Ирина Дегтярева
Менеджеры халифата
© Дегтярёва И. В.
© ИП Воробьёв В. А.
© ООО ИД «СОЮЗ»
Зима, 2014 год, г. Стамбул
Открытую веранду заносило мокрым снегом, не спасал и навес. Официант, накинув куртку, то и дело выбегал с метлой и сметал снег со ступеней. Туристов совсем не было снежным стамбульским вечером в наргиле-кафе. Но на стоянке перед кафе теснились машины местных – авто выглядели озябшими и нахохлившимися, с шапками снега на железных крышах.
Сегодня играла турецкая женская сборная по волейболу. Турки вообще отъявленные болельщики, а после того, как их команда выиграла летом Евролигу, за женским волейболом стали наблюдать особенно пристально.
Ясем Тарек сидел на красном бархатном диванчике, выбрав место подальше от экрана большого телевизора, курил кальян с яблоком и мятой, выдыхал дым под невысокий потолок, который зрительно казался ниже от дыма многочисленных кальянов и висячих разноцветных шаров-ламп, восточных, но напоминающих китайские фонарики. Шум в кафе стоял невообразимый, и не только от криков болельщиков, но из-за обычной манеры турок общаться.
Выглядел Тарек совершенно отрешенным, как человек, пришедший расслабиться после рабочего дня, поесть и покурить.
Последнее время все реже, но все-таки возникало у него ощущение нереальности происходящего. Это, наверное, из-за резкого перехода от полного отчаяния к возрождению.
Да, он считал, что восстал, как феникс, из пепла иракской войны, которая унесла не только его работу, нормальную жизнь, но и жену, и взрослых уже детей, погибших во время американского вторжения.
Тарек стал нищим, гонимым, и это после долгих лет службы при Саддаме, рядом с Хусейном-сайидом – идолом целого поколения арабов. Он верил, что Саддам, вероломно вздернутый на виселице шиитами, руководимыми американцами, даже с того света заставляет его, Тарека, бороться.
И бывший полковник ССБ Ясем Тарек организовал террористическую группу сопротивления коалиционным силам, а затем и пришедшим к власти ставленникам американцев. Но и эта его деятельность – хождение по лезвию в оккупированном и ставшим враждебным Багдаде, не стала финальным аккордом жизни, как он решил про себя. Мечтал отдать жизнь подороже – за свою Родину, в память о Саддаме, о жене Бадре и детях.
Российский офицер нелегальной разведки, которого Тарек знал, как Кабира Салима не только сохранил жизнь Тареку, спрятав от преследователей в своей парикмахерской (являвшейся работой-прикрытием для Кабира), но и завербовал спустя три года после знакомства. Словно бы вытолкнул из пучины, и тот вздохнул полной грудью.
Тарека слишком долго держали «под водой» – в нищете и страхе. И все-таки не наступили необратимые изменения от такого «кислородного» голодания… Он уже выполнил первое серьезное задание Центра в секторе Газа и в Израиле, успел жениться и под видом беженца уехал с молодой женой в Париж. Получил новое поручение и устремился в Стамбул для его выполнения. И все же никак не мог привыкнуть, что нет нищеты, в кармане шуршат и лиры, и доллары, одежда на нем с иголочки, а жену Хануф он оставил в хорошей квартире в Париже, и она ждет ребенка.
«Будто в самом деле обнулился, – подумал он, отпив кофе из узкого стаканчика, и машинально погладил себя по макушке – без привычной гутры он чувствовал себя неуютно. – Новая семья, новая работа, новая страна. Вот только я сам – старый саддамовский офицер. На мне клеймо, как на быке, оно прожгло шкуру до костей, отпечаталось в подсознании».
За несколько месяцев, прошедших с момента, как Кабир его завербовал, Тарек не стал счастливым, он просто обрел спокойствие, которое и было для него почти счастьем после хаоса, царившего и в жизни, и в душе последние годы.
Сладковатый дым кальяна кружил голову, и хотелось не думать ни о чем, не шевелиться, застыть как муха, попавшая в мед, вяло двигать лапками, поглядывая сквозь янтарную муть на окружающих отрешенно.
