Игорь Вардунас
Противостояние
Карл от страха вжал голову в плечи.
– То же, что и всем, ваше высокопреосвященство. Кардинал назначен папой легатом по надзору за действиями инквизиции. Путешествует в собственном фургоне с монахами-дознавателями под охраной трех десятков савойских наемников. Везде, где легат появляется, еретиков отлавливают косяками, как рыбу во время нереста. Правда, на казнь он отправляет одних лишь дьяволопоклонников и колдунов, однако все идет к тому, что скоро вешать, топить и сжигать начнут всех, кто подвергает малейшему сомнению хоть какие-то каноны истинной веры…
– Именно так, – сощурил глаза архиепископ. Теперь перед Карлом сидел хитрый, как лис, и дальновидный, словно орел, прелат. – Прислан он к нам неспроста. Епископы, а стало быть и священники в Германских княжествах назначаются светскими владетелями с одобрения архиепископов. Поэтому папа спит и видит, как бы обвинить тут нас в ереси, дабы заставить Кельн, Аахен, Майнц и прочие города благословенной Германии целовать его туфлю. Но, к счастью, я смог окружить пришлых инквизиторов столь плотной «заботой» (при слове «забота» у архиепископа хищно сверкнули зубы), что они не то что завалящего еретика – обычного прелюбодея за два месяца в городе не нашли. И все бы хорошо. Вот только мои люди перехватили и сумели расшифровать одно письмецо, отправленное кардиналу из Рима. В нем Иннокентий дает Ришару Годэ новое задание. Он должен прибыть в деревеньку на границе Прованса и Лангедока, где, по слухам, еретик на альбигойце сидит и катаром погоняет, и устроить там большой показательный суд, чтобы оскоромиться кровушкой еретиков и отправить их на костер…
– Но это же где-то далеко на границе, – набравшись смелости, вставил свои полмарки Карл. – Прованс – земля Священной Римской империи, но Лангедок – это часть Тулузы, чей граф является вассалом французского короля. Какое нам здесь, в Германии, дело до того, что люди папы сожгут несколько тамошних еретиков?
– Самое прямое! – жестко ответил Зигфрид. – Мои осведомители докладывают, что папа смог заручиться в этом деле поддержкой французского короля. Граф Раймунд Тулузский слишком богат и слишком независим, чтобы Филипп-Август мог терпеть такого вассала. После того как Годэ зажжет первые костры, в Лангедок ринутся сотни доминиканцев, выискивая ересь в каждой навозной яме. Папа объявит крестовый поход, а французский король «не будет возражать», если его подданные добровольно возьмут крест и отправятся верхом, с обнаженными клинками, огнем и мечом искоренять ересь. А если папа сделает Лангедокские епархии своей церковной провинцией, а Филипп-Август расчленит Тулузское графство и превратит его в личный королевский домен, то оба они, и Святой престол, и французская корона, усилятся настолько, что попытаются отобрать у Империи пограничные земли, Лотарингию, Бургундию и Прованс. Поэтому мы любой ценой должны не допустить расправы над этими несчастными поселянами.
– Но поможет ли это? – осторожно спросил Карл. – Ведь если кардинал Годэ потерпит неудачу, то через год-другой придут новые инквизиторы, и рано или поздно папа добьется своей цели.
– В том то и дело, что рано или поздно, племянник. Император Фридрих Гогенштауфен только в этом году достиг совершеннолетия и начал править самостоятельно. Сейчас он наводит порядок у себя на родине, на Сицилии, и уже через несколько лет сможет прибыть в Германию. Объединенным силам империи, раскинувшейся от Северного моря до берегов Африки, будут не страшны притязания французского короля. Потому, – заключил архиепископ, – именно тебе, Карл, предстоит отправиться в Лангедок вместе с кардиналом и его прихвостнями и сделать все, чтобы его судилище закончилось крахом…
– Н-но к-как ж-же я смогу присоединиться к ик… инквизиторам? – ошарашенный Карл от неожиданности начал заикаться.
