Игорь Вардунас
Охота на Нострадамуса
© Аверин Н., Вардунас И., 2013
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
…Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью.
…Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа.
Декларация независимости
Пролог
1985
Маленький бельчонок,
Пора тебе в кровать,
Завтра день ведь долог,
И нужно отдыхать…
– Помогите!.. Выпустите меня, пожалуйста! Умоляю! Я никому не скажу-у!
– Ну-ка тихо! Тихо, кому говорю? Тебя разве не учили, что перебивать старших нехорошо? Неужели тебе не интересно дослушать? Я сочинил этот стишок специально для тебя.
Взрослый замер и прислушался. В ночном воздухе дыхание неторопливо превращалось в густой клубящийся пар.
– Будешь слушать?
В опустившейся лесной тиши неразборчиво прозвучал сдавленный, тоненький всхлип.
– То-то. Вот и умница.
Хрусь! Хрусь!
Тупое лезвие вогнутой садовой лопаты стало вновь вгрызаться в грунт, закидывая комьями сырой земли последний видный угол грубо сколоченного ящика, лежащего на дне двухметровой ямы, напоминавшей могилу. Куплеты считалки в обрамлении пара ритмично срывались с обветренных бормочущих губ, по мере того как копающий сильнее налегал на черенок лопаты. Словно в чаще осеннего леса закипал кем-то позабытый большой сюрреалистический чайник.
Остро пахло разрубаемым дерном, свежими досками разломанных ящиков и потом, насквозь пропитавшим свитер под расстегнутым рыбацким плащом.
Ты свернись клубочком,
Сон к тебе придет…
Измазанный в глине сапог с налипшими на подошву листьями вдавил царапнувшее по камню лезвие, и копающий крякнул, вырывая из земли внушительный кусок дерна с корнями, которые упруго рвались, словно жилы человеческой плоти. Нагруженное лезвие лопаты повернулось к яме. По лесному ковру зашлепала осыпающаяся грунтовая крошка, рядом с кучей хвойного муравейника детским шнурком плюхнулся червяк.
И расскажет ночью,
То, что завтра ждет.
– Выпустите меня, пожалуйста!
– Ну-ка, цыц, ты! Ишь развопилась!
Быстро же она очухалась. Надо было посильнее плеснуть на платок.
– Вы-пус-ти-те, прошу!
Снизу раздался приглушенный удар, сопровождаемый сиплым криком. Под тонким слоем набросанной земли доски скрипнули, но выдержали. Толчок на слух звучал явно слабее. Это хорошо. Это очень хорошо. Значит, осталось недолго. Устала, наконец. Они вечно такие непоседливые, эти мальцы. Глаз да глаз нужен. И с ними одни сплошные расходы. Копающий ухмыльнулся. Разворчался, как какая-нибудь домохозяйка. Но лишняя банка столярных гвоздей все-таки была чересчур накладной. Пусть и новеньких, добротных. С визгом вонзающихся в дерево так же легко, как нож в масло. Тук-тук-тук!.. Он и так проторчал на заправке дольше обычного. Да и тот парень на «Форде» чересчур сильно пялился, пока он выгребал кассирше остатки мелочи да засовывал покупки в пакет. Не смекнул бы чего.
Перехватив лопату, мужчина полез в карман плаща, отозвавшийся холодной сталью до половины наполненной фляги. На смену настороженности пришло облегчение. Еще осталось. Последние деньги вместо гвоздей он потратил на пойло. Немного выпивки для папочки холодным осенним вечерком. Для старого доброго папочки. Человек приложился к фляжке. Холодное горлышко обожгло губы. В мозгу сладкой эйфорией разливалось привычное предвкушение скорой развязки.
– Умоляю! Я никому не скажу-у!
– Ну, тихо, тихо, красавица. Осталось чуть-чуть. Еще немножко потерпеть. Э-эх…
Хрусь! Хрусь!
Засунув флягу обратно в карман и перехватив лопату, мужчина принялся шустрее закапывать яму, на дне которой в ящике отчаянно билась девочка.
