Игорь Вардунас
Противостояние
Глава 3
Я клирик на службе у Бога, короля и королевы,
Я требую исповедаться и истинно верить,
Любыми средствами очистить и исцелить еретиков,
Сжечь их демонов.
Господь на моей стороне,
Он дружески приглядывает
За каждым моим движением,
Мои методы им одобрены.
Не позволите ли вы мне облегчить вашу печаль?
Позвольте мне провести с вами эту ночь,
Поверьте, все мои методы невинны и безболезненны,
Если только вы случайно не боитесь света.
«The Inquisitor», гр. Kamelot
Карл с тоской вспоминал о прохладной погоде, окружавшей его две недели назад. Глупец, он тогда ругал небо за проливаемые оттуда хляби. Да, грязно, да, мокро. Но зато хоть не жарко! И мухи со слепнями не кружатся серой тучей вокруг. О, тучи! Священник никогда не числил среди своих достоинств склонности к стихосложению, но сегодня он готов был вознести подлинную оду бесформенным защитницам, укрывавшим многострадальную землю от палящих лучей безжалостного Солнца.
Египтяне – язычники, достойные лишь геенны! Надо же, поклоняться треклятой, подлинно горькой звезде!
И пыль, пыль! Не выдержав, Карл догнал авангард савойцев, там хотя бы не приходилось осязать ее на зубах. Ветер, не несущий облегчения, тем не менее принес запах дыма. Не лесного пожара – дыма очага. Едущий рядом Швальбе шумно потянул ноздрями, почесал огрызок уха и выдал вердикт, подтверждающий мысли Карла:
– Мясо подгорает…
– Значит, близко! – отозвался священик.
– Хоть пожрем…
Как ни странно, но за долгий путь Карл не то чтобы сдружился с молчаливым капитаном, по совместительству исполняющим обязанности пыточных дел мастера, но начал с ним общаться, отличая от остальных. Тот оказался совершенно простецким человеком, не испытывающим ни малейшей радости от смежной должности.
– Тут какое дело, отец Карл. Ежели не я, то кто? Остальные-то ведь неумехи. А меня – цверги учили.
Вот на вопрос, каким образом савойец с немецким именем связался со сказочными подземными жителями, Швальбе молчал, лишь многозначительно почесывая ухо.
Запах усилился. Теперь в него вплелся «утонченный» запах навоза. Всем стало ясно, что цель близка. Не прошло и пятнадцати минут, как копыта коней ударили в мостовую Фожерена. Издалека кажущаяся прекрасно выполненной игрушкой, спрятавшейся подальше от городов. Утопающая в яблоневых садах и оливковых рощах, щедро дарующих свои плоды рачительным хозяевам. Увитая виноградными лозами, на которых висят тяжелые грозди, готовые лопнуть от сладчайшего сока, переполняющего прозрачные оболочки…
И навевающая мысли о погосте вблизи. Нет! Повсюду не топорщились из земли оплывшие холмики могил, и на окружающих деревьях не каркало воронье, справляющее поминки по очередному рабу Божьему, ушедшему в последний путь. Но что-то такое витало в окружающих воздусях. Нехорошее и странное.
Не бегали вокруг колонны вездесущие мальчишки, готовые обрушить град не обидных дразнилок на любого, подвернувшегося под их острые языки. Не шмыгали молодки, призывно виляющие перед мужчинами тугими задами. А если и мелькала где-то вдалеке фигура, очертаниями схожая с женской, то укутана была так, будто ее хозяйка решила уподобиться сарацинке. Даже собаки не брехали из-за высоких заборов. На проезжающих глядели только закрытые ставнями окна да редкие старики, молча провожающие всадников тяжелыми взглядами.
Процессия выехала на центральную площадь, не встретив ни единого человека. Карл не услышал приказа, но воины кольцом окружили обоз, не торопясь покидать седла. То ли заранее оговорено было, то ли лишь у него рука тянулась к рукояти кинжала.
Из своего фургона выглянул кардинал, подозвал кинувшегося к нему со всех ног Ансельма. Получив приказание, доминиканец коротко кивнул и отправился на поиски местного сеньора. Повинуясь движению корноухой головы, вместе с монахом двинулись два савойца, не погнушавшихся заранее взвести арбалеты.