– Об этом не беспокойся. Я уже давно оговорил с папой то, что по землям Империи вместе с Годэ будет ездить уполномоченный мной священник. Деревушка, о которой идет речь, спорное владение между Арльской коммуной и сеньорой Монтелье, так что ты вполне можешь там быть, как на земле, принадлежащей Провансу. А наградой за хорошо выполненное дело станет для тебя пост каноника Майнцского кафедрального собора…
– Каноника? – от такого предложения Карл мигом перестал заикаться. Еще бы! Ведь самое большее, на что он рассчитывал в ближайшие годы, – пост секретаря при дядиной канцелярии. Каноники кафедрального собора Майнцского архиепископства, фактически церковные министры, были самыми богатыми и влиятельными людьми в стране после герцогов и курфюрстов. – Да я, дядя Зигфрид, буду землю зубами грызть и перетоплю этих доминиканцев как крыс! В выгребных ямах!
– Воевать с кардиналом и монахами, которых, кстати, охраняют лучшие воины, каких можно нанять за деньги, тебе, племянничек, не потребуется, – усмехнулся архиепископ. – Вслед за вашей делегацией отправится двадцать рыцарей из моей личной гвардии под началом капитана Дитриха. Этот воин по моему приказу не то что какому-то кардиналу, самому папе кишки выпустит, рукой не дрогнув, а на следующий день пойдет в ближайшую церковь, покается и получит полное отпущение. Впрочем, вот и он.
Карл обернулся к лестнице, по которой поднимался рыцарь. Отсутствующий шлем давал прекрасную возможность рассмотреть сплющенный нос, ниспадающие на узкий лоб русые волосы. Немного косолапя, рыцарь подошел к архиепископу, коротко кивнул.
– Знакомьтесь, господа! – махнул ладонью фон Алленштайн. – Мой племянник Карл. Капитан Дитрих!
Рыцарь снова наклонил голову:
– Будем знакомы, святой отец!
Карл кивнул в ответ:
– Будем, капитан. Я искренне рад нашему знакомству.
– Ну вот, – подвел итог разговору архиепископ. – Если вам обоим все ясно, то ты, Карл, завтра утром отправляйся в монастырь к доминиканцам представляться кардиналу, он там живет. А ты, Дитрих, готовь людей и отправляйся в сторону Фожерена…
– Вы сказали Ф-фожерен, ваше в-высокопреосвященство? – переспросил Карл, к которому при упоминании этого названия мигом возвратилось заикание. – Но не далее к-как сегодня один мой прихожанин сделал донос на соседа, который как раз родом из этого Фожерена, и обвинил его в колдовстве…
Выражение лица у вскочившего с места Зигфрида начало меняться столь быстро, что ошарашенный Карл так и не смог до конца понять, кто сейчас перед ним – рыцарь, политик или прелат. Справившись с гневом, фон Алленштайн заревел так, что, казалось, еще немного, и обрушится старый донжон:
– Так какого дьявола ты молчал все время, Карл, душу твою в адский огонь!!! Теперь кардинал у нас в кармане! Дитрих, бери людей и немедленно отправляйтесь за этим, язви его, колдуном. Привезете его сюда, мы назначим собственных судей, отправим их в Фожерен и тем самым опередим инквизиторов… Ну что стали? Бегом!!!
Карл и Дитрих прогрохотали по лестнице, и неизвестно, кто создавал больше шума: закованный ли в железо рыцарь, или молодой священник, почуявший тяжкий груз ответственности…
Глава 2
Вследствие сильного душевного напряжения происходят изменение и перемещение в элементах тела. Это изменение происходит главным образом в глазах, и из них происходит излучение. Таким образом глаза заражают воздух на определенное значительное расстояние. Отсюда – новые и чистые зеркала становятся тусклыми при смотрении в них женщин во время месячных очищений, как это и указывается Аристотелем (о сне и бодрствовании). Если душа неудержимо клонится ко злу, как это бывает в особенности у женщин, то это происходит, как нами ранее указано. Их взгляд ядовит и несет порчу. Главным образом он вредит детям, обладающим нежным телосложением и впечатлительностью.
