Ирина Мартова
Странные женщины
В тот день, когда Александра его встретила впервые, он уже совсем потерял надежду. За десять дней поисков успел хлебнуть бездомного «счастья»: и грузчиком подрабатывал, и дворнику помогал, и охранником побывал, и в пьяную драку попал.
Ночевать на улице становилось все труднее. Холод, голод и дождь делали свое дело исправно: он медленно, но верно превращался в грязного, противного бомжа, за которого его и приняла сегодня испуганная Мария.
Глава 9
Маруся, по старой привычке, перед сном решила позвонить Сашке. Она любила на ночь глядя поболтать с подругой, пожелать ей спокойной ночи, обсудить планы на завтра. Но та на звонки не отвечала и не перезванивала. Это показалось Марусе странным и непонятным, поэтому она, недолго думая, накинула халат и позвонила в дверь напротив своей квартиры.
Александра открыла довольно быстро. Приветливо кивнула подруге, но остановилась у порога, не приглашая в квартиру.
– Ты чего так поздно бродишь?
Маруся изумленно округлила глаза, потом перевела взгляд на дверь, которую держала подруга.
– Ну?
– Что ну? – Саша растерянно улыбнулась.
– Что с тобой? – насторожилась Маруся.
– Со мной ничего, – Александра пожала плечами, – а что?
– Почему не пускаешь в квартиру? Чего глаза блестят? Плакала что ли?
Александра поправила рыжие волосы, собранные в короткий хвостик на затылке, и недовольно сдвинула брови.
– Что ты выдумываешь? Ничего я не плакала. Проходи. Просто подумала, ты уже спать собралась, – она отступила от входной двери. – Ну, заходи же, а то холодно.
Мария встревоженно огляделась, пожала плечами.
– Я-то точно спать собиралась. А ты почему трубку не берешь?
– Не слышала я…
Подруга явно была чем-то озадачена, и это Марусе не нравилось. Отодвинув Александру в сторону, она медленно прошла по коридору и заглянула в комнату. Никого…
– Ты просто как Пинкертон, – Александра ухмыльнулась.
Но Мария видела, что подруга явно нервничает.
– Какая-то ты не такая сегодня. У тебя все в порядке?
– Конечно, – отозвалась подруга, – просто…
Закончить фразу она не успела, потому что кухонная дверь распахнулась и пропустила в коридор незнакомого мужчину.
Остолбенев от неожиданности, Мария взглянула на него и ахнула! Тот самый бомж с детской площадки, от которого она сегодня еле оттащила подругу.
– Маруся, спокойно! Это не то, что ты подумала, – всполошилась Александра.
Но было поздно. Мария, в голове у которой вспыхнул фейерверк ужасных предположений, притормозить не могла.
– Так… Что здесь происходит? – Она, сжав кулаки от негодования, двинулась на незнакомца. – Как вы здесь оказались? Что вам нужно?
Мужчина, совершенно растерявшись, молчал, смущенно обернувшись к хозяйке квартиры. Александра нервно прикусила губы, а Маруся, запутавшись в самых страшных догадках, пошла в наступление…
– Вы вообще кто?
– Маруся, хватит, – попыталась вмешаться Александра. – Дай объяснить.
– Вот-вот, объясни, почему у тебя в квартире этот бомж? Он что, залез к тебе? Он тебе угрожал?
Тут до Маруси дошло, что мужчина как-то странно одет. Она вдруг поняла, что на нем не те вещи, в которых он бродил по улицам. Она испуганно обернулась к подруге.
– Саша, он вор?
– Маруся, прекрати! Хватит! Все! Я сама его впустила! Сама! – Выпалив все это на одном дыхании, Саша, замерев, выдохнула и развела руками. – Извини, ты не дала мне возможности объяснить все спокойно. Это Арсений. Я сама позвала его в квартиру.
– Я иду домой, – Маруся побледнела от негодования.
– Маруся, пожалуйста, остановись. Выслушай. Я не хотела тебе врать и обязательно бы рассказала, но ты же прешь, как танк, не даешь возможности оправдаться и объяснить.
