Ирина Потанина
Труп из Первой столицы
* * *
Домой Морской вернулся нескоро и в смешанных чувствах. С одной стороны, общение со Светой и Колей немного развлекло его, с другой – усугубило ощущение отчаянного одиночества. Горленки были словно из какой-то другой жизни. Минимум, с далекой планеты КИМ из фантастического романа Палея. Света собиралась писать письмо Сталину. Потому что ее тетка когда-то передала вождю письмо Шолохова, чем инициировала спасение множества людей от голодной смерти. О чем хотела писать Света? «Еще точно не знаю, но, конечно, о самом важном, потому что, имея возможность, нельзя бездействовать, а нужно непременно творить добро и заботиться о справедливости». Николай тоже радел об общественном: был искренне счастлив, что сегодняшнее мероприятие прошло на высоте, и день, который Украина никогда не забудет, был представлен Харьковом в наилучшем виде. Оба были полны планов и радужных ожиданий. На их фоне Морской, со своими гнетущими мыслями о решившейся на отъезд жене, выглядел отчаявшимся стариком и неудачником.
Пройдя в спальню, он оторопел. Едва прикрывшись пеньюаром, обнимаемая мягким светом ночника, в его постели сидела женщина. Она улыбнулась, как ни в чем не бывало, перелистнув страницу рассматриваемого журнала.
– Вы? – ахнул Морской. – Бросьте! В конце концов, это неэтично. Я только что окончательно расстался с супругой!
– Подумаешь, – раздалось в ответ. – Вы же сами говорили, отношения давно разладились. К тому же, она вам изменяет… Забудьте о ней и идите ко мне!
Морской схватился руками за виски и неожиданно для самого себя расхохотался.
– Не знаю, как Украина, а я эту ночь точно никогда не забуду! – провозгласил он и, послав к чертям сомнения, кинулся в манящие объятия.
2
Объять необъятное.
Глава, где вам запахнет Маяковским
Глубокой ночью в дверь первой квартиры двухэтажного коттеджа по адресу переулок Решетниковский, 3 резко и уверенно позвонили. С глухим рычанием Коля вскочил с постели и выглянул в окно. Не видно было ни зги.
– Что такое «зга»? – автоматически спросил он у поднявшейся было Светы. Жена улыбнулась, покрутила пальцем у виска, перевернулась на другой бок и сладко засопела. Еще бы! Вечер вчера был бесконечный! Пока Света рассказывала матери о поездке (и о слете библиотекарей, и о Москве, и о тете, конечно же), пока остригала Колины кудри почти под корень, вровень с обскубаным чубом (вот и недавно законченные курсы парикмахеров пригодились!), пока все остальное (ведь целую неделю не виделись!)… В общем, уснули всего пару часов назад.
За шкафом заворочалась мать.
– Спите, я разберусь! – бросил Коля в темноту, сгреб в охапку вещи и, на ходу одеваясь, помчался на лестницу.
Все в этом доме Коле нравилось – и канализация проведена, и душ имелся, и сарай для угля во дворе. Все, кроме удаленности входной двери и отсутствия личных звонков для каждой комнаты. По выведенным гигиенистами в допотопные двадцатые года нормам в такой квартире полагалось проживать одной семье, поэтому и звонок на входной двери должен был быть один, чтобы социалистический быт не порочить перед заезжими журналистами. То есть к кому пришли – не ясно, но изволь спускайся открывать, потому что, если потом окажется, что к тебе, то соседи еще неделю ворчать будут, что им пришлось тебя вызывать и беспокоиться.
Настойчивый звонок повторился.
«Сейчас все в квартире на уши встанут!» – подумал Коля, спускаясь на кухню. Щелкнул выключателем, глянул за окно. Черный «воронок» с выключенными фарами, двое в форме у двери.
– Это ко мне! – успокоил Коля дядю Сеню, высунувшегося из-за угловой двери.