Яков Шпренгер и Генрих Инститорис, «Молот ведьм»
– Смазки пожалели… – сказал кто-то за спиной.
– Что? – обернулся Карл.
– Смазки, говорю, пожалели, скареды! – Один из рыцарей, чьи имена Карл забыл, не успев запомнить, пока их наскоро представляли во дворе архиепископского замка, изрядно поживший муж, с траченными сединой обвислыми усами, ткнул пальцем в сторону реки.
Капитан Дитрих, единственный, кого Карлу не требовалось представить еще раз, промолчал, вглядываясь в темные воды, вспученные недавним ливнем.
– Мельница рядом.
Впрочем, и без подсказки можно было догадаться, откуда доносится назойливый скрип водяного колеса, хитрой системой ремней соединенного с жерновами. Скрип был поистине казнью египетской, прямо-таки терзающей слух. Карл даже на секунду посетовал, что не может натянуть на многострадальные уши зимнюю шапку, надежно отсекающую лишние звуки. И на всякий случай пожалел местных жителей, слышащих сей ужасный звук ежедневно и еженощно. Хотя, с другой стороны, Бог создал человека, способным привыкнуть ко всему…
Кавалькада одолела небольшой подъем, оказавшись на возвышенности. Дорога убегала вниз, струясь серой пыльной змеей по направлению к деревне, расположенной чуть дальше. Нужная же им мельница, стоящая в неглубоком распадке у самого берега, была видна как на ладони. А возле нее, буквально в трех шагах, у миниатюрной рощицы из полудюжины сгорбленных олив, возносящих к небу перекрученные, будто подагрой, ветви, стояло несколько лошадей. И вовсе не измученных непосильным трудом и паршивой кормежкой крестьянских одров. Нет, у мельницы стояли толковые кони, годные под седло даже самому привередливому из рыцарей.
Капитан привстал в стременах, оглянулся, мысленно подсчитывая спутников. Все на месте. Хотя с чего бы это вдруг кому-то отставать? Не по лесу ведь скачем, а по дороге. Пусть по проселочной и разбитой, но дороге.
– Прибавим ходу, мы уже близко!
Но рыцари, не дожидаясь приказа командира, пришпорили коней. Неизвестных лошадей увидел каждый. И что ничего хорошего эта неожиданность не несет, также понимали все.
То ли услышав топот приближающейся процессии, то ли еще по какой причине, из раскрытых ворот мельничного подворья вышел человек в смутно знакомых одеждах. Увидев всадников, он не ретировался, а, прянув обратно, заорал:
– Чужие!
Тут же навстречу остановившимся всадникам высыпала дюжина крепких парней с арбалетами. Следом за ними наружу выбрались еще несколько человек, среди которых явственно угадывалась и цель визита.
Наделяя пришлого дельца неблагозвучными эпитетами, косой Густав, как оказалось, не далеко погрешил от истины. Мельник Бернар, или как там его звали на самом деле, был толст, обрюзгл и совершенно по-свинячьему круглолиц. Сходство с сим злокозненным и грязным животным многократно усиливали глаза: меленькие, шныряющие и хитрые.
Судя по неверным шагам и паре ссадин на присыпанном мукою щекастом лице, мельник пытался сопротивляться. В пользу последнего говорили и его накрепко скрученные чуть ли не до плеч руки, и след от сапога на обширнейшем брюхе.
Незнакомые воины тем временем решительно готовились отстаивать оказавшуюся в их руках добычу. Закряхтели коловороты, натягивающие тугие «рога», зашипели металлом о металл мечи, покидающие уютную тесноту ножен…
Карл почувствовал, как по спине медленно-медленно покатилась капелька пота. Холодная до полнейшей пронзительности. Священник невольно позавидовал окружающим его рыцарям, хоть и знал, что недешевые хауберки, в которые они были облачены, плохо спасают от болта, выпущенного в упор. Но кольчуга все же лучше полотна мирской одежды. Пусть даже пыльной и покрытой толстой коркой грязи…
– Савойцы… – с нескрываемой злобой прошипел за плечом священника все тот же вислоусый рыцарь.
