Ирина Глебова
Капкан для призрака
– Вот как? – Викентий Павлович с нескрываемым удивлением посмотрел на девушку. – Значит, вы – из рода графов Альтеринг?
Эльза покачала головой.
– Мы боковая ветвь, прямых наследников у Кровавой Эльзы не было.
– Несмотря на ее страшное прозвище, вы, наверное, все-таки ею гордитесь?
Девушка грустно улыбнулась.
– Гордиться нечем. Но если вы имеете в виду то, что меня тоже зовут Эльза… что ж, тут вы правы. Это наше родовое имя.
– Имя очень красивое! – энергично вмешалась Людмила. – Какой смысл отказываться от имени из-за плохого человека, когда-то носившего его!.. Лизонька, расскажи нам о графине, ведь толком мы о ней не знаем.
– Хорошо. – Эльза глянула в окно. – Мы скоро приедем, я успею рассказать, но без ужасных подробностей…
Графиня Эльза Альтеринг происходила из древней княжеской династии Гогенштауфенов. К этому роду принадлежали и правители Германии, и князья католической церкви. Многие из них отличались неуравновешенностью и жестокостью.
Эльза Альтеринг родилась в середине шестнадцатого века. Ее отец практически царствовал на землях Баденского маркграфства и Вюртембергского герцогства.
Маленькая Эльза с детства отличалась от других детей – и внешностью, и повадками. У нее была необыкновенно белая кожа, которой природа наделяет обычно светловолосых или рыжих людей. Но густые черные волосы Эльзы отливали непроницаемой синевой, а глубоко сидящие глаза с немигающими зрачками были черны, как ночь. И именно с наступлением ночи они загорались необыкновенным светом, а сама девочка становилась не просто оживленной, а сильно возбужденной. Ведь днем часто она бывала вялой, полусонной, апатичной… У нее были подруги – двенадцать девочек, которых она отбирала сама. С наступлением ночи во главе с Эльзой они садились на коней и уезжали в поля, в леса – до утра. В окрестностях ходили упорные слухи, что все тринадцать – и особенно сама княжна, – колдуньи: устраивают шабаши, занимаются черной магией, посещают кладбища… Чтобы все это прекратить, родители, как только Эльзе исполнилось шестнадцать лет, отдали ее замуж. Но через год, за очень короткий промежуток времени, умерли от непонятной и таинственной болезни один за другим отец, мать и муж Эльзы. Она стала владетельной графиней Альтеринг.
Как и многие из ее предков, графиня Эльза страдала частыми тяжелыми мигренями. Лучше всяких лекарств помогало ей средство, которое она изобрела сама: только что убитую птицу, разрезанную пополам и выпотрошенную, еще теплой ей клали на лоб. Но это было лишь началом. Скоро она лечилась уже другим способом: чувствуя приближение сильнейшего приступа головной боли, она звала служанку, начинала ругать ее за что-нибудь, распалялась до звериной злобы и откусывала у почти загипнотизированной до шока девушки ухо, палец или просто кусок тела. Урча, слизывала горячую кровь и чувствовала, что боль уходит…
Между тем графиня Альтеринг была очень красива, умна, образованна. Она много читала, хорошо рисовала и сочиняла музыку. Время от времени она выезжала в свет, появлялась на балах и приемах, вводя многих в недоумение: нет, не может быть, чтоб эта красивая, воспитанная, веселая молодая женщина была тем чудовищем, о котором ходят столь страшные слухи! В нее влюблялись мужчины, и то, что потом с каждым из них случалось какое-либо несчастье, далеко не сразу людская молва стала связывать с колдуньей-графиней. Подобные появления в свете позволили графине долгое время скрывать свои жестокие забавы.
А забавы эти с годами становились все страшнее. Эльза Альтеринг уверилась, что сможет жить вечно. Но годы шли, она начинала стареть. В древних книгах по черной магии она вычитала рецепт омоложения и сохранения красоты: необходимо было регулярно омываться в ванне, наполненной кровью девственниц. И она стала это делать. Ее верные, специально отобранные слуги раз в неделю отправлялись на «отлов» молодых девушек, почти девочек, для очередной ванны. Но оставаться молодой и красивой – это еще не все. Был у графини Эльзы и рецепт бессмертия: для него нужны были нерожденные младенцы, вырезанные прямо из чрева беременных женщин… По владениям Альтерингов словно шла чума, люди жили в животном страхе за себя, своих жен и дочерей. Беременные женщины, как могли, скрывали свое будущее материнство, уходили жить в леса, прятались в тайные схроны. То же самое делали и девушки… Нет, ничего не помогало – дьявольским чутьем по их следу шли жестокие посыльные Кровавой графини Эльзы! И лишь много лет спустя, когда богатый и плодородный край почти обезлюдел, а слухи о Кровавой Эльзе, прорвав плотину неверия, хлынули по всей стране, власть – светская и духовная – ужаснулась. Король и церковь назначили над графиней суд.