– Хорошо, – кивнула Мария. – Объясняй. Почему этот бродяга здесь?
– Я не бродяга. И не вор, – выступил вперед Арсений.
– Тогда почему вы в чужой одежде?
Александра поняла, что все бесполезно. Маруся уперлась не на шутку, поэтому она предложила другой вариант.
– Давайте пойдем на кухню, съедим чего-нибудь. А то у меня от нервов поджилки трясутся.
Они прошли на кухню, расселись. Маруся демонстративно отвернулась от незнакомца, сидела, надувшись, и терпеливо дожидалась, пока подруга закончит дела. Когда Александра, накрыв на стол, присела рядом, она требовательно обернулась к ней.
– Ну?
Подруга, сообразив, что сопротивление бессмысленно, рассказала, как два дня назад случайно встретила незнакомца, который помог ей донести продукты до квартиры, как она сразу поняла, что он не бродяга, как хотела дать ему деньги, а он убежал.
Краснея, она вспоминала:
– Он мне сумки вообще не позволил взять, сам все тащил. Ты бы знала, как он в лифте к стене прижимался, чтобы меня не коснуться, не испачкать ненароком! Поразил меня своей деликатностью. А сегодня… Он сидел на детской площадке, страшно одинокий и жалкий. И такой безнадегой от него веяло, что хотелось плакать от отчаяния! Я поначалу не обратила внимания, тебя послушалась, а уже дома поняла, у человека что-то случилось. Ну, не может человек с такими глазами быть пьяницей или бродягой! Я подумала отчего-то, что у него, быть может, беда, понимаешь?
– Понимаю. И что? – Маруся нахмурилась. – Ты решила стать спасателем?
– Маруся, – Сашка занервничала, – ты ли это? Та, которая бежала по пояс в воде к провалившейся в реку старушке… Та, которая, кинулась в огонь, спасая книги… Что с тобой сегодня?
Маруся опустила голову. Долго молчала, теребя пояс на халате. Встала, подошла к окну… Сашка, зная эту ее привычку думать, стоя у окна, немного успокоилась. Понимала, что подруга сейчас размышляет о случившемся, ищет пути решения, подбирает логические объяснения своему поступку.
Арсений сидел как на иголках: то поворачивался к хозяйке квартиры, то глядел на строгую Марию… Он то поднимался со стула, то присаживался опять… То пытался вставить полслова, то, вздыхая, опускал голову.
Наконец, Маруся обернулась к ним, подошла к столу.
– В общем, извините меня. И ты, Сашка, и вы…
– Арсений, – подсказала, хитро улыбнувшись, подруга.
– Да. И вы, Арсений, – продолжила Маруся. – Мне неловко, что я накинулась на вас. Но сейчас такое время… Не знаешь, чего бояться и с какой стороны тебя беда укусит, – она развела руками. – Но все же расскажите мне все с самого начала. Пожалуйста.
Сашка, услышав это, громко захохотала, откинув рыжие волосы.
– Он только что все рассказывал мне, и тоже с самого начала, – она подмигнула Арсению. – Что ж… Придется все повторить на «бис», а то она не отстанет, я ее знаю!
В окнах квартиры на пятом этаже далеко за полночь горел свет. Уставший Арсений, стараясь быть немногословным, пересказывал Марусе свою историю. Пытался укоротить длинный рассказ, но не получалось, потому что Мария вникала во все мелочи и выспрашивала каждую деталь.
– Вот видишь! Ему надо помочь! Давай что-то придумаем, – время от времени дергала подругу за руку Александра, а потом перебивала рассказчика: – Ой! Это очень страшно! Маруся, ты слышишь?
Поначалу это отвлекало Арсения, он останавливался, запинался, повторялся… А потом вдруг понял, глядя на этих уставших женщин, что ими двигало не простое любопытство. Что-то другое… Другое, чему он пока не знал названия, но что заставляло его быть откровенным и честным с людьми, которые сердцем приняли и поняли его горе.
Закончив свой рассказ, он, смущенно замолчал. Замер, опустив голову. Маруся, словно очнувшись, вздохнула.