За спиной раздраженно засопел капитан, морща и без того узкий лоб.
Тишину тягостной паузы, повисшей над мельницей, нарушил человек, чьего появления Карл никак не ожидал. Из ворот, припадая на левую ногу, вышел сам Ришар Годэ. Как и Карл, одет он был в мирское платье, более пригодное для дороги, нежели приличествующее по сану убранство высокого церковного иерарха. И легат, конечно же, сменил свои войлочные тапки, о которых ходили уже легенды, на мягкие сапоги.
Кардинал оглядел диспозицию блекло-голубыми, будто выцветшими глазами. По тонким губам, обезображенным шрамом, о чьем происхождении не знал никто, пробежала ироничная улыбка.
– Хватит, дети мои!
В голосе кардинала не было ни стали, ни грохота каменного потока. Но тут же лязгнули мечи, вложенные обратно, и начали щелкать вхолостую спущенные арбалеты. А Карлу почему-то захотелось незаметно вытащить из сапога пригревшийся за голенищем стилет. И затем ударить Годэ в печень. Несколько раз.
– Отче! – Карл спешился. Растоптанная грязь радостно хлюпнула под сапогами. – Не ожидал встретить вас здесь!
– Если я скажу, что удивлен не меньше, брат Карл, то нисколько не погрешу против истины! – по-прежнему улыбаясь, ответил кардинал.
Арбалетчики расступились, пропуская легата.
Годэ подошел к неловко топчущемуся Карлу. Дружески подмигнул, обернулся, указывая на помятого мельника:
– Как я понимаю, нас обоих привела в местные палестины одна и та же причина? Данная заблудшая овца, способная навредить всему стаду?
Карл кивнул. Спорить с очевидным фактом он не собирался.
– Вы быстры, брат мой! И зорки! Что ж… – Годэ замолчал, подняв глаза к небу. Тучи над головами сплетались в диковинный узор, в коем можно было увидеть драконов, рыцарей, волков, преследующих незадачливого путника… – Я был бы несказанно рад видеть вас, мой дорогой брат, среди своих соратников, денно и нощно выкорчевывающих ересь с лица нашего прекрасного Лангедока. И, надеюсь, мой возлюбленный брат, вы не откажетесь наведаться в наше скромное пристанище, дабы поучаствовать в совместной инквизиции.
Капитан Дитрих засопел вовсе уж яростно…
* * *
Доминиканцы в Майнце обосновались совсем недавно. Не больше двух лет прошло с тех пор. Впрочем, сказать, что «псы Господни» не появлялись здесь до той поры вовсе – погрешить против истины. Появлялись, и часто. Но так уж устроен человек, что при упоминании об орденских братьях он тут же начинает искать черную рясу с белой пелериной. А на мирянина в изговнянных сапогах и в жизни не подумает. Ну а тот, пользуясь своим внешним обликом, будто шапкой-невидимкой из сказок презренных схизматиков, услышит и увидит прегрешений человековых гораздо больше…
Процессия, разделившаяся на две части, а что вернее, так и не сливавшаяся в одно целое, медленно ехала по узким городским улицам. Впереди бок о бок – служители Церкви, следом арбалетчики, посреди строя которых, намертво привязанный к седлу, болтался из стороны в сторону мельник Бернар, с таким бледным лицом, будто хватанул добрую кружку уксуса. Позади, отстав от замыкающих савойцев на десяток лошадиных корпусов, двигались рыцари архиепископа во главе с капитаном Дитрихом, раздувшимся, как жаба с соломинкой, запиханной шаловливыми мальчишками в задницу.