Ты свернись клубочком,
Сон к тебе придет.
Пум, пурум-пум-пум…
Она изо всех сил трепыхалась, безнадежно суча руками и ногами, словно жук, посаженный в коробок, которого придавили ватой.
Все бельчата должны спать,
Хватит хвостиком махать…
Скребущий отзвук железа все дальше и дальше уходил вверх, отрезая девочку от внешнего мира, который давно погрузился в давящую, удушливую тьму. Сквозь еще остававшуюся единственную косую щель между досками, единственный спасительный лоскут внешнего мира, были видны ветки, небо и куцый огрызок луны, тусклым светом освещавший исцарапанную и испачканную щеку девочки, с полосками слез.
Страх сжимал сердце, стискивал горло и вязко набивался в легкие, мешая дышать. Где-то на краю обезумевшего сознания, на которое так внезапно и беспощадно обрушилась чудовищная плита насилия, ясно и четко пульсировал факт, что на помощь никто не придет. Чуда не будет. Но ребенок все равно продолжал надрываться из последних сил. Вдруг кто-то услышит. Ну, хоть кто-нибудь.
– Помогите! Помогите, пожалуйста! Кто-нибудь! Прошу вас! Папа! Папочка…
Охоту на Иллинойсского Могильщика дождливой осенью 85-го помнили долго. Весь штат, от мала до велика, во главе с губернатором (еще не окончательно спившимся Сэмом Брейкобом, за которым впоследствии тоже закрепилась парочка не совсем чистых делишек) прочесывал «Землю Линкольна» дюйм за дюймом, вдоль и поперек, от Миссури до Индианы. Объявления с приметами и куцей информацией о пропажах развешивали на бензоколонках и придорожных столбах, печатали улыбающиеся детские лица с вопросом «Вы меня видели?» на пакетах с молоком, трубили в новостях и по радио – без толку. Народные дружины, полчища перекрикивающихся копов, сопровождаемых кинологами с армией скалящихся полицейских собак, перетрясли Иллинойс буквально по камню. Но что такое пара пропавших детей на гигантской площади в сто пятьдесят тысяч квадратных километров – все равно что разыскивать иголку в стогу сена. И поначалу распаленный праведным гневом энтузиазм сплотившихся перед общей угрозой людей стал быстро падать. Не поменяли ветер даже фэбээровцы, почти целый месяц с настойчивостью вымуштрованных ищеек разнюхивающих тут и там. Могильщик не оставлял ни свидетелей, ни следов. Но чьи-то молитвы все-таки были услышаны.
И одному ребенку повезло. Практически замученную девочку-подростка удалось-таки обнаружить и спасти в самый последний момент. Правда, бедняжка осталась сиротой, мать зверски зарезали в день похищения, а отец, по слухам, пустился в бега. Но после этого случая в один день все прекратилось. Как отрезало. Теперь о похождениях зловещего Иллинойсского Могильщика можно было услышать только за стаканчиком в каком-нибудь придорожном кабаке, да пару куцых баек от фыркающих в усы копов, лениво мусолящих ваши документы на обочине за мнимое превышение скорости.
Ребенок устал, был одурманен хлороформом и смертельно напуган, но из последних сил хватался за жизнь, остервенело молотя окровавленными кулачками в стиснувшие со всех сторон, неоструганные доски самодельного гроба. В глазах плескался жестокий нечеловеческий ужас, лишавший остатков сознания и сводивший судорогой исцарапанные, липкие от крови пальцы.
– Господи… Боженька, если ты есть…
А вдруг это просто кошмар? Дурной сон, и она вот-вот проснется, как бывало миллионы раз. Она проснется. Стряхнет отголоски сна, и мама принесет ей стакан воды.
– Пожалуйста…
В спутанных волосах с изорванной лентой извивалась толстая противная гусеница, но девочка не могла повернуть головы или подтянуть руку. Звуки извне доносились все приглушеннее, словно в уши замученной пленнице забили беруши.
– Помогите! Кто-нибудь! – теряя силы, одними губами прошептала она.
