Ираида Владимировна Дудко
Энциклопедия наших жизней: семейная сага. Истоки. Книга 4. Детство и юность Ираиды Глава 3
Естественно, я ухитрилась, и текст диктанта переписать, и задачи по математике, и сами билеты… Это же были мои «старички». Многим было под 40 лет. Они уже давно забыли школьную программу. Почти все они работали мастерами, бригадирами, а кое-кто, и прорабами. В общем, поступили все. В первый год всё обучение проводилось непосредственно в посёлке – ТЭЦ – 22. А когда я уволилась, заниматься ими никто не стал. Но «старички» мои техникум не бросили, и ездили на занятия уже в Москву, непосредственно в сам техникум.
Несколько лет спустя, когда я уже вышла замуж и, жила в Дзержинке, я встретила одного из моих бывших подопечных студентов. Помню, у него фамилия была громкая – Пушкин. Он, увидев меня, бросился ко мне, как будто встретил родного человека. Он наговорил мне столько благодарных слов, и не только от себя, а от всех бывших учащихся. Он рассказал, что все они окончили техникум. И благодаря этому, остались на работе. Практикам становилось всё труднее удержаться на технических, и, тем более, на инженерных должностях. Столько хороших слов в свой адрес до тех пор мне ещё слышать не приходилось. Я имею ввиду – не подхалимажные благодарные речи, а признательные слова за действительно совершенное хорошее дело. Приятно…
Часть 20
Ссора с Борисом
Борис Белобородов и я (Ираида)
Ну, а в личной жизни произошло что-то не то… Не помню, из-за чего, но мы поссорились с Борисом. Иногда мы встречались в Москве. Пару раз он приезжал в общежитие, посмотреть, как я устроилась на новом месте.
После ссоры, мы перестали встречаться. Конечно, мы с девчатами не скучали, но нет, да нет, где-то в глубине души щемило. Вот так сразу вычеркнуть его из своей жизни мне не хотелось. Я поняла, что, наконец, впервые влюбилась.
Однажды сидели мы с девчонками и «плакались друг другу в жилетку». Как раз, у Лиды был не определён вопрос с её Анатолием, а она уже ждала ребёночка. Я решала – как бы мне помириться с Борисом, не унижаясь тем, что первая ищу примирения. И вот, неожиданно, кто-то из девчонок предложил – «А ты скажи ему, что ждёшь ребёнка».
Сначала я высмеяла это предложение. А потом подумала, что терять-то мне нечего. И мы всей комнатой стали сочинять письмо…
А когда он получил его, то на следующий же день примчался ко мне. Я так растерялась, но, начав врать, уже не могла признаться, что «пошутила», чтобы помириться. А он уговаривал меня сразу же расписаться, переехать к нему домой. Говорил, что любит, что рад, и т. п.
Я поняла, что сама «загнала себя в угол». Я сказала, что не хочу иметь детей и сделаю аборт. Только это дорого стоит – 100 рублей. Откуда я взяла эту цифру? Так, сорвалось с языка. Борис расстроился очень. Попросил меня подумать. Сказал, что, если я не передумаю, денег, конечно, он мне даст, но никогда не простит, и между нами будет всё кончено. Договорились, что думать я буду неделю…
Через неделю мы встретились в Москве. Я сказала, что не передумала. Мы прогуливались по вокзальной площади, где вытянулись в ряд продавцы цветов. Он дал мне эти несчастные 100 рублей. Затем купил большую охапку розовых и белых пионов, и проводил до электрички.
Он стоял до тех пор, пока не захлопнулась дверь. Когда электричка тронулась, я уткнулась лицом в цветы и так зарыдала! Мне было так больно и стыдно. Рядом стоявшие мужчины наблюдали за молчаливой сценой нашего расставания, И, когда я заплакала, стали меня утешать. Они говорили, что никакая ссора не стоит слёз, что в жизни плакать нужно по другим поводам и т. д. и т. п.