– Не открывай! – зашептал сосед, наполнив пространство острым запахом перегара. – За Михалычем тогда тоже так пришли. Тоже ночью, тоже двое. И автомобиль тот же, по-моему. Больше Михалыча никто не видел. Не открыл бы, глядишь, все бы и обошлось…
– Не распространяйте пугальщину! – рассердился Коля. – Михалыч ваш злоупотреблял служебным положением. А нам с вами бояться нечего.
Что за народ? Ведь знают же, как дело было, а верят дурацким слухам про несправедливые аресты и обыски. Коля еще два года назад, когда в эту квартиру въехал и по случаю новоселья во дворе стол накрывал, подробно с соседями о происшедшем поговорил. И все тогда сошлись во мнении, что да, все правильно, Михалыч – он хоть и высокий начальник, но жук еще тот. Воспользовался связями и незаконно заселился в коттедж, где должны были жить исключительно заводские да фабричные рабочие. Причем, весь второй этаж себе заграбастал – целых две комнаты, хотя жил один с прислугою.
Таких удивительных квартир в городе было всего 70. В середине двадцатых годов, когда пошла волна мощного строительства, но еще не было ясно, что многоэтажное общежитие и многоквартирный дом куда удобнее и полезнее для социалистического быта, харьковские инженеры отстроили для рабочих небольшие коттеджи по модному английскому образцу. В доме два подъезда, в каждом по одной квартире, занимающей сразу два этажа. Внизу кухня, удобства и небольшая уютная комнатка, вверху – комната побольше, на два окна, и еще одна махонькая, зато с балконом. 45 квадратных метров, плюс чердак, подвал, сарай, балкон и собственный палисадник под окном. Большая тогда была шумиха со сдачей этих домов и заселением. Комнаты, как и было обещано, заселили заводчанами, распределили между профсоюзами железнодорожников, «Металлистом» и химиками. Текстильщикам тоже полагалось 5 %. Но в профсоюзе текстильщиков за дело взялся настоящий аферист, мало того, что по дружкам своим жилье распродавший, так еще и себя любимого двумя комнатами наградивший невесть за какие заслуги. В начале 30-х, когда этот тип был в разработке у Игната Павловича по совсем другим делам, заодно и на незаконно нажитую жилплощадь внимание обратили. Коля со Светой и с матерью – как раз самой, что ни на есть текстильщицей, отдавшей фабрике 30 лет жизни и все здоровье, – обитали тогда на Клочковской улице в полуразрушенной столетней хибаре, которая, как Коля с соседскими мужиками ни старались, никакому ремонту уже не подлежала. Смешно вспомнить! Чтобы нужду справить, приходилось через забор сигать, потому что деревянный домик с ямами для общественных нужд был общим на четыре дома, а до калитки пока дойдешь, так всякое случиться может. Особенно сложно Коле было первые годы после операции. Схлопотал огнестрел, расследуя то самое, так приглянувшееся ОГПУ убийство, чудом выжил и долго еще передвигался с трудом. А тут – сортир на соседней улице и всегда с очередью. В общем, подсобил тогда Игнат Павлович. Принес Колиной матери ордер на заселение в одну из оставшихся от афериста Михалыча комнат. Как подарок на свадьбу сына. Все честно. Мать всю трудовую жизнь на очереди стояла и комната ей, конечно, была положена. Тем паче, сын и невестка хоть и не у станка стоят, а служащие, но оба и работают, и учатся, и по всем показателям представляют из себя ту самую ячейку общества, про которую в газетах пишут, что надо поддерживать… Во вторую комнату заселили товарища Наймана, немецкого инженера, приглашенного к харьковским заводчанам для обмена опытом еще до того, как скотину-Гитлера назначили рейхсканцлером, и отношение СССР с Германией резко разладились. Внизу же еще с «михалычевских» времен осталось жить семейство дяди Сени – жена, две дочери-школьницы и взрослый уже сын. В целом, очень даже дружные соседи.
В дверь позвонили в третий раз. Коля встрепенулся и наконец открыл. Ребята оказались знакомые.
– Срочный вызов, собирайся, поехали! Вещей дня на два брать сказано.
