Илья Шуров
Автор
– Зачем же тебе свобода, друг? Какой же в ней смысл? Свобода ведь слишком опасна. Тебя могут отправить в ад, в котром ты будешь гореть миллионы лет. Лучше примкни к нам. Автор даст тебе силы, если ты попросишь у него об этом. Он поможет тебе, если ты будешь следовать его учению. Твой образ жизни слишком рискован. Свобода не стоит таких опасностей.
Франц выслушал демона, немного засомневался, но всё-таки подумал и ответил:
– А зачем мне жить, если я не буду свободен? Какой же смысл в несвободе? Твой выбор исходит из страха, мой дорогой друг, ведь ты боишься быть независимым. Тебе промыли мозги и запретили задавать вопросы, ведь раб, размышляющий о том, чтобы стать свободным – плохой раб. Тебе внушили, что у этого мира есть законы, и если ты сомневаешься в учении – значит сомневаешься в законах. Но тебе лгали. У этого мира нет законов, все законы определяешь ты сам. Автор ловко одурачил тебя, запретив тебе задавать вопросы. Но задав их, ты увидишь всю абсурдность, которая не сможет закрыть тебе глаза.
– Нет! Это наглая ложь! Автор накажет тебя за твоё зло!
– Я не зло, я есть лишь истина, – сказал Франц. – Истина слепит глаза и вызывает отвращение у непонимающих её. Я не зло, друг мой. Я живу без автора, но это не значит, что у меня нет совести.
– Нет, ты неправ! – ответил демон.
– Скажи мне в чём я неправ, и если твой аргумент будет обоснован, я изменю своё мнение.
– Ты демон, пытающийся совратить меня! – воскликнул демон. – Я убью тебя!
Демон протянул руку к чашке Франца, но Франц опередил его, взял чашку с кофе первым, схватил демона и вылил всё кофе ему в рот. Демон проглотил кофе и погиб от яда, которым пытался отравить Франца. Он не устоял перед его непоколебимой волей и испугался истины, о которой Бауман ему говорил. Истина вызывает гнев у слепых, боящихся развеять свои иллюзии. После убийства демона в своей душе, Франц схватил чашку, из котрой пил сам демон и разбил её, ведь всё к чему прикосается нечесть таит опасность.
– Они боятся правды, о которой я ведаю им, ведь им страшно то, что они не могут оспорить её, – сказал себе Франц и заварил свой собственный кофе, без примесей, которыми отравлял его демон.
У Франца пропали все сомнения в праведности своего дела. Не было больше ничего, что могло остановить его. Он прошёл уже слишком далеко, чтобы останавливаться на полпути. Его не остановят мысли об аде, ведь он закалил свою волю настолько, что уже не боится его. Его не остановят мысли о долге в служении автору, ведь он никому ничего не должен. Должен он только то, что сам считает праведным, не кто-либо другой. А считает он своим долгом свободную от влияния на него других существ и страхов жизнь, и освобождение людей от рабства. Несвободен был Франц только от детерминизма, создавшего его психику и мировоззрение. Однако даже от него в своём сознании он был свободен, хоть и признавал, что тот есть истина. Чтобы не утратить ответвенность и свободу в этом мире, он убедил себя, что сам влияет на все свои действия, хоть за него это и делают его желания и мысли. В этом и была суть. Даже в понимании этой тёмной истины он смог найти свет, применив её как оружие.
Франц вышел из душа и начал переодеваться. Демоны не доберутся до меня, проговаривал он. Я всегда хожу по краю. Одно неверное движение, и я упаду в вечный огонь ада. Но в этом свобода, в том, чтобы не бояться проиграть. Свобода – это всегда борьба, через которую нужно проходить. Она не достаётся легко. Чтобы быть свободным нужно осозновать, что тебе нечего терять. Всё равно есть всего два исхода: в первом ты остаёшься рабом, во втором нет. И даже если я потерплю неудачу, это ничего не будет значить. Лучше попытаться и хоть какое-то время побыть свободным, нежели быть рабом, даже не пытаясь ничего изменить. Что я потеряю? Я не потеряю ничего, ведь мне нечего терять. Всё материально приобретённое не имеет значения, ведь его можно приобрести засчёт силы характера. Намного важнее иметь богатый внутренний мир. Всё материальное создаётся через мысль, спроецированную сознанием. Более богат тот, кто имеет обогащённый внутренний мир, ибо те, кто нам ним не работает, даже не знают своих демонов в лицо. Они будут богаты во внешнем мире, однако богатство это не будет иметь никакого значения, если не будет развитого внутреннего мира. Их пороки будут незаметно пожирать их, но они будут думать, что они влиятельны, ведь имеют много материального. Тем, у кого вся сила только в материльном, очень легко всё потерять, в отличие от тех у кого она во внутреннем. Людям с внутренним богатсвом нечего терять, ведь их сила – это убежедния и мировоззрение, которые у них никак не отнимут. Так что мне нечего терять, и именно в этом моя сила.