Приехав в общежитие, я швырнула девчонкам 100 рублей и цветы. А они, ведь, не были виноваты. Если бы я сама не согласилась на эту авантюру, может быть, всё было бы по – другому.
Накупили мы на эти 100 рублей всякой всячины, устроили ужин, и отпраздновали кончину моего последнего романа.
Правда, я временами делала попытки что-нибудь узнать о Борисе. Поддерживала связь с его товарищем – Николаем Голубевым. Он по прежнему временами приезжал в командировки в Шатуру.
Письмо из Шатуры на ТЭЦ-22.
28.04.58 г.
ЗДРАВСТВУЙ, ИРИШКА!
Писать тебе из Шатуры я не стал, т. к. был один лишний свидетель, а пишу тебе из дома. Весточку я от тебя получил 25 числа. Хотя короткая, а всё-таки весточка. Я так же как и ты хотел, чтобы о наших встречах меньше знали, но учти одно, что кроме нас там были ещё люди, которые знали о наших встречах, а у них-то, наверное, «языки без костей».
Приехали в Шатуру мы 16 числа, а выехали 27. Были там 11 дней. Вообще, мне лично было там скучновато без тебя.
Иришка! Ты мне вообще ничего не написала о себе, как ты устроилась с работой, как приняли тебя и вообще обо всём понемногу.
Я думаю, что ты сейчас «большой начальник», и у тебя есть телефон, а, если есть телефон, то из Москвы можно тебе звонить, то и я тебе позвоню, и мы договоримся о встрече.
Скоро первое мая. Моё письмо придёт как раз к нему. Так что, Иришка, я тебя поздравляю с праздником и желаю тебе самого, самого лучшего.
Адрес ты мой знаешь, и тебе остаётся только написать по нему коротенькую записочку, в которой желательно, чтобы был написан телефон.
До скорой встречи – Николай.
Как-то раз я даже задумала вклиниться в организацию, в которой работали Николай и Борис.
В первый раз я, ещё работая в Шатуре задумала заказать комбинату макет – «Будущая Шатура». И даже говорила об этом Борису. Сейчас я то же самое, правда, на уровне трёпа, решила попробовать, с тем, чтобы «нечаянно» пересечься с Борисом. Написала об этом Николаю. Он мне ответил
ЗДРАВСТВУЙ, ИРА!
Во первых, я пишу тебе адрес нашего комбината, вернее, правление находится по адресу – «Большой Новинский переулок, дом 19». Сейчас из Большого Новинского переулка сделали Кутузовский Проспект. На берегу Москва реки. Около нового моста, стоит большой серый дом. Нижний этаж этого дома, левая сторона – аптека, а правая – наш комбинат, посередине – арка.
Я думаю, тебе понятно, и ты найдёшь сразу. Удобней тебе ехать на метро до ст. Смоленская, а там сядешь на троллейбус (одна или две остановки), до остановки «Большой Новинский».
Насчёт этого макета я немного слышал от Бориса, но подробности хотел бы услышать от тебя. Вечера я свободен, и с большим удовольствием хотел бы посвятить тебе.
Сейчас работы не очень много, но всё-таки она есть. Работаю на улице «Домниковка», там у нас мастерская, и есть телефон. Если будешь до 5 часов в Москве, то сможешь позвонить К – 4–04–06, но это только, если ты сможешь быть в Москве до 5 часов на этой неделе, а так, давай с тобой условимся о встрече.
Я буду тебя ждать в среду, в 8 часов вечера, у Казанского вокзала, где стоянка такси, и где выход в город с вокзала.
А ещё лучше, если ты мне позвонишь по этому телефону из Люберец.
До скорой встречи – Николай.
Но мне было лень идти окружной дорогой, и я просто написала письмо Борису сама, и вскоре получила ответ.
Письмо на ТЭЦ-22 из Москвы.
ПРИВЕТ, ИРА!
Я даже не удивился твоему письму. Я давно его ждал. Я знал, что оно будет. Даже уже тогда, на платформе.
Ступенька. Удобная, невысокая ступенька. Я на тебя не сержусь.