– Значит так, – подвела итог Маруся. – Я вот что думаю. Вам, Арсений, нужно документы новые выправить, для этого надо ехать домой. Не перебивайте. Денег мы вам на дорогу дадим, не возражайте. Потом сочтемся, если это вас так волнует. Когда документы получите, возвращайтесь. Мы с Сашкой поможем вам найти вашего родственника или снять квартиру на первое время. А дальше жизнь покажет. У вас десятилетняя дочь, надо об этом помнить, ей школа нужна. Так что забот много впереди. – А ты собирайся, чего сидишь? – обернулась она к Сашке.
– Куда? – Александра озадаченно дернулась.
– Ко мне. Будешь у меня ночевать, пока Арсений здесь. Ты же, если я правильно понимаю, собираешься его у себя оставить?
– Собираюсь, конечно, – Александра нахмурилась.
– Вот и собирайся, – Маруся хитро улыбнулась. – И тебе спокойнее, и человеку комфортнее. Не будешь мельтешить у него перед глазами.
Когда подруги, отправляясь спать, распахнули входную дверь, мужчина, кашлянув, вдруг смущенно проговорил, робко улыбаясь:
– Спасибо вам! Я даже не знаю, что сказать… Как благодарить… Какие-то вы удивительные! Честное слово, я таких еще не видел!
– Мы еще и не такое можем, да, Марусь? – весело усмехнулась Александра.
– Перестаньте, – устало отмахнулась Маруся. – Я тут на вас наорала, а вы чему-то удивляетесь…
– Ну, что вы… Это же странно: пускаете в дом незнакомца, даете ему еду и одежду. Оставляете ночевать, обещаете помощь. У меня голова кругом. Я думал, сейчас уже таких людей и не бывает!
– Что тут странного – человеку помочь? – задумчиво улыбнулась Маруся. – Это нормально. Просто в нынешнее время мы много чего нормального позабыли. А жаль…
Александра, обняв подругу за плечи, подмигнула.
– Оказывается, ты ошибался! Разные люди бывают. Не зря говорят: на странных мир держится.
Они ушли.
Арсений прошел в комнату, осторожно присел на диван и, обхватив голову руками, замер, прислушиваясь и к себе…
Долгий-долгий день подошел к концу. Вечерний сумрак, щедро перемешавший синий с серым, давно взял в плен уставший город. Тишина, вечная спутница ночи, ласково обняла уснувшие дома. Призрачное безмолвие медленно, но настойчиво вступало в свои законные права. Тишина завораживала и умиротворяла…
Арсений, совершенно обессиленный, упал на прохладную подушку… Впервые за последние дни он спал, как ребенок, безмятежно и счастливо улыбаясь во сне.
Глава 10
Часы пробили восемь. Лидия Васильевна посмотрела на стрелки, замершие в положенном месте, и удовлетворенно улыбнулась. Она очень любила эти старинные часы с боем, доставшиеся ей от бабки с дедом. Они напоминали о далеком-далеком детстве. Она так отчетливо помнила все из ранней поры ее жизни, что иногда даже представляла, что чувствует запах домашних вещей, ощущает покрытие стен и полов, тепло или прохладу окружающих предметов.
Лидия Васильевна, прихрамывая, прошла по комнате, открыла старинный комод, достала еще бабушкин, видавший виды, саквояж и присела в глубокое кожаное кресло.
Она долго молчала. То ли чего-то ждала, то ли что-то вспоминала, то ли просто набиралась смелости. А потом, щелкнув замком, раскрыла саквояж, извлекла из его глубин несколько детских вещей. Грустно улыбнувшись, развернула первую из них и положила себе на колени.
Замерев, женщина глядела и глядела на кружевную распашонку, боясь пошевелиться. Затем, вздохнув, погладила ее морщинистой рукой, прижала к лицу и застыла, погрузившись в тяжкие думы.
– Жизнь… – горестно пробормотала она. – Сколько глупостей, сколько ошибок! Трагических, глупых, никчемных… И ничего не вернуть, ничего!