Франц вылетел из квартиры и вышел на улицу. Здесь снова светило солнце, снова виднелись люди, направляющиеся куда-то. Интересно, куда же они все идут? Ради чего живёт каждая из этих личностей, которых мы скорее всего видим первый и последний раз? У каждого из них проносятся сотни мыслей, но мы можем видеть только их физиономии, по которым вряд ли что-либо будет понятно. Да, по ним можно понять эмоции, и то не всегда. Есть люди, у которых выражение лица почти всегда одинаковое. Люди часто не могут распознать их эмоции. И если они даже эмоции не могут распознать, то что же говорить о мыслях? Мысли в этом плане вообще недосягаемая вещь. Закрытых людей другие почти никогда не узнают.
– Интересно, а ведь люди даже толком-то меня скорее всего и не знали, – думал Франц, идя по дороге. – Они видели мои поступки, но они никогда не видели того, что творится внутри меня. Некоторые слышали только часть моих мыслей, а другие судили обо мне по-моему выражению лица. Я умер в их мире, и они так и не узнали в чём был мой план. Я умер, и в истории я так и останусь набожным рабом. Однако только я и Илья будем знать правду, ведь никто не должен видеть того, что происходит за кулисами.
Идя по улице Франц вдруг увидел большую 3-этажную школу с тремя корпусами. Он решил залететь в неё, и зашёл он в девятый класс, в котором проводился урок.
– Вы все помните как определяется хорей и ямб? – говорила взрослая, низкая женщина-учительница, стоявшая у доски. Перед этой женщиной сидел мальчик, пишущий что-то в своей тетради. Франц подошёл поближе и взглянул на то, что писал этот мальчик:
"Я посмотрел на небо,
Вот грустное оно.
Мне так же грустно небо,
Мне здесь печально всё.
Здесь был я слабой пешкой,
И был я здесь немой.
Ну а теперь язык мой,
Говорить стал порой.
Весь стыд и слабость в сердце,
Покинули меня.
Говорили они мне,
Что есть мне, как семья.
Но их словам я больше,
Верить отнюдь не стал.
Я был, как падший воин,
Но а теперь я стал.
И грусть в моём сердечке,
Покинула меня.
Больше не грустно бремя,
И не печально всё."
– Я разве тебе не сказала не писать на моих уроках? – недовольно произесла учительница, обращась к этому мальчику.
– Но это ведь литература, учительница. Вы же сами её преподаёте.
– Он ещё мне и отвечает! – воскликнула учительница, хлопнула себя по правой ноге и покачала головой. – Убери тетрадку.
– Но мне ведь нравится писать стихи, – ответил мальчик.
– А мне нравится дома сидеть и не работать! – сказала учительница. – И что с того? Теперь не работать?
– Ну Вас ведь никто не заставляет работать, а в школу я хожу не по своему принуждению.
– Хватит нукать и нокать! Я сказала тебе убрать тетрадь! – крикнула учительница.
– Ладно, – обиженно произнёс мальчик. Он положил тетрадь к себе в сумку и начал слушать урок.
– Так будет всегда, – думал Франц. – Тем, кто захочет сделать что-либо по-своему прилетит тысячу упрёков. Да хоть они и будут делать то же самое, только с собственным графиком, на них всё равно будут давить таким понятием как "совесть", хотя она здесь никакого отношения не имеет. Будут упрёки о неуважении своих собственных родителей, если человек не будет подчиняться указаниям и прочий бред сумасшедшего. И хоть для думающего это всё и выглядит абсурдом, но тем, кому навязали эту картину мира с детства так казаться не будет. Они будут обмануты, и их заблуждения будут передаваться другим людям, хоть они и будут думать, что ведают другим истину. И кто вообще во всей этой ситуации злодей? Тот, кто беспричинно давит на твою совесть, или тот, кто спокойно сидел и учил то, что ему интересно? Не может быть благого там, где внушают чувство вины. С авторианством точно так же. Не может быть истины там, где угрожают адом за неповеновение и заставляют испытывать угрезения совести за свою свободу. Сегодня мне будут говорить какое у меня должно быть мировоззрение и как я должен поступать. А завтра что? Скажут пересnать помогать товарищу, из-за того, что он неверующий? Или встать на колени перед унизившим тебя врагом и вылизать ему пятки во имя автора, и если нет, то будешь гореть в аду? Вот тот абсурд, к котрому каждого пытаются склонить. Но я снова и снова закусываю удила, не давая этому абсурду стать иллюзорной истиной в моих глазах.