Но деньги необходимо отрабатывать. Жизнь в Париже дорогая, тем более что через полгода родится ребенок. Да и не мог Тарек сидеть без дела, начинал хандрить, если не получал ежедневную дозу адреналина.
Летом, оказавшись в секторе Газа и попав под израильские бомбардировки в рамках операции «Несокрушимая скала», он едва не захлебнулся в адреналине. Но выплыл и привел под уздцы российским спецслужбам агента, которого завербовал много лет назад еще при Саддаме.
Муса Руби – агент, бесценный во всех отношениях, сотрудник Моссада. Он помог Тареку в выполнении задания Центра и дал согласие работать на российскую разведку.
Руби и Тарек получили неопровержимые подтверждения отчетам наблюдателей ООН о том, что еще в мае 2013 года ЦАХАЛ напрямую регулярно контактировал с ИГИЛ[1] и осуществлял поставки медикаментов и оружия. И продолжает.
Вернувшись в Ирак из Израиля, Тарек приуныл, очутившись с Хануф в комнатке, которую снимал у медника с Сук ас-сарая. Хотелось более стремительных перемен, и, к счастью, Кабир Салим принял одно из условий Тарека – не работать против Ирака. Но никто не торопился переводить его из Багдада в Европу, как он на том настаивал на всех встречах со связным Тобиасом. И все-таки благодаря влиянию Кабира Франция стала реальностью…
Центр поручил Тареку съездить в Эрбиль, передать паспорт Кабиру, с которым тот и улетал в Россию. Во время их встречи в аэропорту Тарек напомнил о своем желании попасть в Европу. Месяц спустя Тобиас при встрече на конспиративной квартире с неохотой сообщил, что Тареку необходимо перебраться во Францию. Документами его и Хануф снабдят. Подъемные он получит уже по приезде, а в Париже его обеспечат работой. Выходя из конспиративной квартиры, Тарек мысленно вознес хвалу Кабиру, уверенный, что тот снова поучаствовал в судьбе друга.
Париж встретил Тарека с женой сильным дождем в аэропорту «Шарль де Голль». А Каирский аэропорт проводил жарой. Центр распорядился лететь из Египта по документам Басира Азара. Под этим именем Тарек скрывался в Багдаде от властей.
Четыре с лишним часа в воздухе, сумка и чемодан на колесиках – все их вещи, и вот – Франция.
Уже в такси Тарек испытал ощущение мнимой свободы. Да, он вырвался из затхлой, тягостной атмосферы бьющегося в агонии Ирака, уверенный, что его великий Ирак пожирают метастазы – шииты, курды, американцы, ИГИЛ[2]. Уже нет целостности…
Тарек понимал, что во Франции не будет подвергаться постоянной опасности быть узнанным, арестованным, испытать на себе изощренную работу своих недавних коллег при допросах… Но свободным не станет уже никогда – ни от обязательств, взятых им перед российской разведкой, ни от внутренней несвободы, которая посильнее внешних пут. Куда бы он ни уехал, от себя не сбежать.
Везде его преследовала мысль: все ли он сделал для спасения Родины? Его сын капрал Наджиб Ахмед Тарек погиб на улицах Багдада в боях за город, за страну, а полковник Тарек прятался, отсиживался. Позже пытался успокоить себя тем, что организовал терроргруппу, наделал шуму нападениями на военных коалиции. Не сбежал из страны. Но все это служило слабым утешением. Он стискивал в кулаке армейский жетон сына, который носил всегда на шее. Мучился от бессилия, от невозможности вернуть все назад, воскресить Наджиба, лежавшего в страшном, переполненном смертью морге багдадского госпиталя.
Нет, Тарек не страдал наивностью. Он гораздо раньше, чем произошло преступное вторжение в Ирак, за несколько лет до этого, видел, до какой степени коррумпированы чиновники, понимал, кто из них потенциальные предатели, а кто сбежит за границу при малейшем ослаблении Саддама. Но все это загнивание во власти обрело такие масштабы, что борьба с коррупцией априори была битвой с ветряными мельницами или попыткой выбраться из зыбучих песков. Чем больше трепыхался Тарек и верные ему и Саддаму люди, тем сильнее они увязали или подвергались обвинениям со стороны властных коррупционеров.