Завтра день ведь долог,
И нужно отдыхать…
Последний ком дерна плюхнулся на деревянную крышку самодельного гроба, загораживая единственный проем между досок и заглушая короткий детский вскрик…
Через восемь лет в пятидесяти милях к северу от места захоронения девушка Кейт Либби вздрогнула и проснулась.
Часть 1
Человек, который знал все
Глава первая
Нет хороших парней, нет плохих парней,
Оружие в руке плохого человека – плохая вещь.
Любое оружие в руке хорошего
человека не навредит никому…
…кроме плохих людей.
Чарльстон Хестон
Чикаго, Иллинойс, 2001
Я не мог жить, не делая того, что мне нравится, дорогая. И я должен был быть готов умереть за это. Я трус. Знаю.
Мы все отстаивали надуманные идеалы, хуля бесчисленные пороки, которые сами же и порождали, а когда приходил черед уйти с поля, нам становилось глубоко наплевать, каким, собственно, становился исход той войны, на которой мы проливали кровь и обрели свой конец. Сколько убили с той стороны, а сколько с этой. Кто прав, кто виноват. Черные или белые. Война – это миф и самообман. Нерв. Электрическая петля на кадыке человечества. Тогда почему мы все еще здесь, ведь неужели нам больше некуда идти? Солдаты без фронта, душ и семьи. Что ждет каждого из нас, кто рано или поздно будет вынужден переступить черту, разделяющую жизнь на «до» и «после»?
Молния, которая расчертит небо и одним ударом отпустит грехи, перемешав их в пепел вместе с плотью.
Летнее небо за витриной кафе раскатисто заворчало.
Значит, все-таки будет гроза, – думал Дениел, глядя на громадную свинцовую тучу, неспешно наползавшую на крыши домов далеко на востоке. – Для общества бунт – вещь не менее полезная, чем гроза для природы, так, кажется, говорил Джефферсон… Видел бы ты, что стало с этим миром сейчас, старина.
Июль в этом году выдался на редкость дождливый. Природа словно ощущала неуловимые колебания, в нефизических сферах случившиеся в городе за последний месяц. Неужели это все из-за него, пока они его искали? А его искали, он в этом не сомневался. Но пока везло. Сказочно везло.
Все-таки линии вероятности – странная штука. Он давно заметил, что последовательность событий, на которые можно влиять, остается неизменной – за что уж не стоит беспокоиться, – а вот с погодой каждый раз все обстояло по-разному. А разве на нее никто и ничто не влияет? Или в этом мире действительно существуют и работают вещи, неподвластные человеческой воле и разуму? Почему здесь? В это время? Именно сегодня?
Время – как взмах крыла бабочки. Смазанный, неуловимый. Один-единственный, застывший в бесконечности. Он дожидается своего часа где-то внутри каждого из нас. Мы же продолжаем бежать, с легкомысленным упорством стачивая жизни подобно разноцветным мелкам, которыми выводят на асфальте, зажав беспечной детской рукой… Спотыкаемся, падаем, не успевая разглядеть в короткой, отпущенной нам суете самого главного.
Неплохо подмечено. Когда? Кем?
Дениел провел ладонью по небритой щеке. Почему здесь? Именно сегодня?
На вид ему было около сорока, не больше. Правильные, не лишенные привлекательности черты лица, тонкий нос, внимательные карие глаза, в уголках которых залегли глубокие сеточки тонких морщинок – явные отпечатки лишений и неспокойного образа жизни. Трехдневная щетина и не очень длинные, зачесанные назад светлые волосы, с легкой проседью на висках. В общем, на первый взгляд ничего сверхъестественного – типичный торговец подержанными авто или предприниматель средней руки, зашедший поутру выпить чашечку кофе. Вид задумчивый, даже немного грустный – наверняка вытурила какая-нибудь капризная юбка, и ночевал парень в придорожном мотеле. Милые бранятся, как говорится… Но по опрятному внешнему виду (пиджачная пара, чистая, хоть и мятая белая рубашка под расстегнутой курткой с заплатами на локтях) можно было допустить, что на данный момент дела более-менее пришли в норму и человек в кои-то веки шагнул на белую полосу. Но судить об этом было практически некому – в этот час в ресторанчике, помимо него, находились только хозяин да скучающая пожилая официантка, шуршавшая пластинками у музыкального автомата.