– Во избежание, – коротко прокомментировал Швальбе и продолжил бдительно шарить глазами по окружающей местности, особое внимание уделяя закрытым окнам, выходящим на площадь. Не стронется ли с места ставня, освобождая путь тяжелой стреле, не отдернется ли плотная занавесь, выдавая скрывающегося за нею врага?
Карл вдруг осознал, что почти перестал дышать, замерев в ожидании схватки. Громко выдохнув, молодой священник прислушался. Тихо. Никто не лязгал железом и не шептал слова последнего приказа перед дракой…
– Возвращаются!
От неожиданных слов капитана Карл дернулся, но, совладав с собой, посмотрел в сторону улицы, по которой ранее уехали разведчики. Действительно, возвращались. Но уже вчетвером.
Рядом с монахом, держась за луку седла, широкими шагами двигался седой, длинный, как жердь, мужик с важным взглядом и неровно подстриженной бородой.
– Это кто такой? – склонив голову набок, внимательно рассматривал мужика кардинал.
– Местный староста, – доложил Ансельм.
– Нету у нас сеньора! – уперев руки в бока, без малейшего пиетета, заявил староста. – От Адама общиной живем, общиной же и управляемся! – Тут же, разглядев смурную физиономию сидящего в клетке Бернара, он вдруг позабыл обо всем и ринулся поближе, норовя заплевать несчастного узника. Первый плевок цели не достиг, а второй совершить не удалось.
Кончик кнута, отправленного в полет могучим возницей, пребольно ожег плечо старосты, разорвав до тела холщовый рукав.
– Что же это делается-то такое?! – заверещал староста, ловко уклонившись от бича, щелкнувшего возле самого лица. – Вы сего негодяя, хорька позорного, в клетке держите и защищаете, невинных да честных людей избивая?!
Кардинал, которому явно наскучила вся эта возня, выразительно глянул на ближайшего к старосте арбалетчика. Тут же старик оказался уткнут лицом в землю, с выкрученными под неестественным углом руками. И что-то неразборчиво заныл.
– Поднять!
Яростно вращающего выпученными глазами на испачканном лице старосту воздели и поставили обратно на ноги.
– Так, сучий ты потрох! – перешел на язык, более пристойный воину, а не служителю Церкви, Годэ. – Заткнул свою вонючую пасть и отвечай! Раз нету сеньора, кому платите налоги?
Отплевавшись от грязи, налипшей на губы и явно оказавшейся и во рту, староста промямлил, что, мол, налоги, это самое… Кому плотят? Ну как сказать, святой отец, кому плотят… Вы же сами понимаете! Вон вы гладкий какой, все науки превзошли…
– Понимаю, – кивнул Годэ, – Но еще лучше я понимаю, что такие понятия, как «орднунг и дисциплинус», определенно никому не ведомы в этой местности…
Горько вздохнув, кардинал продолжил:
– Раз сеньора нет, то все вопросы по размещению к тебе. Кто хозяин того дома? – кардинал махнул в сторону двухэтажного каменного строения, выделяющегося среди прочих кроме внушительных размеров еще свежей крышей, судя по яркости черепицы, перекрытой в этом году, и надежным глинобитным забором.
– Зять. Зять мой там хозяином, – задергался староста. – Только у него ж дети, куда ж вы его…
– А у меня кто? – кардинал обвел ладонью хмурых арбалетчиков и не менее угрюмый обоз. – И ежели мне выбирать между тем, кого оставить на эту ночь без крова над головой, то я выберу третий вариант, и лучше прикажу спалить дотла вашу сраную деревню. Вместе с тобой и твоим зятем.
Не ожидавший такого, староста сник, резко став ниже ростом. Впрочем, удивился даже Карл, непривычный к такому поведению кардинала, напоминающего нынче больше предводителя банды наемников, а не духовное лицо…
– С высоты своего опыта, мой любезный брат, могу сказать одно: недочеловеки ласковому обращению предпочитают кнут. Даже идя к женщине, тоже следует не забывать о сем орудии. А этот… – кардинал не стал продолжать, занятый раскладыванием на столе знакомой уже Карлу коллекции пыточных инструментов.