Сразу видно, что город строился людьми, живущими в окружении лютых врагов. Повороты и переулки сменяли друг друга. Улицы закручивались и пересекались под такими немыслимыми углами, что будь Карл не столь привычным, то неминуемо проблевался бы от головокружения. Наконец, за очередным поворотом открылась небольшая площадь, даже скорее площадишка, привольно раскинувшаяся мощеным телом напротив ничем не примечательного здания, более напоминающего своими серыми стенами и примитивной архитектурой странноприимный монашеский дом, а не монастырь столь знаменитого ордена. Доминиканцы в очередной раз не отступили от принципа минимальной заметности и даже не украсили фронтон своей излюбленной «факельной собакой».
Годэ, спешившись удивительно ловко для своего возраста и хромоты, бросил повод хмурому арбалетчику с наполовину отсеченным ухом и отдал приказ:
– Мельника внутрь!
Несчастного тут же низвергли с коня, для скорости рубанув ножом по натянутым веревкам, и, подгоняя увесистыми пинками в ту часть спины, где она уже не спина, сноровисто потащили внутрь.
Кардинал с кроткой улыбкой наблюдал за происходящим. Когда тяжелая, судя по фактуре – дубовая, дверь захлопнулась, Годэ, повернувшись к Карлу, сказал:
– Пройдемте, брат Карл, омочим наши глотки, пересохшие за долгий путь, пока нашего будущего собеседника, так сказать, подготовят к разговору.
Назвать свою глотку пересохшей после долгого пути под моросящим дождем молодой священник не рискнул бы. Но возражать кардиналу не стал. Кивнув мрачному Дитриху, Карл последовал вслед за кардиналом. Тот направился не к двери, поглотившей Бернара, а к другой, расположенной в торце здания.
– Так ближе, – не оборачиваясь, пояснил Годэ. Карл, перед тем как войти внутрь, кинул взгляд на площадь. Рыцари фон Алленштайна, коих, что греха таить, священник был бы не против считать своими, покидали площадь, не собираясь ожидать окончания инквизиции под открытым небом.
За дверью скрывалась еще одна, чуть побольше. С привратником, чьи объемы вполне могли соперничать с мельниковскими. Но если Бернар представлял собой скопище дурного мяса с жиром, то сей достойный представитель породы Голиафов был одним сплошным мускулом. Он безмолвно посторонился, пропуская священников, смерил достаточно тщедушного Карла взглядом, в котором наличествовала странная смесь легкого презрения к никчемной букашке, с завистью к букашкиным карьерным достижениям…
– Брат Антуан из земли Бобриньяк, – сказал кардинал, когда священники миновали стража и начали подниматься по деревянным ступеням. – В детстве на беднягу напали волки, и с тех пор он нем как рыба. Даже не мычит.
– Неисповедимы пути Господни… – неопределенно ответил Карл.
Братья поднялись на второй этаж. Годэ гостеприимно распахнул перед спутником дверь, ведущую в келью.
Карл прошел внутрь. Помещение было ничем не примечательно. Узкая кровать, застеленная суконным одеялом, простая мебель, сколоченная из плохо ошкуренных досок… Если бы не роскошный письменный прибор на столе, то келью можно было принять за обиталище простого монаха, а вовсе не кардинала.
Годэ присел на краешек кровати, наклонился, вытащив свои знаменитые войлочные тапки. Морщась, стянул сапоги, отставив их в сторону.
– Прошу прощения, возлюбленный брат, но возраст, возраст…
Карл понимающе кивнул. Действительно, кардинал хоть и держится удивительно крепко, но все же он совсем не мальчик, а разменявший седьмой десяток старец.
– Ах да, точно! – хлопнул себя ладонью по морщинистому лбу Годэ. – Брат мой, я же забыл истинную причину, приведшую нас в мою скромную обитель! Слева от вас, в шкафу. Емкости – чуть ниже.
Карл, повинуясь указаниям, вытащил на свет бутылку. Пробка вышла с легким хлопком, и остро пахнущая струя плеснула в подставленные кубки. Вино оказалось непривычно терпким, но на вкус весьма и весьма приятственным.
Кардинал встал с кровати, притопнул правой ногой, смешно шлепнув задником тапка.
– Ну все, я во всеоружии, брат Карл. Спускаемся в обитель истины, скрываемой до поры?