Она отложила распашонку, взяла другие вещи. Чепчик, отороченный белым кружевом, пожелтевшим от времени, ползунки бледно-голубого цвета и маленькое атласное покрывальце, больше напоминающее по размеру обычную пеленку…
Лидия Васильевна время от времени прикрывала глаза, тяжко вздыхала. Нелегко ей давались эти свидания с прошлым…
Сентябрьские вечера коротки. Серые питерские сумерки подбирались властно, крепко обнимали дома, набережные и проспекты. С Невы дул пронзительный ветер, привычный для местных жителей и невыносимый для приезжих.
Входная дверь чуть скрипнула, открываясь, потом захлопнулась, и в комнату вошел высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Протянул руку, нажал на кнопку выключателя. Поморщился от вспыхнувшего яркого света и удивленно глянул на Лидию Васильевну.
– Мама, опять в темноте сидишь? – он подошел, чмокнул ее в щеку. – С тобой все в порядке?
– Не начинай. Все хорошо, – Лидия Васильевна ласково потрепала сына по плечу.
– Точно? – мужчина внимательно всмотрелся в ее лицо. – Ты бледная, синяки под глазами. Ничего не болит?
– Перестань, – она досадливо отмахнулась. – Я не умру раньше времени, не тревожься. А когда придет время – умру, и ничего тут не поделаешь. Никто не знает, когда это время наступит. Так что успокойся – живу пока живется, пока мои часы не остановятся.
– Мама, опять ты в какую-то философию ударилась, – он кивнул на детские вещи у нее на коленях. – Вот зачем ты опять эти вещи достала? Нравится тебе себя мучить?
– Что ты, сынок… Какое же это мучение? Это милость божия, что прошлое свое я еще не забыла. Это во-первых. А во-вторых, если кому-то и рассказать, как я прожила свою жизнь, никто не поверит. Никто! Скажут – врет бабка. Такого, мол, не бывает. Понимаешь? Слишком уж невероятна моя история. Вот так, милый. То, что мы с тобой оба знаем, на хороший детектив потянет. А это просто жизнь. Моя жизнь, будь она неладна… – Вздохнув, она медленно встала с кресла, собрала вещи, убрала их в саквояж. – Да не стой ты истуканом. Все хорошо. Сказала же: если соберусь умирать, тебе первому позвоню, не волнуйся. Пойдем на кухню. Расскажешь, как в Москву съездил. У нас сегодня борщ. И есть котлеты холодные, разогреть?
– Ого! Все, что я люблю, – Сергей радостно потер ладони. – Давай и борщ, и котлеты подогревай, и хлеба побольше.
Лидия Васильевна расплылась в доброй улыбке.
– Ах, ты мой голодушник! Что ж тебя в Москве не кормили?
– Мам, ну, конечно, я ел. Вопрос – как ел? Это другое дело. Ресторанную еду я не люблю, ты знаешь, а домой никто, к сожалению, не приглашал. В Москве у меня близких друзей нет, а компаньоны, так уж водится, домой не зовут. Так что целая неделя в Москве оказалась настоящим испытанием: без тебя, без Галины, без ее котлет и борщей мне плохо…
Он захохотал, откинув голову назад, а она, обняв его за плечи, ласково хлопнула ладошкой по лбу.
– Ах ты, подлиза! Ну, ладно, ешь скорее, а то от голода язык проглотишь!
Они жили с сыном душа в душу. Сергей вырос заботливым, умным и серьезным человеком. Мать свою обожал. А она, очень его любя, все тревожилась, что такой хороший человек без семьи. Ей, прожившей нелегкую жизнь, очень хотелось для сына простого человеческого счастья.
Лидия, как и любая мать, мечтала о внуках, о заботливой невестке, о семейных обедах, о веселых общих праздниках. Ей хотелось повторения, которое возможно в детях, но чаще всего даруется нам внуками…
Но годы неумолимо бежали, а Сергей все оставался один. То учился в институте, то служил в армии, то создавал свою компанию, то развивал бизнес. Ему всегда не хватало времени, не оставалось сил, руки не доходили…
Мать откровенно нервничала. Сын не молодел и порой жаловался то на боль в спине, то на желудок… Лидия тревожилась, ходила в церковь, молилась у иконы Пресвятой Богородицы, просила за сына, иногда плакала и все чаще заводила разговоры о детях… Однако Сергей разговоры эти решительно пресекал, отшучивался: «Какие мои годы, мамочка? Успеется».
