Ирина Дегтярева
По острым камням
Сирия, 2019 год
Горюнов увидел похожую по описанию женщину среди семерых в черных никабах, теснившихся в комнате. Скользнул взглядом по ним, ее образ с черными антрацитовыми глазами в прорези никаба запечатлелся в его сознании. И он удалился к топчанчику, покрытому потертым ковром, на котором уже все штаны просидел за два месяца регулярных смотрин.
Навязчивый запах лимонной отдушки не мог перешибить даже табачный дым, сочившийся из сигареты полковника. Он скосил глаза на тлеющий кончик сигареты и, казалось, был сосредоточен только на этом медитативном созерцании.
Однако зашедший следом Абдулбари что-то прочитал в лице русского полковника. Подсел к нему, покосившись на зашумевших женщин, проявивших недовольство, когда их заставили снять накидки с прорезью для глаз.
– Которая из них? – спросил он понятливо. – У тебя такой вид словно ты сокол, с которого сняли клобучок, а у него перед клювом сочная дичь.
Горюнов хмыкнул, выдохнув дым. Исподлобья снова бросил взгляд на черноглазую.
– Как бы это не оказалось вабило, – покивал Абдулбари.
– Что? – переспросил Петр. Он знал, что в мирное время Абдулбари увлекался соколиной охотой, но не слышал раньше этот термин по-арабски.
– Муляж дичи – куропатки, утки. Кожаный или с перьями. Ты не так давно уже самозабвенно трепал такое вабило. Та девица, помнится, устроила истерику после разговора с тобой. Приоткрыл бы тайну, кого ищешь.
Отмалчиваясь, Горюнов подумал, что кожаным муляжом он теперь не удовлетворится. Почувствовать теплую тушку, пульс на ее перистой шее, схватить за тонкие крылья… Ему тут же по ассоциации захотелось съесть жаренную курицу с хрустящей золотистой корочкой. Но что-то подсказывало, что вместо курицы ненароком может клюнуть в темечко жареный петух.
Одних слов Хатимы не хватило бы для начала розыска загадочной и явно высокопоставленной в ИГ женщины, которая организует адресную эвакуацию командиров из Ирака и Сирии в Пакистан и Афганистан. Координирует их перемещения вместе с семьями, обеспечивает материальную базу, указывает им надежных проводников. Прежде получили подтверждение ее существования, активной деятельности и предположительного местонахождения из дополнительного источника.
– Дорогой Абдулбари, видишь девушку? Ту, у стола, с дерзким выражением лица. Мне нужно ее осмотреть.
– Лично? – нахмурился сириец.
– Нет, в бинокль из кустов буду подглядывать, – рассердился Горюнов. – Есть же девушка-офицер, попроси ее чтобы все задержанные для начала сняли перчатки и смыли менди с рук.
– С чего ты взял, что у них узоры на…
Горюнов указательным пальцем постучал по кончику своего носа. Абдулбари не понял, но положился на чутье полковника и тут же отдал распоряжения. Вернулся к Горюнову, уселся рядом, спросил негромко:
– Что ищем? Шрам? Родимое пятно? – догадливый Абдулбари проводил взглядом девушку в форме сирийской армии и в платке, которая повела задержанных в соседнее помещение, где стояла пластиковая бочка с водой.
Парни с автоматами у двери в класс о чем-то живо болтали. Горюнов уловил только несколько фраз: «Хлеб… привозят воду». Они, похоже, обсуждали бытовые условия, в которых жили со своими семьями. Хлеб привозили российские военные. Да и воду. Но довольно быстро сирийцы сами открывали мелкие пекарни, и жизнь в освобожденных городках и поселках оживала.
Раздался плеск воды. Женщины привычно возмущались в соседнем классе. Абдулбари глядел ожидающе на Горюнова, расслабленно развалившегося на ковре на подиуме, оставшемся здесь от боевиков. Полковник везде устраивался удобно. Предложи ему остановиться на обочине одной из сирийских дорог, он и там отыщет камень, к которому привалится, как к диванной подушке, и прекрасно выспится.