Подвал встретил новоприбывших не обязательным для подобных помещений запахом сырости и прячущейся по углам плесени, вкупе со струящейся по склизким камням ржавой водой… Нет! Здесь сразу чувствовалась рука подлинного мастера фортификации, вложившего в оборудование комнаты весь свой талант.
Внутри было удивительно сухо и опрятно. В крыше виднелись узкие колодцы, забранные мелкой деревянной решеткой и уходящие ввысь.
– Вентиляция, – пояснил кардинал, заметив удивление спутника. – Выведены на крышу. Оттуда к нам поступает свежий воздух, а наружу не доносится ни звука. Хоть ты тут еретика в масле вари.
Судя по всему, вентиляция действительно работала, справляясь даже с чадом жаровни, пышущей огнем у дальней стены.
Вообще, спуск под землю несколько изменил спокойного доселе Годэ. Глаза старика затянуло маслянистой пленкой, посверкивающей в свете трех дюжин свечей, расставленных по всему подвалу…
– А вот и наш дорогой друг! – потирая ладони, кардинал приблизился к сидящему посреди подвала мельнику. Выколачивающий зубами панический ритм толстяк восседал на стуле с высокой спинкой, вмурованном в пол. Цепь охватывала запястья и лодыжки мельника, ощутимо впившись в жирное тело.
Рядом с пленником стоял, дожидаясь указаний, тот самый корноухий арбалетчик, сменивший доспех на кожаный фартук. После кивка кардинала воин отшагнул к невысокому столику, чуть поодаль, и сдернул с него покрывало. Ничего подобного Карл, хоть и побывавший на многих допросах, не видел. Всю столешницу занимали самые разнообразнейшие инструменты, о назначении которых второй мысли и быть не могло. Вот о применение Карл тут же споткнулся. Он просто не мог придумать, что же делать минимум с двумя третями устройств. Ришар Годэ же явно знал толк в пыточном мастерстве. Будто лаская, кардинал провел по железкам кончиками пальцев. Губы его изогнула та самая кроткая улыбка, не сулившая толстяку ничего хорошего…
– Швальбе, все готово? – спросил кардинал. Арбалетчик кивнул в ответ.
– Вот и славно, вот и замечательно. А теперь, окажи любезность, покинь нас.
Корноухий, так и не сказав ни слова, вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Кардинал встал напротив трясущегося мельника. Надел тонкие перчатки из белой кожи. Двумя пальцами приподнял жирный подбородок, взглянув в заплаканные глаза. И сказал с нескрываемой грустью:
– Мы еще не начинали, а ты уже готов рассказать все, что знаешь?
Мельник, будучи не в силах сказать что-то членораздельное, часто-часто закивал.
– Нет, все, что знаешь, начиная от сотворения мира, рассказывать мне не надо, – покачал головой кардинал. – Нам, – Годэ посмотрел на Карла, присевшего на подходящий табурет, – с братом Карлом требуется только истина. И ничего кроме. Ты же будешь говорить только истину?
Толстяк затряс головой так часто, будто желал, чтобы она отвалилась.
– Брат Карл, ты готов записывать? Чернила и пергамент у правой стены.
– Готов, брат Ришар! – в тон кардиналу отозвался молодой священник, быстро обнаруживший искомое и усевшийся поудобнее, дабы фиксировать каждое слово, прозвучавшее здесь.
– Итак, тебя зовут Бернар?
– Истинно, святой отец! Бернар меня зовут! Бернар де Монтрезор!
– Де Монтрезор? – нахмурился кардинал. – Стало быть никакой не Жертье… Брат Карл, оторвитесь на мгновение да подайте мне вооон ту штуку, с краю. Да, с зубчиками. По-моему, любезный Бернар, ты лжешь!
– Святой отец! – возопил мельник, стараясь не глядеть на ту самую штуку с зубчиками, которую Годэ задумчиво вертел у самого носа допрашиваемого. – Ну не виноватый я, что так вышло! Семейство разорилось! А я воинскими талантами обделен оказался, вот и пришлось заниматься делом, противным сословию!