Спасибо за правду. Теперь всё встало на свои места. Что ни говори, и я смотрел дальше тебя. Пойду продам книги, и выпью по этому случаю.
Между прочим, у Олега я и раньше не бывал месяцами, а сейчас наступает лето, так что бывать у него буду очень редко. Деньги можешь выслать почтой. Был бы рад отдать долг за тебя, но сейчас сам в жестоком цейтноте.
Понадобится когда какая помощь – пиши. Что в моих возможностях, помогу. Будь здорова.
Борис.
А в августе неожиданно пришло от него ещё письмо.
10.09.58 г.
ЗДРАВСТВУЙ ИРА!
Вот я и в Крыму! Представляешь?!
Солнце, море, улыбки! Как в сказке. Только некоторые детали напоминают о прозе жизни. Я тебе тогда не дозвонился – ты или нарочно ушла, или телефонистка не знала твоего кабинета – никто не подходил.
Потом я достал немного денег, и сразу уехал. Но, без твоей помощи, видно, не обойтись. Дома рассчитываешь на одно, а здесь..!
Кашмар, на каждом шагу соблазны. На Олега надежды мало, а маму мне не хочется огорчать. Я ей сказал, что мне хватит шестисот рублей, и она не должна знать, во что мне обходятся такие поездки. Надежда только на тебя. Если сможешь, раздобудь где-нибудь 400–450 рублей. Мне тогда хватило бы числа до 25-го прожить, не умирая с голода и жажды. А в течение октября, я бы с тобой расплатился. Хорошо?
Не обижайся, что такое маленькое письмо – на почте только такие листики, а брать два – дорого.
Мой адрес: – «Крымская область, Алушта, почта, до востребования Борису Семёновичу». Только телеграфом. Или, если не сможешь, то немедленно предупреди телеграммой. Иначе я пронадеюсь, и не смогу выехать. Мой приятель Митя Зеленский уедет раньше. Я один погибну. Привет Дине и всем. Постарайся достать Целую.
Борис.
Но у меня никогда не было свободных денег. Их почему-то у меня вообще никогда не было… А занимать такую большую сумму, может быть, и можно было бы, но мне не захотелось. Ведь её нужно было бы – отдавать…
Больше писем я от него не получала. Наши дорожки разбежались в разные стороны. Да и к этому времени у меня уже была совсем другая компания. Как говорится – клин вышибается клином. Борисом я переболела. Наверное это и был тот бумеранг, который мне дал почувствовать боль утраты…
Часть 21
Литкружок
В Дзержинском посёлке был, как и полагается – клуб. Я узнала, что в нём работают разные кружки, в том числе и кружок литобъединения. Я, естественно, не зная – куда себя девать в свободное время, записалась сразу в два кружка – драмкружок и кружок литобъединения. Слово-то какое. Оно наверное предполагало объединение людей на основе литературных интересов. Раз в неделю из Москвы приезжала в клуб Алиса Акимовна (теперь фамилию уже не помню), – член союза писателей. Видимо и она была писательницей. К сожалению с её произведениями мне познакомиться не удалось. Это была маленьая, ссутулившаяся женщина, с умными глазами, всегда готовая спокойно и внимательно выслушать любого до конца. Именно такой она осталась в моей памяти.
В кружке я познакомилась со многими поселковыми графоманами. Помню среди них был Володя Макаров. Много позже, он из посёлка перешел на работу в Москву, – заведующим музея В. Мояковского.
