Ирина Мартова
Странные женщины
Глава 5
Михаил родился в очень известной семье. Отец – блестящий тележурналист, и мама – спортивный комментатор, приходили в каждый дом два раза в неделю. Их, известных всей стране, многие люди воспринимали как близких и родных. Увлеченность, глубина и страстность отличали их статьи, комментарии и выступления. И, на удивление, среди коллег у них было больше друзей, чем врагов, хотя зависть и корысть никто не отменял.
Приятели, соседи и родственники так и говорили, поздравляя родителей с рождением сына: «Повезло малышу – родился с золотой ложкой во рту». Другие согласно кивали: «Под счастливой звездой появился на свет». Третьи разводили руками: «Судьба сразу улыбнулась мальчонке, счастливым будет!»
Бабушка, сердясь, стучала по дереву и плевала через левое плечо:
– Чего болтать попусту? Сглазят! Как пить дать, сглазят ребенка!
Но Михаил сглазу не поддался. Рос веселым, послушным и довольно рассудительным, очень любил книжки с яркими картинками, мультфильмы и конфеты «Мишка косолапый». Подрастая, увлекался всем понемногу, но особенной его любовью вдруг стала музыка. Это оказалось большой неожиданностью для родителей и приятным сюрпризом для бабушки, которая в молодости солировала в одном из музыкальных театров столицы.
Михаил выбрал фортепиано. С той поры в их доме всегда звучала фортепианная музыка: то дивные вальсы Шопена, то удивительные прелюдии Баха, то техничные этюды Черни… Ребенок отправился учиться в самую известную музыкальную школу, где основным предметом все-таки считалась музыка, но наряду с этим преподавались и все обязательные школьные предметы.
Бабушка, души не чаявшая во внуке, сопровождала его повсюду: то подавала Мишеньке курточку, то поджидала его после концерта, то кормила обедом, то разыгрывала с ним в четыре руки гаммы или просто импровизировала на заданную тему. Мальчишка, ей на радость, подавал большие надежды, ему прочили великое будущее, и никто не сомневался, что после школы он поступит в консерваторию.
Однако Михаил умел удивлять. Однажды вечером, когда вся семья, собирающаяся за общим столом довольно редко, угощалась вечерним чаем, Мишка вдруг встал, внимательно всех оглядел.
– Хочу вам сообщить важную новость, – смело заявил он.
Мама заинтересованно развернулась к сыну, отец нахмурился, а бабушка, будто чувствуя опасность, осторожно поставила на стол свою чашку. Повисшая пауза добавила напряжения и тревоги.
– Ну? В чем дело? – нетерпеливо кивнул отец.
– Да не напрягайтесь вы так, – улыбнулся Мишка. – Я не женюсь и не уезжаю в Африку.
– И на том спасибо, – облегченно выдохнула мама.
– Мишенька, а все же… – не приняла шутку бабушка. – Что такое?
– Я в консерваторию поступать не пойду, – выпалил Мишка.
– Как? – бабушка схватилась за сердце.
Отец промолчал, мама в обморок не упала. Она, покачав головой, лукаво усмехнулась.
– Почему-то я не удивлена. Мне всегда казалось, музыка – это только начало пути, но не единственное направление, – она переглянулась с отцом. – А куда пойдешь? Откроешь родственникам секрет?
– Буду учиться на филологическом, – обрадованный такой реакцией, разулыбался Мишка.
– Господи, – всхлипнула перепуганная бабушка, – час от часу не легче! – Что ж вы молчите? – Она обернулась к родителям. – А как же музыка? Он же талант! На филфаке ни одного приличного парня не бывает, – заплакала в голос бабушка. – Этот филологический так и зовут в народе – факультет невест. Что ему там делать? Мишенька, как же так?
Внук обнял бабушку за худенькие плечи.
– Ну, чего ты расстроилась? Играть я и так всю жизнь буду. А на филологический поступлю специально, хочу все про историю литературы узнать. И нашей, и зарубежной. Мне это интересно! Понимаешь?
– Это гены в нем говорят, – отец подмигнул матери. – Он, как и мы, очень скоро в сторону журналистики развернется, вот увидишь. И я, простите, этому очень рад. Молодец, сын. Дерзай. А факультет невест – это совсем неплохо. Жену себе выберет всем на зависть.
Так Михаил Куприянов оказался на филологическом факультете. В одной группе с Марией Антоновой, которую с первого дня стал называть Машкой, несмотря на ее бурные протесты.
– Я не Машка. Прекрати, – активно сопротивлялась она поначалу.