Горюнов привык воевать бок о бок с курдскими бойцами-женщинами. Воспринял и эту сирийскую девушку-офицера с таким же доверием как и курдянок. И напрасно…
Женские крики вдруг усилились, переросли в резанувший по нервам визг. В одно мгновение Горюнов из состояния расслабленности перешел к действию. Его как ветром сдуло с ковра, только осталась тлеющая сигарета на пыльном полу.
Он не бросился на крики, а метнулся сразу к лестнице, где мелькнул черный край абайи. Петр перемахнул через перила и приземлился на ступеньках на пролет ниже как раз перед бежавшей девушкой. Она держала в руках кривой кинжал. При этом, что поразило Горюнова, ее лицо оставалось почти спокойным, он не заметил ни испуга, ни агрессии. Довольно ловко она сделала обманный выпад, затем еще несколько движений, чиркнув острием его по предплечью. Тогда уж он не стал церемониться, понимая, что имеет дело с достойным соперником. Удар ногой не только обезоружил ее, но и заставил схватиться за руку, согнувшись от боли.
Горюнов подошел и схватил ее за руку, осмотрел запястье. Под йодистого цвета разводами частично смытых узоров, он различил несколько синих вытатуированных дорожек из геометрических фигур.
Девушка вскинула на него черные глаза, гневные и заинтересованные… В них промелькнуло понимание, что ее опознали по татуировке, которую она, собственно, и пыталась скрыть под менди. Но кто мог знать о ее татуировке? И кто этот дерзкий незнакомец?
Он сразу вызвал у нее подозрения своим равнодушным видом, плавной походкой и попыткой выдать себя за простачка этим своим потертым камуфляжем. К этому добавились наблюдения о том, как он носит оружие, как закреплена у него на бедре кобура, как он царапнул по девушкам быстрым взглядом голубых глаз. А когда по его распоряжению их повели смывать менди, она уже не сомневалась, что имеет дело с опасным для нее человеком. Либо из сирийских спецслужб, либо из иракских, что напугало ее не в пример сильнее.
Он заговорил с ней, подобрав кинжал, вшитый до поры до времени в рукав абайи. И ее подозрения усилились, потому что тип этот говорил с выраженным иракским диалектом, родным и для нее. Она, уроженка Багдада, не могла ни с чем спутать интонации в арабском знакомые ей с детства. Это ее отец из Тикрита, а она уже столичная штучка. Только к бабушке с дедом ездила в Тикрит.
Хотя она с легкостью могла имитировать марокканскую дарижу[10], порой напоминающую французский и испанский, где проглатывается часть гласных, или египетский диалект, громкий, быстрый, шипящий, но предпочитала ал-фусху[11], что говорило о ее благородном происхождении, культуре и состоятельности семьи, в которой она выросла. Голубоглазый иракский офицер говорил с примесью словечек с багдадского Сук ас-сарая[12]. Она легко представила его себе оборванцем-мальчишкой, носившимся по улицам Багдада, затем выбившимся в офицеры, а потом и в спецслужбы. Эти карьеристы, попавшие в Мухабарат правдами и неправдами, самые опасные. Так всегда говорил ее отец. А уж он-то знал о спецслужбах все…
– Зачем так нервничать? Вот и руку тебе ненароком повредил. Сильно болит? – говорил тем временем Горюнов, мягко, как он умел. – Ты не суетись, а то ведь и вторую недолго зашибить. Что там, Абдулбари? – крикнул он, подняв голову.
Через перила этажом выше свесился сириец:
– Ранила офицера. К счастью, не сильно. А ведь и у тебя кровь на рукаве…
«Голова обвязана, кровь на рукаве», – вспомнил мысленно песню из своего советского детства «багдадец», досадуя, что знакомство с Джанант, а это, несомненно, она, началось с драки. – Но однако же повезло все-таки! – подумал он удовлетворенно. – Шанс был один на миллион, что она еще здесь, не проскочила в Ирак через все кордоны, а более того, окажется именно в этом районе. Впрочем, из попытки побега и нападения на офицера можно кое-что выжать полезного».
– Абдул, принеси-ка нам ее никаб, только ощупай его как следует, мне неохота получить еще и в бок каким-нибудь острым предметом. И вещи ее забери. Остальных девушек пусть задержат в классе, к окнам не подпускают.
– Сделаю, понял, – улыбнулся Абдулбари, смекнув, куда клонит Горюнов.