Коля кивнул и пошел собираться. На лестнице столкнулся с полусонной Светой, накинувшей плащ поверх ночной рубашки. Поняла с полуслова, вопросов мужу задавать не стала, а обратилась сразу к гостям:
– Может, кофе выпьете? У меня запасы желудевого теперь есть. В Москве угостили. И вкусно, и полезно, и на ночь можно пить… Хотя вам, наверное, все равно, что ночью, что днем…
Ребята были что надо: совестливые и тактичные, до чужих запасов не жадные. Поблагодарили за заботу, сказали, что будут ждать на улице, ушли.
– Ой, дура-девка! Этим все равно, что желудевый, что какой – все равно не подохнут, – снова высунулся из своего логова дядя Сеня. – Они у ней кормильца отбирают, а она их кофеем баловать собралась.
Света, беззлобно кинув в ответ что-то о вреде выпивки и глупости, заторопилась наверх помогать Коле собираться.
* * *
Бывают такие приказы, исполнять которые – сплошные мучения, вдобавок еще и совершенно незаслуженные. Уже несколько лет, как в темное время суток сотрудникам правоохранительных органов при исполнении запрещалось ходить поодиночке. Понятно, что были когда-то прецеденты с нападениями и кровавыми расправами. Но нынче же уже не 32-й и даже не 33-й. Продовольствие уже никто не собирает, прошлые ошибки признаны и объявлены перегибами. Психоз спал, отношение гражданских к органам нормализовалось… Можно было бы и отменить тот приказ. Но нет! Вместо того, чтобы выскочить из авто и пробежать через двор, Коля был вынужден объезжать с ребятами здание и сдавать машину в гараж, чтобы потом всем втроем бежать в кабинет к Игнату Павловичу. «Срочный вызов» называется!
В кабинете начальника было так накурено, что Коля не сразу понял, кто сидит за столом. Неужто сам товарищ Журба? Не показалось ли? Знаменитый начальник угрозыска, потерявший когда-то в схватке с бандитами глаз и по сей день нещадно ломающий планы преступного мира, коротко кивнул доложившимся, разрешил войти и скомандовал «вольно».
– Если быстро не разберемся, все под суд пойдем! – закончил он мысль, обращаясь к сидящему напротив Игнату Павловичу.
– Вас понял! – устало кивнул тот. Потом обернулся к ребятам. – О! Горленко мой, уже, кажется, подготовился, – Игнат Павлович взъерошил свой затылок, поясняя, что шутка была о новой «почти лысой» прическе Николая. Потом посерьезнел и дал вводную: – В Полтаве обнаружен пренеприятнейший труп.
– Хорошо! – не удержался Коля, предвкушая настоящее дело, но тут же понял, что сказанул лишнего и принялся оправдываться: – Хорошо, что не у нас, я имею в виду.
– В том и дело, что труп – наш, – рубанул Игнат Павлович. – Приехал в отправленном нами, сто раз проверенном, правительственном – на секундочку! – поезде. Киев о нем и слышать не хочет, им сейчас вообще не до подобных глупостей. К ним в период неслабого разгула бандитизма внезапно множество обеспеченного народа привезли, им теперь год еще не спать, налаживать взаимодействие. Полтава, где труп обнаружили, честно призналась: «Мы такое расследовать не сможем» и согласилась лишь без лишней шумихи забрать труп с вещдоками на краткосрочное хранение. Время смерти, похоже, – момент отправления поезда. Так что произошло все буквально на наших глазах и уж точно на нашей ответственности.
Коля с ребятами ошарашенно переглянулись. Все трое – Коля в форме, а ребята в штатском – в момент отправки поезда находились на перроне. Все трое не видели ничего подозрительного. Проверкой пассажиров и провожающих занимался другой отдел, но сомневаться не приходилось – отбор проходил очень тщательно. Все подступы к поезду при этом были под контролем милиции. Неужели все же без происшествий не обошлось?