Мать на время отступала, особо не давила, гасила в себе невеселые мысли, но, чувствуя, что слабеет, опять и опять возвращалась к прежним разговорам.
Женский пол Сергея любил. Еще в институте девушки водили хороводы вокруг него. Он, как ни странно, дружил со всеми сразу и никого конкретно не выделял. Правда, случилась в его жизни однажды влюбленность. Сергей тогда реально проводил много времени с девушкой по имени Мила. Затаив дыхание, Лидия терпеливо ждала продолжения затянувшегося романа, но он вдруг нелепо оборвался, оставив у матери привкус горечи и глубокого сожаления.
Сергей на объяснения не шел, отмахивался от назойливости волнующейся Лидии.
– Перестань, мама. Дались тебе эти девчонки. Вот как найду такую, как ты, сразу женюсь.
– Глупый, – качала головой мать. – Не нужна тебе такая, как я. Я столько раз оступалась… Ты светлый, добрый человек, тебе и жену такую же нужно. А девочек чудесных очень много, ты просто их не разглядел еще.
– Не нравится мне никто. Некого любить, – гнул свое Сергей.
– Как же некого, сынок? Столько прекрасных женщин вокруг…
– Да, – досадливо кивал он. – Они-то, конечно, прекрасные, да я, видно, толстошкурый. Меня красота их не трогает. Не волнуйся, я настоящую любовь сразу узнаю. И обещаю: ни за что не пропущу!
– Ах, ты болтун, – она, смеясь, качала головой. – Вот умру, и не увижу тебя счастливым. Ты уж поторопись, пожалуйста.
Покормив уставшего сына, Лидия Васильевна ушла в гостиную, взяла книгу и, открыв ее на заложенной странице, погрузилась в чтение. Однако вскоре пришел Сергей, присел на диван напротив.
– Как ты здесь без меня жила?
– Как? По-стариковски… – она отложила книгу. – Не волнуйся. Давление не поднималось. Нога пока ходит, косточка болит, правда. Галина вздохнуть не дает, каждый день контролирует. Таблетки добросовестно принимаю.
– Ого, – он удовлетворенно кивнул, – полный отчет. Ну, хорошо. Я этот месяц здесь, никуда не поеду. Будем с тобой по вечерам гулять, пока сильно не похолодало.
– Будем, если ноги позволят, – послушно кивнула мать.
– Болят? – Сергей нахмурился.
– Не то что болят, просто не ходят. Я уж и так, и эдак… И мази, и таблетки, и настойки… Толку никакого. Просто отказываются служить, как и весь мой организм.
– Мам, тебе только семьдесят три, – Сергей вздохнул. – Всего семьдесят три! Не время горевать, еще все впереди.
– Конечно, – она усмехнулась. – Но, как говорится, и рада бы в рай, да грехи не пускают.
Сергей, поболтав с матерью, отправился спать. Лидия Васильевна, незаметно перекрестив его в спину, откинулась на спинку кресла. Она любила эти ночные часы одинокого бодрствования. Вспоминала, анализировала, проживала заново, иногда мечтала. Благодарила, проклинала, горевала и радовалась…
Человеческая натура – странная штука, ей всегда всего мало. Или, наоборот, слишком много. Это уже от человека зависит. Теперь, в свои семьдесят три, она ничего уже, конечно, не могла изменить, но душа ее, не подвластная времени, все возвращалась в былое, все трепетала и тревожилась, словно могла что-то переиначить, обновить, исправить.
Так бывает. Забывая о возрасте, мы вдруг мечтаем о невозможном, летаем во сне и стремимся к совершенству. И хотим перелицевать то, что перекроить, к сожалению, уже невозможно…
Глава 11
Лида родилась в Ленинграде. Нынешний Петербург, бывший когда-то Петроградом и Ленинградом, стал ей и колыбелью, и школой, и судьей. Лидия любила этот удивительный город, который, словно живой организм, так прирос к ней, что она жизни своей не представляла без него, полного загадок, тайн и трагедий прошлого.