Комната на первом этаже дома нисколько не напоминала подвал доминиканского монастыря, разве что несколько уподобляясь размерами. Но Ришар Годэ, готовясь к запланированному на утро процессу, стремился не к полному внешнему сходству, а к той же эффективности.
* * *
Свежий утренний ветерок холодил лицо Карлу. Проглотив невкусный холодный завтрак, совершенно без души состряпанный одной из хозяйских дочек, выбранной кардиналом в кухарки, священник, ночевавший на сеновале, постоял на крыльце и решительно вошел в дом.
Комната, приготовленная для допросов, вдохновляла и звала на подвиги ради торжества истинной веры. Кардинал устроился в углу напротив окна, за которым просматривался двор, заполненный лошадьми и телегами. Швальбе деловито копошился у заботливо разложенных пыточных инструментов. Двое охранников столь же деловито прикручивали к грубому креслу Бернара. Тот недовольно сопел, бросая недовольные взгляды поочередно то на кардинала, то на вошедшего Карла.
Следуя указующему персту Годэ, Карл пересек комнату и занял место за небольшим столиком, на котором стоял прибор для письма – доска с чернильницей и песочницей, писчие перья и горка чистых листов пергамента. Судя по всему, всесильный папский легат окончательно закрепил за германским порученцем обязанности судебного секретаря.
Не успел Карл как следует разложиться, как в раскрывшуюся дверь влетел запущенный добрым савойским пинком первый «подозреваемый» – староста. Потирая лоб, которым он преизрядно влепился в косяк, глава сельской общины Фожерена испуганно оглянулся и принял обычную крестьянскую позу смирения – ссутулился, голову опустил, уставившись в пол, а ладони сложил лодочкой, прикрывая пах.
Вместе подозреваемый и свидетель представляли собой довольно комичное зрелище. Бернар – взъерошенный и красный, словно только что вытащенная из земли свекла, и староста, длинный и нескладный, как колодезный журавль.
– Знаешь ли ты этого человека? – с места в карьер задал первый вопрос кардинал Годэ, глядя на старосту и указывая пальцем на выпирающий из веревок живот Бернара.
– Как не знать! – с готовностью ответил деревенский предводитель, потирая ушибленный лоб. – Звать его Бернар де Монтрезор. Он из нимских Монтрезоров разорившихся! У них от всего дворянского титула осталось два акра худой земли…
«Два акра! – записывая за старостой, охнул про себя Карл. – Это же клочок, с которого не то что рыцаря в войско снарядить, даже семью не прокормишь… Да для такого «дворянина» мельница в Майнце не просто богатство, а королевская роскошь. Вот только где и как он на нее денег добыл?»
– У нас служил сторожем при гороховом поле, – тем временем продолжал староста. – А как прознал, где хранится казна нашей общины, так взломал сундук и сбежал. А денежки там хранились на случай неурожая да для того, чтобы уважаемых господ при случае принимать должным образом.
– То есть ты утверждаешь, – глухо произнес кардинал, – что этот человек вор и сбежал из Фожерена, обокрав его жителей? Швальбе! – негромко произнес инкивизитор. Савоец у него за спиной начал с веселым звоном перекладывать свои хитроумные инструменты.
Староста глянул на стол с пыточной амуницией, побледнел, сделал подряд несколько сухих вымученных глотков, так что по длинной шее вверх-вниз заходил кадык, и нехотя произнес:
– А, так вы об этом, ваше преосвященство! Ну тут дело грязное, да и сами понимаете, мне, как человеку здесь живущему, говорить о нем невместно…
При этих словах глаза у Бернара забегали, и он стал елозить по путам складками жира.
– Ага! Похоже, уже теплее! – Глаза кардинала замаслянились, а лоб начал покрываться бисеринками пота. Годэ поглядел на старосту, затем на Бернара, после чего долго, с какой-то затаенной нежностью начал рассматривать стол, вокруг которого продолжал хлопотать, мигом сосредоточившись, Швальбе.