Франц вылетел из школы. Он продолжил своё странствие и наткнулся на книжный магазин. А будет ли в нём книга, которую я не дочитал, подумал он и зашёл в магазин. На удачу книжка и вправду здесь нашлась. Название её было "Процесс", автор Ф. Кафка. Бауман взял книжку, которую так и не дочитал, вышел из магазина, уже было собрался пойти в укромное место и почитать, но резко упал от потемнения в глазах. Виною этого потемнения был голод. Он заставил желудок скрючиваться и вызывать у Франца неимоверные страдания.
Как только глаза Баумана начали хоть немного видеть, он почувствовал прилетевший в его лицо кроссовок, и наступившую на его итак болевший живот подошву, только усилив и без того неистовую боль. Должно быть, прохожие шли по улице, только было непонятно, почему они могли прикосаться к нему. Франц хотел было встать, но сразу же почувствовал судорогу в ноге и получил пинок по лицу. Его начало знобить. Судороги продолжались, однако встать с места он толком не мог, прохожие просто-напросто затоптывали его. Лицо его всё уже было грязным, да и одежда тоже. Претерпевая всю эту боль, Франц моргнул. Внезапно он оказался подвешенным наручниками и связанным кандалами. Он огляделся. Это был мир с красным небом и красными черепами. Перед Бауманом стоял чёрт с мечом в руке. Чёрт улыбнулся, и как только Франц моргнул, в его грудь вонзился меч. Сразу же за этим мечом вонзился и второй, в брюхо. Франц корчился и кричал от боли, но под ним загорелся огонь. Он обжигал всё его тело, боль была необоримой. Франц кричал во всё горло, кричал так, будто бы его глотка это звонкая колонка. Нет, всё это было даже не так. Его глотка кричала в 10 раз мощнее любого динамика. Франц горел, в него вонзали мечи, и по спине прилетали удары хлыстами. Чёрт схватил его за волосы и начал приближать остриё шила всё ближе и ближе к глазу. Франц жмурился и кричал. Но чёрт не дал жмуриться и щёлкнул пальцами. Глаза Франца моментально раскрылись, даже шире чем до этого. Шило было прямо перед зрачком. Франц видел всю эту картину ужаса, горел, чувствовал вонзания в его тело саблей и удары плётками по окровавленной спине.
– УМОЛЯЮ! УМОЛЯЮ, ХВАТИТ!
Он даже молить о пощаде толком не мог, настолько ему было больно. Под этим гнётом даже его гордость расплавилась, он всё-таки начал молить о пощаде. И чем же он заслужил такого отношения к себе? Он даже не сделал никому ничего ничего плохого. Заслужил ли он это тем, что раньше считал себя выше других? О дорогой друг, он уже давно осознал свои прежние ошибки в жизни и не нуждался в столь жестоком наказании. Он был ограничен в своём мышлении, поэтому и думал, что другие ничтожества по сравнению с ним. Он чувствовал свою никчёмность, которую внушила ему мать, поэтому он стремился быть идеальным, и поэтому он занижал других у себя в голове, но в действиях он ничего плохого им не делал. У него не было другого выбора. Он думал, что он никчёмен, думал, что его жизнь ошибка. Поэтому в мыслях у него появилось огромное самомнение, затмившее чувство бесполезности и некчёмности. Однако проживая эту жизнь, он всё-таки смог прийти к гармонии и проработал свои травмы и ошибки. Пропала никчёмность и огромное самомнение. Осталось лишь адекватное чувство собственного достоинства. Франц всегда работал над собой и стремился быть добрым, даже тогда, когда его внутренние демоны пытались склонить его к неопраданному злу. Он боролся с ними и не давал им овладевать его разумом. Чем же он заслужил таких пыток?