В то время Германию постоянно потрясали религиозные войны – католическая церковь боролась с Реформацией. И все деяния графини Альтеринг были названы сатанинскими кознями еретиков-реформаторов. Курфюрст юго-западных земель Германии, который самолично вел многодневный суд над графиней, с ужасом смотрел на нее, а однажды даже был вынужден покинуть зал – ему стало плохо во время рассказа свидетеля ее забав. Но и курфюрст не мог не отдать должное красоте этой уже пятидесятилетней женщины и магическому взгляду ее немигающих глаз…
– Вот здесь, в этом замке, – Эльза указала на скалу с развалинами, которую поезд почти уже миновал, – графиню Альтеринг, по решению суда, навечно замуровали в одной из комнат. Даже дверь была снята и заложена наглухо камнями. Оставили только маленькое окошечко, через которое она получала еду и воду. Так она прожила несколько лет, точно я не знаю, но недолго… Страшная жизнь и страшная смерть!
– Конечно, эта женщина была преступницей, но даже все ее преступления не оправдывают иезуитскую охоту на ведьм – сколько было тогда жестокости и мракобесия!
– Слава богу, мы живем в цивилизованное время!
Люся воскликнула это вроде бы серьезно, но Викентий все же уловил легкую иронию в голосе жены. Кивнул головой:
– Верно, нынче время великого подъема науки. Однако глубины человеческой психики – все еще тайна. И сейчас бывает всякое…
Он хотел добавить, что кому, как не ему, знать о преступлениях нынешнего времени, но вовремя одернул себя: он ведь аптекарь! Усмехнулся: все время забывает об этом – вот что значит расслабиться, отдыхать! Иногда он даже жалел, что придумал себе другую профессию, но ведь не признаваться же теперь? Неудобно как-то… А чтобы успокоить Эльзу, он добавил весело:
– Однако научно уже доказано, что проклятия по наследству не передаются!
Девушка тоже улыбнулась:
– Моя мама тоже это утверждает. И назвала меня Эльзой не только потому, что имя ей нравилось, но и специально – опровергнуть, что ли…
– Видите, мы с ней единомышленники! Науке надо верить.
Но Эльза покачала головой:
– Вряд ли подобные вещи подвластны науке. Наш род всегда ощущал это проклятие – пусть даже малую частицу, но все же отравленной крови.
– И в чем же это выражается теперь, в вашей семье? – Петрусенко, склонив голову набок, с любопытством рассматривал Эльзу. – На мой взгляд, вы спокойные, интеллигентные люди. Я бы даже сказал – слишком интеллигентные… по отношению к некоторым господам!
– Вы, наверное, правы, Викентий Павлович. И все же… есть в нашей семье тайна – плохая, позорная… Ой, мы уже подъезжаем!
Эльза слишком оживленно вскочила с места. Петрусенко понял, что она досадует на себя за излишнюю откровенность. Он тут же подхватил на руки Катюшу, стал показывать ей в окно дома Карлсруэ. Поезд тормозил на вокзальном перроне, все заторопились к выходу. Через пять минут Эльза уже была совершенно убеждена, что ее последним фразам никто не придал значения, о них просто позабыли. Но это было не так: Петрусенко хорошо их запомнил. И, незаметно поглядывая на девушку, он думал: «Семейная тайна… Какое-то позорное проклятие… Не о нем ли стало известно пройдохе Лапидарову? Не им ли он шантажирует этих славных людей?»
5
Под аэродром было оборудовано большое поле на западной окраине Карлсруэ. Когда коляска с семьей Петрусенко и Эльзой подкатила к нему, за легким штакетником, вокруг поля, уже собралось много людей. А к импровизированной входной арке один за другим подъезжали экипажи, высаживая все новую и новую публику. К прибывшим тут же подскакивали юркие билетеры.