– Да что теплее, горячее некуда, ваше преосвященство! – плаксиво отвечал староста. – Сами понимаете, вы-то приедете да уедете, а мне здесь жить…
– Ну насчет «жить» вопрос не такой уж и однозначный, – ласково сказал кардинал. – Опять же сам понимаешь, что стойких допрашиваемых не бывает. Бывают только неумелые инквизиторы. А наш Швальбе, поверь мне, хоть и не монах-доминиканец, а простой арбалетчик, в этом деле стоит троих дознавателей в сутанах. Ты и сам не заметишь, как выложишь всю подноготную… – при последнем слове голос кардинала слегка задрожал.
Староста решительно не желал убедиться в правоте слов легата на собственной шкуре. И даже на собственных ногтях. Машинально спрятав руки за спину, он вздохнул и сказал:
– Ну да ладно, что уж тут. Вам, святой отец, все выложу, как на исповеди.
Карл дрогнувшей рукой обмакнул перо в чернильницу. Кардинал в предчувствии момента истины сощурил глаза. Староста набрал в легкие воздуху и выдал на одном дыхании.
– Так и есть, ваше преосвященство! Именно этот Бернар дочку наместника Монпелье снасильничал и обрюхатил. Потому из Прованса и сбежал. А наместник свою толстуху тут же замуж выдал за какого-то знатного арагонца. Так что если он узнает, что я вам обо всем рассказал, прикажет вырвать язык, колесует и утопит в мешке…
– Да кто ее насильничал?! – завизжал привязанный Монтрезор. – Эта шалава, которую отец выслал из города от греха в загородное поместье, перелюбилась со всем Фожереном и ближайшими деревнями. Так что неизвестно, чей у нее ребенок…
– Но указала-то она на тебя! – торжествующе громыхнул староста. – И копейщики наместника не за кем-то, а за тобой пришли в Фожерен.
– Пришли! – отвечал Бернар. – Именно поэтому мне и не оставалось ничего иного, как бежать из Лангедока, и чем дальше, тем лучше!
– А казну ты зачем прихватил?
– А что мне, с пустыми карманами было бежать? С тебя не убудет. Это ведь ты и твоя родня меня наместнику сдали. Чтобы лапу наложить на последние оставшиеся у нашей семьи владения…
Староста взвился, словно осел, которому сунули под хвост раскаленный уголек, и обрушил на Бернара ушаты площадной брани. Тот достойно ответил…
Выражение лица у кардинала Годэ, молча слушавшего нарастающую перепалку меж этими двумя то ли обвиняемыми, то ли свидетелями, стало точь-в-точь как у легавой собаки, у которой вытянули из пасти заслуженную добычу.
Карл же безмолвно торжествовал. Теперь в показаниях Бернара и особой необходимости не было. Даже ребенку ясно, что ни о какой ереси речи здесь не идет, а есть обычная провинциальная свара, наподобие тех комедий, что на потеху толпе разыгрывают ярмарочные комедианты.
– Хватит! – наконец оборвал перебранку Годэ. – Мы прибыли сюда не для того, чтобы разбирать ваши деревенские страсти. Этого пока что в подвал, – он указал на старосту. – А мы пока что послушаем остальных.
Опрос десятка других свидетелей, среди которых были самые разные люди – мужчины, женщины, старики и старухи, никаких особых новостей не принес. Все они, с ужасом поглядывая на Швальбе, пусть и не слово в слово, но повторяли историю, которую рассказал староста. В общем, дело было ясным, как ключевая вода в ручьях далекого Майнца: преследуемый Бернар, виноватый в том, что ему приписывали или нет, неважно (хотя, скорее всего, был-таки виноват), вынужденный скрываться в Германии, был для обвинения в ереси здешних крестьян свидетелем скверным. А если уж совсем точно, то никаким. Мотивы его оговора были очевидны и лежали на поверхности. Трудно было представить себе тот суд, который в такой ситуации примет сторону инквизиторов…
На обед кардинал убыл в мрачном молчании, и Карл, ожидая, когда легат даст команду сворачивать дела и покидать Фожерен, в мыслях уже прикидывал, какого веса нагрудный крест он, как новоиспеченный каноник, закажет у лучшего майнцского ювелира. Выходило, что крест нужно делать в полтора фунта, не меньше…
Однако после трапезы кардинал об отъезде даже не заикнулся. Деловито прошествовал в допросную мимо Карла, захлопнул дверь перед самым носом священника, после чего приказал возвратить в родную клетку Бернара, а к нему доставить томящегося в подземелье старосту. К разговору со старостой не был допущен даже сам Швальбе, и Карл начал проявлять беспокойство. К августинке не ходи, инквизитор что-то задумал. Но что именно? Это нужно было выяснить любой ценой, до того, как Годэ не начал действовать!
