Ирина Сергеевна Родионова
Поросль
ГЛАВА 1
Машка
Машка проснулась, еле вынырнув из глубокого забытья, – с головой укутанная в тяжёлые сновидения, девочка первым делом почувствовала тепло на губах.
Солнце. Согревающие лучи.
Будильник ныл противно, тянул высокую ноту, и Машка заворочалась, заползая в духоту махровой простыни, затыкая уши. Не помогло: простыню сдёрнула резким жестом чья-то рука – несвежая тряпка мелькнула в воздухе и опала смявшись.
– Вставай.
Босые ноги прошлёпали из комнаты, и слышно было, как пальцы Аяны прилипают к дощатому полу.
Вокруг дрожала тишина. Сквозь пыльные стёкла в комнату лилось солнце – яркий свет падал на обои, высвечивал их застарелую желтизну. Машка перевернулась на спину, ничего не соображая со сна.
Рядом тихо закряхтел брат, задергался, как изломанная игрушка. Выгибаясь, Илья врезал Машке по ноге, но она не обратила на это внимания. Привыкла уже. Он ведь не со зла. Больной, что поделаешь.
На бледных губах плясали солнечные зайчики, а перед глазами на потолке застыло бесформенное рыжее пятно – потемневшая штукатурка напоминала лужу дождевой воды, от светлых разводов по краям до тёмной ржавчины в центре. Каждый раз, засыпая, Машка рассматривала это пятно, и в полутьме оно напоминало ей чёрную дыру.
Жалко только, что звёзды на этой дыре нельзя было нарисовать. Машка попробовала однажды, но её со стула сдёрнула старшая сестра, а потом ещё и наподдала хорошенько, чтобы та не трогала чужой серебристый лак для ногтей.
Заревел неподалёку крохотный Петька, зашёлся басовитым плачем, но Машка и с места не двинулась. Духота проникала во все углы комнаты, но первый осенний сквозняк норовил забраться под простыню и пощекотать голые ноги.
– Машка! Ну, орёт же! – раздался с кухни грозный крик, и Машка быстро спрыгнула с продавленного дивана.
Петька спал на обычном матрасике, брошенном на пол, – детской кроватки в их доме отродясь не было, а на диван маленького боялись укладывать, чтобы он не упал. Подойдя, Машка неловко пригладила торчащий рыжий пушок и ухватила брата за пальцы.
Петька вывернулся и заревел ещё громче, краснея от натуги. Маленький и сморщенный, он больше походил на скелетик какого-то доисторического животного, и Машка мигом представила его бродящим среди кокосовых пальм и колючих акаций.
– Отойди! – её резко толкнули в плечо, и Машка попятилась, чтобы не упасть. К Петьке скользнула Аяна – её длинные чёрные волосы шёлком ниспадали на плечи, а лицо, покрытое расчёсанными прыщами, казалось сосредоточенным и немного злым. В руках Аяна привычно сжимала сероватую бутылочку с подогретой смесью.
Смесь состояла из одних комочков, она всегда была такой – Петька плевался, запрокидывал голову и хватался руками за всё, до чего мог дотянуться. Аяна же, присев на угол скрипучего дивана, кривила губы и быстро качала брата, чтобы он замолчал.
В коридоре гулко хлопнула дверь – это Санёк, светловолосый и длинный, как жердь, сбежал из дому. Пора бы и Машке собираться…
– Давай быстрее, – буркнула Аяна, прижимая полупустую бутылочку к бедру так, чтобы не измазать кашей засаленный диван. Сноровисто вытерла полотенцем рот маленькому Пете.
На диване снова закряхтел неповоротливый Илья.
Порой братья напоминали Маше близнецов – лежали одинаково, глядели мутными водянистыми глазами в её широкое и веснушчатое лицо. Только Петька обычно орал так, что стёкла дрожали в деревянных рамах, а Илья кряхтел едва слышно, будто не в силах выразить криком всю скопившуюся боль. Порой Машка сомневалась, что Илья вообще чувствует хоть что-то, сколько бы ни всматривалась его пустые глаза и искривившийся рот.
– Собирайся! – рявкнула Аяна, не глядя на сестру.
Машка сунула в ранец тетрадки и учебники (не факт даже, что свои, – и Аяна, и Санёк, и Лидка, и сама Машка вечно вытряхивали всё школьное на покосившийся стол без правой ножки, которую давно заменили стопкой потемневших книжек). Машка натянула через голову футболку, выудила юбку, которую носила Аяна, а до неё Виктория, а ещё раньше юбка была маминой…
И вот теперь она Машкина. Нитки истлели и торчали то тут, то там, синева заросла мелкими катышками, но Машка любила обдирать их ногтями на скучных уроках. Самое главное сокровище пестрело на боку юбки – нашивка, букет красных роз с косо налепленными стразами. По правде говоря, цветы скрывали большую дырку, а блестящую нашлёпку купила Виктория в ателье на углу, но со временем розы стали гордостью и для Машки.
Виктория уехала в ГОРОД. И даже поступила в КОЛЛЕДЖ.