На занятия кружка все участники собирались в одной из комнат на втором этаже клуба. Встречи проходили всегда интересно. Сначала Алиса Акимовна проводила с нами занятие по теории. Именно там я узнала и запомнила, что каждое произведение должно состоять из трёх частей. Сначала – завязка – начало интриги, в середине интрига постепенно развивается, доходя до накала, – эпогея. И, наконец, – развязка, желательно с моралью…А я – то думала, что, например – повесть, это от слова – повествовать. (Правильно, конечно, – наоборот). А повествовать, – по – моему означает – рассказать о чём – то. Это, как фотография – раз, и осталась на память картинка увиденного. Или можно сравнить с песней казаха, который едет на лошади, и – что видит, о том и поёт… А оказывается, нужно перед тем, как писать о чём-то, – построить схему будущего произведения, и т. д. и т. п. А то, о чём я говорила, скорее всего, подпадает под определение – очерк. Но самым интересным на занятиях кружка была вторая часть. Кто-то из кружковцев вслух читал своё очередное произведение. А мы – все остальные выступали в роли критиков. Я тоже однажды попробовала вынести на суд свой рассказ, который специально написала к очередному занятию. Алиса Акимовна несколько раз организовывала приглашение известных поэтов и писателей с выступлениями в нашем клубе. Вечера проходили интересно, особенно мы – кружковцы радовались таким мероприятиям и организационно помогали, чем могли.
Но вот произошел случай, который нас всех возмутил и обидел. Мы обратились в Государственный институт имени Горького с просьбой…
Но я не буду пересказывать своими словами то, что написано в письме, которое я здесь привожу.
В редакцию – «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА»
Просим поместить в газете наше письмо. Случай, о котором мы пишем, глубоко возмутил всех жителей посёлка имени Дзержинского.
В Подмосковье, на берегу Москва-реки, в Ухтомском районе раскинулся зелёный посёлок им. Дзержинского. Хорошие, дружные люди живут в этом посёлке, и мечты у них красивые.
Каждый вечер по улицам Дзержинки весёлыми стайками спешит молодёжь к клубу, и не спеша, степенно, направляются туда же взрослые. А сегодня в клубе особенно людно. У дверей клуба – большая яркая афиша:
22 октября, в 7 ч. 30 м. вечера, в клубе пос. Дзержинского состоится
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР
посвящённый 40-ой годовщине комсомола.
У нас в гостях – студенты – поэты, комсомольцы Государственного института им. Горького и поэты
ДОСТАЛЬ и КВИЛИВИДЗЕ.
Но где же гости?
Время – 7 ч. 40 м. В зале раздаются первые аплодисменты. И вдруг – телефонный звонок: – вечер отменяется…
Как?! Что случилось? Почему?
Часом позже приезжает расстроенная Татьяна Николаевна, и рассказывает историю, достойную острого фельетона.
В 6 ч. Вечера Т. Н. вошла в бюро пропаганды, где назначен был сбор студентов литературного института. Должны были ехать – 7 человек и 7 человек должны были быть готовы к поездке на случай замены.
В бюро пропаганды уже ждали – студент ПАРФЁНОВ с 4-х дня (ему далеко ехать домой) и поэт ДОСТАЛЬ. Больше никого не было.
Немного позже в широко распахнувшуюся дверь вбежал человечек, маленького роста, в макинтошике и растоптанных ботинках.
– Здравствуйте, – Анциферов! К сожалению, ехать не могу. Разговор на междугородней.
Т. Н. растерянно посмотрела на него:
– А какже поездка?
– А я приеду. Приеду обязательно. Разговор в 7 часов. Ну, немножко опоздаем. Подождут, потанцуют. А как же?! Приеду…
И исчез также молниеносно, как и появился. А потом позвонил телефон.
Оказалось – Квиливидзе не придёт. У него болит зуб. Может быть, он и придёт, так как ему сделают впрыскивание, но, если вспрыскивание не поможет, он не придёт, но, может быть, и придёт, если ему будет лучше.
А потом в бюро пропаганды зашла молодая пара.
– Здесь, конечно, можно позвонить??
Она, девушка, ждала, смиренно потупив глаза. Он, студент Савельев – звонил в какое-то литобъединение.
– Как занятие? Ждёте? Меня? Но я должен ехать… Некому проводить? Сейчас приеду…
Т. Н. преградила ему дорогу:
– Вы не имеете права срывать мероприятие. Вы должны ехать. Вас люди ждут.
– Мы все всегда чего-нибудь или кого-нибудь ждём.
– Если Вы не даёте себе отчёт в том, что вы делаете, завтра мы о вашем поступке напишем в газету.