Петр сам завязал тесемки налобной повязки никаба у Джанант на затылке. Она не противилась, но и не собиралась помогать. Чувствовала сильный запах табака, исходящий от него, и одеколона. С его неряшливым видом, небритой худощавой физиономией не вязался этот тонкий аромат бергамота и ванили. Джанант – девушка искушенная в дорогих духах, вещах и драгоценностях – могла оценить стоимость такого одеколона, явно произведенного в Бахрейне или ОАЭ, и удивилась несоответствию.
Горюнов заметил, как она смотрит не него и вроде как принюхивается. «Теряю хватку, – подумал он, – аккуратист. Одеколон, что ли, учуяла? Ну да бог с ним. Это же не тройной одеколон, а произведенный в Арабских Эмиратах. А девка, похоже, не промах. Она, точно она. У той истерички была похожая татуировка на руке, но не та стать, не тот взгляд. С этой придется повозиться, ловкая, умная, опытная».
У него даже мелькнула мысль связать ее, пока будет везти в машине. Что там еще скрывается в складках и швах ее одежды? Другой нож? Бритва? Отравленная игла? Женщина-офицер обыскала Джанант, но нож-то упустила, да еще какой! Горюнов, поморщившись, тронул предплечье. Кровь на рукаве уже подсохла и приобрела свекольный оттенок. Он заметил, что Джанант украдкой тоже трогает свою руку, разбитую его поставленным ударом из тхэквондо и крепким ботинком бельгийского производства.
Они подошли к джипу Горюнова, тут подоспел запыхавшийся Абдулбари с кожаным баулом, принадлежащим девушке. Петр посчитал, что в ее сумке нет чего-нибудь ценного, указывающего на ее принадлежность к ИГ, – она опытна и вряд ли проколется на ерунде. Его больше волновало, насколько нужен ему сейчас сириец. С одной стороны рискованно ехать наедине с бешеной кошкой Джанант, умеющей обращаться с джамбией, лучше чем с пудреницей. С другой – ему категорически не хотелось посвящать в свои дела Абдулбари. И тем паче показывать, куда он ее повезет. Знает ли Абдул о его квартире в Латакии? Скорее всего. На то он и сотрудник Мухабарата. Однако Горюнов менял эти квартиры регулярно, снимал то в одном, то в другом районе города.
В Латакии в 2011 году начались было беспорядки, но их довольно быстро подавили, и война напрямую родной город президента Сирии не затронула, но во многих домах квартиры пустовали. В том числе и курортные апартаменты. Хозяева поуезжали от неспокойной жизни – кто в Европу, кто в Иран, оставив соседям ключи для того, чтобы сдавать жилище. Здесь снимали те, кто побогаче из беженцев из других городов Сирии, где бесчинствовали игиловцы.
Горюнов арендовал то квартиру в районе, где жили портовые рабочие, то почти за бесценок прибрежные апартаменты, то в центре города, но чаще, на окраинах. Не так давно переехал в квартирку рядом с портом, на последнем этаже пятиэтажки с зарешеченными окнами. Именно выгнутые белые решетки на всех трех окнах привлекли его внимание, решетка оказалась даже на окошке в ванной, совмещенной с туалетом. Прежние хозяева, как видно, опасались грабителей, способных проникнуть в квартиру с крыши, а может, к ним уже и проникали. Ему нужна была квартира-крепость, своего рода квартира-тюрьма. Он предполагал, что, если повезет, то доставит Джанант сюда.
– А я?.. – сунулся было к машине Абдулбари.
– Доберешься сам? – риторически поинтересовался Горюнов и, не дожидаясь ответа, попросил: – Обставь все так, что девушка скрылась, ранив вашего офицера.
– Да мы даже и не знаем ни ее имени, ни фамилии… – Абдулбари с тоской заглянул в салон джипа через пыльное стекло. Джанант сидела на переднем сиденье, пристегнувшись, скрыв все эмоции под никабом, даже блеск антрацитовых глаз погасила, приопустив веки с пушистыми черными ресницами.