– Ладно, – с явной неохотой кардинал отложил инструмент, – поверим, что сын рыцаря мог стать зеленщиком. С трудом, конечно, но поверим. А скажи-ка мне, любезный Монтрезор, раз ты уже решился быть откровенным, зачем ты оставил Фожерен и перебрался сюда?
– Ну это… – Несмотря на прохладу, толстяк обильно потел. – Обидели меня там! Жизни не давали! Дом чуть не сожгли! Через ограду гадюк кидали! В дымоход пакость засовывали!
– Только дегтем ворота не мазали, – тихонько, чтобы никто не услышал, проворчал Карл, склонившись над пергаментом.
– А что послужило причиной столь пристрастного к тебе отношения, Бернар? Поведай нам.
– Ну это… – снова стушевался мельник. – Я им… Они мне…
– Понятно, – хлопнул ладонью себе по колену Годэ. – Можешь не продолжать. Хотя, если я предположу, что тебя, как истинного христианина, не желающего видеть, а тем более участвовать во всех мерзостях тамошней еретической секты, просто хотели выжить из Фожерена?..
Кардинал сделал многозначительную паузу.
Глаза де Монтрезора, не верящего тому, что он услышал, засветились счастьем. Бернар, захлебываясь от восторга и понимания, что ему не грозит ни калящаяся в жаровне кочерга, чей кончик приобрел уже вишневый цвет, ни один из жутких предметов, лежащих так близко…
– Вы в корень зрите, святой отец! Я же всех их на чистую воду вывести хотел! Только совсем чуточку не успел! Вы сами меня нашли! А теперь, теперь я им всем покажу, как грешить!
На радостях забывший о своем нынешнем, весьма жалком положении, де Монтрезор попытался подскочить но, удержанный цепью, звучно плюхнулся обратно.
– Не стоит спешить, любезный мой брат! – сказал Годэ. – Мы сейчас с тобой уточним все детали, подлежащие выяснению. Кто глава тамошнего змеиного клубка, кто еще замешан. А вот когда все уточним, тогда придет мой любезный капитан Швальбе да распутает все узлы. Он слишком их сильно затянул для моих старческих пальцев. А тебя, брат Карл, я попрошу оставить свое занятие и, поднявшись наверх, передать мое распоряжение готовиться к отъезду. Сегодня же. Да, скажи, чтобы Швальбе твоего лавочника привез. Того, что сделал донос. Возьмем с собой, он нам не помешает.
Молодой священник кивнул, отложил пергамент, на котором успел вывести всего несколько строк, и вышел, искренне надеясь, что он не слишком долго проблуждает по незнакомому монастырю и выберется наружу раньше, чем кардинал и мельник договорятся…
* * *
Прованс, две недели спустя
Отряд, уже проделав большую часть пути, двигался по дороге, ведущей от Марселя до Арля. Карл, невзирая на то что в земли Прованса они въехали еще несколько дней назад, не переставал дивиться красотам здешних мест. Пыльная дорога, широкая, как река, бежала мимо цветущих садов и тучных полей. Справа лазурной гладью манило Средиземное море, слева у горизонта поднимались укрытые лесом холмы.
Хотя, положа руку на сердце, и боевой отряд инквизиторов представлял собой зрелище не менее живописное, нежели окрестности. Впереди на одномастных серых тяжеловозах, сгоняя на обочину бредущих крестьян и нечастые купеческие обозы, скакала тройка савойцев во главе с корноухим Швальбе. За ними, поднимая в воздух целые облака едкой дорожной пыли, полз шестиколесный фургон. Передвижное обиталище кардинала Годэ было размером с немаленький дом и увлекалось вперед четверкой флегматичных волов. За фургоном, укутав лица платками, следовали верхом остальные савойцы. За савойцами на открытой платформе шла большая железная клетка, в которой сидел, нахохлившись, словно сыч, подсудимый Бернар. Кучером платформы с клеткой был немой Антуан. Горою возвышаясь на облучке, он хмуро поглядывал по сторонам, в каждую секунду готовый ожечь длинным бичом любого чужака, по неосторожности своей оказавшегося в опасной близости. Замыкали колонну несколько телег со скарбом, слугами и прикованным длинной цепью за ногу (чтобы не сбежал) свидетелем – лавочником.