Тарек смотрел через оконное стекло парижского такси на город, особо не прислушиваясь к ворчанию таксиста, жаловавшегося на дорожные пробки, двухнедельную забастовку пилотов Air France, беспорядки на улицах. Тарек думал, что испытывал бы, если бы сейчас ехал в такси по Парижу с хаджой Бадрой? Но к нему прижималась молодая жена Хануф.
Она отказалась снимать химар. Тареку не хотелось привлекать внимание, однако он убедился, что мусульманской одеждой в нынешнем Париже никого не удивишь.
Последний раз Тарек приезжал сюда в конце 1996 года. Теперь Париж напоминал библейский Вавилон и утратил свой европейский лоск, наверное, безвозвратно. Так же, как ушел в небытие любимый Багдад. Все перевернулось с ног на голову.
Таксист привез их к невысокому старому дому в центре города, затертому среди других таких же серых, с французскими окнами и фальшбалконами, мокрыми от усилившегося дождя.
Хануф, прихрамывая, не без труда взобралась по лестнице на верхний четвертый этаж. Она была ранена во время израильских бомбежек сектора Газа, в Джебалии. Тарек винил себя и в этом – что она горела при пожаре взорванного дома ее тетки. Он должен был взять жену с собой в Израиль. Но с нею, дочерью одного из лидеров ХАМАС – Джанаха Карима, возникли бы большие осложнения. Тарек и так при переходе границы на КПП «Эрез» попал в переплет. Угодил в Центр дознания израильтян, и если бы Руби не вызволил его, рискуя собственной карьерой и жизнью, то неизвестно, где бы сейчас оказался Тарек.
Но чувство вины не подчинялось даже самым железобетонным доводам.
…Квартира на последнем этаже состояла из маленькой кухни и просторной, абсолютно пустой комнаты. Одна из стен – почти сплошь двухметровые окна. Тарек поставил чемодан и сумку в центре на чуть пыльный паркет и усмехнулся в усы. Усами Тарек походил на Саддама, хотя не задавался целью подражать ему.
– Ты, наверное, сердишься, – обернулся он к Хануф, замершей у двери. – Из одной норы переехали в другую, разве что эта нора в Париже.
– Глупости! – Хануф принялась решительно закатывать рукава. – Интересно, здесь есть ведро и тряпка? Сегодня придется купить хотя бы матрас или, на худой конец, ковер. Спать на чем-то надо.
Тарек подошел к окну и закурил. Из дома напротив хорошо просматривалась их квартира. Потребуются шторы или жалюзи. Он увидел, как к их подъезду подкатил небольшой грузовичок. А за ним следом маленький синий «Ситроен».
Из легковой машины вышел смутно знакомый человек и начал распоряжаться разгрузкой. Из кузова показались матрас, шкаф, что-то завернутое в пленку. Тареку понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто этот долговязый араб с залысиной и вьющимися седоватыми волосами над ушами и на затылке – Абдуззахир Ваджи аль-Мусаиб, хирург из госпиталя в Эль-Казимии в Багдаде.
В замочной скважине входной двери начал поворачиваться ключ. Хануф испуганно взглянула на мужа, но он успокоил:
– Это свои.
Тарек вышел в крошечный коридор и столкнулся нос к носу с Ваджи.
– А, ты уже приехал, – нисколько не удивился доктор. – Тем лучше. Принимай вещи. А завтра с женой явишься вот по этому адресу. Ты – садовник, водитель, Хануф – горничная.
Понимая, что это по распоряжению Центра, Тарек промолчал, хотя внутри все клокотало. Чтобы он, полковник ССБ, работал на этого докторишку, да еще и шиита!
– Мне пора в госпиталь, – нетерпеливо сказал Ваджи.
Завербованный во время вторжения американцев в Ирак Кабиром, доктор только перед отъездом во Францию узнал, что работает на российскую разведку.
Он давно просил Кабира помочь уехать с семьей из неспокойного Багдада. И поскольку его желание осуществилось, он вряд ли переживал по поводу национальной принадлежности своих кураторов. Главное, что они исправно выполняли свои обещания. И в плане финансирования, и в плане трудоустройства в парижском госпитале.