Бабушка, потомственная дворянка, происхождение свое скрывала, говорить об этом близким запрещала, но единственную обожаемую внучку воспитывала строго, в полном соответствии с правилами Пансиона благородных девиц, который сама когда-то закончила. Лидочке следовало с утра умываться прохладной водой, кушать не торопясь, используя вилку и нож, изучать два языка с детства, заниматься музицированием и вышиванием. Внучке не позволялось сутулиться, шаркать ногами, возбранялась громкая торопливая речь и легкомысленный смех.
Девчушка, удивительно похожая на мать внешне, характером больше напоминала бабушку.
Мама так и говорила, держась за сердце:
– Боже, мне и одной своенравной родственницы хватало, так нет же, бог послал еще одну такую же!
Бабушка, слыша эти стенания, только поджимала губы и отворачивалась, пряча в уголках глаз счастливую улыбку.
Лидочка родилась мечтательницей. Это не осложняло ее жизнь, но толкало на постоянные приключения. Чего она только ни желала, о чем только ни грезила по ночам! В детстве мечтала об огромной кукле, непременно умеющей ходить, о волшебном калейдоскопе, переносящем в мир иллюзий, о божьей коровке, добровольно поселившейся на их веранде…
С возрастом мечты менялись, но их не становилось меньше.
Лида мечтала о жарком лете зимой, о тающих во рту сладких дынях, о сводящей скулы кисло-сладкой клюкве. Ей то хотелось купить большую зеленую сумку, то научиться парить над озером, как птица, то, не морщась, жевать толстокожий кислющий лимон… В августе ей срочно требовалось поймать падающую звезду, в сентябре – обязательно перекрасить волосы в розовый цвет, а в декабре – подстричься налысо.
Сначала Лидия решила стать учителем, затем поваром, потом астрономом. Она то отчаянно желала приобрести толстый свитер ручной вязки и длинные тонкие сережки, то порывалась пройти босиком по первому снегу, то страдала оттого, что у нее слишком тонкие щиколотки. Лидочка открыто заявляла о своих желаниях, приводя в смущение родных и близких. Мама, отчаявшись выполнить все ее грезы, только разводила руками, отец, сердясь, крутил пальцем у виска, и лишь бабушка, ласково усмехалась.
– Оставьте ее в покое, – говорила бабуля, – пусть мечтает. Во-первых, это заставит ее стремиться осуществить свои желания, а во-вторых, просто сделает нашу жизнь ярче.
Отца Лидочка видела нечасто. Он, большой начальник в городской администрации, приезжал домой поздно, уезжал рано, с дочерью почти не общался, да и с мамой редко беседовал по душам. У него, как и у всех коммунистов той поры, на уме было только беззаветное служении партии. Отец стремился оправдать доверие товарищей и не подвести больших начальников. Подрастающей девочке даже казалось иногда, что мама вообще по ошибке вышла замуж за отца, уж слишком разными они казались людьми.
Отец – карьерист до кончиков ногтей, всерьез считал, что большая квартира в центре города, спецпайки, государственная дача и персональная машина – достаточное вложение в семейное счастье. Он искренне не понимал претензий жены, которая вечно жаловалась на отсутствие внимания, нежности и ласки.
Отношения между родителями совсем расклеились, когда Лидочка достигла совершеннолетия, но развестись они не могли, потому что это сразу бы сказалось на блестящей карьере отца. Партия разводы не поощряла, считала семью ячейкой общества и требовала сохранения, пусть и внешнего, приличия.
Лидочка, почти не общаясь с отцом, не сильно горевала по этому поводу. Привыкла к его равнодушному присутствию, безразличному молчанию и спокойному безучастию. Зато потеря бабушки стала для нее страшной, невосполнимой утратой: она рыдала на похоронах так, что матери пришлось вызывать «скорую помощь», чтобы как-то успокоить дочь.