Карл на своем многострадальном муле, сторонясь по возможности общества Годэ и его лихих инквизиторов, скакал вровень с телегами, обозревая окрестности и в который раз прокручивая в голове свой последний разговор с архиепископом.
Фон Алленштайн принял его перед самым отъездом. От Дитриха он уже знал о провале миссии, а потому обрушивать на племянника гнев не стал. Тем более что Карл, лихорадочно размышлявший всю дорогу от монастыря доминиканцев до архиепископского замка, тут же представил ему свой план.
– Широко мыслишь, вьюнош! – похвалил священника Зигфрид. – Если Бернар, доставленный в Фожерен, прямо на суде откажется от своих показаний, то Годэ, как ни крути, сядет в лужу. Придется ему не солоно хлебавши из Лангедока катить. А пока папа и его прихвостни вновь соберутся с силами и найдут еще один подходящий повод, юный Фридрих прибудет в Германию во главе сильного войска, и я со спокойной совестью смогу уйти на покой, посвятив остаток жизни рыцарским турнирам и веселым пирушк… то есть, что я говорю? В смысле, полностью отдав себя служению Господу и матери наше Святой Равноапостольной церкви… А Бернару этому так и передай. Что архиепископ Майнцский своим честным словом обещает. Если он все сделает как положено, то получит от меня доходный фьеф неподалеку от Нюрнберга, пять тысяч серебряных марок и полную защиту от любого преследования. Если захочет, то и имя ему поменяем… А чтобы оградить вас от любых неприятностей, за вами последует Дитрих со своими людьми. После того как ему пришлось уступить савойцам, капитан готов по трупам пойти, но вернуть вас обратно в целости и сохранности. Только вот нужен человечек, который бы связь между вами держал. Есть у тебя такой?
– Как не быть, дядя, – радостно кивнул Карл. – Зигмунд, мой секретарь. Он обязан мне всем, и ради того, чтобы мне угодить, радостно в петлю полезет.
– Кстати, – сказал на прощание фон Алленштайн. – Перстенек-то свой ты лучше сними и спрячь. Не по чину столь дорогая игрушка скромному приходскому кюре. Нашу с тобой родственную связь лучше пока особо никому не показывать, а ты перстенек этот, как я погляжу, денно и нощно носишь…
Карл тронул перстень на своем безымянном пальце и окинул взглядом отряд.
«Обязанный» Зигмунд, за неимением собственной конной или хотя бы ослиной тяги, трясся со слугами на телеге, и уже на подъезде к Марселю представлял собой зрелище жалкое. Даже запертый в клетку Бернар выглядел на его фоне бравым орлом. Встретившись взглядом с Карлом, Монтрезор нахмурился и чуть заметно кивнул, мол, знаю, помню. Не робей, молодой начальник, все сделаем в лучшем виде.
«Вербовка», которую Карл долго не решался начать, состоялась только позавчера в Марселе, и прошла на удивление лихо. Внимательно выслушав священника, пришедшего ближе к ночи под видом желания исповедать свидетеля, «свидетель» тут же увидел неплохой шанс и, немного поторговавшись, согласился на все.
– Этот Годэ уж точно меня в живых не оставит, – флегматично прокомментировал он свой выбор. – А фон Алленштайн, все говорят, человек слова. К тому же под его рукой целое войско. Ну что же, бог не выдаст, свинья не съест…
Солнце клонилось к живописному горизонту, и в поле зрения Карла уже понемногу вырастал город Арль, последнее место ночевки до прибытия в Фожерен. Именно в Арле, по уговору с Дитрихом, будут во время следствия ждать его весточки бравые германские рыцари, готовые сразу сорваться с места и, ворвавшись в пограничное селение, как выразился капитан, «во славу его светлости архиепископа порубать в капусту любую инквизиторско-савойскую мразь»…