Тарек все так же молча кивнул, прикидывая, кто за кем будет приглядывать по задумке Центра. Кому дадут такое поручение, тому больше доверяют. Хотя один не будет знать наверняка, нет ли у другого схожего задания.
Через несколько дней, забрав закладку из тайника, местоположение которого сообщил ему Тобиас еще в Багдаде, Тарек убедился в своей правоте. За Ваддахом приглядывать придется по мере возможностей, применяя свои навыки контрразведчика, полученные во время службы в Аль-Мухабарате.
Требование подучить турецкий язык вызвало у него легкое недоумение, хотя не составляло труда догадаться, что его путь не завершится в Париже, а проляжет снова на Ближний Восток.
Он нашел педагога в турецком посольстве и, как сам над собой подшучивал, сел за парту на старости лет, объясняя окружающим и педагогу внезапно возникшую жажду знаний женитьбой на турчанке, лопочущей только на турецком.
– Для любви это не помеха, но, когда я спрашиваю у нее, где ужин, она делает вид, что ничего не понимает, – сказал он тонкошеему турку в очках – переводчику посольства, репетиторствующему в свободное время.
Турок получал небольшое жалованье и охотно согласился преподавать. Шуток он не понимал и веселился только по поводу произношения араба. Он считал, что Тарек тунисец, потому что Ясем хорошо говорил по-французски. Тарек злился, но терпеливо штудировал учебник, готовый прихлопнуть своего учителя увесистым арабско-турецким словарем.
Довольно быстро он восполнил свои пробелы в турецком. Когда-то Тарек уже учил этот язык, чтобы знать врага в лицо.
…Из еще свежих воспоминаний о Франции его вернул к действительности шум в стамбульском наргиле-кафе. Вопили болельщики, радующиеся очередному очку, полученному их командой по волейболу.
– Добрый вечер, – к столику Тарека подошел довольно молодой парень – о таких говорят: до старости щенок. Круглолицый, с маленькими усиками.
Тарек догадался, что это связной Эмре Дамла, но не торопился приглашать его за столик.
– Вот выдался свободный вечер. Хотелось бы скоротать его в приятной компании, – наконец произнес парольную фразу Эмре.
– Присаживайся. Вечер лучше проводить в обществе сведущего человека, – Тарек мысленно обругал сочиняющих пароли и ответы для подобных встреч.
Болельщики истошно орали, реагируя на каждый успешный удар своих соотечественниц. Можно было разговаривать, не опасаясь быть услышанными.
Эмре повесил куртку на стоящую рядом вешалку, заказал кофе и потер набитые ветром красные щеки.
– Закрутила непогода… Не пойму, ты араб, что ли? Акцент…
– Это имеет значение? – охладил его пыл Тарек. – Давай по делу. Я и так тут торчу целый час, как верблюд, отставший от каравана.
– Ну я же хотел прийти без соглядатаев…
– Можно подумать, за тобой кто-то ходит, – усмехнулся Тарек.
Эмре пожал плечами с обидой. После провала Кабира Салима в Стамбуле агентурную сеть российской разведки лихорадило. Кабиру пришлось прижавшим его туркам «сдавать» адреса, телефоны, а митовцы кинулись проверять все, как голодная собака на кость. Но они клацали зубами по воздуху. Эмре, на всякий случай, тоже убрали из парикмахерской в старом греческом квартале Фенер, хотя Кабир, получивший от турок оперативный псевдоним Садакатли, парикмахерскую митовцам не сдавал. Но Центр решил подстраховаться.
Теперь Эмре работал в салоне красоты на набережной, а конспиративную явку пришлось заморозить, посадив там грека-парикмахера, «чистого» по всем статьям, к тому же глухого.
Затем был странный вызов в Мардин, куда Кабир просил приехать Эмре. Перестрелка с полицией, в которую ввязался Кабир после встречи со связным… О ней Эмре узнал из новостей в Стамбуле. Об этом инциденте сообщалось как о боестолкновении полиции с бойцами РПК. В перестрелке убили курдянку, а ее напарника ранили, но он скрылся. У Эмре, не жаловавшегося никогда на здоровье, тогда заболело сердце. Он догадался, что речь идет о Кабире, и сообщил в Центр о своих подозрениях. Довольно долго они оставались в неведении о судьбе Кабира. Он дал знать о себе уже из Эрбиля.