– Сейчас у нас три задачи, – говорил Игнат Павлович. – Обеспечить делу секретность, чтобы мнение о безупречности отправки поезда не пострадало. Как можно скорее разобраться, что случилось. И, само собой, наказать виновных. Если не найдется какого-то оправдывающего промах органов обстоятельства, то виновными, в том числе, будем и мы. Правильно я говорю, Михаил Николаевич?
Журба отмахнул клубы дыма от здорового глаза, пристально глянул на присутствующих и, коротко кивнув, разрешил Игнату Павловичу продолжать.
– Обстоятельства смерти самые что ни на есть загадочные. Дама одна в купе. Сидит за столом, в руках красноречивая и даже сильно смягчающая обстоятельства записка: «Простите, я неважно себя чувствую». В голове – пулевое отверстие.
– Самоубийство? – с нескрываемой надеждой хором выпалили слушатели.
– Стреляли в затылок. Хотя, может, и в левый висок, но жертва дернула головой, отворачиваясь. Дама правша. При всей изобретательности и хорошей растяжке так для самоубийства не изогнешься. Да и револьвер не нашли, если это, конечно, был револьвер. Я пересказываю слова наших полтавских коллег, потому будет много допущений. С момента, как труп последний раз видели живым, до Полтавы за стенкой в купе проводников сидел наш информатор. Верный, надежный человек. Проводником всю жизнь работает, с нами сотрудничает почти столько же. Клянется, что не слышал выстрела. А это вам не шепот или шаги, это очень громкий характерный хлопок. Отсюда делаем вывод – убили в момент, когда поезд тронулся. Тогда играл оркестр и тарелки били особенно звонко. Слившись с ними, звук выстрела был бы замаскирован.
Рассказ перебила трещотка телефона. Журба взял трубку, представился, выслушал, поблагодарил.
– Подтвердилось, – твердо сказал он Игнату Павловичу. – Вскрытие показало время смерти. Точно до девяти вечера. Жертва успела поужинать в вагоне-ресторане, но, судя по содержимому желудка и показаниям проводников, вместо фильма пошла в свое купе, где и была довольно скоро убита. Произошло все это еще в Харькове. Труп наш. Начинайте действовать!
Уже в дверях начальник угрозыска вдруг остановился. Обернулся, посмотрел почему-то именно на Колю и сказал со вздохом:
– Я, конечно, должен вас как-то подбодрить. Давайте, мол, орлы, не посрамите честь, верю, что справитесь. Но я не люблю врать. Дела наши поганые – место преступления уехало и осматривать его можно только тайно, свидетели разбежались и в происшедшее посвящены быть не могут. Убийца, судя по всему, один из пассажиров или работников поезда, потому что в момент отправления никого больше в вагоне быть не могло. А это все люди или нами проверенные, или нами назначенные, или близкие к самому высшему партийному руководству. В общем, если справитесь с этим делом – будете героями. А героев у нас в стране любят, по себе знаю! – Легенда советского сыска подмигнул здоровым глазом и нырнул в недра коридора.
– Значит, так, – не дал ребятам опомниться Игнат Павлович. – Вы двое немедленно отправляетесь в Киев. Осторожно обыщите поезд. Аккуратно поговорите с теми свидетелями, что видели жертву с момента посадки в поезд. Официальная версия – сердечный приступ. А мы с тобой, Горленко, немедленно выезжаем в Полтаву забирать все, что может пригодиться в расследовании. И, ты это, повспоминай пока кое-какие моменты своей биографии. Жертва тебе хорошо знакома. Это жена твоего друга Морского. Вернее… – Игнат Павлович заглянул в толстую папку на столе. – Вернее, уже не жена. Ирина Онуфриева. Балерина. Переведена вместе с частью сотрудников Харьковского Оперного театра для укрепления киевской труппы. В поезд рекомендована лично директором театра товарищем Яновским. Отобрана как представитель бывшей аристократии, добившийся высот в нашем коммунистическом обществе, подтверждающий своим примером равные права и возможности…
Сердце Коли бешено колотилось, заглушая последние слова Игната Павловича. Ирина мертва? Ирина убита в тот самый момент, когда Коля, призванный оберегать покой пассажиров, радостно махал вслед уносящему ее тело поезду? Упиралась, уже бездыханная, в стенку купе простреленным затылком, пока бедный Морской, стараясь скрыть боль, рассказывал друзьям, как, в сущности, правильно было развестись и более не стеснять друг друга? А вдруг была еще жива? Вдруг можно было спасти, вовремя заподозрив неладное? Мать честная! Как же с этим всем теперь жить? Света так любила Ирину… Как она справится с потерей?