– Зато они знают, – кивнул Горюнов в сторону школы, явно имея в виду остальных задержанных. – Я бы на твоем месте обыскал остальных как следует. Кто-то из них возможно связан с ней. Проверить бы их с собакой, натасканной на взрывчатку. Если среди женщин есть ее телохранительницы, у них могут быть инструкции в случае опасности совершить подрыв, чтобы не допустить ее пленения.
– Это уже не телохранители тогда, а… Кто же она?
– Собаку вызови, – посоветовал Горюнов, игнорируя вопрос, и, прикрыв огонь зажигалки ладонью, прикурил.
Во дворе школы ветер порывами гонял сияющую на солнце пыль, словно пытался намыть золотой песок, просеивая цементную и дорожную пыль в своих воздушных струях. Порывы внезапно прекращались, и эта белесая пудра зависала в воздухе, как в невесомости, оседая слишком медленно, почти незаметно глазу.
– Перевязать бы тебя надо, – Абдулбари кивнул на его окровавленный рукав.
Горюнов сдвинул гутру на затылок, сощурил правый глаз от сигаретного дыма и ободряюще хлопнул сирийца по плечу. Сел за руль и предупредил девушку:
– Руками я машу так же, как ногами. Но в этот раз пострадает твое лицо – нос и зубы. Пожалуйста, положи руки на колени ладонями вверх, чтобы я их видел. Так мы сохраним зубы и другие части тела.
Она послушно высвободила руки из складок никаба, и Горюнов увидел розовые ладони, испещренные линиями. «Что там ей уготовала Манат – богиня судьбы и могильного покоя? – подумал Петр, воскресив в памяти арабскую мифологию, покосившись на руки Джанант. – Мне придется в качестве заместителя Манат поработать. – Он вспомнил виденные еще до войны в Пальмире статуэтки Манат – каменных божков. Живо представил себя в таком же каменном обличье и усмехнулся».
…Информация от Хатимы о существовании Джанант бинт э-Захид Джад поступила в УБТ два с лишним месяца назад из ведомства, в котором работал Горюнов до того как стал «погорельцем».
«Подарочек» явно адресовали лично Горюнову, руководящему направлением ИГ. Нынешний его начальник генерал Уваров отозвал полковника из Сирии в Москву, чтобы дать инструкции и обсудить детали предстоящих поисков и нюансы работы в случае успеха.
Сначала Горюнова, прибывшего на работу прямо из Чкаловского, мурыжил зам Уварова. Заставил подробно отчитываться о пребывании в Сирии. «Ты возмутительно загорелый среди зимы», – это прозвучало несколько раз укоряющим рефреном, когда Попов глядел на скучного Петра, печатающего двумя пальцами на компьютере отчет. Горюнову очевидно намекали, что он отсиживается в Сирии и бьет там баклуши.
Любитель народных выражений, причем не только русских, но и курдских и арабских, Горюнов знал, что бить баклуши, то есть делать заготовки для дальнейшего изготовления деревянной посуды, поручали неопытным подмастерьям. Работа простая – раскалывай поленья и обтесывай. Никаких премудростей.
– Кто спешит – быстро устает, – ответил он на все нападки Попова курдской пословицей.
– Это ты Уварову объяснишь, – покачал головой зам. – А он тебя пошлет и укажет, куда, зачем и как быстро. Острослов!
Анатолий Сергеевич Уваров сутулился сильнее обычного, чем-то озабоченный, седой ежик волос усиливал впечатление, что генерал какой-то взъерошенный или простуженный. Он сидел за письменным столом в своем кабинете, обложившись справочниками отчего-то по криминалистике. Поднял грустные глаза на зашедшего к нему полковника, одетого в потертые джинсы и мятую рубашку, и вздохнул.
– Я с самолета, – уловил немой укор Горюнов по поводу дресс-кода и после приглашающего генеральского жеста сел за приставной стол. – У меня там камуфляж или вот… – он дернул себя за рукав и полез в нагрудный карман, где лежали смятая пачка сигарет и зажигалка.
Уваров снова вздохнул, взял с подоконника за своей спиной тяжелую зеленого стекла пепельницу и прокатил ее по полированной поверхности стола. Петр поймал, нисколько не испытывая угрызений совести ни по поводу своего внешнего вида, ни из-за курения. Его мать всегда утверждала, что у него вообще нет совести. А Горюнов и не пытался опровергнуть, считая муки совести непродуктивным атавизмом.