То, что Эмре сорвали с насиженного места – из парикмахерской, события, связанные с Кабиром, странная просьба Кабира разузнать, где находится семья его сослуживца Теймураза Сабирова, – все вместе это подорвало спокойствие связного. Он стал нервным, дерганым, просился у Центра в отпуск, в Европу – к сестре в Зальцбург. А тут ему еще подсунули этого араба, внешне похожего на повешенного Саддама Хусейна. Эмре чувствовал, что Ясем Тарек еще попьет крови… Он плохо спал, ему везде мерещилась слежка контрразведки, хотя никаких предпосылок к тому не было.
– Для вас нет сообщений, – связной покосился на араба и отпил кофе.
– Зато у меня есть. Мне необходима встреча с Кабиром.
Эмре задумчиво потер лоб, не зная, где сейчас Кабир и сможет ли он приехать в Стамбул.
– Мне нужно время, чтобы прояснить все. Но я сомневаюсь, что это возможно. Я не помню, чтобы Центр такие встречи организовывал. Нет ничего такого, что вы не могли бы передать через меня. В чем, собственно, сложность?
– В двух словах не скажешь.
– Можно и не в двух…
Тарек покачал головой:
– Мне нужен разговор с глазу на глаз с Кабиром, и чем быстрее, тем лучше.
– Хотя бы обозначьте тему… – Эмре достал бумажник и положил на стол шесть лир за кофе.
– Это напрямую связано с моим основным заданием. – Тарек помолчал и добавил. – Передай для Кабира, что речь идет о турке, который заходил к нам в цирюльню в Багдаде.
Эмре кивнул и, перекинув куртку через плечо, стал пробираться к выходу мимо болельщиков, сквозь белесую дымовую завесу, которую генерировали кальяны.
Сентябрь, 2014 год, г. Москва
С нардами в сумке и вещами Зарифы, своей напарницы-курдянки, погибшей в перестрелке с турецкой полицией в Мардине, Петр Горюнов прошел пограничный контроль «Шереметьево-2» и остановился, растерянно оглядывая зал прилета, не увидев встречающих.
Он почувствовал себя сиротой, которого только что сдали в детдом. К тому же словно бы услышал лязг, с которым захлопнулся воображаемый персональный железный занавес за его спиной. Дороги за границу ему перекрыты. Высунься он куда-нибудь за пределы России без дипломатического прикрытия, арестуют, в лучшем случае, в худшем – он исчезнет навсегда. Да и с дипломатической неприкосновенностью ни жить, ни работать не дадут. Постараются любым способом подставить и выслать из страны. Теперь он «погорелец».
– Погорелец! – окликнули Горюнова, и это прозвучало в унисон с его безрадостными мыслями.
К нему, огибая пассажиров с чемоданами, шел чуть вразвалочку вальяжный генерал Александров. Все такой же полноватый, поседевший еще сильнее, в светло-сером костюме с синим галстуком.
Он пожал Горюнову руку и притянул к себе, приобняв. Когда отстранился, Петр заметил растроганное, смягчившееся выражение лица Евгения Ивановича, но оно тут же сменилось на привычное жестко-деловое.
«Они испытывают облегчение, что я вернулся живой и невредимый, и только, – с укором подумал Петр, глядя на генерала и маячившего у него за спиной Константина Константиновича Володина – заместителя Александрова. – А то, что я теперь отработанный материал… «Погорелец»! И ведь не постеснялся меня так назвать. Сам же с помощью Мура подставил меня втемную под вербовку турецкой MIT. Мур заслужил этим доверие церэушников, а я теперь не у дел».
– Не кисни! – заметил его настрой Александров. – Все еще впереди.
– Угу, – мрачно согласился Горюнов. – У Теймураза.
Он имел в виду своего однокашника по ВИИЯ и коллегу Теймураза Сабирова – Мура, с которым они дружили и который сейчас считался погибшим. Американцы думали, что русские поверили в гибель своего разведчика в Сирии, куда Сабиров был внедрен в ИГИЛ[3] так же, как незадолго до того Горюнов.