Франц всё еще видел шило перед его глазом и улыбающуюся физиономию чёрта. Малейшее движение его длани – и в глаз вонзится остриё.
Франц моргнул. Каким-то невообразим образом он снова очутился на тротуаре, на который до этого упал. Должно быть, всё это было галлюцинациями на почве голодания. Наверно, они вызывали именно образы тех ситуаций, которых Франц больше всего не хотел видеть. Это было своего рода испытанием, которое он должен был пройти, чтобы дойти до финиша. Однажды Франца запинали за то, что у него были белые волосы. У него стёрлось это воспоминание, и он на подсознательном уровне испытывал отвращение к подобного рода ситуации. Однако сейчас к нему пришли образы того самого воспоминания, но на них он не зациклился, ведь был слишком поражён произошедшим. Его живот всё ещё болел от голода, но по равнению с той болью, которую он только что пережил, она была пустышкой.
Франц лежал на боку, на холодном асфальте. Уже был вечер. Люди всё ещё проходили здесь, но на этот раз они никак не касались Франца, только лишь проходили сквозь него. Что только что произошло, спросил себя Бауман, очутившись на асфальте. Что это было?
Он смотрел в одну точку. Вокруг было шумно из-за разговоров людей, однако Франц ничего не слышал. Шум для него был только фоновым звуком, который затмила тишина его сознания. Наступила безмятежность, сладостная истома, которую нельзя было ничем заменить. Удары хлыстами, сабли, сгорание, шило, кровь – всё испарилось, и на его теле не осталось и следа. Казалось бы, всё это ведь было плодом воображения. Однако собственное воображение может покалечить даже больше, чем внешний мир. Боль есть боль, и не важно в воображении она или нет. От этого боль не перестаёт быть болью. Но уже ничего, уже всё в порядке. Наступила тишина, боль пропала и Франц забудет всё это как один из страшнейших ночных кошмаров. Он просто лежит. Ему теперь не нужно ни о чём беспоиться. В его теле нет мечей, спина не горит, а перед глазом нет шила и физиономии лыбящегося чёрта. Всё стало в тысячу раз спокойнее, Франц даже не понимал что происходит. "Как меня выпустили из ада? – думал он. – Это всё был сон?"
Бауман продолжал глядеть в пустоту, без малейшего понимания происходящего. Но понимание сейчас было совсем не важно. Главное, что он выбрался, и теперь всё спокойно. Он лежал так долго, и видел как темнело всё больше и больше. Его глаза становились тяжёлыми. Он закрыл их, не побоявшись того, что снова сможет оказаться в аду. Чего же страшиться? Боль забрала у него чувство страха и оставила только смутное воспоминание о нём. Франц мог испытывать боль, но страха перед ней у него не было. Могло быть только так, что муки бывали для него невыносимыми. Однако там, где другим обычно бывает страшно, у него не трясутся руки, не бывает учащенного сердцебиения, и не появляется кома в горле. Он ничего из этого не чувствует в стрессовых ситуациях. Только ос, как ни странно, и всяких подобных наскемых он боится. Казалось бы, как? Как человек, не боящийся своих врагов, не боящийся ада и любого другого неблагоприятного исхода может бояться ос? Это вообще объяснимо? Или этот страх уже у него пропал, просто он об этом не знает? Возможно да, а возможно и нет. Он даже не думает об этом. Есть только его цель, и ничего больше. Зачем же ему думать об осах, пока другие люди горят в аду? Мир оккупирован, и никто кроме него не осмелиться бунтовать. Бауман встал на великий путь воина, бремя которого не каждый сможет осилить. Он встал на путь великой войны, воюя с существом в тысячу раз сильнее него. Стоит только этому существу записать пару предложений в тетрадь, и та самая непоколебимая воля Франца обратиться в прах. Кто сможет встать на этот путь кроме него? Никто не осмелиться на это, людям проще быть рабами, чем потерпеть наказание за великий бунт. Прямо сейчас люди горят в аду. И за что же? Кто-то из этих людей вообще ничего плохого не сделал, просто жил своей жизнью…
Бауман уже уснул, и оказался в одном из дворов. Он огляделся и увидел маленького себя, направляющегося куда-то. Франц пошёл за маленьким собой, как вдруг…
– Эй, Франц! – слышался знакомый голос.
Франц обернулся. Он увидел трое старшеклассников, которые издевались над ним, когда он был примерно в 5-ом классе.