Вопреки прогнозам Попова, никаких претензий Уваров предъявлять полковнику не собирался. Да, ему порой хотелось надавать Горюнову по шапке, но он осознавал, что вытянул счастливый билет, когда у него в управлении оказался Петр Горюнов. За несколько лет совместной работы Уваров усвоил – давить на Петра Дмитрича дело бессмысленное. Внешне полковник соблюдает субординацию, а в итоге поведет себя в соответствии с ситуацией, то есть как Бог на душу положит и, уж точно не по инструкции. Любого другого за меньшие проступки Уваров замордовал бы выговорами, а если бы эти меры не подействовали, постарался бы уволить, разорвав контракт.
Но инструкции усовершенствуют и вносят в них коррективы как раз такие, как Горюнов, те, кто нащупывает новые пути. Иначе действия разведчика или контрразведчика в какой-то момент становятся читаемыми и предсказуемыми. Ведь с противоположной стороны действуют практически по таким же схемам.
– Дома еще не был? – Уваров достал из сейфа папку и флэшку.
– Вашими молитвами… – намекнул Горюнов, стряхивая пепел, скользнувший по гладкому бортику вымытой до скрипа пепельницы.
– Я ведь могу тебя отозвать из Сирии. И так коллеги ропщут, что ты там засиделся. Был я тут в доме-два, встретил Ермилова, так он ко мне с претензией. Куда я, дескать, тебя услал? Завел, понимаешь, себе адвоката в военной контрразведке! Он просил передать, что хочет с тобой увидеться. – Уваров оживился. – Может, у него есть что-нибудь полезное по нашему направлению?.. Ну да ладно. Пока нам самим хватает проблем. Вот, – он протянул Горюнову папку. – Прочти-ка.
Горюнов пробежал глазами короткую справку. На второй странице приложения была напечатана стенограмма с диктофонной записи. Уваров видел только табачный дым, поднимавшийся над листками в руке полковника. Анатолий Сергеевич, глядя на длинные загорелые дочерна пальцы Горюнова, подумал, что сейчас он опустит листки, а за ними араб в клетчатом платке.
– Что? – высунулся из-за бумаг Петр, услышав смешок генерала. Но тот отмахнулся, и Горюнов, постучав тыльной стороной ладони по листкам, спросил: – С какого языка перевод? Откуда дровишки?
– С арабского. Из Пакистана.
Полковник нахмурился, удивляясь несоответствию.
– Там вроде урду и английский в ходу.
– Главная героиня этого занимательного диалога русская девушка – Ольга Валентиновна Беседина девяносто третьего года рождения, уроженка Липецка. Незамужняя, во всяком случае в России. Пересекла границу с Турцией в две тысячи пятнадцатом году, – Уваров вздохнул насчет каких-то своих мыслей и поглядел на часы. – Она не вернулась в РФ, виза просрочена. Далее, как в сказке, прошли годы, и нашу Ольгу Валентиновну поймали на границе Ирана и Пакистана под именем Хатима чуть больше года назад.
– Это что же, пакистанцы установили ее подлинную личность? – Горюнов вскинул глаза от документа, который перечитывал, слушая краем уха комментарии шефа.
– Слышу скепсис… Да нет, конечно! Девицы, а задержанных было трое, да еще с детьми, сами признали гражданство России, чтобы избежать тамошних наказаний за участие в ИГ. А вот то, что они из халифата, пакистанские коллеги установили. Проводники их вели игиловские, по ним и определили… Понятное дело, подключились к делу наши дипломаты. Речь шла о депортации задержанных в Россию, после проведения местного расследования. И месяца три назад вдруг пришла информация, что наши девушки убили надзирательницу и будут теперь отбывать наказание в Пакистане.
– В чем подвох?
– А нас не информировали о деталях. Скинули только вот этот загадочный диалог между Хатимой и, насколько я понял, эсвээровским агентом.
– А запись послушать можно? – Горюнов глянул на флэшку, лежащую перед генералом. – Это ведь она?
– Ну послушай-послушай, хотя там слово в слово перевод. Понимаю теперь, почему ты подружился с Ермиловым. О его дотошности уже легенды сложили. И ты туда же! Говорю же, слово в слово перевод.