* * *
Следующим утром ничего не подозревающая о волнениях мужа Светлана ехала в трамвае и с энтузиазмом прокручивала в голове план будущих свершений. Чтобы не заскучать дома в свой единственный выходной, она решила немедленно заняться хлопотами по составлению письма товарищу Сталину. И тему подобрала самую подходящую. Библиотекарь должен писать о том, в чем разбирается, правда? Поэтому Света решила отстоять несправедливо раскритикованную и закрытую недавно библиотеку им. Василя Блакитного. Да, это учреждение пропагандировало украинский язык! Да, директор библиотеки – большой умница, убежденный коммунист, хороший поэт и очень добрый человек, все свободное время посвящающий приобщению детей к литературе, – говорил обожающим его посетителям, что читать книги нужно или в оригинале, или в украинском переводе. Да, все русскоязычные издания библиотека возвращала обратно на склад (кстати, именно возвращала, а не выкидывала, как заявил один из докладчиков на громящем библиотеку собрании)! Но ничего общего с национализмом и вредительством это не имеет! Почитайте учебники! У каждой библиотеки должен быть свой контингент, формирующийся или по территориальному принципу, или по сфере интересов посетителей…
– Библиотека имени Василя Блакитного создавалась по вашему же приказу как центр украиноязычной культуры! – собиралась сказать на том памятном собрании Света. – Не удивительно, что она распространяла именно украинские книги. Я, как сотрудник центральной городской библиотеки, могу сказать точно, что доступ к русскоязычным аналогам у всех читателей имеется. Его предоставляет и центральная, и любая районная библиотека. А тот, кто хочет читать специализированно украинскую литературу, тот идет в библиотеку Блакитного. Это правильно! Ведь мы же не закрываем театральную библиотеку из-за того, что в ней не достанешь книг по домоводству!
В этом месте по задумке Светы участники собрания должны были рассмеяться и одуматься. Но вместо этого Свету попросили сесть на место и не выступать. Причем последнее как в прямом, так и в оскорбительном переносном смысле. Что ж! Сами виноваты! Не захотели послушать Свету, послушают руководство из Москвы, которое, получив распоряжение товарища Сталина, конечно же, с несправедливостью разберется и попросит «не выступать» уже не Свету, а тех, кто незаслуженно закрывает советские учреждения культуры. Ей даже не пришлось долго возиться с формулировками – текст речи для выступления на собрании вполне годился для черновика письма. За спиной у активно участвующей в общественной жизни Светы были и курсы машинисток, и курсы ораторов, и специальное библиотечное образование, так что квалификации для грамотного послания хватало. А вот авторитета – нет. Потому Света хотела заручиться поддержкой знаменитостей и направлялась сейчас прямиком в дом писателей «Слово», чтобы собрать подписи в поддержку безвинно закрытой библиотеки. Заручившись поддержкой именитых писателей, она хотела собрать пожелания, быстренько, с их учетом, напечатать чистовик письма и снова вернуться за подписями. Все это можно было проделать сегодня же. В один день совершив такое большое и важное дело!
Заметив краем глаза, что в трамвай вошли два беспризорника, Света автоматически покрепче вцепилась в оттопырившую карман авоську. Та была пустой, но могли утащить и такую. Подобное уже случилось два года назад, когда мальчишка с фингалом под глазом вырвал у Светы из рук сумку – пустую, но зато украшенную вышитым Колиной мамой цветочком, – и убежал. Света была безутешна! И из-за пропавшей вышивки, и из-за того, кто утащил… Ведь парень был из тех самых мальчишек-детдомовцев, с которыми раньше, когда было чем, она всегда делилась, бросая в шапку их «официального представителя» на остановке половину припасенного на собственный обед пирожка или бутерброда. И вот, как только делиться стало нечем, мальчишки нагло украли сумку! Света понимала, что голод обостряет в людях все звериное, но простить не могла, обижалась и ни мелочи, ни еды больше никому подавать не собиралась.