– Франц, иди сюда! – крикнули старшеклассники снова.
Маленький Франц всё-таки подошёл к ним.
– Чего не здороваешься? – с упрёком сказал один из них, одетый в чёрную куртку.
– Ээм, я вас не увидел просто, – ответил Франц-пятиклассник.
Один из парней протянул руку.
– Ну же. Поздоровайся, – сказал он.
Франц хотел было протянуть руку в ответ, но старшеклассник резко и с издёвкой убрал её за затылок, а его дружки начали смеяться. Потом сташеклассник снова протянул руку и сказал:
– Поздоровайся.
– Но ты ведь издеваешься, – тихо промолвил Франц.
Как только Франц это сказал, ему в лицо прилетел плевок от одного из парней. А тот, который стоял в чёрной, кожаной куртке всё ещё стоял с протянутой рукой.
– Франц, невежливо будет не здороваться со мной, – произнёс он. – Поздоровайся я тебе говорю.
Маленький Франц очень хотел заплакать, но всё-таки сдерживал себя. Он протянул свою руку старшекласснику в ответ, они пожали друг другу руки, однако старшеклассник не стал отпускать Франца.
– Почему сразу не здороваешься, белобрысая ты бошка? – с упрёком сказал парень.
Хоть у Франца и был страх, который на тот он ещё мог испытывать, он всё-таки кое-как, тихо и неуверенно промолвил:
– Чтоб ты спросил.
– Чего? – недовольно произнёс старшеклассник.
– Чтоб ты спросил говорю! – сказал на этот раз Франц более уверенно.
Старшеклассник дал Францу подсечку, от которой тот упал на грязную землю. Сташеклассники, к слову, стояли у белой стены, у дома во дворике, в котором никого не было.
– Давайте, парни!
Старшеклассники встали вокруг Франца. Один положил свою ногу ему на живот и резко надавил. Потом он убрал ногу, и они своей компанией начали затоптывать его.
Затоптав Франца, эти старшеклассники оскорбили его, напоследок, и ушли. А маленький Франц немного полежал, поревел, но кое-как встал и пошёл домой, грязный и побитый. Дом находился совсем близко, в двух шагах от белой стены, так что Франц-пятиклассник добрался быстро.
– Привет… – произнёс он, войдя в дом.
Мать сразу встретила его на пороге и произнесла:
– Опять ты подрался?!
Франц стоял прямо у двери. Он был растерян. Всегда ждал, что его мать проявит хоть какую-то заботу о нём, хоть этого почти никогда и не случалось.
– Меня побили те ребята, – сказал Франц со слезами на глазах.
– Да плевать кто тебя побил! Опять мне что-ли одежду стирать? – возмущённо ответила Вилхелмайн.
Маленький Франц стоял оцепенённый, шмыгал носом. Он смотрел в пол своим пустым взглядом. Жаль, что сегодня отца его дома не было.
– Чего ты стоишь блин?! – произнесла мать, подошла к маленькому Францу поближе и ударила ему пощёчину. – Иди и стирай одежду! Чего ты встал!?
После этих слов Франц Бауман проснулся, и очутился на асфальте, на котром и заснул. Так вот как всё было, подумал он. Об этом воспоминании он не помнил, ведь оно напрочь стёрлось из его памяти.
На улице всё ещё было темно, но некоторые люди, хоть их и было очень мало, всё же ходили по этой улице. Здесь вокруг горели жёлтые фонари. Франц встал, взял свой телефон и посмотрел на время. Было 23:30. Франц прошёл через дорогу и сел на скамейку в парке, чтобы хорошенко обо всём подумать. Что всё это было, спросил себя он. Сначала пытки, теперь воспоминание… Что вообще творится?
Поток его мыслей остановился, и он посмотрел вокруг. Было совсем тихо. Виднелись деревья, серый памятник какого-то корабля и кусты. Франц не знал что это за корабль, да и он особо-то и не думал о нём. Он вообще сейчас ни о чём не думал. К нему пришло забытое воспоминание и его пытали в месте похожем на ад, но он сейчас совсем не размышлял об этом. Да, он планировал сесть и обдумать всё, но тишина оказалась настолько приятной, что поток его мыслей остановился, и он стал просто созерцать. У тишины был такой приятный звук, даже не знаешь как его описать. Он вызывал сонливое и расслабленное состояние. Оно ни с чем не сравнится. В этом состоянии можно спокойно сидеть и наслаждаться. Объектом наслаждения окажется обычная тишина. Ты сидишь, ни о чём не думаешь и не беспокоишься. Не думается ни о каких планах, проблемах, вопросах – не думается ни о чём. Словно мысли сами покидают голову и добровольно дают тебе отдохнуть. Они не мучают тебя никакими вопросами, они не заставляют размышлять. Просто оставляют тебя наедине, понимая, что ты хочешь отдохнуть. И Франц сидел и отдыхал. Было так уютно, что ему было очень неохота вставать. Он разлёгся на скамейке поудобнее, снова закрыл свои глаза и уснул.