– В газету?! Я сам могу написать в газету! Подумаешь! Плевал я на вас и вашу писанину. Что вы здесь мне женские истерики устраиваете?
– Безобразие! Я знаю многих великих советских писателей. Так они бегом бегают, чтобы не опоздать к выступлению в редакции или ещё где-нибудь. А эти, неоперившиеся гении… Разве так можно? Поедемте, хоть втроём проведём вечер.
– Да я! Да я – куда угодно! – расплылся в улыбке Анциферов. Такой вечер проведём. Так выступим! Я даже ботинки промочил – спешил.
Досталь пристально вгляделся в лицо Анциферова.
Да. Он теперь куда угодно поедет. Только теперь, кроме ботинок он, вероятно, промочил заодно и горло.
Парфёнов, тот самый студент, который ждал с 4-х дня, успокаивал Т. Н., обещал поставить на комсомольском собрании вопрос о поступке комсомольской рейдовой бригады Государственного литературного института им. Горького.
Больше никто не явился, а те, кто и удостоили своим посещением пункт сбора, явились лишь для того, чтобы отказаться от поездки.
Поездка не состоялась. Вечер, посвящённый 40-летию ВЛКСМ, в клубе пос. Дзержинского сорвался.
Жители пос. Дзержинского очень гостеприимные. Радушно встречали они в своём клубе выступления многих писателей и поэтов: ВЕРШИГОРЫ, ГЕРМАН, БОРЩАГОВСКОГО, ПИЛЯР, ЛИНЬКОВА и многих других.
С радостью ожидали и сегодняшних гостей. Но…
Собравшиеся в клубе расходились по домам, унося в карманах пригласительные билеты несостоявшегося вечера, а кружковцы Дзержинского литобъединения сидели понурившись в пустеющем зале клуба, и, обхватив головы руками, думали – как сохранить авторитет кружка.
Скоро должен состояться вечер чтения художественных произведений местных поэтов и писателей. Придут ли люди в клуб, получив такие же пригласительные билеты, а если и придут, то с сомнением – а вдруг опять вечер не состоится?
Ира Степанова. По поручению лит. кружка пос. Дзержинского.
Не отослано в печать по просьбе комсомольской организации Государственного института им. ГОРЬКОГО.
А теперь – рассказ, написанный мной и прочитанный на занятиях литкружка.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Валентина Ивановна уже два дня не выходила на работу. Пришла беда – открывай ворота. Сразу два несчастья свалились на голову Валентины Ивановны: от неё ушел муж, а потом заболела маленькая дочь – Надя.
Три года тому назад Валентина Ивановна окончила медицинский институт, Сергей – строительный. Познакомились они перед дипломом. После упорных занятий, долгими осенними вечерами, бродили они по улицам столицы, подолгу стояли на набережной Москва – реки или Яузы, любуясь отражением вечерних огней, змейками убегающих к противоположному берегу.
Сергей брал Валины руки, и, низко наклонившись к ней, заглядывая в её с голубыми искорками глаза, говорил, что впервые встретил такую красивую девушку, и, что любить её, сильнее, чем он – никто не сумеет. Тёплый ветер ласково путал Валины пепельные кудряшки с рассыпчатыми тёмными кудрями Сергея.
Вале нравился Сергей. По твёрдой, немного жесткой походке она узнавала его всегда издалека. Высокий, широкоплечий. Всегда аккуратный и подтянутый, он производил впечатление человека сильного и энергичного.
Он не отличался особенной красотой, но от лица его веяло всё той же силой и энергией, которые, казалось, исходя от него, притягивали к себе, подчиняя обаянию молодости и мужества.
После защиты диплома, Валя и Сергей расписались и уехали работать в Придонские степи: он – строить, она – лечить.
Валя работала в небольшой клинике, обслуживающей четыре села Мартыновского района, Ростовской области.