– А кто ж ты? Матрена?
– Меня зовут Мария или Маруся, – нервничала девушка.
– Маша – это та же Мария, только в сокращении, – пожимал плечами Михаил. – И, между прочим, ласково…
– Может, Маша и ласково, а вот Машка – плохо. Грубо и бесцеремонно, – она хмурилась недовольно. – В общем, не называй меня так. Я тебе не Машка, откликаться не буду.
– Да куда ты денешься? – похохатывал Мишка. – Мы ж теперь каждый день будем рядом.
И действительно, то ли случайно так получалось, то ли специально, но Михаил всегда оказывался рядом. За одним столом на семинарах, в одном ряду на лекции, на соседнем стуле в столовой… В библиотеке, на кафедре, в архиве – он всегда присутствовал там, где предполагалось появление Маруси.
Однокурсники, преподаватели и родственники считали их закадычными друзьями. Они действительно были друзьями, только каждый оценивал эту дружбу по-разному.
Для Маруси Михаил стал палочкой-выручалочкой, самым верным и надежным плечом, жилеткой, в которую можно было поплакать, помощником и поддержкой. Только ему и Александре Маруся доверяла все свои планы, рассказывала о неудачах и влюбленностях, жаловалась на промахи и хвалилась победами. Маруся считала Михаила незаменимым человеком, который и днем, и ночью придет на помощь, не даст в обиду, накормит, напоит и обогреет.
У Мишки все складывалось гораздо сложнее и трагичнее. Он тихо и верно любил Марию. Давно, фанатично и преданно.
Увидев ее впервые на посвящении в студенты, он вдруг понял, что эта, на первый взгляд, совершенно обычная девушка, полна невероятных достоинств. Его будоражил взгляд ее больших голубых глаз, задумчивых и полных неизбывной грусти. Ее длинные волосы цвета перезревшей пшеницы напоминали ему ряды колышущихся от ветра колосьев. Хотелось зарыться в них лицом и вдыхать, вдыхать легкий аромат лаванды, ириса и еще чего-то, чему он не знал названия. Ее стройность, грациозность и вечная бледность вызывали у него стойкое желание быть всегда рядом, поддерживать и защищать, помогать и оберегать.
Михаил полюбил Марию так внезапно и так сильно, что поначалу даже растерялся. И как-то упустил момент, когда можно было легко и спокойно признаться в своих чувствах. А потом, когда Маруся привыкла к нему, к его неизменным шуткам и достойным поступкам, оказалось поздно – имидж лучшего друга, бесшабашного и веселого приятеля, незаменимого помощника и широкого плеча сломать стало невозможно.
Никто из окружающих не догадывался о страданиях Михаила. Его любили на факультете за вечный позитив, неунывающий характер, готовность прийти на помощь и абсолютное бескорыстие. Девчонки его обожали, писали записочки, звали на свидания. Приносили билеты в кино и театр. Копировали для него лекции и скрывали его пропуски от куратора. Занимали очередь в буфете и стул в аудитории. А он, не замечая их косых взглядов, уступал эту очередь Марусе, сажал ее на приготовленный для него стул и отдавал ей театральные билеты.
Студенческие годы непредвиденно стали для Михаила самыми трудными: Маруся то влюблялась в кого-то, то расставалась. То встречалась, то расходилась. И, естественно, всегда все ему рассказывала, плакала и жаловалась на других мужчин. А он, сам не понимая, почему, все это терпел и утешал ее, самую дорогую девчонку на свете.
Он никогда не дал ей повода сомневаться в его верности и дружбе. Ни одним словом не намекнул на свою любовь. Не сорвался, не убежал, не озлобился. Просто тихо любил эту бестолковую «гусыню» Машку, которая никак не замечала глубоко спрятанную тоску в его глазах.
Правда, иногда, потеряв терпение, Михаил делал отчаянные попытки разорвать этот замкнутый круг. Однажды, успокаивая Марусю после очередного разочарования, он крепко обнял ее и, не сдержавшись, прижался губами к мокрой от слез щеке. Но девушка даже внимания не обратила на эту внезапную ласку, приняв легкий поцелуй за успокоительное средство.
Случались и еще попытки…
После внезапной гибели Машиных матери и бабушки он день и ночь дежурил в ее доме. Вместе с Сашкой они, сменяя друг друга, сидели возле совсем потерявшейся от горя Маруси. И в какой-то момент Мишка, жалея ее, горько рыдающую, чуть было не проговорился о своих чувствах, но вовремя остановился, сообразив, что ей сейчас не до него.