– Это и к лучшему! – утешал тогда Коля. – Во-первых, перестанешь весь мир спасать, от себя отрывая последнее, во-вторых, может, наконец, прекратишь ходить со своими этими яркими сумочками и воров провоцировать.
Спасать Света перестала, а вместо сумки стала брать авоську. Удобно! Свернул ее, в карман забросил и не беспокоишься. А если где что попадется – есть во что положить купленное. Света была девушкой практичной и ловкой. Издали завидев очередь, всегда успевала занять, узнать, что дают, сбéгать на работу или учебу, чтобы отпроситься и одолжить деньги, вернуться и купить столько, сколько давали в одни руки, чтобы потом, конечно же, поделиться этим с коллегами. Даже в ужасные голодные, полные неурожая два последних года, когда нигде давно уже случайно ничего в продажу не выбрасывали, Света все равно ходила с авоськой. Как с символом надежды и оптимизма. И доходилась, между прочим! Этим летом жизнь магазинов и базаров понемногу налаживалась.
– Сходить будете? – От размышлений Свету отвлек пожилой дедуля, больно стукнув ее палкой по ногам. – Если нет, то в дверях висеть нечего!
Света попятилась, пропуская агрессивного дедулю поближе к выходу. Сходить ей надо было после того, как за окном проплывет расположенный на перекрестке Карла Либкнехта и Харитоновского переулка дом работников ОГПУ (там жил Колин начальник, и Света один раз даже была приглашена туда на светский чай, но не пошла, потому что Колина мама тогда еще не пошила ей платье, а идти в повседневном и штопаном на такое важное сборище было стыдно). Дедуля вышел и направился прямиком в тут же показавшийся за окном дом ОГПУшников. «К такому ведомству относится! Должен бы людей защищать, а бьется! – мысленно возмутилась Света и тут же мстительно сощурилась: – Потому в таком почтенном возрасте на трамваях и разъезжает. Не то что Колин Игнат Павлович! Тот всегда на моторе, потому что хорошо работает, и государство его время бережет!» Света была уверена, что через сколько-то лет у Коли тоже будет служебный автомобиль. А что? В право питаться вместе с женой в закрытой столовой руководящего состава тоже раньше никто не верил, но ведь дали же!
Сойдя с подножки трамвая, Света огляделась и пожалела, на манер героини Островского, что люди не летают, как птицы. С высоты птичьего полета даже здесь, на окраине города, разыскать писательский дом «Слово» ничего бы не стоило, ведь архитекторы выстроили его в виде буквы «С». С земли, как Света и опасалась, таких подробностей видно не было, потому найти не то что нужный дом, но даже нужную улицу оказалось довольно сложно. Когда прямо по курсу выросла мощная громадина под названием дом «Красный промышленник» (его Света узнала, так как читала, что первый этаж дома занимает школа, а сейчас увидела на подъездной двери вывеску «Школа № 105»), стало понятно, что от остановки нужно было идти в другую сторону. Пришлось возвращаться. Впору было спросить у кого-то, где находится искомый перекресток, но всезнающих сидящих под подъездами бабушек в новостроях еще не завелось, а случайные прохожие могли дать ложные ориентиры. Была у Светиных сограждан в последнее время такая странная манера – высказывать свое мнение, не заботясь о знании предмета.
Впрочем, все обошлось. Тихая, пыльная и, естественно, немощеная улица Красных писателей оказалась совсем близко. По ней, как выяснилось, надлежало пройти почти до конца. Там, перед бараками с Барачной же улицы и большим оврагом, возвышался окруженный элегантным ограждением из бетона и труб заветный пятиэтажный дом «Слово» – место жительства большинства знаменитых писателей и художников Харькова. С некоторыми из них Света была знакома по работе или через батьку (Светин батька, хоть и жил за городом в поселке, но, как выдающийся учитель, имел непосредственное отношение к просветительской деятельности и дружил с харьковской интеллигенцией). Про некоторых она знать ничего не знала. Но все равно факт присутствия в двух шагах от жизни таких людей, как, например, Тычина или Йогансен, заставил Свету оробеть.