Придонские степи раскинулись на многие километры: едешь – едешь, а кругом золотые поля, словно море солнца. Сёла, расположенные на 20–30 км. друг от друга, словно маленькие островки затерялись в безбрежном степном пространстве. На нетронутой плугом степи рано весной цветут тюльпаны и маки. Летом душистая полынь обманно манила к себе, а подойдёшь – горчит в горле. Остальные травы все выгорают и степь становится изжелта – чёрной.
За три года Валентина Ивановна привыкла здесь. Нравились ей люди – простые, дружные. В селе они все знали друг друга, и жили, казалось, одной большой семьёй. Вместе с Валентиной Ивановной работал Лев Маркович Эгорёв. Ему было уже пятьдесят с гаком лет. Семья его погибла во время войны. Он очень привязался к Валентине Ивановне, ласково называл её Валюшей, часто рассказывал её случаи из своей жизни. А знал он много.
Знал он и то, что Сергей давно начал ухаживать за молоденькой учительницей – Люсей, но Валюше никогда не говорил об этом. Иногда, когда Сергей почему – то долго задерживался на строительстве, Лев Маркович заходил к Вале на чашку чая, обязательно принося маленькой Наде гостинцы. Когда он узнал, что Надюша заболела, он сам отослал Валентину Ивановну домой.
– Ничего, голубушка, я справлюсь. Вы не беспокойтесь. Если надо будет, я за Вами пошлю.
И вот, вторые сутки Валентина Ивановна не отходит от больной дочки, прикладывая к её горячей головке компрессы. В комнате сразу запахло лекарствами. Ставни были полузакрыты даже днём, чтобы предохранить комнату от знойных лучей палящего солнца. Поправляя подушку, Валентина Ивановна прижималась губами к разметавшимся ручонкам, и, не замечая усталости, долго, пытливым взглядом всматривалась в пылающее жаром лицо девочки. Она сознавала только страх за жизнь этой двухлетней малютки.
А Сергей, может быть, даже не знает, что у него больна дочь. Может быть, в эту минуту, когда она целует детские ручонки, он целует руки чужой женщины. Совсем недавно Сергей не пришел ночевать домой, прислав записку, чтоб его не ждали. А на следующий день он ушел совсем, сказав ей, что они ошиблись друг в друге. Он говорил – они, хотя даже не спросил её об этом. Голос его звучал спокойно:
– Валя, я понял, что мы ошиблись. Но ошибки исправляются временем и людьми… Прости, но я люблю другую…
Валя молчала, только светлые ресницы её дрогнули и опустились.
– Я буду помогать тебе, Валя!…
Не дождавшись ответа, он вышел. Валя сделала шаг за ним, и потом, вдруг остановилась, как вкопанная, с протянутой вслед ему рукой. Губы раскрылись, но ничего не сказали. В мозгу судорожно билась одна и та же мысль: – «Как, почему? За что?». Валя метнулась к окну, заломив в отчаянии руки и смотрела на удалявшуюся широкую спину Сергея и его такие родные, разлохмаченные ветром, кудри. Сердце сжалось, глаза уже ничего не видели, затуманенные горькими, обживающими щёки, шею и руки, слезами.
Валя вдруг, почувствовала себя маленькой, беспомощной, и никому не нужной.
А потом заболела Надя. Мелкая сыпь, высокая температура – яркие признаки скарлатины. Время тянулось медленно. Наде лучше не становилось.
В двенадцатом часу ночи в дверь постучали. Валя вздрогнула – он! Она узнала его осторожный стук в дверь. Пристально посмотрев на спящую Надю, Валя вышла на крыльцо, притворив за собой дверь.
– Валя, здравствуй! Почему ты мне не сообщила о том, что больна Надя? Чужие люди мне говорят об этом.
– Но, ведь, я для тебя тоже чужая теперь.
– Что с ней? Сергей сделал шаг к двери, но Валя загородила её.
– К ней нельзя.
– Но, ведь, ты не имеешь права не пустить меня к ней, ведь я – отец.
– А я прежде всего сейчас – врач. Ей нужен покой, она спит.
И Валя вернулась в комнату. Через полчаса в дверь опять постучали. На крыльце стояла женщина.