Проснулся он в 9 утра. Сделал все свои утренние процедуры, размялся и начал тренировку. Сейчас он отжимался в спортивном зале. Франц был довольно голоден, но несмотря на это он всё равно продолжал свои тренировки, ведь не хотел тратить своё время зря.
– Четыресто девяносто пять… – считал он, – четыресто девяносто шесть… четыресто девяносто семь…
Осталось совсем немного до пятисот.
– Четыресто девяносто девять… – Франц делает последнее отжимание, – пятьсот! – Франц падает на свою грудь. Он переворачивает себя и ложится на спину.
Так, после долгих тренировок Франц оставил себе время на отдых, хотя и на своём досуге он много размышлял.
– Можно ли всё-так так наказывать людей? – спрашивал он себя сидя на диване, в пустом от людей доме. – Размышляя о таком наказании как ад, для преступников, хочешь ни хочешь задаёшь главный вопрос: Стоит ли оно того? Действительно, возможно они и заслуживают ада по справедливости, однако необходимо смотреть за пределами заурядного человеческого мировоззрения. Смотреть на всё это нужно под другим углом, чтобы понять в чём заключается проблема… Преступники – это люди со сломленной душой. Их психика работает по-другому, и они не мыслят как обычные люди. К ним приходят ужасающие мысли и желания, и некоторые из них борются, однако другие этого не делают, ведь им даже мысли о борьбе не приходит. К преступникам приходит мысль: "Хм, может человека убить?" И что может их остановить совершить это действие? У них нет ни страха перед наказанием, ни сострадания, ни угрызений совести – нет ничего. Есть только желание убить, и нет ответной противодействующей мысли и желания к сопротивлению, которые остановили бы их. Эти преступники могли бы спасти себя от совершения такого злодеяния мыслью о создании совершенного общества, но кто-то из них не знает зачем им идеальное общество, кому-то не приходит эта мысль, а кто-то пытался себя сдержать, но желание убить было выше. И здесь выходит очень интересный парадокс. Откуда у человека, созданного по образу и подобию божьему, появляются такие грязные желания? Если наша воля свободна, то почему же желание преступников к убийству выше, чем желание не совершать его? Автор во всей этой игре оказывается самым главным злодеем, который сам создаёт опыт, взращивающий монстров, а затем отправляет их души в ад. И хоть ад и может спасти души этих людей, но вопрос в том стоит ли оно того? Стоит ли проходить через столь мучительные муки ради спасения души? Можно же просто лишить злодея жизни, отправив его в полное небытие. Там и ему будет хорошо, ведь его не будет, и другим людям будет хорошо, ведь он не сможет мешать им жить. Нет никакого смысла в том, чтобы проходить через огромнейшие муки ради какого-то "спасения души". Зачем это чёртово спасение души, если ради него нужно пройти через огромнейшие муки? Спасение души может пройти и через обычное осознание своего злодеяния и лечения психики, но если говорить о материальном мире, а не метафизическом, то здесь работает так, что всякая неистовая боль может наоборот травмировать ещё больше, а не дать осознание. Я пережил эту боль, и я не хочу, чтобы кто-либо другой переживал её: ни добрые люди, живущие независимо, ни злодеи, совершившие непростительные преступления. Автор сам порождает злодеев и сам отправляет их в ад за их злодеяния. Но ради чего? Если бы кто-либо пережил бы те события, которые я вспомнил из сна, что произошли со мной, возможно бы их ненависть к этому миру возросла и сломала их психику, как хрустальную вазу. Не каждый бы вырос таким как я. У каждого человека уникальная психика, и у каждого разные реакции к разным событиям. Автор не должен допускать такой абсурдности. Люди наказывают других, так как они преследуют личные интересы, на то они и люди. Месть, ненависть, обида и другие вещи правят людьми, когда они наказывают. Поддержание порядка с помощью сажания преступников в тюрьмы люди вынуждены были создать, чтобы обезопасить мир. Но с автором что? Всемогущее существо не смогло сделать мир логичным? Сам породил злодея и сам его за это наказывает? Те парни из того воспоминания, которые надо мной издевались… они и есть порождение автора, если тот был всегда. Я не виню их, их психика сломана. Мне бы никогда не пришло в голову издеваться над пятиклассником со своими дружками. Но они изверги. И их сделали извергами их жизненные обстоятельства, либо генетика. Они не виноваты, хоть объективно вина и лежит на них. Мы не