– А интонации, а паузы… Э, обижаете, Уваров-сайид, – Петр взмахнул рукой совершенно как восточный человек. Только они умеют жестами выразить целую палитру эмоций, оставаясь при этом невозмутимыми, со смуглыми лицами – бронзовыми масками.
– Сядь вон там, – Анатолий Сергеевич показал пальцем в угол кабинета с журнальным столиком и включенным ноутбуком с наушниками, подготовленными для Горюнова. Он предугадал просьбу полковника. – А у меня еще масса дел. Десять минут и вернемся к разговору.
Уваров вышел из кабинета, а Горюнов, захватив пепельницу, переместился за журнальный столик. Когда генерал вернулся, ему пришлось открыть одно из окон – сигаретный дым напоминал слоеный пирог, пронизанный лучами зимнего солнца, пробивавшимися через щели жалюзи на трех окнах кабинета.
– Эта Разия, похоже, служит в полиции, – медленно заговорил Горюнов, выбрался из глубокого кресла и прошелся по кабинету, высокий и худой, оставляя за собой шлейф сигаретного дыма. – Наши коллеги не стали уж так сильно резать запись, чтобы мы не потеряли нить разговора, а Разия парой фраз оговорилась. И, скорее всего, раз ее допустили к заключенной иностранке в тюрьму, то она полицейская не маленького ранга. Очень любопытная дамочка. Вот с ней бы я замутил… Да не в том смысле, Анатолий Сергеевич, не пугайтесь вы так. Интересный персонаж. Вот только она уже чей-то агент, раз слила нам эту Хатиму. Ну Аллах с ней…
Горюнов чуть лукавил, планируя разведать о Разие по максимуму. Его заворожил ее низкий голос, гипнотический, вкрадчивый и полный напора одновременно. С такой можно интересно и продуктивно работать. Если она будет верна, то пойдет на многое. Петр сам не хотел себе признаться в том, что она напомнила ему Зарифу, идущую напролом, но не лишенную изобретательности. А стать офицером в Пакистане – это говорит о многих ее достоинствах.
Уваров посмотрел на него долгим взглядом и покачал головой, закатив глаза.
– Пусти лиса в курятник… – начал было он.
Однако Горюнов как всегда среагировал мгновенно арабской пословицей:
– От того, кто не ест чеснок, чесноком не пахнет.
– Это ты к чему? Что ты бабник? – улыбнулся генерал.
– Вот уж в этом никто меня не обвинял, – пожал плечами Петр. – Я вообще-то женат. Давайте-ка ближе к делу. Что нам эта Джанант? Речь о Пакистане и Афганистане. В общем, их головная боль, – он достал было пачку сигарет из кармана, но после гневного взгляда Уварова, взял с приставного стола карандаш из стакана и стал вертеть его в пальцах, прохаживаясь перед столом.
– Так уж! Это пока что их головная боль. Пока. Вопрос в том, как быстро она станет болью Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана. А там и до нас эти ребята на осликах своих доскачут. Парни ведь мастеровитые, они не только котлованы копают и дворы метут, но СВУ смастерить могут, особенно если пройдут подготовку на базе в Афганистане. Узбеки и в «Аль-Каиде», и в ИГИЛ принимают участие. Их ИДУ[13], присягнувшее халифату, базировалось в Пакистане, позже в Забуле на юго-востоке Афганистана.
– Я слышал, что «студенты» перебили ИДУ вместе с их главарем Гази, – Горюнов почесал затылок карандашом.
– Студенты? – переспросил Уваров, но вспомнил, что Горюнов как-то уже объяснял, что талиб в переводе с арабского языка означает именно «студент». – Да не совсем так. То есть тех талибы все-таки перебили, но ИДУ трансформировалось и функционирует. Находятся они в Афганистане. В Бадахшане дислоцируются. А вообще, дело совсем не в ИДУ…
– А в их количестве, – машинально пошутил полковник и осекся. – Да я в том смысле, что узбеков там на самом деле не так уж много. По моей информации их в Сирии, в Йемене, в Пакистане и в других странах, ну, тысячи две. Многие, если не большинство, узбеки из Кыргызстана.