Делая вид, что он томится от вынужденного безделья, Карл вышел на улицу и начал неспешно прогуливаться по двору. Ага. Окно в допросной, рядом с которым должен сидеть кардинал, осталось приподнятым на полставни… Карл, словно записной деревенский бездельник, прогулявшись вдоль стены дома, выбрал место, откуда лучше всего слышались приглушенные голоса, сел, опершись спиной на прогретую за день стену, и превратился в слух.
– Ты не понял, крестьянин, – продолжал говорить Годэ. – Мне не нужны твои деньги и твои женщины. Женщины, может быть, и заинтересуют моих людей, но, поверь, савойские наемники возьмут то, что захотят, без твоего разрешения. Речь идет о том, выйдешь ли ты отсюда целым. Заметь, я не говорю «живым». После того как над тобой потрудится Швальбе, ты будешь просто молить о смерти…
– Так что же вы на самом деле хотите, святой отец? – голос старосты звучал глухо и обреченно. – Вы уж объясните селянину неразумному, а я уж постараюсь услужить чем могу. Только пока что ничего я не понял…
– Все ты отлично понял, смерд! – голос кардинала источал чистый змеиный яд. – В Фожерене есть тайные еретики. Трое. Нет, лучше пятеро. Ты мне на них укажешь и обеспечишь еще свидетелей. Мы их осудим и очистим твое стадо от шелудивых овец. Это понятно?
– Теперь уже почти что понятно, – крякнул глава фожеренской общины. – Есть у нас тут одно семейство. Злодеи, всяко хуже любых еретиков. У моего рода, который издревле пшеницу растит, с маслобойщиками давняя вражда. Деды сказывают, что началась она с тех давних пор, еще когда римляне у деревни свой форт держали. Ихний маркитант сказал, что будет провиант закупать в деревне только из одних рук. Вот наши пращуры за тот подряд горшки и побили. До сих пор спим и видим, как друг друга со свету сжить…
– Мне ваши тяжбы до большого толедского семисвечника, – перебил старосту кардинал. – Ты сказал «почти все понятно». Что ты имел в виду?
– Дык то и имел, ваше высокопреосвященство. Непонятно мне пока что, что я буду за это дело иметь…
– Твоя целая шкура. Жизнь и безопасность твоей родне. Понятное дело, защита Церкви.
– Еще бы к этому всему деньжат подкинуть… – словно на что-то решившись, прокряхтел староста.
– Ну ты и наглец, – рассмеялся Годэ. – Впрочем, по моим наблюдениям, тот, кто служит за деньги, всегда служит на совесть. Ну и сколько же ты хочешь, мой искренно верующий друг?
– Прованские вилланы лишнего не возьмут, – с гордостью ответил прелату староста. – Достаточно, если господней милостью будет возвращено в казну то, что похитил привезенный вами мошенник.
– Ладно! – после короткой паузы произнес кардинал. – Не нам, Господи, не нам, а только для прославления имени твоего. Называй имена! Впрочем, погоди. Швальбе!!!
Кардинал проорал так, что Карл, напряженно вслушивавшийся в негромкую речь, содрогнулся всем телом.
Скрипнула входная дверь. Вероятно, корноухий арбалетчик вошел в комнату.