– Земля Палестины вскоре будет освобождена! Существование этого режима – постоянная угроза Ближнему Востоку, его существование унижает достоинство исламских наций…
Дениел отвернулся от бубнящего телевизора над электропечью, медленно подогревающей крутящиеся на проволочном садке круассаны. Отхлебнул остывающий кофе и посмотрел на улицу сквозь наклеенное с другой стороны витрины косое название гибрида кафе с пиццерией, в котором, по смелому заверению приписки ниже, подавали лучший яблочный пирог во всем штате. Улица как улица. Таких в Чикаго, да и по всей Америке, сотни и маленькая тележка. Четкие прямые линии, похожие, как братья-близнецы, копченные временем коробки домов с вертикальными зигзагами наружных лестниц, пришвартованных друг к другу веревками с колыхающимся на предгрозовом ветру цветастым застиранным бельем. Красные бородавки натыканных по углам пожарных гидрантов. Автобусная остановка, щедро закамуфлированная граффити – следами обитания разновозрастной ребятни, шумно пинающей мяч в закоулке с баскетбольным кольцом, под ритмы громыхающего отражающимися от стен высоток басами бумбокса. Группа ремонтников, перегородивших часть улицы как раз со стороны кафе, в котором ждал Дениел, суетящихся вокруг ямы, из которой зачерпывал огромным ковшом фыркающий гидравликой экскаватор. От соприкосновения ковша с почвой мелко вибрировал стол, звенели бокалы, подвешенные за ножки над стойкой. Шел мелкой рябью экран телевизора. Ритмично выстукивал отбойный молоток.
– Уверуйте, и он возьмет трубку! – кричал всклокоченный бородатый мужик у светофора, нацепивший порезанную коробку из-под холодильника, на которой с ошибками черным маркером было выведено «Грядет тот день, который тебе еще припомнят!». – Просто наберите номер и спросите – кто на проводе? И рекут вам – Иисус на проводе…
С этими словами он круговым движением водил пальцем, словно набирал невидимый номер, по той части коробки, где предположительно должно было находиться сердце, а второй, сжимающей красную телефонную трубку на болтавшемся оторванном проводе, тянулся к небу, монотонно раскачиваясь в такт произносимым словам.
Ничего необычного. Как всегда. Боже, благослови Америку.
Через несколько часов эта улица попадет на первые полосы всех известных газет, журналов и брошюр, которые только выпускались в этой стране. Название кафе, в котором перекусывал Дениел, тоже там будет. Правда, не в столь нарядном и вылизанном виде, как сейчас, но лучше рекламы не придумаешь. Худшее из того, что о вас говорят, – это если о вас не будут говорить вообще. Уайльд, кажется. Позднее на развороте «Чикаго сан-таймс» какой-то острослов напишет: «Резня на перекрестке Миллера». Времена меняются, газетчики – никогда. Дениел мысленно усмехнулся. В хлестком заголовке было что-то от Хэммета, которым он зачитывался в колледже. Когда-то давно. Миллион лет назад, в другой жизни. Деньги – нерв войны. Но на этот раз он, не по своей воле ставший изгоем и одиночкой, не будет в этом участвовать, а будет только подбирать. Подбирать, словно падальщик. Шакал, пожаловавший на кровавое пиршество смерти после насытившихся господ. Пусть. С него хватит крови. Ему осталось совсем чуть-чуть.