На поле высились несколько шестов с яркими флагами и стояли два аэроплана. Сразу бросалось в глаза: один массивнее, с двумя пропеллерами, другой – одновинтовой, по виду какой-то хрупко-ажурный, из тонких фанерных реечек, на четырех небольших, словно игрушечных колесах. Кресло пилота, рычаги и руль располагались между верхними и нижними крыльями и были полностью открыты.
Викентий Павлович нес Катюшу на руках, и девочка, как только увидала аэропланы, закричала:
– Папа, я вижу деревянных птиц! Когда они полетят?
– Скоро, малышка, – ответил он. – Вот придут люди, сядут на них…
– Да, я знаю, их зовут летуны!
Все засмеялись. Петрусенко спросил Эльзу:
– Вы, как знаток аэронавтики, должны сразу определить: где чей аэроплан?
Девушка, не отрывая глаз от поля, на котором как раз появились две фигуры в кожаных куртках, быстро сказала:
– Тот, который с одним винтом, это «ЕР» – летательный аппарат Ермошина.
– Восхищен! – Петрусенко и в самом деле искренне поразился. – А вот и сам Сергей. Узнаете?
– Узнаю… – тихо сказала Эльза.
…Ей было четырнадцать лет, когда она впервые увидела в газете фотографию Сергея Ермошина и прочитала о знаменитом российском велогонщике. Лютцы жили тогда в городке Белая Церковь недалеко от Киева, отец выписывал «Киевские городские ведомости». Лиза, к удивлению отца, стала рьяной читательницей газет, первая просматривала «Ведомости», стала покупать в киоске журнал «Русский спортивный клуб». А через полгода, летом, увидела объявление о том, что в Киеве состоится велопробег с участием чемпионов Одессы, Ростова-на-Дону, Киева и других городов. Сергей Ермошин, носивший к тому времени звание чемпиона России, был в этих соревнованиях звездою первой величины… Лиза потеряла покой! Она должна была побывать на этих соревнованиях, увидеть своего героя! Но как объяснить это странное желание матери и отцу? Они просто отмахнутся, как от безделицы и глупости. А свою романтическую любовь она от всех скрывала. И девочка впервые в жизни обманула родителей: сказала, что подружка Маша Фрайерберг приглашает поехать с ней и ее родителями в Киев на день рождения кузины. Это была не совсем ложь: Маша с родителями и правда ехали в Киев за день до соревнований. Но Лизу они с собой не приглашали. Она сама попросилась поехать с ними, сказав, что ей нужно в Киев к тете, а родители одну не отпускают… На вокзале в Киеве Машины родители сели в экипаж и предложили Лизе довезти ее к тете. Никакой тети, конечно же, в Киеве у девочки не было, и она торопливо отказалась.
– Здесь совсем недалеко, я хорошо знаю дорогу!
Фрайерберги уехали, а она пошла бродить по городу. Впервые Лиза очутилась в большом городе одна. Но она бывала раньше в Киеве с родителями, и у нее были деньги – мама с папой дали на подарок имениннице и на обратную дорогу. Афишные тумбы города были обклеены объявлениями о завтрашних состязаниях, там же говорилось, что проходить они будут на ипподроме, указывалось, как проехать… День был хороший, теплый, девочка с удовольствием гуляла по улицам и днепровской набережной, отдыхала в зеленых скверах. Два раза она перекусила в бубличных, потому что зайти в трактир постеснялась.
Когда она последний раз приезжала в Киев с отцом, они останавливались в недорогом гостином дворе на Андреевском спуске. Туда Лиза и пришла уже вечером. Не стесняясь – за этот день она почувствовала себя самостоятельной и уверенной, – она объяснила дежурному, что приехала поступать ученицей в училище белошвеек, но уже поздно, в училище она пойдет завтра, а сегодня переночует здесь. Ей за двадцать копеек предоставили койку в комнате для восьми человек, и уставшая, полная впечатлений и совершенно счастливая девочка прекрасно выспалась за ночь. В десять часов утра она была уже на городском ипподроме. Купила входной билет без места, но в месте она и не нуждалась. Наоборот – она постаралась как можно ближе продвинуться к барьеру, огораживающему поле, превращенное в велодром. И ей это почти удалось: лишь один ряд людей оставался между ней и барьером.