Все ею страшно гордились, и Машка тоже гордилась, хоть и с трудом могла представить себе, что же такого прекрасного в этом колледже может быть.
Солнце защекотало макушку теплом, выдернуло из воспоминаний. Петька заснул, устав реветь, а может, всё-таки наелся липкой безвкусной кашей. Аяна, проходя мимо сестры с блестящей косметичкой в руках, лишь в молчании постучала по циферблату дешёвых часов на тонком запястье.
Машка кивнула и забросила рюкзак на плечо.
– Тамара Васильевна, здравствуйте, – забормотала Аяна в трубку, от которой змеился кудрявый провод, исчезающий в коридоре. Машка задумалась: интересно, и как телефон не отрубили вместе с телеком? – Это Аяна, мы собираемся. Вы скоро?
Трубка едва слышно чихнула в ответ. Заскрипели пружины дивана – Илья заворочался, едва заметив движение рядом с собой.
– Я ушла! – крикнула в пустоту Машка, ничуть тому не огорчаясь. Она и не знала даже, зачем кричит, – все в её семье уходили в молчании: звенят привычно ключи, скрипит щеколда, взвизгивают петли. Хлопок. Кто-то ушёл.
Всё и так понятно.
Их дом напоминал перевалочный пункт – куча детей от мала до велика, все от разных отцов, что во время ссоры позволяло крикнуть с обидой: «Ты мне вообще никто, не брат и не сестра!»
Мама спала в большой комнате, куда никто не заходил, – раньше это было запрещено, теперь просто не хотелось. У матери застолья, пьянки. Друзья, противно ревущая музыка и пьяный хохот. Иногда Машке нравилось сидеть там, в уголке, глядеть на взрослых. На маму. Мама в такие моменты казалась почти незнакомой, другой, и Машка искоса рассматривала каждый жест, вслушивалась в каждый раскат её смеха.
Уходя, Машка всегда прощалась. Может быть, ждала, что мама обнимет ее перед выходом, или хотя бы заметит, что она ушла. Промычит что-нибудь… Но Машка не признавалась в этих мыслях даже самой себе. Кричала по привычке, да и всё тут.
Перед выходом она всё же заглянула в мамину комнату – приоткрыла дверь с закопчённым стеклом, сунулась носом в кислое облако. Смятая постель, рассыпанные ржавые чипсы, заваленный мусором стол: в вазочке портятся маринованные помидоры, вянет букет из листьев в мутном стакане… Это Машка принесла, ободрала клён у школы.
Мамы нет. И стоило надеяться?
А вдруг.
Улицу затопило солнечным светом – прохладным, с нотками закончившегося лета. У мусорных баков грузная дворничиха мела улицу, скребла ветками по асфальту, самодельной метлой разбавляла шёпот желтеющих деревьев. Машка на секунду разглядела в дворничихе маму, но сразу мотнула головой – мама ведь худая, мослатая, куда уж до неё этой бесформенной старухе?
Куцые прядки никак не хотели заправляться за уши – Машку стригла Аяна, а девочка потом стягивала резинкой жалкую причёску, заливаясь румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы, и Машка приглаживала их, улыбаясь во весь рот.
Ей сегодня было удивительно хорошо: солнечное утро, Аяна задержалась с Петькой, а это значит, Машка пойдёт в школу одна. Как взрослая. Обычно они шли вдвоём или втроём – порой к Машке с Аяной присоединялась толстощёкая и некрасивая Лидка, ещё одна сестра, но сегодня она дома не ночевала.
Машка бросилась к школе, распинывая сочные жёлтые листья, устилающие асфальт. Девочке хотелось петь – и Машка запела, затянула прилипчивую песенку, закружилась, позволяя осеннему ветру подхватить полы застиранной розовой куртки и захлопать ими аплодируя.
Семья у Машки, как можно догадаться, большая – первой родилась Виктория, которую все звали именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как её раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка Аяну побаивалась.
Следующим шёл Санёк – он казался среди всех белой вороной с взъерошенными волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санёк был одной большой проблемой: он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил. Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми тусклыми волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой на свет появилась и сама Машка, весёлая и беззаботная, любящая и семью свою непутёвую, и весь мир: один только солнечный блик на нашивке с розами рождал в её душе огромный восторг.
Потом появился Илья – он болел с рождения. Машка не помнила точного диагноза, но знала, что Илья вечно лежит на диване, скрюченный и размахивающий изломанными конечностями. Порой Аяна укладывала брата в детскую коляску, откуда торчали его костлявые длинные ноги, и везла гулять, но такое настроение у сестры было редкостью. Последним стал Петька – до его рождения прошло много времени, и вся их разношёрстная семейка надеялась, что больше братиков и сестричек не предвидится. Но Петька родился – рыжий и капризный, он только и делал, что плакал, требуя внимания.
Мама не работала, и все они жили на детские пособия да на инвалидные Ильи. Папа остался далеко в Машкином детстве, он по пьянке зарезал друга, и его упекли в тюрьму. В первые годы мать ходила к отцу с тяжелыми пакетами, но потом забросила это дело, и папа превратился в воспоминание.