Интересно, так ли ощущает себя Бог, когда смотрит на нас? – думал Дениел, разглядывая неторопливый, размеренный субботний мир за окном. – Зная, кто куда пойдет, что сделает. Что с кем случится в следующую секунду. Какая участь ждет этого человека или того. Или у него есть дела поинтереснее да поважнее? За всем ведь не уследишь. Да и зачем? Какое ему вообще дело до нас, букашек? Копошимся себе. А может, у него в небесной канцелярии сидит целый штат персонала по связям с общественностью? Тогда в отделе «грешники» наверняка постоянно толчется куча народу – так-так-та-ак, а что тут у вас, порочная мысль, кража? Убили, ограбили, сманили жену? Сколько бы вам за них дать? Или лучше сразу в печь его, другим в назидание! – следующий! И хрясь печать в уведомление…
А существует ли Бог? И если он все-таки есть, чем он занимался, когда у него отнимали семью? Позволили маньяку выкрасть малолетнюю дочь прямо из школы, зарыть ее в самодельный гроб, а потом наведаться к нему домой и спокойно зарезать жену, которую он, пораньше вернувшись с работы, обнаружил в подвале рядом со стиральной машиной, пиликавшей о том, что белье давным-давно постирано. Глаза, смотрящие в пустоту из-под налипшей на исцарапанный лоб спутанной челки, которые он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И багровую нитку крови, еще теплой, ленивой, густой соленой каплей ползущей на скулу, оставляя за собой жирный багровый след. Слепой, всепоглощающий, лишавший дыхания, оглушающий ужас от свершившегося не позволил ему даже допустить самой мысли – насиловали ли ее. Дениел боялся об этом думать, сквозь сплошной соленый туман, застилавший глаза, неуверенными, пьяными от горя и растерянности движениями онемевших пальцев пытаясь вернуть на место изодранные лоскуты ее тоненьких джинсов, густо измазанных красным. Не хотел. Не верил. Обрывками помнил лишь, как через несколько дней, в пьяном безумии рвал на проклятые клочки полученное от адвоката заключение судмедэкспертов. И еще ее кожа, губы, такие мягкие, знакомые, теплые, с легким привкусом цветочных духов, которые он подарил накануне, в день годовщины. Запах, который на всю жизнь отпечатался в мозгу беспощадным привкусом смерти. Он знал, что те, кто это сделал, ушли недавно, незадолго до его прихода, но все равно продолжал плакать, баюкая на руках безвольно повисшее тело жены, с руками, раскинутыми, словно крылья у подстреленной птицы.
Вот и сегодня все было так. Все будет так. Обычный, будничный день, наполненный рутиной и хлопотами. Черта, под которой с такой равнодушной легкостью расписались все, чьи имена и фамилии сейчас были перечеркнуты в его списке. Люди, в чьих руках и власти было все изменить. Незримо подправить, пустив жизнь в привычное русло. Но нет. Они все просто спустили на тормозах, не удосужившись разобраться, кто прав или виноват. Все, кроме двоих, последних в списке.
Сегодня вечером придет и твоя очередь, Смит. Сегодня.
Погруженный в воспоминания, Дениел невидящим взглядом смотрел на улицу за витриной. Мужик у переключившегося светофора на другой стороне, тот, что размахивал телефонной трубкой в коробке из-под холодильника с надписью «Грядет тот день, который тебе еще припомнят!», повернулся спиной, получая милостыню от прохожего. С задней стороны коробки было косо намалевано слово «Сейчас!».
Может быть, действительно, сейчас, – подумал Дениел и, отогнув манжет рубашки, глянул на циферблат электронных часов, где размеренно отсчитывал бегущие цифры подсвеченный синим секундомер. – Нет. Рано.
Чуть сдвинув сложенную газету, на первой полосе которой пестрел снимок с места бандитской разборки, случившейся накануне (снова повезло – он в кадр попасть не успел), Дениел украдкой посмотрел на предмет, лежащий под ней на столике. Жидкокристаллический экран моргнул от легкого прикосновения, выдав поверх нескольких колонок убористого текста изображение лица голубоглазой девчушки, обрамленного смешными кудряшками, увенчанными бантом.
– Прости, милая. Знаю, тебе бы не понравилось, – осторожно погладив кончиком пальца экран, пробормотал Дениел. – Но мне уже поздно сдавать назад. Я должен это сделать. Ради тебя и мамы. Это не ваша война.