– А у тебя откуда дровишки, как ты давеча изволил выразиться? – Уваров поворошил волосы, отчего его седой ежик стал еще более взъерошенным.
– Так из Сирии! Довелось ведь мне повоевать с теми же узбеками бок о бок, – Горюнов усмехнулся. – В бою не самые успешные бойцы. Хоронить тоже их доводилось. Вот от них я и узнал, что, к примеру, их вербовщики получали от ДАИШ тысяч по десять баксов. Это за не обкатанных-то бойцов. Вот они и гибли пачками. Опытные тоже встречались, но за них платили и по тридцать тысяч. А чаще их вербуют уже у нас. В России, я имею в виду, из простых рабочих парней. И в Турции.
– Так, мы что-то углубились в детали, – Уваров тряхнул головой. – Давай вернемся к нашей прелестной незнакомке… Кофе хочешь? – Он взглянул на подоконник, где стояла кофе-машина. – Только сделай сам и мне заодно.
Горюнов охотно кивнул и, уже когда машина зашумела и забулькала, задумчиво сказал:
– Допустим. Допустим есть шанс отловить ее в Сирии. Но это вилами по воде. Она ведь шурует где-нибудь в районе Идлиба и вряд ли сунется на территории неподконтрольные боевикам. Не самоубийца же. Скорее всего, попала туда через Турцию, туда и уйдет.
– Сирийцы потихоньку поддавливают эту зону, освобождают населенные пункты, в их фильтры попадают беженцы.
– И где гарантия, что в это сито попадет она? Разве что решит нам сделать подарок. В таком случае ей надо обернуться в подарочную бумагу и замотаться атласной лентой с бантиком, – хохотнул Горюнов. – А вот если бы знать, где она сейчас, вынудить переместиться в тот район, который атакуют сирийцы, тогда можно будет сидеть и ждать, что она попытается уйти в толпе беженцев.
– Это реально? – Уваров принял чашку из рук полковника и поглядел на него с надеждой.
– «Нет в мире таких крепостей, которые не могли бы взять большевики», – вспомнил Сталинское изречение Горюнов, прикидывая, как бы ему побыстрее связаться с Ясемом Тареком, минуя свой бывший Центр в лице генерала Александрова. У Петра была агентура, о которой не знал ни прежний Центр, ни нынешнее его руководство из УБТ. Так было всегда. С самого начала службы в Ираке, в Турции, да и сейчас уже появились новые люди на горизонте, в Сирии. В случае предательства эта скрытность раньше, на прежней нелегальной службе, позволяла сохранить агентуру, не потерять всю сеть разом.
Но по здравому размышлению Петр решил все же посетить с деловым и личным визитом бывшего шефа, попытаться выудить дополнительные сведения о Хатиме, а заодно прояснить личный вопрос, касающийся Мансура – сына Петра, родившегося от турецкой курдянки Дилар.
– Ты кладезь цитат, пословиц и поговорок, тебя надо отправить на преподавательскую работу в Академию делиться опытом с молодежью. Хватит тебе уже сидеть в окопах, – поддел его Уваров, которому поднадоела ирония и ерничанье полковника. – Ну что у тебя лицо вытянулось? Не все же тебе шутки шутить… Соберись, Петр Дмитрич, нам нужен алгоритм действий по этой Джанант, если тут вообще можно что-то выловить. А не твоя самодеятельность. Проанализируй все. Доложи мне в кратчайшие сроки.
– Есть, – кивнул Горюнов. – Проанализирую. – Он прекрасно знал, чего Уваров ждет от него. Затем и вызвал в Москву. Чтобы Петр по своим каналам узнал то, чего нет ни в стенограмме, ни в сопроводительной справке. – Может, чтобы я побыстрее «анализировал», дадите мне машину?
Уваров улыбнулся и поднял трубку телефона. Но тут же, спохватившись, вспомнил:
– Ты оружие сдал? Не вздумай тащить его домой! Тут тебе не Сирия. И что там у тебя за история с квартирами в Латакии? Эти твои перемещения в одиночку по стране… Ты уже несколько лет контрразведчик, а ведешь себя все равно как нелегал. Случись с тобой что, мы месяцами отписываться будем, в лучшем случае… А то и, – он смахнул с плеча невидимые глазу на гражданском пиджаке звездочки. – Иди, сдай стволы в оружейку. Машина тебя там подождет и домой доставит. Думаешь, он тебя примет?