– Сейчас новый свидетель укажет тебе имена здешних еретиков и дома, в которых они живут, – голос кардинала звенел благородным металлом. – Завтра утром, до того как деревня проснется, возьмешь людей и всех их доставишь в подвал. И уж поверь, ты сможешь себя достойно вознаградить за сегодняшнее безделье…
– Ну так, значится, – деловито начал староста. – Главный у них – маслобойщик Гарен. Его дом, ежели отсюда считать, три… четыре… седьмой с первого левого поворота… в подручных у него старая карга Клоэ. Остальные…
Запоминая имена, а главное, расположение домов, где живут обреченные, Карл осторожно отползал от окна. Благодаря злокозненному уму старого инквизитора ситуация полностью изменилась. У Карла не было ни малейших сомнений, что Швальбе вырвет из арестованных все нужные показания, которые, будучи подкреплены другими односельчанами, приобретут законную силу и дадут возможность вынести воистину судьбоносный для всех приговор. Любой ценой их нужно предупредить еще до утра, ведь как говорится, нет человека – нет процесса…
Карл, дрожа от страха, забрался на сеновал и лежал там как мышь, дожидаясь прихода ночи.
Глава 4
Круг замыкается, как только
Седьмая появляется ведьма.
Все они сестры и все они
Не ведают страха.
Ночь окружает их как грязная
Черная пелена.
Слушая внимательно ветер,
Ты услышишь их громкое пение,
Поклоняются и славят ночь,
Объятые даром ясновидения.
Все справедливо к знаку
Потемневший Божественной славы.
Я наблюдал за ними издалека,
Я знаю, что игры их нечестивы,
Страх пробирает меня изнутри.
Тем не менее я не могу отвести
от них взгляда.
Я стал их жертвой…
«Seven Witches», гр. Seven Witches
Если днем утопающий в садах Фожерен казался сошедшим на землю раем, то ночью безмолвное обезлюдевшее селение с наглухо запертыми воротами и опущенными тяжелыми ставнями казалось Карлу преддверием преисподней. Осторожно пробираясь вдоль стен и пересекая короткими перебежками открытые места, он двигался в сторону дома, где жил Гарен-маслобойщик, на которого староста указал как на главаря фожеренских еретиков. Благо его было легко узнать по вывешенной над воротами бочке, символизирующей профессию своего хозяина.
Добравшись до места, Карл спрятался за кустарник, укрытый густой тенью от глухой стены соседнего здания, и осторожно огляделся по сторонам. Сельские жители во все времена опасаются ночных визитеров, так что, неосмотрительно постучавшись в ворота, можно было запросто вместо благодарности за предупреждение о грозящей опасности получить в голову выпущенный из пращи камень либо на собственной шкуре оценить крепость хватки и остроту зубов злой дворовой собаки.
Осторожность оказалась совсем не лишней. Не прошло и нескольких минут, как калитка в гареновых воротах тихо раскрылась и из нее, так же как и Карл, хоронясь в тени, начали выскальзывать одна, две, три… в общей сложности семь фигур, облаченных в длинные, до пят, балахоны, с кругловерхими капюшонами, укрывающими лица и головы.
Тени проскользнули в двух шагах от того куста, за которым укрывался священник, и начали бесшумно спускаться по улице, ведущей к деревенской окраине. По мере следования процессии к ней, так же неслышно выскальзывая из расположенных справа и слева домов, присоединялись новые и новые люди. Охваченный любопытством Карл, держась на безопасной дистанции, последовал за этой загадочной группой.
Дойдя до крайних домов, процессия, которая по выходу из деревни насчитывала уже не меньше тридцати, а то и сорока человек, покинула Фожерен и так же безмолвно двинулась по едва заметной тропинке в сторону седловины меж двух холмов, засаженных оливковыми деревьями.
«Вероятно, Гарен и его родня узнали о завтрашнем аресте, – подумал Карл. – И без моей подсказки решили укрыться от инквизиции. Но почему они нацепили эти нелепые балахоны? И почему не взяли с собой никаких вещей?» Желая разобраться во всем до конца, он продолжал свое преследование. Благо спрятавшаяся за тучи луна и густые заросли вдоль тропы позволяли оставаться незамеченным без особых к тому усилий.