Все участники грядущих событий, до которых оставалось меньше пятнадцати минут, находились на своих местах, перемещаясь по перекрестку, словно актеры за кулисами перед выступлением. Куда-то торопились, с кем-то спорили. Жили. Только бездомная женщина в вислых лохмотьях, с наполненной мятыми пивными банками и еще каким-то барахлом тележкой из супермаркета, к которой была привязана виляющая хвостом длинномордая собака, возилась что-то особенно долго. Как раз рядом с тонированным «Доджем Стентоном», стоявшим чуть поодаль, на другой стороне улицы. Так, чтобы его можно было видеть с места, где устроился Дениел, сильно не вертя при этом головой. Интересно, он закрыл машину? Хотя какая теперь разница. Оружие у него с собой, а необходимый инвентарь в салоне бомжихе явно без надобности. Хотя его можно при желании загнать или обменять на пару бутылок. Бедственное жизненное положение вкупе с фантастическим желанием не работать пробуждает в этом саранчой расползающемся по стране контингенте – мнимой головной боли правительства – порой мистическую изобретательность.
Пока все шло по плану, и можно спокойно покончить с едой. Кто знает, когда еще удастся нормально перекусить. Ему нужно есть. Пока еще нужно – давая пищу желудку, которую он будет аккумулировать в энергию, необходимую телу. Взяв ложечку, Дениел сковырнул с тарелки кусочек от оставшегося пирога и, отправив его в рот, стал аккуратно жевать, стараясь успокоиться от внезапно нахлынувших чувств, снова переключив внимание на тучу. Теперь она была ближе, закрывая собой полнеба, над плоскими крышами домов. Иссиня-черная, клубящаяся, сочащаяся электричеством и неиссякаемыми потоками шелестящей по асфальту воды. Представив себе эту картину, Дениел зябко повел плечами. Как же это не вовремя. А ведь он проверял сводку погоды. Меньше всего в предстоящем деле ему улыбалась перспектива намокнуть, да и резина у полуразвалившегося, арендованного на один раз «Доджа» была не ах. И так отвалил за него четыреста баксов, хотя триста – судя по внешнему виду развалюхи – красная цена. А если будет погоня, что тогда?
Дениелу неожиданно совершенно расхотелось выходить из кафе. Неизвестно, как во всем штате, но пирог и вправду был вкусным, а кругом тепло и уютно. Да и кофе неплох. Вкус и уют напоминали о доме, в который он уже никогда не вернется. И вообще, он уже слишком сильно устал. Слишком сильно. В дальнем углу хрипловатыми голосами Джарвиса и Манкимена тихо блюзовал старинный музыкальный автомат, от которого, наконец, отлепилась официантка – и народу в зале – никого.
Немножко блюза, старина,
немножко блюза,
Вот на распутье ты стоишь,
пуста твоя мошна.
Истоптан путь, и катит вниз
последняя слеза…
Как по заказу, честное слово. Только мошна его как раз вот-вот наполнится доверху. Остался последний рывок. Словно прочитав его невеселые мысли, с улицы отдаленно пророкотало, будто потревожили огромного небесного пса, и единственный посетитель, уткнувшись носом в тарелку, покорно вздохнул. Природа брала свое.
– И не надейтесь.
– Простите? – Выходя из задумчивости, Дениел растерянно моргнул, повернувшись к застывшей над ним пожилой официантке, державшей в руке запотевший стеклянный чайник, в котором размеренно колыхался наваристый черный кофе, и, спохватившись, как можно непринужденнее надвинул газету на мигнувший экран, вошедший в режим ожидания.
– Говорю, и не надейтесь. Ливанет так, что мало не покажется, – обрадованная тем, что привлекла внимание единственного посетителя в этот «безрыбный» утренний час, женщина кивнула пухлым подбородком за витрину. – С самой ночи собирается, уж поверьте моей спине. Весь день насмарку. А вы и зонтик-то небось не взяли. Ничего, можете переждать тут. Я еще кофе заварила.
– Все в порядке, я на машине. Не стоит беспокоиться.