Первыми соревновались спортсмены менее именитые. Их тоже поддерживали криками, но чувствовалось, что все ожидают сражения чемпионов. И вот наконец пять велосипедистов стали у стартовой черты. Раздался протяжный удар гонга, и буквально через минуту, со свистом рассекая воздух, пять машин, как пять молний, чиркнули мимо. И в тот же момент Лиза поняла, что она так ничего и не увидит! Сердце у нее забилось сильно-сильно. Нет, она не подумала о том, что обманула родителей, что провела целый день одна в чужом городе и – подумать только! – ночевала в гостинице сама, как взрослая! Обо всем этом Лиза даже не вспомнила – только жестокая досада, что она так и не увидит Ермошина, ведь он вот же, рядом! От этой мысли она враз забыла всю свою застенчивость, воспитанность и скромность. Локтями, плечами, всем телом она стала проталкиваться к барьеру. Кто-то вскрикнул, кто-то возмутился, кто-то хотел ее оттеснить… Но она уже намертво схватилась пальцами за железный прут барьера и в тот же миг увидела, как пять велосипедов завершили поворот и вышли на прямую, ведущую прямо к ней! Желтые узкие шины велосипеда Ермошина мелькнули, казалось, прямо у нее перед глазами, Лиза увидела напряженное, гибкое, прильнувшее к рулю тело, сосредоточенный профиль, ноги, бешено вращающие педали…
Еще пять раз Ермошин проносился мимо так близко, что, казалось, до него можно дотянуться рукой. Но вот оркестр, до этого игравший медленный вальс, перешел на марш, а потом совсем на бешеный галоп: спортсмены пошли на последний, финишный круг. Вот теперь-то и началась настоящая гонка! Вокруг люди размахивали шляпами, газетами, кричали: «Жми, жми, сильнее, обгоняй!..», называли имена своих кумиров. Многие кричали: «Ермошин! Серега!» Лиза, забыв обо всем, вместе со всеми кричала: «Ермошин!», а один раз крикнула: «Сережа!» И голова при этом закружилась у нее так сильно, что она чуть не упала.
Ермошин пришел к финишу первым. Пока там, на финише, его обнимали какие-то люди, поздравляли, подбрасывали вверх, Лиза уже вновь продиралась сквозь толпу. На этот раз – в сторону бокового коридора, ведущего в здание ипподрома. Там располагались душевые комнаты, раздевалки, ресторан. Девочка сразу подумала о том, что спортсмены должны скоро пойти туда. Если она сумеет оказаться именно у того барьера, Сергей Ермошин пройдет рядом с ней!
Все так и случилось. Переговариваясь, спортсмены шли по узкому проходу ко входу в здание. Спортивные трико прилипли к потным телам, но на запыленных лицах блестели молодые глаза и белозубые улыбки. Через барьер к ним тянулись руки, и ребята мимоходом кивали, пожимали… Вдруг Сергей Ермошин увидел девочку: она влезла ногами на нижнюю перекладину барьера и смотрела на него. Руки она не протягивала, но смотрела так необыкновенно… С восторгом? Да, именно, но и еще что-то было в этом взгляде. На скулах у нее пламенели пятна, светлые растрепанные волосы крупными кольцами обвивали лоб и щеки. «Фея!» – мелькнуло в уме у Ермошина. Подросток, но скорее ребенок, чем девушка. Сам он, конечно, был уже взрослым человеком – двадцать два года… Сергей на несколько секунд приостановился и подмигнул девочке. А потом сдернул с головы спортивную легкую шапочку с козырьком – типа жокейной, – шагнул к барьеру и надел на разметавшиеся кудри. Махнул рукой и побежал догонять товарищей.
Уже служащие ипподрома прокатили мимо велосипеды спортсменов, уже толпа отхлынула, спеша к выходу, а Лиза все еще стояла, вцепившись пальцами в барьер, в желто-оранжевой шапочке Сергея Ермошина. Но вот она спрыгнула на землю, сорвала с себя шапочку и прижала ее к груди. Никогда в своей жизни девочка не была так невероятно счастлива, как в те минуты! И в те часы, и весь тот день. Вечером она была уже дома, в Белой Церкви. Ей очень повезло: в поезде она вновь встретилась с Фрайербергами, вот и получилось, что приехала, как и уехала, вместе с ними. Потому она даже не испытывала больших угрызений совести, ведь обмана почти что и не было!