Фожеренцы перевалили за седловину и оказались в небольшой ложбине, укрытой со всех сторон холмами. Деревьев в ложбине было совсем немного, и это были не оливки, а редкие в здешних местах раскидистые дубы. Меж дубами, среди высокой, почти по пояс, с серебристым отливом травы чернели прямоугольники каменных плит.
Это место, судя по всему, и было целью путешествия людей в балахонах. Дождавшись, когда все участники процессии втянутся в ложбину и начнут образовывать кольцо вокруг большой горизонтально лежащей плиты, изготовленной, судя по цвету, из мрамора, Карл огляделся по сторонам, подыскивая удобную позицию для наблюдения. Лучшим местом оказалась едва заметная впадина за развилкой двух не особо толстых стволов, прикрытая с одной стороны косо торчащим из земли осыпавшимся плоским камнем. При внимательном рассмотрении на камне обнаружились остатки надписи, сделанной на латыни. Карл понял, что место, в которое его привели эти странные люди, – сотни лет назад заброшенное римское кладбище…
Тем временем один из балахонщиков вышел в центр круга и встал у торца мраморной плиты. В руках он держал толстую книгу в кожаном переплете и большое каменное распятие. Внимательно оглядев присутствующих, человек сипловато заговорил:
– Братья и сестры! Не лучшее время мы выбрали для того, чтобы провести молебен. В селении окопались паписты, которые ради мирских благ и светской власти жаждут крови людей, с риском для жизни сохраняющих идеалы истинного учения, данного нам самим Христом. Но выбирать не приходится. Сегодня последнее полнолуние перед папистской пасхой, а мы давно не совершали всеобщинную исповедь, apparellamentum, без которой Всевышний не может отпустить нам грехи.
Балахонщики в кругу одобрительно загудели.
– Но и это еще не все, – тем временем продолжал предводитель. – Среди членов нашей общины есть молодые люди, достигшие возраста посвящения. И наш сегодняшний молебен мы начнем с обряда consolamentum!
«Крещение огнем и мечом!» – тут же перевел Карл, и по спине заструился холодный пот. В университете профессор, преподававший Ветхий Завет, растолковывая эту фразу, говорил, что ее с недавних пор взяли на вооружение дьяволопоклонники-сатанисты!
Предводитель церемонии положил на край могильной плиты свою книгу, рядом с ней поставил распятие и махнул рукой, призывая кого-то из окружающей безликой толпы. Тут же из круга вышли два балахонщика и опустились перед ним на колени.
– Готовы ли вы к посвящению, неофиты? – громогласно спросил предводитель.
– Готовы, Совершенный! – ответили коленопреклоненные высокими, едва не детскими голосами.
По знаку Совершенного неофиты разом откинули балахоны. Они оказались совсем молодыми людьми, лет по шестнадцать – пухлощекий курносый юноша и девушка со светлыми волнистыми волосами.
Совершенный, прикоснувшись пальцами рук к макушкам неофитов, начал распевно читать молитву. Впрочем, молитва это или, вовсе наоборот, сатанинское заклинание, Карл определить не сумел, так как язык, на котором теперь говорил предводитель общины, оказался совсем не знаком священнику.
Завершив молитву, Совершенный по очереди возложил свою книгу на голову юноше, а затем и девушке, и, накладывая поверх книги руки, усеянные перстнями, громко произносил какую-то фразу, которую вслед за ним повторял неофит, а за неофитом хором и все присутствующие. Затем Совершенный взял распятие и провел им по телу каждого сверху вниз, ото лба и до низа живота. Над толпой снова поднялся одобрительный гул.
– Наша вера не признает брачных уз, что придумали лжехристиане, – завершив первую часть церемонии, произнес, обращаясь к юноше с девушкой, Совершенный. – И теперь вы двое как полноправные члены общины имеете те же права, что и мы все. Желаете ли вы по согласию сочетаться друг с другом? Ты, сестра?
– Желаю! – с чуть испуганным дрожанием в голосе ответила девушка.
– А ты, брат?
– Желаю! – произнес юноша. Его голос тоже дрожал, но не от страха, а скорее от возбуждения.