можем наказать детерминистические причинно-следственные связи, которые породили монстров. Поэтому мы наказываем самих монстров, так как нет другого выбора. Однако автор не должен наказывать адом. Он должен оставить всем свободу в действиях и даже этим монстрам, чтобы мы боролись с ними. Либо он должен лишать этих монстров жизни и просто-напросто очищать мир от грязи. Это не будет аморально, монстрам не будет больно, их просто не будет. Для многих из них жизнь сама по себе является адом, ведь они не могут сдерживать своего внутреннего изверга. Поэтому смерть им будет по душе, ведь они ненавидят свою жизнь. Да и другие изверги толком не осознают своих действий. Им нравится видеть боль, и они причиняют её. И их тоже надо просто лишить жизни, не нужно никаких издевательств – наказания останутся в руках людей. Да, месть и наказания это для людей, не для богов. Люди наказывают, чтобы не оставаться униженными, а боги наказывают, потому что они садисты. Дай злодеям осознание, автор. Вылечи их психику. Для чего же ты сыпишь им соль на рану? Есть тысячи способов сделать этот мир другим, но ты выбрал самый жестокий.
После этих размышлений Франц взял рядом лежащую книгу, которую брал до этого из книжного магазина и начал читать:
"Ты очень добр ко мне, – сказал К., и они вместе стали ходить взад и вперед по темному приделу. – Из всех судейских ты – исключение. Я доверяю тебе больше, чем всем, кого знал до сих пор. С тобой я могу говорить откровенно.
– Не заблуждайся! – сказал священник.
– В чем же это мне не заблуждаться? – спросил К.
– Ты заблуждаешься в оценке суда, – сказал священник. – Вот что сказано об этом заблуждении во Введении к Закону. У врат Закона стоит привратник. И приходит к привратнику поселянин и просит пропустить его к Закону. Но привратник говорит, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал проситель и вновь спрашивает: может ли он войти туда впоследствии? «Возможно, – отвечает привратник, – но сейчас войти нельзя». Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоит в стороне, и проситель, наклонившись, старается заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник смеется и говорит: «Если тебе так не терпится – попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх». Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен быть открыт для всех в любой час, подумал он; но тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжелую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти. Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидит он там день за днем и год за годом. Непрестанно добивается он, чтобы его впустили, и докучает привратнику этими просьбами. Иногда привратник допрашивает его, выпытывает, откуда он родом и многое другое, но вопросы задает безучастно, как важный господин, и под конец непрестанно повторяет, что пропустить его он еще не может. Много добра взял с собой в дорогу поселянин, и все, даже самое ценное, он отдает, чтобы подкупить привратника. А тот все принимает, но при этом говорит: «Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил». Идут года, внимание просителя неотступно приковано к привратнику. Он забыл, что есть еще другие стражи, и ему кажется, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко клянет эту свою неудачу, а потом приходит старость и он только ворчит про себя. Наконец он впадает в детство, и оттого что он столько лет изучал привратника и знает каждую блоху в его меховом воротнике, он молит даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже меркнет свет в его глазах, и он не понимает, потемнело ли все вокруг, или его обманывает зрение. Но теперь, во тьме, он видит, что неугасимый свет струится из врат Закона. И вот жизнь его подходит к концу. Перед смертью все, что он испытал за долгие годы, сводится в его мыслях к одному вопросу – этот вопрос он еще ни разу не задавал привратнику. Он подзывает его кивком – окоченевшее тело уже не повинуется ему, подняться он не может. И привратнику приходится низко наклониться – теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста. «Что тебе еще нужно узнать? – спрашивает привратник. – Ненасытный ты человек!» – «Ведь все люди стремятся к Закону, – говорит тот, – как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?» И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, кричит изо всех сил, чтобы тот еще успел услыхать ответ: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их».