Вот так Эльза видела Сергея Ермошина первый раз в своей жизни. Сейчас, через десять лет, она видит его второй раз. Аэроплан немецкого летчика Даммлера уже кружил над аэродромом, вся публика смотрела вверх – на то, как умело воздухоплаватель делает развороты и рискованные виражи. Эльза же почти не видела этого, потому что там, на летном поле, около второго аэроплана, ходил человек в кожаной черной куртке, со светлыми волосами, еще не спрятанными под шлем. Он был далеко, но Эльзе казалось – она узнает его, различает даже черты лица! Что с того, что она видела его один раз? Последние десять лет ее жизни он, Сергей Ермошин, незримо был рядом с ней.
Еще дома, в Белой Церкви, Лиза стала вырезать из газет и журналов все публикации о Сергее Ермошине. А там, где речь шла о спорте, часто упоминалось и о нем. Еще года два спортсмен ставил скоростные рекорды, а потом внезапно бросил велосипед и увлекся воздухоплаванием. Он стал летать на воздушных шарах! Это было совершенно новое и необычное занятие. Даже автомобиль в больших городах был исключительной редкостью, а в Белой Церкви его и не видели. А тут – человек летает по воздуху! Как можно такое представить?.. На размытых и бледных фотографических изображениях в газетах можно было все-таки разглядеть летящий объект, больше похожий на грушу, чем на шар. Под ним висела корзина-сетка, а в ней – крошечная фигурка человека. У Лизы замирало сердце – этой фигуркой был Он, самый отважный на свете человек! Как хотелось ей увидеть полет воздушного шара, но не довелось. Впрочем, вскоре Сергей Ермошин пересел на другой летательный аппарат – на аэроплан. Но в это время семья Лютцев, неожиданно получив наследство в Баден-Бадене, переехала в Германию. И однажды уже здесь, испытывая острую тоску по оставленной Родине, Эльза рассказала маме о своем давнем проступке – тайной поездке в Киев. Рассказала и показала все свои вырезки о Сергее Ермошине. Она была уже взрослой девушкой и с иронией говорила о своем кумире, о своей влюбленности. А поскольку секрета в том уже не было, она повесила у себя в комнате один очень хороший портрет Ермошина, вырезанный из журнала…
Аэроплан фон Даммлера побежал по полю и остановился в дальнем его конце. Два человека стали раскручивать винт на «ЕРе», потом отбежали, а аэроплан, казавшийся таким хрупким, бодро помчался на своих четырех маленьких колесах, два раза подпрыгнул и под крики и овацию публики поднялся в воздух. Что он только не выделывал, кружась над полем и восхищенными людьми! Ложился то на одно, то на другое крыло, низко проносился над полем и вдруг, задрав нос почти вертикально, уходил в небо! С какой легкостью его аэроплан совершал рискованные крены на виражах!
– Нет, Люсенька! – Викентий Павлович обернулся к жене, глаза его горели. – Этот парень не просто смелый авиатор, он талантливый конструктор! Ведь этот аэроплан он сам спроектировал, и видишь, какая у него легкость в маневрах? Куда до него немцу!
– Это все видят!
Люся была права: стадион ревел от восторга, в воздух летели шляпы. Викентий Павлович незаметно посмотрел на Эльзу. Девушка стояла, сжав перед грудью ладони, из ее приоткрытых губ не вырывалось ни звука, но она тяжело дышала, а глаза горели восторгом и счастьем.
«Вот, значит, как!.. – удивленно подумал Викентий Павлович. – Однако… Vitam regit fortuna. Жизнью управляет судьба… Не сыграть ли мне роль судьбы?»
Оба аэроплана уже стояли на земле. Но они готовились к одновременному взлету. Вот им запустили моторы, машины покатили по полю, почти синхронно оторвались от земли и по дугам стали расходиться в стороны, набирая высоту. Это было такое захватывающее и красивое зрелище, что далеко не сразу зрители увидели нечто необычное на самолете русского пилота. Сначала то в одном, то в другом месте раздались редкие вскрики, но вдруг, словно в одно мгновение, ахнули разом все. На одном из колес аэроплана «ЕР» висел, вцепившись руками и ногами, человек! Ни Викентий Павлович, ни Люся, ни, по-видимому, большинство из публики не заметили, как все произошло. Но Петрусенко догадался: один из тех механиков, кто раскручивал винт аэроплана, замешкался, отбегая, не успел увернуться от катящегося на него колеса, но успел прыгнуть и повиснуть на нем…
Самолет Ермошина, набирая высоту, стал сильно крениться, пошел неровными толчками. Ермошин глянул вниз и увидел «пассажира» на колесе. Увидел его и фон Даммлер из своей кабины. Он замахал руками, а потом, развернув свою машину, повел ее к аппарату Ермошина. Вся толпа на летном поле одновременно ахнула, когда немец прошел очень близко под колесами русского самолета. Люся вцепилась в рукав мужа:
– Боже мой! Чего он хочет?