Перед пятым курсом Михаил, уставший от безутешной любви, решил жениться. Назло всем и, прежде всего, себе. Любовь к Машке так сильно держала его за горло, так душила и угнетала, что он, спасаясь от одиночества, с радостью кинулся в сети, ловко расставленные для него юной соседкой по даче. Девчонке тогда исполнился двадцать один год, и она, давно страдая по молодому красавцу, постоянно искала поводы для неожиданных встреч.
Свадьба случилась, но счастья никому не принесла.
Весь пятый курс новоиспеченный муж старательно исполнял роль женатого человека. Встречал и провожал жену, водил в театры, возил к морю, даже иногда готовил по воскресеньям обеды. Но при каждом удобном случае сбегал в университет или в библиотеку. Ему, как воздух, не хватало присутствия Машки, и он, отчаянно томясь дома, все звонил и звонил той, которая даже не догадывалась о его страданиях. Промучившись год, Михаил, как честный человек, все рассказал жене и, прямо перед защитой диплома, молодожены расстались.
После окончания университета стало чуть легче. Михаил, как и предсказывал когда-то отец, отправился работать на телевидение, а Мария осталась в университете на кафедре. Встречались они теперь чуть реже и болтали по душам не так часто. Мишка сбросил вечное напряжение, встряхнулся и приободрился, даже попытался опять ухаживать за девушками.
Он честно старался ее забыть. Но… Любовь к Марусе не отпускала.
Порой Михаилу даже казалось, что это не любовь, а наказание за что-то. В минуты отчаяния, тоски и уныния он мучительно искал причины посланного ему испытания. Скрывая от всех свою зависимость от этой женщины, Михаил терял присущие ему радость и легкость. Только бабушка, глядя на своего любимца, вздыхала украдкой. Догадываясь о причинах его грусти, она качала головой, умоляюще глядя на иконы: «Спаси, Господи… Защити от напастей. Сократи его испытания. Пошли ему заслуженное счастье».
Время утекало. Не помогали ни новые знакомства, ни интересная работа, ни длительные командировки, ни встречи с женщинами, ни алкоголь. Эта его единственная любовь намертво вцепилась в него руками и зубами. Она так крепко держала Михаила, что он, едва вернувшись из любой поездки, со всех ног несся в знакомый дом.
– Привет, Машка, – с тихим блаженством произносил он, переступая порог давно знакомой квартиры.
В те минуты, когда видел ее радостные глаза, слышал негромкий голос, его переполняли невероятные упоение и удовольствие. Михаил вновь убеждался: только рядом с ней, этой вредной Машкой, он по-настоящему счастлив.
Всякое бывало: они ссорились и мирились, но отношения их не менялись. И он, на пороге своего тридцативосьмилетия, любил Марию так же сильно, как в первый год их знакомства. Он любил, а она по-прежнему ничего не замечала.
Глава 6
Михаил появился на пороге ее квартиры часа через полтора.
– Ты чего сияешь, как медный пятак? Клад нашел? – недовольно буркнула Маруся.
– А может, – хитро прищурился Мишка, – это я тебя так рад видеть…
– Тоже мне, нашел радость, – отмахнулась Маруся. – Давай, проходи. Чего хочешь? Чаю или кофе?
– Эх, Машка, Машка, – Михаил прошел за ней в комнату, – ничего-то ты не понимаешь в жизни!
– Да ты что? – она хмыкнула. – И в чем же ее прелесть?
– Во всем, – Мишка широко раскинул руки. – В этой дурацкой погоде, в моей работе, в тебе…
– Вот-вот, во мне особенно. Что-то никому, кроме тебя, я не кажусь носителем счастья и радости. Это ты, по старой дружбе, мне просто льстишь.
– Да чего льстить-то? – Михаил пожал плечами. – Когда ты глупости делаешь, я тебе так и говорю, что ты дура дурой, а когда совершаешь нечто прекрасное, – до небес превозношу.
– Ты часом не выпил? – зыркнула на него Маруся. – Что-то тебя на философские размышления потянуло…
– Вот я и говорю, не ты умеешь радоваться жизни. Просто радоваться. – Мишка обиженно махнул рукой. – Давай чаю что ли…
Они прошли на кухню, включили чайник.
– Боже, – спохватилась Маруся, – ты совсем голову мне задурил своими выдумками. Где фотография-то? Или забыл, зачем приехал?
– А просто так к тебе уже и приехать нельзя? – усмехнулся Михаил.