– Хм! – непонятно для Уварова отреагировал полковник и вышел из кабинета, подумав, что Зорова пора приструнить.
Когда Горюнов вынужденно перевелся из нелегальной службы в ФСБ, Зоров, ставший его подчиненным, какое-то время направлял полковника в русло новых правил в рамках работы контрразведки и очевидно обо всем детально докладывал руководству, приглядывая за своим своенравным шефом.
Они с Мироном работали уже несколько лет и пора было Зорову перестать отчитываться через голову начальника направления, работающего по ИГ. Но судя по тому, чем попрекал Горюнова генерал, Мирон жаловался на несоблюдение инструкций по безопасности. «Заботливый, сукин сын», – подумал о Зорове полковник, предвкушая, как возьмет его за жабры, когда доберется до майора в Хмеймиме.
По дороге к Александрову в генеральской машине Горюнов задремал, поразмыслив и решив, что неплохо в сущности быть генералом. Он так угрелся и удобно устроился на генеральском месте, что водитель его с трудом растолкал, когда они приехали.
Едва долговязая фигура Горюнова возникла в приемной Александрова, помощник генерала стремглав выбежал из-за письменного стола и с любезным выражением гладковыбритого скуластого лица замер перед ним. Петр помнил, что Александров называл его Витей и что он майор.
Глянув на майора Витю взглядом скромного героя, Горюнов спросил:
– Евгений Иванович у себя?
– Так точно, ждет вас.
Генерал заметно постарел и похудел, но все еще оставался на своем посту – ему пока не давали уйти со службы, слишком большой опыт. Он поднял глаза на Горюнова и снова уткнулся в бумаги, разложенные на столе, только рукой махнул то ли приветственно, то ли предлагая найти себе стул в череде стоящих вдоль длинного стола, напоминающего взлетную полосу, залитую дождем – в полировке отражались люминесцентные лампы, как сигнальные огни. Петр подумал, что улететь бы прямо сейчас обратно в Сирию, добраться до конспиративной квартиры в Латакии и завалиться спать. И гори все синим…
– Что ты хотел? – вывел его из задумчивости генерал. Он выбрался из-за стола и протянул ладонь для рукопожатия.
Петр стиснул его руку в своей жилистой и костлявой, пытаясь прочесть на невозмутимом лице бывшего шефа хоть какие-то перспективы откровенного разговора.
– Я хотел? – переспросил он. – Вас по-моему не удивило мое появление. Ваш майор Витя сказал, что вы меня ждете. Откуда весть о моем прибытии в Москву дошла до вас?
– Как высокопарно однако! Садись. Так что ты хотел?
– К примеру, узнать, как там мой Мансур?
– Откуда я знаю? – вспыхнул Евгений Иванович. – Домой приедешь и расспрашивай его. Он же твой сын.
– То есть вы оставили мальчишку в покое и заодно вашу затею сделать из него нелегала?
– Ну как тебе сказать… – Евгений Иванович отвернулся, и Горюнов увидел, как его затылок порозовел под седыми коротко стриженными волосами. – Ты же сам все понимаешь. Когда идет подготовка необходима полная конспирация.
– Допустим. А что если… – Горюнов поискал глазами пепельницу и крякнул досадливо, не увидев вожделенного объекта, решил повременить. – Мансуру еще семнадцать. – Он мечтательно посмотрел на потолок, обклеенный квадратными светло-бежевыми плитками.
Петр здорово лукавил. Зарифа привезла мальчишку в Москву, спасая от сотрудников MIT, разузнавших, что Мансур сын Горюнова, «перевербованного» турками и получившего псевдоним Садакатли[14]. Мальчишку митовцы хотели использовать в качестве рычага влияния на русского разведчика-нелегала. Не вышло. А когда Петр оформлял документы на Мансура в Москве, то уменьшил ему возраст на два года, благо сын выглядел намного младше своих лет. Уже тогда Горюнов догадывался, какой интерес у того же Александрова и иже с ним вызовет паренек, родившийся в Турции, знающий в совершенстве турецкий и курманджи, выросший в среде курдов РПК.