– Он пробует снять того беднягу на свое крыло, – ответил Викентий, не отрывая взгляда от разыгрывающейся в небе драмы. – О, нет! Слишком рискованно!
Ермошин пытался выровнять свой аэроплан, но тот, сильно утяжеленный на одну сторону, шел рывками. В этот момент он как раз дернулся вниз и чуть не ударил по крыльям немца. Фон Даммлер резко отвернул и ушел в сторону. Все видели, как он отчаянно махнул рукой и направил машину на посадку.
– Смелый парень, – взволнованно сказал Петрусенко. – Но у него бы и не получилось помочь. Так что правильно он сделал: освободил воздушное пространство Ермошину для маневра.
Рядом кто-то сказал по-немецки:
– Как же русский сядет? Он ведь убьет этого парня и сам разобьется!
Другой, господин в котелке, ответил, спокойно пожав плечами:
– Сам он может прыгнуть с парашютом.
Эльза резко обернулась к говорившим:
– Нет, он этого не сделает! Он не бросит человека погибать!
– Тогда погибнут оба, – пожал плечами незнакомец. – Глупо…
Девушка была бледна, но на скулах полыхали лихорадочные пятна. Она лишь на мгновение отвела глаза от неба, но теперь вновь смотрела туда, сцепив зубы, стараясь не думать о только что услышанных жестоких словах. Вдруг Петрусенко решительно протянул Катюшу Люсе:
– Возьми. Стойте на месте.
И быстро пошел, лавируя между людьми, в ту сторону, где был проход на поле. Ни секунды не раздумывая, Эльза пошла за ним, хотя толком и не поняла, что же собирается делать Викентий Павлович. Они шли, но смотрели вверх, в небо. А там между тем происходило что-то невероятное. Авиатор лихорадочно привязывал какими-то ремнями руль к креслу. Время от времени он наклонялся и кричал что-то человеку, висевшему на колесе. Наверное, просил его держаться покрепче, обещал помощь. Но что же он мог сделать?
Но вот Ермошин соскользнул с кресла на нижнее крыло, отпустил руль и замер. Толпа внизу очередной раз ахнула: аэроплан летел сам, описывая плавный круг над летным полем. Но в то же время он заметно кренился и медленно терял высоту… Пилот стоял неподвижно лишь несколько секунд: убедившись, что аппарат держится в воздухе, он больше не стал терять драгоценного времени. Стал на колени, продвинулся к краю крыла и свесился вниз. Только тут люди увидели, что одна его нога за лодыжку тоже привязана ремнем к пилотскому креслу… Ермошин протянул руку вниз, к своему невольному «пассажиру». Но тот все так же оставался неподвижен, намертво обхватив колесо. Было видно, что летчик кричит ему, а самолет клонится набок все сильнее. И тут, в едином порыве, стоящие вокруг поля люди стали кричать:
– Дай руку! Дай руку!
Словно подчиняясь мощному импульсу, идущему с земли, перепуганный человек наконец-то отпустил одну руку и поднял ее вверх. Но он немного не дотягивался до пилота. Тогда Ермошин, натянув ремень до предела, почти полностью свесился с крыла и вдруг, резко подавшись вниз, схватил тянущуюся к нему руку. Крикнул что-то, и механик протянул ему вторую руку. Несколько мгновений они почти висели в воздухе, в эти же мгновения на земле тоже все затаили дыхание. Викентий Павлович и Эльза, бывшие уже недалеко от входа на летное поле, тоже застыли на месте. Они увидели, как Сергей Ермошин огромным усилием отбросил свое тело на крыло, упал на спину, перекатился, втягивая за собой второго человека. Одним движением отстегнул ремень со своей ноги и захлестнул его на поясе спасенного. А потом рванулся в кресло, схватил руль и вывел аэроплан из опаснейшего крена, выровнял его и пошел на посадку.