– Простите, пожалуйста, Вы – доктор?
Валя кивнула головой.
– Извините, что ночью. У меня тяжело больна дочь Это в соседнем селе. Я на лошади. Знаете, днём она бегала и играла, а к вечеру ей, вдруг стало плохо. Может быть, Вы не откажетесь сейчас поехать?
Валя молчала. Чей-то чужой голос говорил внутри: – «Какое тебе дело до того, что где-то, кто-то тяжело болен, если у тебя больна дочь». Валя молчала. Её уставшее, измученное лицо сразу постарело.
– Доктор, я очень прошу Вас, ей плохо!
– А завтра нельзя?
Женщина умоляюще смотрела на Валю и ждала. Видя, что Валя будто бы не понимает, что от неё хочет эта женщина, она протянула к ней руки и с болью проговорила:
– Если у Вас есть дети, ради их здоровья, спасите мою девочку!
Валя вздрогнула. – «Если у Вас есть дети»…» Её, вдруг охватил неописуемый ужас. «Ради их здоровья»… Ей показалось, что она уже давно оставила Надю одну. А что, если с ней что-нибудь уже случилось? А что, если… Валя как-то странно взглянула на женщину, и бросилась в комнату.
Надюша лежала побледневшая. Ручонка свисала бессильно с кровати. Валя в ужасе бросилась перед кроватью на колени, схватила руку девочки – она была холодной. Валя вскрикнула, лихорадочно схватила девочку на руки, и прижала к себе, к своей груди… И тогда она почувствовала, как бьется Надино сердце. Не веря, она постояла ещё мгновенье. Колени дрожали, пальцы судорожно сжимали дорогую девочку.
У Нади жар спал, ей стало лучше. Валя не видела, как незнакомая женщина вошла в комнату, как, постояв мгновенье, она вышла. Валей в эту минуту владела только одна мысль – её девочка, её Надюша – жива.
Опомнившись, она осторожно опустила Надю на постель, и только тогда почувствовала, как она устала. Из ночной темноты, через полураскрытую дверь до Вали долетели чьи-то всхлипывания. Только теперь Валя вспомнила про приехавшую женщину, только теперь по настоящему поняла, что от неё хотели. Женщина сидела на крыльце и, уткнувшись в колени, плакала, всхлипывая, обхватив руками ноги, и слегка покачиваясь. Только теперь Валя представила по-настоящему картину больного ребёнка этой женщины так ярко, что у неё сжалось сердце. Она поняла, что сейчас переживала эта женщина. Поняла, потому что только что сама пережила жуткий страх за жизнь своего ребёнка, поняла потому что сама была – мать.
Валя тронула женщину за плечо и сказала:
– Через 10 минут мы поедем.
Женщина недоверчиво подняла заплаканное лицо к Вале. Её глаза опухли, губы дрожали, голос срывался.
– Но, ведь у…Вас у самой…
Ничего, ей, кажется, стало лучше.
Валя перебежала дорогу, и, миновав три домика, постучала в окно. Потом постучала ещё раз, дверь открылась. Лев Маркович стоял в пижаме, с взлохмаченными волосами.
– Валюша, Вы? Что – ни будь случилось? С Надей?
– Нет. Вы извините, пожалуйста, я уезжаю к больной, будьте так добры, посидите с Надей.
– Ничего, Валюша, ничего. Я сейчас, сейчас. И. Действительно, через пять минут он был уже готов, и Валя уехала.
Лошадь бежала рысцой, телега поскрипывала несмазанным колесом.
В степи было тихо. Пахло горькой полынью, жженой травой, мятой и ночной свежестью. Валя сидела на охапке кукурузной соломы, припав головой к плечу незнакомой женщины. Она чувствовала себя усталой. Тревожные мысли сменились спокойным раздумьем. Ей уже не казалось, что она беспомощная, и никому не нужная. Она была нужна людям.
А какое это большое счастье – быть полезной людям.
Обычно, перед чтением своего произведения, автор вручал кружковцам копии своей рукописи. А по окончании чтения все выступающие с критикой передавали автору свои накрапанные на листочках замечания.