Петр встречался с Муром в Мардине после его «смерти». Сабиров пришел по своей инициативе ночью на конспиративную квартиру курдов РПК – то ли попросить прощения, то ли попытаться убедить друга, что сломанная карьера Горюнова не на его совести. Не удалось ни то ни другое. Петр не смирился с предательством, пусть и шедшим на пользу их общему делу.
Александров стушевался, заметив, какой мрачный Горюнов. Смотрел на Петра и не узнавал. Виделись они последний раз чуть меньше полугода назад, и те разительные перемены, что произошли с ним за эти несколько месяцев, пугали. Напряжение, риск, ранение в Мардине, когда Горюнов оказался на волосок от гибели, потеря Зарифы – все это буквально иссушило Петра и прибавило ему седины.
За прошедший год случилось слишком многое. Вызванный прошлой осенью из Ирака, Петр был полон энтузиазма и рвался в бой.
Задачу перед ним поставили неординарную – найти вербовщиков ИГИЛ[4] в Стамбуле и добраться до Эр-Ракки в качестве новоиспеченного боевика. Отправляя его в Турцию, Центр уже знал, что Горюнов сразу же попадет под пристальное наблюдение MIT.
Несколько месяцев перипетий в Сирии, хождение по краю, ранение и контузия… Все это было для Горюнова по-настоящему, частью его и без того рискованной жизни. Турки вели его, контролировали каждый шаг, в том числе и в Сирии, посредством некоего Галиба, который и переправил Петра в Сирию.
Вернувшись из Эр-Ракки, Горюнов попал как кур в ощип и узнал, что Галиб – офицер MIT. Получил от турок псевдоним Садакатли и стал успешно работать на два фронта.
С подачи обоих Центров, родного и турецкого, Горюнов отправился в Северный Курдистан, в горы Кандиль, где внедрился в так называемый российский батальон.
MIT преследовала цель скомпрометировать одновременно и курдов, и законную власть Сирии. Для этого снабдило Горюнова-Садакатли химическим оружием, которое он должен был отвезти курдам на нескольких грузовиках через Сирию, и с его помощью совершить диверсию в стане давнего врага турок – на базе РПК в горах.
Провокация MIT сорвалась благодаря Горюнову. Но после этого Петр не мог более оставаться за границей. Пришлось спешно уезжать из Эрбиля с тем паспортом, что привез ему в аэропорт Тарек.
– Петр, не горячись! – попросил Александров и тут же рассердился на себя, не в силах подобрать нужные слова. – Думаешь, ты один такой? Мне когда-то пришлось вот так же начинать с нуля, когда я вернулся из Афганистана. Как видишь, работаю до сих пор. Главное, понимать, чего ты от этой жизни хочешь. Адреналина тебе и здесь хватать будет. Именно поэтому я предложил твою кандидатуру для работы в Управлении по борьбе с терроризмом.
– ФСБ? – уточнил Горюнов довольно безразличным тоном.
Они прошли по залу прилета, вышли под дождь. Расплывчатый свет фонарей и фар машин, подбиравших пассажиров, заставил Петра прищуриться. Он почувствовал, как устал, глаза слезились. Но Александров, похоже, вознамерился окружать его своей отеческой заботой всю ночь.
Володин держался на расстоянии. Следовал за шефом тенью. Вовремя раскрыл над генералом зонт, и Горюнов знал, что это не из раболепского чувства – Мур как-то упоминал, что Александров вместе с Володиным еще в Афганистане служили. Горюнов представил себе руководство в перухане[5], в песочном паколе[6] и дисмале[7] – такие носили в подразделениях Ахмад Шаха Масуда, и усмехнулся.
Подъехал служебный черный BMW с мигалкой на крыше.
– Куда мы? – сонно спросил Горюнов. – На полиграф?
– Завтра в девять поедешь к мозгоправам. Выспись только как следует.
Петр красноречиво взглянул на циферблат стареньких наручных часов «Orient». Он купил их на Сук ас-сарае. Они наверняка были ворованные, но подлинные, из дорогих. А продавал их медник, приторговывавший краденым, почти за бесценок в первые дни, когда после американского вторжения рынок снова заработал.