– Так сочетайтесь!
С этими словами Совершенный властным движением рук поднял посвященных на ноги и тут же, наклонившись, взялся за нижний край и ловко стянул с девушки балахон.
В свете луны, выглянувшей из-за края облака, сверкнули ладные круглые ягодицы. Ошарашенный Карл зажмурился. Когда он открыл глаза, обнаженная девушка уже раскинулась на плаще, расстеленном на мраморе, а юноша лихорадочно разоблачался, но уже без помощи наставника.
– Братья и сестры! – зычно произнес Совершенный. – Теперь же, когда посвящение завершается, обменяйтесь Поцелуями Мира!
Стоящие в кругу люди тут же откинули капюшоны и начали обниматься, кое-где объятия тут же переросли в страстные поцелуи. Карл, находясь в деревне, не вглядывался в лица крестьян и не знал их по именам, а потому в неверном свете луны не узнавал никого из присутствующих.
Тем временем прямо у него на глазах, «всеобщая исповедь» переходила в разнузданный свальный грех. Юноша-неофит, наконец-то избавившись от балахона, взобрался на плиту, и теперь неумело целовал девушку, все больше наваливаясь на юное гибкое тело. Девушка, все более распаляясь, отвечала на поцелуи и раскрывалась… Возбужденные зрелищем «братья и сестры» от относительно скромных «поцелуев мира» начали приступать к более решительным действиям. Объятия превратились во взаимные ощупывания и оглаживания, поцелуи становились все дольше и сладострастнее, а некоторые из присутствующих начали понемногу задирать друг другу подолы…
Дортуары парижского университета отнюдь не монашеские кельи, и Карлу в бытность свою студентом доводилось участвовать в разгульных пирушках. Но то, что сейчас разворачивалось перед его глазами, было просто ужасно.
– Иоанн Предтеча, увидев Христа, сказал, – подвывал Совершенный теперь уже по-провански, так что Карл его понимал: «Я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви. Он будет крестить Вас Духом Святым и огнем»… Так пусть же огонь воспылает в ваших сердцах!
Под его монотонное вытье в колыхающейся траве сплетались и расплетались в разнообразных позах и сочетаниях рычащие, стонущие, охающие и визжащие люди. Но это были отнюдь не боги античных скульптур, а простые крестьяне – дебелые матроны с колышущимися чреслами, иссушенные старухи, замученные тяжелой сельской работой плоскогрудые тощие девицы и отвратительные в своей наготе, поросшие неровной шерстью кривоногие мужики.
Зрелище было настолько отвратным, что Карл, не в силах более терпеть сей сатанинский шабаш, сплюнув, отвел глаза. Тут же у него в поле зрения оказалась незамеченная раньше девица лет двадцати, единственная изо всех «братьев и сестер», включая извивающуюся на мраморном надгробии неофитку-юницу, кто вызывал хоть какие-то приятные чувства. Девушка была невысокой, пухлогубой и черноволосой. С плотной, но стройной и ладно сложенной фигурой и вызывающе высокой, довольно-таки большой для ее роста и телосложения грудью.
Черноволосая красавица вроде бы и участвовала в общей «исповеди», однако, как быстро заметил Карл, ужом передвигаясь через месиво потных тел, хоть и давала себя целовать и гладить, ни разу не воссоединилась ни с одним из козлирующих мужчин.
В разгар непотребного действа Совершенный, вероятно утомившись ролью стороннего наблюдателя, резко оборвал очередную «молитву» (которую, впрочем, давно уже никто из присутствующих не слушал) и, стянув с себя балахон, устремился за черноволосой девицей. Предводитель катарской секты оказался отнюдь не маслобойщиком Гареном, как предполагал Карл. Это был плюгавый мужичонка с огромной проплешиной и вывернутыми губами, за которыми виднелись редкие пеньки сгнивших зубов. Черноволосая, увидев Совершенного, остановилась, наблюдая за его на глазах растущим вожделением, а когда он приблизился к ней на два или три шага, легкой ланью сорвалась с места и помчалась прочь из ложбины, в сторону кустов, в которых таился Карл.