– Опять ты за свое, Джесс, – заметив, что официантка прервала перемещение по залу, откликнулся темнокожий усатый мужчина (по всей видимости, муж), возившийся с фыркающим кофейным аппаратом за стойкой, в белом фартуке поверх клетчатой рубашки с эмблемой «Чикаго Буллз». – Думаешь, всем просто до усрачки не терпится услышать последние новости о твоей многострадальной спине? Дай парню поесть спокойно, чего ты к нему прицепилась. Извините ее, мистер. Ливанет и ливанет, какая тебе-то разница. По мне, хоть град со снегом – здесь и так работы полно.
– А ты не гунди там, ишь моду взял, – не глядя, отмахнулась женщина, подбоченившись свободной рукой. – На дружков своих за шашками ори. Вот ведь пристал. Не видишь, мы разговариваем? Ну, дорогуша, как тебе пирог?
– Спасибо, вкусный, – искренне похвалил Дениел, посмотрев в сторону стойки, над которой висели часы, и, скосив глаз на бейдж на фартуке женщины, прибавил: – Джесс.
Восемь минут. Банки по субботам закрывались ровно в полдень – остается надеяться, что Первый Иллинойсский не исключение. Пора. И зачем он похвалил еду? Хотел сделать приятное? Для чего? Через несколько мгновений этой женщине будет уже глубоко наплевать на погоду, спину и пришлась ли по вкусу принесенная ею еда случайно заскочившему поутру посетителю. По чьей лихой прихоти линии вероятности скрестились именно в этой кафешке, на перекрестке всего в двух кварталах от Маркет и Второй? Судьба? Случай? Хотя он давно уже не верил ни в то, ни в другое. Он вообще ни во что не верил, давным-давно привыкнув полагаться лишь на себя.
– Лучший во всем штате, – та не без гордости отчеканила, видимо, обязательную присказку и, понизив голос, прибавила, чем слегка сбила эффект (если бы Дениел не успел попробовать пирог до этого сообщения, он наверняка бы ограничился только чашкой кофе. Мать не умела готовить, и он всегда немного настороженно относился к домашней выпечке, но Джесс явно справлялась): – Я сама пекла. По фирменному рецепту, от бабки мне достался. Если захочется добавки, дорогуша, только попроси. Ой… ну вот. Глянь-ка, полилось.
Официантка со вздохом поджала густо накрашенные пухлые губы, и Дениел обернулся. Небо быстро темнело. В отдалении снова пророкотала надвигающаяся на город гроза. На стекло витрины снаружи упало несколько косых капель, которые поползли вниз по трафарету с названием, как это делает вода на этикетках бутылок в рекламах пива. Прохожий на улице притормозил, посмотрев на небо, и ускорил шаг.
– Спасибо, – допив кофе, Дениел полез во внутренний карман куртки за бумажником. – Но мне, пожалуй, пора. Сколько с меня?
– Сейчас пробью, дорогуша, – официантка направилась в сторону кассы, на ходу беззлобно переругиваясь с продолжавшим ворчать мужем.
Расплатившись, Дениел сгреб со стола газету и завернутый в нее предмет, направляясь к выходу.
– Заходите еще, – пригласил протирающий стойку мужчина. – Назавтра в меню моцарелла. Любите моцареллу?
– Я проездом, – обернувшись, Дениел на мгновение задержался в дверях, пропуская двух девушек-японок с шуршащими наушниками плееров на прилизанных розово-синих головах. Бросил взгляд на циферблат часов над стойкой. Они входили за три минуты до истечения основного времени. Ну, что же ты, брат? Вперед, вперед!
– Ну и что, что проездом? – Лукаво смотрящая из-под больших выпуклых очков темнокожая Джесс, с чуть подкрашенной копной серебристых завитушек, ему явно понравилась.
Жаль. Но этого он не может изменить. Не должен. А ведь можно было запросто отослать ее в магазин напротив или намекнуть вынести мусор – придумать любой, пусть самый нелепый предлог, чтобы вывести ее и ворчливого мужа отсюда.