Возле расположенного в торце дома первого подъезда, окруженного массивными колоннами, поддерживающими козырек, на элегантной доске красовались номера квартир, фамилии жильцов и кнопки звонков. «С кого бы начать?» – задумалась Света. И тут прочла: «Быковец Михайло Михайлович». Конечно! Как она сразу не подумала! Первым делом задуманное письмо надо обсудить с директором закрытой библиотеки. Света решительно надавила на кнопку звонка.
– Вам кого? – С балкона второго этажа тут же свесилась весьма удивительная особа. Странное одеяние, непристойно обнажающее левое плечо, было выполнено из той же светлой грубой ткани, что и широкополая шляпа. Шею гражданки высоко стискивали нити темного ожерелья, на котором вместо кулона болталось неприятно крупное черное украшение. – Вы к нам? – снова обратилась к оторопевшей Свете незнакомка. – Тут провода звонков перемешаны, как во взбесившемся коктейле. Местные детишки шалят, как мне доложили. Звонишь одним жильцам – выходят другие. Вы нас нажали по недоразумению или потому что идете именно к нам?
– Мне все равно к кому, – наконец набралась решимости Света. – Я коллективное письмо пишу и важные подписи собираю…
Незнакомка, томно вздохнув, глянула вдаль и, обращаясь будто бы к самой себе, поучительным тоном заявила:
– Три ошибки в одном изречении! Куда катится мир! Один человек не может писать коллективное письмо. Если письмо еще не написано, то под чем же собираются подписи? И если все равно, к кому обращаться, то как же эти подписи можно называть важными? Впрочем, – тут гражданка пристально глянула на Свету, – случай все же может быть интересен! Поднимайтесь к нам! Только парадным тут не пользуются. Зайдите со двора. – Света покорно двинулась обходить дом, но обернулась, услышав, как незнакомка закричала: – Алло? Да-да! Давно уже жду, не кладу трубку, как вы и сказали, соединяйте! – «Кулон» оказался частью телефонного аппарата, а ожерелье – обмотанным вокруг шеи проводом. Света несколько раз потерла глаза, не веря, что кто-то мог додуматься таскать телефон за собой. Гражданка тем временем требовательно обратилась в глубь квартиры: – Милочка! К нам сейчас зайдет гостья! Впустите и, если можно, хоть раз подайте чаю… У меня важный разговор, я не могу отвлекаться!
Вскоре, поправляя сбившиеся под косынкой косы и старательно пытаясь отдышаться, чтобы не пыхтеть, Света робко стучала в указанную квартиру. Удерживаемая холодно звякнувшей цепочкой, деревянная дверь осторожно приоткрылось. В проеме раздалось недовольное «ох!», после чего дверь закрыли снова и, судя по звуку, сняли цепочку с замка. Упомянутая незнакомкой «милочка» милой явно не была. По крайней мере с гостями. Света немного подождала, потом толкнула дверь и, так как та оказалась открытой, вошла внутрь и тихонько прошла вперед по длинному коридору. В дальней комнате, вытянувшись на кошачий манер, в кресле сидела незнакомка с балкона. Шляпа, лежащая теперь на чайном столике, казалась слишком большой для аккуратной головы с гладко зачесанными назад темными волосами, а платье при ближайшем рассмотрении больше всего напоминало перевернутый и стянутый чуть набок мешок, с разорванным под рукава и шею дном.