– Сейчас два ночи, – ворчливо заметил он. – Тогда куда мы, Евгений Иваныч? Насколько я помню, я живу в другой части города.
Генерал не ответил. Переглянулся с Володиным. Петру слишком хотелось спать, чтобы разгадывать их ребусы. И разговаривать с Александровым он не жаждал. Надеялся поспать дорогой, куда бы они ни направлялись, но его растрясло, заболело многострадальное раненое плечо. Он уставился через слегка тонированное стекло на дома, темные в это время. Город казался ему чужим, впрочем, так оно и было: родился и жил до окончания школы в Твери, а чувствовал себя багдадцем.
«Мать, – подумал он с тревогой. – Надо к ней съездить как можно быстрее. Сейчас начнутся проверки, медкомиссии. Потом будет все по-новой для перевода в ФСБ».
– Приехали. Вон к тому подъезду, – подался вперед генерал, тронув за плечо водителя.
BMW остановился около кирпичной девятиэтажки. Перед ней росли несколько сосен, улица была тихой, вдали от шумного шоссе. Во дворе при свете фонарей поблескивали мокрые от дождя качели и детская горка.
– Восьмой этаж, квартира двадцать восемь. Выходи, выходи, – толкнул его в бок генерал. Они подошли к подъезду. – Ты теперь живешь здесь. Трехкомнатная квартира лучше однушки, тем более турки знали твой прежний адрес.
– Трехкомнатная? – удивился Петр. Подняв голову, он глянул на дом. Два окна на восьмом этаже светились. – С чего мне такие привилегии?
– Скоро узнаешь, – загадочно сказал Евгений Иваныч. – На днях состоится награждение. Обычно орденом «За заслуги перед Отечеством» президент награждает в июне и декабре. Но для нескольких товарищей, в том числе и для тебя, сделают исключение. Закрытое награждение, без прессы. Ты уехал как раз тогда, когда пришел указ о награждении тебя «За заслуги перед Отечеством» III степени с мечами. А за две недели до сегодняшнего приезда пришел приказ на орден II степени.
– Обвешают как елку, – пробормотал Горюнов.
– Петр Дмитрич, не забывайся! – сердито осадил Александров. – Ты знал на что идешь. Это бывает жестоко, но…
– Не надо меня воспитывать, товарищ генерал. Спасибо за заботу.
Он повернулся и пошел к подъезду, ощутив тяжесть сумки с вещами Зары. Ее легкие платья, браслеты и зеркало с фальшивым топазом, вправленным в серебряную рукоять, теперь казались ему неподъемным грузом. Она просила его взять эти вещи, написав записку, предчувствуя свою скорую гибель…
Дверь открыл Мансур. Сын ничуть не изменился: все такой же тощий и бледный, с патлатой черноволосой головой. Он так и выглядел лет на десять, хотя ему уже исполнилось четырнадцать.
О его существовании Петр узнал только в этом году. До этого мальчишка воспитывался в Стамбуле среди курдов, а его мать Дилар убили не без участия спецслужб Турции. Зарифа после смерти подруги воспитывала Мансура и вывезла в Москву по просьбе Горюнова, спасая от преследования MIT.
Взглянув на него, Петр снова подумал о Заре. Как он расскажет сыну, что потерял и ее?
– Баво! – он назвал его папой по-курдски, а дальше радостно заговорил на турецком, с блеском в черных озорных глазах. – А мы тебя ждали еще час назад. Дядя Женя сказал, что привезет тебя…
Мансур неожиданно полез обниматься, боднув лохматой головой отца в подбородок. Поверх его макушки Петр увидел Сашу с… младенцем на руках. Александра коротко остригла свои пшеничные волосы и стала похожа на девочку-подростка. Темно-синие глаза, окаймленные тенями от недосыпа, выглядели большими. Ребенок лежал у нее на сгибе правого локтя, левой рукой она смущенно провела по своим волосам.
– Во время беременности полиняла, – пояснила она и ушла в комнату положить младенца.
– Чей ребенок-то? – не нашел ничего умнее спросить Петр ей вдогонку.
Мансур засмеялся. Он учил русский, хотя сам говорил с сильнейшим акцентом, но прекрасно понял, что имел в виду отец.
