Инна Лайон
Приватный клуб семи муз мастера
Этот рассказ был написан в декабре 2021 года когда его главная героиня, Мадам, еще была жива. Ее не стало 6 июня, 2023 года. Художница. Автор. Женщина-легенда. Она стала седьмым членом Клуба семи муз мастера.
Черный «Ситроен С4 Пикассо» притормозил на узкой улочке Ториньи рядом с домом номер 5. В свете фар блеснула синяя табличка: «Национальный музей Пикассо-Париж. Открыт с 9.30 до 18.00 часов, кроме вторника».
Посещение популярного музея не смутило бы случайного прохожего, если бы не столь неурочный час. Время приближалось к полуночи.
Свежая апрельская ночь благоухала цветущими каштанами, но ей никого не удалось бы одурачить – обманчивая ночная прохлада лишь обещала жаркий день.
Темно-синяя обшарпанная дверь в каменной стене отворилась, и молодой человек в темном костюме выскользнул на тротуар. Шофер открыл дверцу машины и помог выбраться наружу пожилой даме.
– Мадам Солк, – пробормотал молодой человек, припадая к ее морщинистой руке.
– Андре, пожалуйста, без имен. Пусть этот визит останется в тайне, как и предыдущие, – ответила дама по-французски.
– Да-да, конечно, простите.
Он почтительно согнулся.
Пожилая дама похлопала смотрителя по плечу. Она была невысокого роста, хрупкого телосложения, в стильном красном с желтыми цветами кардигане и черных брюках и таких же черных туфлях без каблука. Коротко стриженные черные волосы обрамляли ее морщинистое лицо с высоким лбом и нарисованными бровями. Островатый нос, узкие поджатые губы, на которых когда-то играла ослепительная улыбка, и дряблые щеки, висевшие как два мешочка спитого чая. Но ее темные проницательные глаза смотрели живо и искренне.
Смотритель придержал дверь, и оба проследовали во внутренний дворик музея, вымощенный булыжником. Пожилая дама опиралась на руку молодого человека и держала в руках дамскую черную сумочку. Пара направилась к центральному входу музея.
– Андре, как поживает ваша семья? – проскрипела старуха.
– С ними все в порядке, мадам. Полин на седьмом месяце. Ждем прибавления в июне.
– О-о, поздравляю вас. Я распоряжусь о повышении вашего жалованья. И передайте Полин мой поклон за то, что отпустила мужа на ночное бдение.
Он низко поклонился:
– Благодарю вас.
Ночные посещение музея были событиями не частыми, но весьма деликатными и таинственными. Андре, как главный смотритель, был посвящен в это таинство и получал недурные чаевые за сопровождение старухи. Вернее, легенды прошлого века.
Они пересекли внутренний дворик от ворот до главного здания музея, расположенного в трехэтажном здании бывшего отеля Сале. Вошли в вестибюль музея. Андре позволил себе наклониться к уху женщины и прошептать:
– Как прошел ваш юбилей, мадам?
– Ах, Андре, оставьте. Когда тебе исполняется сотня лет, ты чувствуешь себя забытой картиной в заброшенной мастерской. Новые люди, чьих имен ты не помнишь, и новые лица, которых ты никогда не видела, аплодируют, дарят ненужные подарки и говорят тебе пустые речи. А те, кого хотелось бы увидеть в этот день, давно почили в бозе.
Тяжело опираясь на руку Андре, пожилая мадам неспешным шагом следовала за ним по залам музея. Они миновали два первых зала и вошли в просторную длинную комнату. Света не зажигали. Лунного освещения было достаточно, чтобы различить предметы и даже картины. Посреди зала стояли в ряд четыре современные неудобные скамьи для посетителей, желающих отдохнуть от километров картин. Глубокое бархатное кресло, стоявшее чуть поодаль лицом к картине Пикассо «Женщины, бегущие по пляжу», совсем не вязалось с современным интерьером выставочного зала. Оно было принесено заранее для поздней посетительницы, в которое она тихо и опустилась.
– Вам что-нибудь принести, мадам? Кружку чаю? Стакан воды? Бокал шардоне?
– Нет, Андре, ничего не нужно. Ожидайте меня на улице. А сейчас оставьте меня одну. Я хочу побыть наедине с прошлым и картинами Пабло.
– Конечно же, такой день.
Смотритель поклонился в третий раз и бесшумно удалился. Дама подождала звука закрывающейся входной массивной двери, эхом раскатившегося по пустым залам.
День был действительно важный, но дама была здесь по иной причине, чем оплакивание ушедшего мастера. Впрочем, она никогда не называла его мастером или гением. Для нее он был просто художник, или Пабло, на худой конец. И насчет одиночества она тоже солгала.
Старуха достала из черной сумочки веер и обмахнулась им пару раз. Ей было душно. Внезапное дуновение ветерка при закрытых окнах ничуть не смутило пожилую женщину.
– Ольга, я не собираюсь сидеть тут часами или играть с вами в прятки. У меня, в отличие от вас, еще есть дела на этом свете. Где остальные?
Белая прозрачная фигура проплыла в сторону кресла и остановилась перед француженкой. Ночное привидение, отлетевшая душа, эфемерное создание, сотканное из воздуха и серебристых нитей лунного света, висело в полуметре от пола. В неясных очертаниях угадывались крупные заносчивые черты лица, полная фигура и пачка балерины, смотрящаяся на ней как на корове седло.
– Ольга, я вас умоляю, только не сегодня. Сегодня день его смерти, а не посещение театра. Оденьтесь во что-то более подходящее к случаю.
Силуэт пачки изменился на облегающее платье с большой брошью у плеча, но полная фигура и презрительно поджатые губы остались прежними. Пепельные волосы были стянуты в большой узел на затылке. Женщина заговорила на французском с тяжелым русским акцентом.
– Я лишь хотела показать этим трем дурам, что душа, ушедшая по-христиански, способна перевоплощаться. А те, кто расстался с жизнью не по-божески, даже в бестелесном образе, так и будут нести свой крест как мученицы до своей последней минуты.
– Ваш сарказм относится только к Марии-Терезе и Жаклин, то есть к двум… – она хотела добавить «дурам», но остановила себя. Не стоит начинать важное заседание с мелкой свары. Тем более никогда не знаешь, какая из душ уже спустилась на тризну больших если не похорон, то поминок.
– Ха, а Дора? – не желая сдаваться, язвительно пропыхтела фигура.
– Не трогайте бедняжку. Сумасшествие это не самоубийство, – ответила старуха, обмахиваясь веером. Кондиционеры поддерживали температуру микроклимата музея, необходимую для картин, но не для постклимактического старого тела.
– Все равно грешница. Все вы – грешницы и потаскухи. Прыгали в постель к моему законному мужу, как только он взмахнет кистью.
– Не прыгали, а завороженно восходили на жертвенный подиум искусства, безраздельно отдаваясь в объятья нашему верховному жрецу и сгорая в сладострастных муках, – прошептал новый голос, затем раздался истеричный хохот, подул желанный ветерок и в комнату через стену вплыли еще две прозрачные фигуры. Это были Мария-Тереза и Дора Маар, некогда ярые соперницы на любовном поприще, а ныне неразлучные душевные (или духовные?) подруги. Первая – обнаженная, с роскошными формами, коротким каре и с обрывком веревки на шее. Вторая – высокая, тощая, что подчеркивала висящая на ней бесформенная смирительная рубашка. Даже призрачность телесной формы не могла сгладить нервные ужимки и резкие движения ее подвижного силуэта.