– Мы-то никуда не денемся, – ставя чайник с кофе на стойку, весело подмигнула утреннему посетителю женщина.
Да. Все должно быть как есть, и вмешиваться нельзя. Время ведь как бабочка. Спугнешь – и не поймаешь ничего. Кроме воздуха, который с глухим шлепком отзовется в запоздало сомкнувшихся ладонях. Как бы ни старался.
– Буду иметь в виду, – поборов внезапный порыв, Дениел улыбнулся и закрыл за собой дверь, над которой тоненько звякнул колокольчик. Дорогу переходил наискосок, на ходу надевая перчатки и не дожидаясь разрешающего сигнала светофора. Накрапывало все сильнее, и люди на улице торопились, не обращая на нарушителя никакого внимания. Со щелчками раскрывались зонты.
Дался ему этот перекресток. С отделением Первого Иллинойсского на Стейт-стрит все выходило в сто раз жирнее. Но это через месяц, гораздо более накладно, и вдобавок там тяжело ранят ребенка и положат девятерых полицейских, а это уже чересчур – все должно развиваться согласно плану.
Дениел обошел машину, чтобы его не было видно из кафе, открыл дверь и, пригнувшись, забрался на заднее сиденье «Доджа». Или стоило подождать до воскресного утра, когда сити-моллы и бессчетные забегаловки делают перерасчет и скидывают выручку на банковских курьеров и инкассаторов? Нет, ждать больше нельзя. Он не мог больше ждать. Перегнувшись на водительское сиденье, Дениел завел машину. Достал из бардачка маску-респиратор с обзорным моностеклом и заранее поменянным фильтром. Натянул ее на голову как раз вовремя – с западного перекрестка послышался заунывный сигнал приближающейся полицейской машины. Начинается. Да, он должен был находиться именно здесь.
Дениел улегся на заднем сиденье, расслабленно сложил руки с зажатыми в них шашками с газом на животе, закрыл глаза и стал мысленно считать в обратку, от нуля до пятнадцати. А закончив, не открывая глаз, тихо скомандовал:
– Ковш.
* * *
В кабине инкассаторского броневика стояла неимоверная духота. Остро пахло потом, ментоловым табаком и оружейной смазкой. Нудно бубнило радио. Старенький пластмассовый вентилятор изо всех сил с жужжанием перемалывал удушливый воздух рядом с приклеенной на торпеду пятнистой фигуркой Скуби-Ду, покачивающей улыбающейся мордахой на пружинке в такт движению.
– Глянь-ка, опять затягивает, – охранник-водитель приналег грудью в бронежилете на руль и посмотрел на темнеющее небо, когда броневик, эскортируемый едущим впереди полицейским джипом, остановился на светофоре. Лобовое стекло косо расчертили первые капли дождя, и водитель включил дворники, со скрипом размазавшие город в бесформенное неоновое пятно. – Что за лето такое.
– Сплошной отстой, – поддержал устроившийся рядом, жующий жвачку напарник, в больших зеркальных очках, у которого на коленях лежало помповое ружье. – До кучи осталось только продуть четвертьфинал.
– Не каркай. И так паршиво. Дочь гуляет с каким-то козлом, жена последний месяц вообще оборзела – пилит и пилит, и до пенсии как до луны. Погода вон еще. А мы в выходной нагибаться должны, хоть бы сверхурочных накинули, – водитель переключил передачу, продолжая движение за полицейской машиной по зеленому сигналу светофора к следующему перекрестку, над которым возвышался желтый «Катерпиллер» с огромным ковшом экскаватора. – А эта, пипетка… Прикинь, что вчера отмочила – папа, я татушку хочу! Да не где-нибудь, а вот здесь.
Приподнявшись и убрав руку с руля, водитель ткнул себя пальцем-сарделькой в объемистый зад.
– Полный набор неудачника, старик, как в кино прям, – сочувственно усмехнулся напарник, поправляя на коленях ружье. – А может, она уже ее набила? Проверь-ка на досуге. Мы для них давно не авторитет.