– Это как со мной, – съехидничал Мансур по-турецки. – Ты не верил, что я твой сын.
– Говори по-русски, – однако по-турецки велел Горюнов. – И не вмешивайся! Я просто не знал! Скажи хоть, это мальчик или девочка?
– Я заставляю Мансура говорить по-русски, а ты снова лопочешь с ним по-вашему, – Саша торопливо появилась из комнаты и обняла Петра, горячо зашептав ему в шею. – Теперь все? Евгений Иванович сказал, что ты больше не уедешь.
– Не понял, – Петр отстранил ее, взяв за плечи. – «Дядя Женя, Евгений Иванович». Он что, тут вас окучивал? Вился вокруг Мансура?
У Горюнова был еще свеж в памяти разговор, произошедший несколько месяцев назад с генералом о Мансуре. Александров намекнул, что пацан перспективный кадр. Два родных языка – курманджи и турецкий, знание традиций, мусульманин. Готовый нелегал. Подучить, создать легенду, дождаться, когда подрастет, изменится внешне, и засылай хоть к курдам, хоть к туркам.
– Ну что ты взвился? – Саша провела ладонью по его колючей щеке. Увидела шрам на виске, уходящий под волосы. Испуганно часто заморгала, но расспрашивать не стала. – Он помогал с переездом. Видишь, какую квартиру нам выхлопотал?
– Пока не вижу, – мрачно кивнул Горюнов, пряча за угрюмостью замешательство от встречи. Он с большим удовольствием оказался бы сейчас один, пусть и в своей старой квартире.
– Мансур, иди спать! – велела Александра и снова удалилась в комнату, крикнула оттуда. – Завтра тебе школу никто не отменял!
– Лихо ты с ним, – подхалимски заметил Петр, плетясь следом. Он оглядел спальню.
– Подсунул мне отрока, что прикажешь с ним делать? – Она переодевала ребенка, положив его на двуспальную кровать. В углу, у окна, стояли маленькая белая кроватка и комод, над которым висело квадратное зеркало, рядом с дверью – большой платяной шкаф. Горюнов присел на кровать около спящего ребенка.
– Это мальчик или девочка? – он осторожно, пальцем, провел по пухлой ручке младенца.
Руки Петра на фоне нежной кожи выглядели почти черными, не только от загара и табака, но и от въевшейся оружейной смазки. Последние недели он вместе с курдами участвовал в боестолкновениях с отрядами ИГИЛ[8], хозяйничавшими в некоторых районах Ирака около Мосула. Боролись и за безопасность курдов-езидов и их храмов.
– Ты так спокоен, будто тебе все равно – девочка или мальчик. И вообще все равно… – с легкой обидой в голосе заметила Саша.
Она стояла вполоборота, складывая в комод выстиранные детские вещи. Петр видел ее профиль, вроде бы не изменившийся и в то же время – другой. Наверное, из-за стрижки. Или отвык… Ее тонкий нос с едва заметной горбинкой напоминал ему дореволюционные медальоны – профили изысканных дам.
– Это девочка. Мансур у нас уже есть. Теперь и Манечка, – она все же соизволила осчастливить его ответом.
– Это что же, Мария? Мою мать так зовут. – Он не стал отвечать на выпад Александры о его равнодушии.
– А то я не знаю, как твою маму зовут! Она была здесь, уже в новой квартире, помогала мне с Маней, когда я только родила. Ты ведь был бог знает где! Тебе даже не сообщили, что ты станешь отцом. Это у тебя вошло в привычку – получать детей готовенькими…
– Не люблю беременных дам. Капризы, странные желания… – Горюнов усмехнулся.
Тут же у него на голове повисли ползунки, которыми в него запустила Сашка. Кинула не глядя, по-снайперски, спокойно продолжила раскладывать вещи и ровным голосом сказала:
– Наконец-то мы познакомились с твоей мамой. Такая милая женщина! Я уговаривала ее остаться подольше, но она засобиралась. Неделю назад уехала. Как нарочно! А так бы ты уже сегодня с мамой увиделся… Мы только вчера узнали, что ты приедешь… Петя, – она обернулась к кровати, не услышав привычных язвительных комментариев.