На мой рассказ мне вручили тоже несколько записок с критическими замечаниями. Но у меня сохранилось только три.
Причём одна оказалась на каком-то не русском языке – то ли грузинском, то ли – ещё каком-то. Я теперь уже не помню всех участников литобъединения.
Но помню только, что на следующем занятии попросила перевести записку на русский язык. Получилось следующее:
«……………хорошо передаёт психологию женщины, и совершенно убедительно – изменения, происходящие в духовном мире героини.
Это главное в рассказе, и это главное – удалось.
Вообще, автор не лишена способности глубоко мыслить…»
23 | v – 58 г.
И в следующей записке:
«Далеко от журналистики. Но что-то есть. И это что-то отражает твоё будущее в труде, в настойчивом труде.
В детстве мы делаем первый шаг – над нами взрослые смеются. Почему? Потому что первый шаг в жизни – есть начало не оконченной гениальности.
В середине повести – нет определённости, но есть мнение, что она должна измениться под влиянием общественного течения той или другой стороны.
Или это будет ИДЕАЛИЗМ, или – РЕАЛИЗМ.
Таково моё мнение… (Подпись не разборчива).
И, наконец, записочка, написанная Алисой Акимовной, руководителем нашего литкружка.
ЗАМЕЧАНИЯ:
1) Больного скарлатиной обязательно положили бы в больницу в любом колхозе.
2) От больного скарлатиной врач не имеет права ехать к ребёнку.
3) Чем просить врача сидеть у её ребёнка, лучше послать его к приехавшей женщине.
СОВЕТУЮ:
1) Девочка болеет воспалением лёгких. (пенициллин уже введён, наступает облегчение).
2) Старый врач заболел, ехать не может.
3) Валя бежит за Серёжей. Он остаётся на ночь у дочери, в его душе – перелом.
Валя возвращается от больной. Он ухаживает за ней, и они мирятся.
Моё мнение: Вероятно, не стоило его выставлять здесь на показ, но я всё-таки привела его, для того, чтобы было понятно, почему я приняла решение – не заниматься этим «ремеслом» дальше.
Я действительно, ездила в детстве в Мартыновку, и прекрасно помню и степи, и жару, и запах полыни. Но об остальном я не имела никакого представления.
Рассказ был придуманным, а поэтому – шаблонным. Я поняла, как много надо знать, чтобы уверенно, понимающе и достоверно о чём-то – рассказывать или судить…
Недаром кто-то сказал: писать нужно тогда, когда не можешь не писать. Рассказывать нужно о том, что знаешь. А не выдумываешь…
И справедливо сказано, что лишь немногие знают, как много надо знать, для того, чтобы знать, как – мало мы знаем…
Но вот я узнала о творческом конкурсе, который проводился Литературным институтом имени Горького. Скорее по инерции, чем по необходимости, я собрала какие-то свои «произведения», и отослала на этот конкурс.
В общем-то, я и не удивилась, когда получила следующий ответ:
Литературный институт имени А. М. Горького при Союзе Писателей СССР
21 июля 1959 г.
№ 491
Уважаемый – товарищ СТЕПАНОВА
Ваши произведения, поступившие на творческий конкурс Литературного института имени А. М. Горького, были рассмотрены Приёмной (Конкурсной) комиссией (протокол № 6 от «30» июня 1959 г.) и не получили одобрения.
В соответствии с условиями творческого конкурса возвращаем Ваши произведения (рецензии и отзывы не высылаются).
Ответственный секретарьПриёмной (Конкурсной) комиссии___________________________________(подпись)
Может быть, отчасти, под влиянием в том числе и этого заключения, я приняла решения никогда больше не заниматься бумагомарательством…
Но, как видите – не удержалась, вернувшись к прозе после 80-и лет прожитой жизни, и вспомнив слова – ПИСАТЬ НУЖНО ТОГДА, КОГДА – НЕ МОЖЕШЬ НЕ ПИСАТЬ…