Бабушки не стало, но ее наставления, советы и привычки остались с внучкой на всю жизнь. Лидочка привыкла вставать рано, языки учила профессионально, на фортепиано играла с удовольствием…
Институт выбирала сложно и долго. Очень хотела стать актрисой или певицей. Но помня бабушкины наставления, отвергла сразу и то, и другое: знала, что старушка не одобрила бы. Поэтому, поразмыслив, Лида стала выбирать что-то из второй возможной пары: переводчик или учитель. И здесь оказалось много «за» и «против». Но все же, посоветовавшись с мамой, она решилась на первое и отдала документы на языковой факультет университета.
– Что ж ты со мной не посоветовалась? – возмутился отец. – Я б тебя в Москву отправил, в институт этот модный, где на дипломатов учат, устроил, занималась бы международными отношениями. Или еще куда-то бы пристроил, попрестижнее…
– Зачем, папа? – Лида удивленно взглянула на отца. – Меня не нужно пристраивать, я и сама поступила бы, если б захотела. Мне и наш питерский университет очень нравится.
– Ну, хорошо, – кивнул отец, – учись. Закончишь, помогу с работой. Надо будет место достойное для тебя выбрать.
На этом их беседа закончилась. Лидочка очень радовалась такому недолгому общению. Она, давно отвыкнув от отцовской ласки и заботы, теперь даже тяготилась этим внезапным вниманием.
Лидия рано собралась замуж. На втором курсе случайно познакомилась с капитаном милиции, который хоть и оказался старше ее лет на десять, но ничуть этого не смущался. Умом новый знакомый не блистал, но карьеру сделать собирался значительную.
Поначалу Лидочка ему просто приглянулась своими свежестью, доверчивостью и наивностью, свойственными почти всем молодым особым. Но потом, когда выяснилось, чья она дочь, хваткий капитан присосался к ней как пиявка: везде ходил за ней тенью, звонил по сто раз на дню, встречал после лекций, ни на минуту не оставлял одну, ревновал к каждому прохожему. Так и кружил вокруг нее, как ястреб, высматривающий добычу.
Лидочка, потешаясь над его ревностью, не особо сопротивлялась ухаживаниям, а вскоре и вовсе засобиралась замуж.
Лидия Васильевна до сих пор помнит, как мама, услышав о ее намерении, изумленно охнула:
– Лидочка, как можно? Зачем так рано? Да еще за этого солдафона!
– Мам, тебе не угодишь, – девушка капризно поджала губы. – То плохо, что студент, то еще хуже, что артист. То совсем невозможно, потому что милиционер. А ты о каком зяте мечтала? О космонавте?
Мать, воспитанная потомственной дворянкой, гордо выпрямила спину.
– Во-первых, знай себе цену. А во-вторых, всему свое время. Твое время пока не пришло. Что тебя толкает в руки этого недоумка? Ты еще учишься, материально не нуждаешься, внешность у тебя прекрасная. Зачем тебе этот хомут?
– Значит, это твой новый метод воспитания – запрет? – дерзко прищурилась дочь.
– Ну, какой запрет? – мать всерьез разволновалась. – Объясни мне, пожалуйста, что тебе даст этот брак? Ладно бы еще любила до боли, а то ведь стразу видно, что любовь не страстная… Куда торопишься?
– Ну, началось. Мам, давай без нервов. Просто прими как данность. Ну да, ты права. Мне Анатолий просто нравится, я его не люблю. Но ведь он меня любит, а это главное!
– Любит? – усмехнулась мать. – Это ты любовью называешь? Странно, в мои времена любовь была другой. Просто подумай. Бесконечный контроль, слежки и проверки – это любовь? Или эти сцены ревности, которые даже меня, твою мать, оскорбляют? И потом… Почему же это главное, если он любит? А как самой жить без любви?
– Очень просто, – дочь весело хлопнула в ладоши. – Ты вспомни, как бабушка говорила, что надо выходить не за тех, кого ты любишь, а за тех, кто тебя любит. Помнишь? Бабушка считала, только в этом залог успеха. А она никогда не ошибалась! Вот так!
– Бред какой-то, – мать недовольно нахмурилась. – Как ты жить-то станешь с нелюбимым?
– Замечательно, – закружилась вокруг нее дочка.
Жених отцу сразу не понравился.