Маруся легонько шлепнула его по затылку.
– Можно, конечно! Не прибедняйся, ты ж мой самый любимый друг и товарищ! Самый надежный и верный!
– То-то же, – довольный Михаил ласково глянул на нее. – Почаще это говори, может, до тебя дойдет смысл слов.
– Хватит, болтун, – рассмеялась Маруся. – Неси фотку быстро.
– Вот, смотри, – Михаил подал ей старую, пожелтевшую от времени фотографию.
– Где ты ее откопал? Это же я здесь…
На выцветшем от времени снимке молодая женщина держала на руках младенца.
– Ты? – Мишка недоверчиво нахмурился. – Как определила? Мне кажется, это только что родившийся малыш. Они все, на мой взгляд, одинаковые…
– Нет, нет, это точно я! У меня есть почти такая же карточка. Сейчас покажу.
Она достала с полки большой старый альбом с фотографиями. Такие альбомы лежали в шкафах почти всех семей Советского Союза: объемные, с бархатными или кожаными обложками, с прорезанными для карточек листами, переложенные тончайшей папиросной бумагой…
Маруся лихорадочно листала альбом, возбужденно что-то бормотала, подбирала выпадающие снимки. Мишка, позабыв обо всем на свете, смотрел на нее и чувствовал, как от любви к этой сумасбродной, вечно занятой торопыге плавится в груди его неуемное сердце. Как от нежности к ней, такой близкой и далекой, такой нежной и строптивой, стучит и стучит в висках…
– Эй, Мишка, ты что, спишь?
– Нет, конечно.
– А чего уставился в одну точку? Или мечтаешь о чем-то? Ты не слышишь, что я тебе тут рассказываю?
– Да слышу я все, – отгрызнулся он. – Нашла что искала?
– Ну, вот же!
Она подошла к нему так близко, что Мишка уловил аромат ее волос, и еле сдержался, чтобы не обнять девушку…
– Показывай, – пересилил он себя.
– Вот же, смотри, – Маруся сунула ему под нос старую фотографию.
Мишка присмотрелся. Да, точно. Абсолютно такая же картинка: женщина держит на руках того же самого младенца.
– Да ведь это то же самое, – удивленно произнес он.
– Нет, – Маруся схватилась за голову. – В том-то и дело. Такая да не такая! Присмотрись. На моей фотографии меня держит на руках мама, а на той, что ты принес, – чужая женщина, совершенно мне не знакомая. Понимаешь?
– Машка, ты только не злись. Но я что-то не соображу, чего ты взбеленилась? Чего волнуешься? Ну, сфотографировалась твоя мама с тобой на руках. Потом передала тебя кому-то еще, и та дама тоже сделала такое же фото. Логично?
Маруся, отмахнувшись, взяла в руки принесенный Михаилом снимок и все смотрела и смотрела на него, внимательно и сосредоточенно, словно пыталась найти ответ на только ей понятный вопрос. Потом перевернула фото и, приглядевшись, побледнела.
– Вот… Мишка, – прошептала она и ткнула пальцем на обратную сторону фотографии. – Ты только посмотри!
– Ну, что еще? Я ж тебе по телефону уже сказал – там надпись странная!
– Но ты же не прочитал. А я прочла! Наклонись, читай.
Михаил приблизился, прищурился, добросовестно пытаясь прочитать чьи-то каракули.
– Ну? Ты видел это? – Маруся судорожно схватила его за руку.
Мишка сделал умное лицо, помолчал и вкрадчиво произнес, стараясь ее не обидеть:
– А что особенного я должен увидеть? Ну, написал кто-то на обратной стороне какой-то адрес… Я правильно понял? Это адрес?
– Ты дурак что ли? – Маруся расстроенно обернулась к нему. – Или издеваешься?
– Ты зачем шарады загадываешь? – Михаил и сам занервничал. – Можешь просто, без обмороков и закатывания глаз, объяснить, что такого страшного или ужасного в этих двух фото? Что ты мне все тычешь их в лицо? Язык у тебя для чего? Говори по-человечески!
Маруся, вздохнув, взяла в руки оба снимка и положила их на стол.
– Хорошо. Объясняю спокойно. Смотри. Здесь и здесь я на руках у разных женщин. На этом снимке – моя мама, на втором – не знаю кто. А теперь это посмотри, – она перевернула снимки обратной стороной. – Вот. Надписи читай. На первом снимке, где я с мамой, написано: «Маруся. Пятый день». Видишь? Маминой рукой написано. А на втором, где я с чужой женщиной, написано: «Мария. Четыре дня от рождения». Это чужой почерк. И дальше адрес. Ведь это адрес чей-то? «Улица Комсомольская, дом семнадцать, квартира восемь». И дальше, после адреса, вот, читай: «Всегда жду». И самое важное, эта чужая женщина лежит в кровати. Ты видишь? Лежит! И держит меня на руках!