Гражданка громко разговаривала с телефонной трубкой:
– Что? Да! Все хорошо. Арагоша доволен, и даже я спокойна. Такой город отстроили! Только поездная станция и осталась похожей на прежнюю. Что? Ну да, «вокзал» – я слово подзабыла. Все хорошо. Кроме отдельных моментов, как всегда. В этот раз мы решили посмотреть настоящий писательский быт и решительно отменили идею с гостиницей. Нам выделили квартиру в доме, построенном нарочно для литераторов. Завидуй! Целых пять подъездов творческой интеллигенции. Детсад в цоколе, соляриум для принятия солнечных ванн на крыше. Вам такое пока и не снилось! Да, именно чтобы спокойно позагорать. Да, на крыше. Душ, и даже не один, вмонтирован в стену. В деталях все, конечно, не ахти: соляриум давно облюбовали местные детишки, и взрослым, кто не хочет быть облит водой, обсыпан мелом или даже обстрелян из рогатки, заходить туда опасно; балконы разбросаны не по справедливости и без всякой логики, в каких-то квартирах два больших, в соседних – один маленький; питание положено в столовой, но местная закрыта, а до другой прилично добираться, а на трамвай у многих нету денег, потому что жены тут довольно слабохарактерные, а литераторы без жесткого контроля, ты ж понимаешь, сорят деньгами после получения гонорара, ну а потом страдают на мели. Короче, не без сложностей, но сам факт наличия такого дома впечатляет!
Не совсем понимая, что более невежливо: топтаться в коридоре подслушивая или без приглашения явиться на глаза хозяйки, Света выбрала второе и прошла вдоль длинного телефонного провода прямо в комнату. Незнакомка улыбнулась и, не прерывая беседы, кивком указала на деревянный стул. Света отметила про себя, что второе кресло ей не предложили. Впрочем, оно было наполовину разложено и завалено ворохом несвежих одеял, которые хозяйке, возможно, было недосуг разбирать.
– Чтобы добиться разрешения не жить в гостинице и поселиться в подходящей нам квартире, пришлось ругаться с организаторами. Но ты же меня знаешь. У одной дамы из огкомитета пигментное пятно на полщеки – я подарила крем и показала, как моя кожа выглядит без краски. Другой – мужчина очень напряженный – проникся, что я так прилежно изучаю труды Ленина и ценю его о них мнение. Не Ленина, конечно, а мужчины… В общем, все обошлось и вышло по-моему. Как? Пойдешь еще поспишь? Иди, конечно. Маши ручкой Осику, целуй в макушку Кусика и прочих.
Незнакомка положила трубку и с явным интересом взглянула на Свету. Большие светящиеся глаза ее при этом наполнились теплотой, а улыбка мгновенно преобразило лицо, превращая хозяйку квартиры в красавицу.
– Вот и поговорили. У вас тут, пока закажешь телефонный разговор, с ума сойти можно! – Незнакомка заговорила так просто, будто знала Свету сто лет. – Телефон без телефонистки – это не прогресс, как считают многие, а форменное безобразие! Кромешный ад, без проводника и шансов разобраться…
Света рассмеялась. Харьков – весь разом, всего за несколько часов – совсем недавно поставил рекорд, будучи переведенным на автоматическую телефонную связь. До этого во всех кинотеатрах крутили фильм о новых правилах пользования телефоном, и возле каждого аппарата должна была лежать инструкция с правилами набора. Правда, до этих пор Света думала, что это все касается только сотрудников организаций. Телефонов в частных квартирах она раньше не встречала.
– А у вашей сестры телефон тоже прямо в квартире? – не удержавшись, спросила она.
– Конечно, – немного даже возмутилась незнакомка и совсем уж поразила Свету, пояснив: – Сестра живет в Москве, как же ей там без телефона? – и снова начала жаловаться: – Хорошо хоть для заказа междугородних звонков сначала девушку надо вызвать. Только пока до нее дозвонишься, умом тронуться можно. Если бы не Милочка, я бы в этой инструкции никогда не разобралась… Кстати, – незнакомка красиво изогнулась и закричала в сторону коридора: – Милочка, где же наш чай? – а потом переключилась на Свету: – Ну расскажите, наконец, с чем пожаловали! Признаться, мне очень интересно, чем живет в Советском Союзе столь юная особа…