Что творилось с публикой, описать невозможно! Петрусенко и Эльза с огромным трудом пробивались несколько метров до входа на поле. Викентий Павлович быстро подошел к полицейскому обер-офицеру, протянул ему свои документы.
– Я ваш коллега, – сказал взволнованно. – Служащий российского полицейского департамента. И я – давний друг этого пилота, Сергея Ермошина. Надеюсь, вы позволите мне пройти к нему.
Офицер быстро просмотрел бумаги Петрусенко, оформленные на немецком языке, козырнул:
– Проходите.
Викентий Павлович оглянулся на Эльзу, стоящую в стороне и не сводящую с него глаз. Она по жесту офицера поняла, что разрешение получено, и непроизвольно рванулась вперед.
– Девушка со мной, – уверенно сказал Викентий Павлович, и офицер посторонился. Они побежали через поле к аэроплану, уже замедляющему свой бег по земле. Вот он остановился, Ермошин поднялся с кресла, шагнул к лежащему на крыле человеку, похлопал его по плечу. Потом необычно осторожно сошел на землю, сделал несколько странных шагов и вдруг упал.
С другого конца поля, от небольшого служебного помещения, бежали к русскому несколько человек, спешил к нему и Даммлер от своей машины. Но Петрусенко и Эльза уже были около него. Викентий Павлович быстро снял с головы Сергея шлем, расстегнул куртку. Летчик глубоко дышал. Викентий Павлович кивнул успокоенно:
– Физическое напряжение, сильное волнение, резкая смена высоты… Сейчас он придет в себя.
В это мгновение Ермошин открыл глаза. Первое, что он увидел, – лицо склонившейся над ним девушки. Нежное, взволнованное, оно показалось ему прекрасным. Он улыбнулся и пробормотал по-немецки:
– Лорелея… Не исчезай, пожалуйста, не убирай руки!
Эльза не убрала ладонь, которой поддерживала его затылок. От его голоса и улыбки у нее мгновенно отлегло от сердца, стало весело.
– Я не исчезну, не надейтесь, – ответила она ему по-русски. – И в пучину вас тоже не заманю!
– О! – Ермошин приподнялся на локте. – Это не Лорелея, оказывается, а сестрица Аленушка!
Эльза засмеялась. Они перебросились всего двумя фразами, но она уже поняла, что с этим человеком ей так легко и просто, словно знает его всю жизнь. Да ведь так оно и есть!
– Вижу, с тобой все в порядке!
Ермошин повернул голову на знакомый голос, воскликнул с радостным удивлением:
– Викентий Павлович! Просто чудеса! Вы-то здесь каким ветром?
– Все я тебе, Сережа, расскажу, еще успею. А теперь тобой займется доктор.
В этот момент подбежали другие люди, и среди них врач. Но Ермошин, уже сидевший на траве, тут же быстро заговорил:
– Со мной все в порядке, идите скорее к нему! – И махнул рукой в сторону аэроплана. Там все еще лежал неподвижно невольный воздухоплаватель. – Он жив и не травмирован, но в сильном шоке, ему нужна помощь, а не мне.
Он поднялся, опираясь на руку Петрусенко, сделал шаг и вдруг охнул, едва удержавшись на ногах. Лицо его исказилось от боли, но, поймав испуганный взгляд Эльзы, он попытался улыбнуться:
– Это ерунда: вывих или растянул связки. Не пугайтесь, милая Лорелея-Аленушка, и не оставляйте меня. Викентий Павлович, не дайте девушке исчезнуть!
Подбежал фон Даммлер, подставил Ермошину плечо. С другой стороны пилот опирался на Петрусенко.
– Меня зовут Эльза Лютц, – быстро сказала девушка. – Я не исчезну, а поеду с вами к врачу. У Викентия Павловича здесь жена и дочка, вы с ним увидитесь позже.
– Поезжайте, Лиза, – сказал Петрусенко. – И поговорите с доктором: возможно, Сергею понадобится лечение водами.
– Я тоже подумала об этом, – улыбнулась Эльза.
Ермошин, слушавший их быстрый разговор, засмеялся:
– А ведь я правильно угадал: вы именно Лорелея – вот уже и в водоворот меня заманиваете!