– Кого ты выбрала? – скривился отец, глянув на него. – Слишком мелок для тебя. Ладно, Лидка, выходи. Если что, мы его в бараний рог свернем!
Свадьбу закатили роскошную. Полгорода гуляло сначала в шикарном ресторане, а потом на государственной даче под Петербургом.
Чем только там ни удивляли гостей: и едой заморской, и фруктами иноземными, и подарками невиданными… Дамы блистали бриллиантами, бархатными платьями с перьями, мужчины шиковали нейлоновыми рубашками и цветными широкими галстуками. Их дети соревновались в длине модных «мини» и только появляющихся «макси». Наутро все газеты города написали о состоявшемся бракосочетании наследницы великого партийного босса.
Хваткий капитан милиции не оробел. Знал, пройдоха, для чего женится, понимал, что от свекра многое зависит. И не ошибся в расчетах: не прошло и полутора лет, как он, внезапно для сослуживцев, стал майором.
Но если Анатолий не прогадал, женившись на Лидочке, то она буквально сразу осознала, что, не послушав маму, совершила непоправимую глупость.
Воспитанная бабушкой, Лидия, несмотря на избалованность и своенравие, не позволяла будущему жениху распускать руки, не допускала близости, не переступила до свадьбы недозволенной черты. Поэтому, сидя за свадебным столом, дожидалась первой брачной ночи с трепетом и волнением. Однако стоило им остаться вдвоем, как все, что она читала об этом мгновении в романах, все, что слышала от подруг о мужской ласке и нежности, рассыпалось в пух и прах, как седой пепел…
Хуже того, что случилось, она и представить не могла… Подвыпивший Анатолий вошел вместе с ней в спальню, решительно закрыл за собой дверь на замок, по-хозяйски огляделся, медленно снял рубашку, брюки и, обнажив свое волосатое тело, насмешливо глянул на смущенную молоденькую жену, испуганно сидящую на кровати в свадебном наряде.
– Лидуся, ты чего трясешься? – он бесцеремонно развалился на диване напротив и цинично хохотнул. – Ну? Чего сидишь? Раздевайся. Время не ждет. Давай, давай, торопись!
Лида, растерявшись от его хозяйского тона, чуть слышно прошептала:
– Отвернись. Пожалуйста…
Но Анатолий, распалившись, и не думал деликатничать: быстро подошел к ней и стал лихорадочно сдирать с нее платье, лиф, нижние юбки… Наряд, за который были заплачены огромные деньги, трещал и рвался под его жадными властными руками.
Лидочка, испуганно отпрянув, умоляюще выдохнула, упершись руками ему в грудь:
– Подожди. Постой… Не надо… Отойди!
Но он, задыхаясь от желания, вдруг крепко схватил ее за запястье и, ужасно потея, пробубнил ей в шею:
– Хватит строить из себя недотрогу! Ты же моя жена! Моя! И мне теперь все можно… Поняла?
Она с ужасом поняла, что ему теперь действительно все можно…
Эту кошмарную ночь она не смогла забыть никогда. Под утро, вырвавшись, наконец, из его ненасытных объятий, она, рыдая от паники, отчаяния и безысходности, встала под горячий душ и с остервенением терла и терла себя мочалкой, стараясь смыть запах его волосатого потного тела. Потом, завернувшись в махровую простыню, прошла в гостиную и прилегла на диван, слушая, как законный муж похрапывает на их брачном ложе.
Анатолий проснулся довольным и счастливым. Он скабрезно шутил, непристойно прихватывал ее ниже талии, многозначительно подмигивал, даже пытался флиртовать, но она, пройдя через ужас первой брачной ночи, горькое разочарование и мгновенное отрезвление, раз и навсегда отрезала для себя этого мужчину.
Матери Лида ничего не рассказала, не хотела усугублять и без того прохладные отношения тещи и зятя. Однако сама, за все долгие пять лет их совместной жизни, так и не смогла простить мужу того, что пережила в ту жуткую, страшную ночь после свадьбы. И эта роковая ночь родила в ней такую нелюбовь, которая день за днем, час за часом толкает на многие глупости…