– Да… Тайна, покрытая мраком, – Михаил почесал затылок.
– Вот и я о том же, – Маруся задумчиво поглядела на него. – Как такое может быть? Получается, в четыре дня от роду я фотографируюсь с одной женщиной, которая при этом лежит в халате на кровати, а в пять дней – с другой? Ну, это еще, наверное, можно как-то объяснить. Но почему она лежит? И потом… Ведь в четыре дня от роду я должна быть еще в роддоме с мамой? И вот еще вопрос: что это за адрес? И почему она написала: «всегда жду»? Кого ждет? Меня? Маму? Или кого-то еще?
– Ой, Машка, ты меня совсем запутала, – Михаил потряс головой и рухнул в кресло. – Давай начнем сначала…
– Давай, – она взяла стул и села напротив. – Начинай.
– Значит так… Во-первых, непонятно, что это за женщина. Откуда она? Почему лежит? Почему написала адрес? Во-вторых, кто спрятал эту карточку в конверт и положил в книгу Драйзера, которую уже лет двадцать никто в руки не брал? В-третьих, кому адресована последняя строчка «всегда жду»? Все?
– И в-четвертых, кто сделал эти одинаковые фотографии? – грустно усмехнулась Мария. – И для чего?
– Ну, все, – Михаил развел руками. – Это готовый детектив. И что ты собираешься делать?
– Думаю, у меня нет выбора.
– То есть? – напрягся Михаил.
– Буду искать эту женщину. Я должна во всем разобраться. Что-то тут не то. Понимаешь, мама с бабушкой так неожиданно погибли, что я ничего не успела у них спросить. Молодая была, глупая, ни о чем не думала, занималась тем, чем хотела. Теперь вот повзрослела, а спросить не у кого. И ведь, как оказалось, я ничего не знаю. Ни про отца, ни про его родственников. Мама, кстати, никогда о нем не рассказывала. Никогда! Будто и не было его в нашей жизни. Но ведь он был… – Маруся грустно улыбнулась. – Только помню, лет в десять я спросила, почему у меня нет папы. Мама покраснела, растерялась, а бабушка ее опередила… Сказала, погиб он. Конструктором был. На испытаниях каких-то машин погиб. Вот и все.
Михаил, ощутив ее переживания, подошел к Марусе, обнял за плечи и заглянув в огромные голубые глаза.
– Знаешь, Машка, что я думаю… А может, и не надо ничего узнавать? Не нужно никого искать. Кто знает, во что это выльется. Если мама тебе ничего не рассказывала, значит, не стоит ворошить былое. Прошлое, Машка, не всегда бывает радостным и светлым. Может, имеет смысл убрать фото в конверт, спрятать в книгу да и забыть? Ты сто раз отмерь, прежде чем отрезать. Наши предки так говорили, а они уж точно были не дураки!
Маруся прошла по комнате, остановилась у окна и, глядя туда, за стекло, попыталась осмыслить события дня.
– Нет, Мишка, что-то мне подсказывает, я уже не смогу отпустить эту историю. Буду постоянно накручивать себя. Не дадут эти фото мне спокойно жить, ты же знаешь мой дурацкий характер.
– Дурацкий – точно подмечено. А если серьезно, – он вздохнул, – то как решишь, так и будет. Хочешь искать – будем искать. Ты же помнишь, я всегда рядом.
– Мишка, как же я рада, что ты у меня есть! Ты настоящий друг! Спасибо тебе.
Они еще долго сидели. Разговаривали, смеялись, пили чай. Потом прощались, опять болтали у лифта, забыв о времени.
Ночь плыла над огромным городом. Накрыла необъятным темным покрывалом дома, площади, переулки. Раскинула свои сети, убаюкала, укачала. Спела детям колыбельную, взрослым подарила объятия и признания. Утонула в тишине, притихла в покое и молчании.
И только проворный месяц все метался и шнырял между тучами, заглядывал в окна, подмигивал звездам и подгонял рассвет. Уж он-то, бродяга, точно знал, что день умирает, чтобы воскреснуть снова. И что никогда нельзя терять надежду, ведь только она помогает спасти веру и сохранить мечту.
