последующем. Изначально он еще надеялся, что их не найдут. Кому интересна троица наркоманов? Потом надеялся, что не найдут его. Потом – что оправдают. Теперь же… А что теперь изменилось в его отношении к тем подонкам, которые убили его семью ради горсточки золотых побрякушек? Его маленькую девочку… Обеих его девочек – жену Светлану и дочь Полинку. Да ничего не изменилось! Он снова запер бы тех тварей в гараже и вновь отрезал от каждого по кусочку. Медленно. Отрешенно. Но старательно. Со вкусом. Как мишленовский Шеф от дорогого ломтя элитной говяжьей вырезки.
Да, месть не затушила гнев и боль утраты. В это верят только дураки или наивные идиоты. Ни хрена время не лечит, ему плевать. А то, что он теперь здесь, в этой камере, – так какая разница, в каком месте испытывать боль?
Он внутренне благодарил начальство, что в свое время стрелки со всех часов – кроме электронных, но таковых в их блоке не водилось, слава богу, – сняли. В безвременье было намного проще.
Угнетало только, что он может еще много-много лет прожить в своей бетонной конуре, пока однажды не превратится в горстку пепла, часть которого захоронят на кладбище возле церкви, а часть засыплют в гильзу, заткнут комком грязи и прикопают около переправы, на границе Острова и Хмари. В месте, которое называли форпостом. Откуда пошло это поверье, что особый отряд на форпосте охраняет единственную переправу на Остров, никто уж и не помнил.
Еще время от времени тревожно поднимало голову осознание, что боль не утихла после того, как он расправился с теми подонками. Не было успокоения. И не будет. Он это прекрасно знал. И жалел только о том, что не может убить тварей снова. И снова. Да, иногда все-таки получалось. Но только во сне.
Для чего?
Для кого?
А может, он и зря их порезал? Ведь пришло письмо, самое настоящее письмо в хрустящем новеньком конверте. Из того мира, где Полинка и Света выжили…
ПА-З-З!
Болт дернулся от резкого писка. С потолка, щелкнув и мигом пожрав темень, брызнул ослепительный свет.
Побудка.
Откинув одеяло, Болт рывком сел, поставив ноги на пол, холод которого проникал даже сквозь штопанные Асей шерстяные носки.
Ладно. Мыться, завтракать. Потом в гараж.
Снова пора копошиться на крошечном пятачке Острова, до которого однажды в мгновение ока сжался весь огромный, необъятный мир. И в этом маленьком тлеющем муравейнике все было просто и ясно.