Думать о плохом не хотелось. Стоял сентябрь, в воздухе кружились невесомые, чуть золотые паутинки. Машка бежала в стоптанных кроссовках и пела, радуясь осени.
– Э! Ты чё там горланишь? – вылетели из-за угла хихикающие Машкины одноклассники. Она остановилась, сжав в руке дубовый листочек, сорванный с ветки.
– Пою, – с улыбкой призналась Машка.
– Нам спой чё-нибудь, – предложил Влад, самый толстый и нахальный из всего Машкиного пятого класса. – А мы послушаем!
И Машка запела – задрожал в воздухе некрасивый голосок, она глотала окончания и не дотягивала ноты, но всё равно пела, искренне и с удовольствием. Одноклассники заржали, как кони на водопое, и, отвернувшись, направились к школе.
Машка, не растеряв улыбки, побежала за ними.
В школе стояла духота, на пороге караулила вездесущая директриса, а в вазочке у охранников облетал букет из астр и бархатцев. Машка замечала каждую мелочь: остро пахнущих сигаретами старшеклассников и смешных первоклашек с гигантскими бантами и серьезными лицами. Сжимая в руках дубовый листочек, Машка весело промчалась мимо, крикнула:
– Здрасьте!
Директриса поджала губы, но поздоровалась.
Забившись в угол на втором этаже, Машка уселась на бетонный пол и достала из ранца отломанное зеркальце и помаду Аяны – бордовую, почти чёрную. Открутив колпачок, Машка долго смотрела на тюбик – всего минута отделяла лохматую Машку от красавицы Марии. На самом деле в свидетельстве о рождении её записали как Марусю, но всем привычнее было называть ее Машкой.
Да и сама она не возражала.
Прищурившись и зажав в дрожащей руке зеркальце, Машка густо обвела губы бордовым. От напора помада не выдержала – переломилась пополам, и толстый кусок шмякнулся на пол. Машка подобрала его дубовым листком, сунула в карман. А потом пристыженно втянула голову в плечи – ох, и влетит же ей от Аяны.
Но это будет потом. А сейчас – шикарные бордовые губы, винный оттенок, как называла его Аяна. Правда, левая половинка верхней губы вышла куда больше правой, но и это не беда – Машка стерла лишнее, и кожа тут же покраснела. Только хуже стало. Не растерявшись, Машка обломком добавила цвета правой и левой половине – губы налились багрянцем, огромные, как у моделей из рекламы.
Сидя под лестницей в косом луче света, Машка любовалась своими губами. Спрятав зеркальце и трупик помады в карман, она отряхнулась и направилась в класс, поражать и восхищать. Первым уроком у них история – второй этаж, направо и до конца.
На Машку оборачивались, а она шла так, будто и правда была знаменитостью. Глаза горели счастьем.
В класс она вплыла лебедем – застыла на пороге, позволяя всем и каждому разглядеть её прекрасный макияж и шикарные губы. Привалившись плечом к косяку, Машка обвела всех торжествующим взглядом. Повисла тишина. Толстый Влад застыл у парты, широко распахнув рот. Перешёптывания, тычки в спины, кивки на Машку. Они все смотрели и молчали.
– Господи, Савкина… – выдохнула в ужасе историчка, и слова её тут же подхватили остальные.
Класс взорвался хохотом – все визжали, тыкали пальцами в Машку, картинно падали со стульев, подбегали поближе, кто-то достал телефон… Историчка коршуном подскочила к Машке и схватила её за плечо, больно впились в кожу острые когти.
– Умываться. Быстро! Боже, как клоун, что же вы творите-то…
Машка не поняла, чего в её голосе было больше – бессильной злости или… зависти? Наверное, историчке тоже хотелось такие красивые губы.
Историчка притащила Машку к директрисе – проволокла со второго этажа к выходу, крепко держа за плечо, а потом толкнула вперёд, словно предлагая полюбоваться. Машка смущённо улыбнулась, надеясь, что директриса оценит губы по достоинству.
– Вот, – брякнула раскрасневшаяся историчка. За их спинами всё ещё слышался смех. – Полюбуйтесь, какими наши пятиклассницы приходят в школу. Это же кошмар! Это деградация полнейшая!
– Мимо меня она прошла в нормальном виде, – ответила директриса, удостоив Машку тяжелым взглядом, и та мигом поняла, что справедливой оценки можно даже не ждать.
– Значит, в школе намалевалась, – продолжала кипеть историчка. – Беседуйте! Мне надоело!
И, развернувшись, она вышла, громко цокая каблуками.
– Ты не знаешь, что в школу запрещено приносить косметику? – спросила директриса, и Машка потупила взгляд. Помада пламенем обожгла губы.
– Я думала, что…
– Ты не знаешь? – директриса повысила голос.
– Знаю. Мне казалось, что красиво…
– Нет, – брезгливость исказила усталое лицо. – Это некрасиво. Совсем. Это уродство. Ты похожа на пугало. Быстро умываться.
Машка развернулась, готовая броситься к раковинам у столовой, когда крик ударил ее под лопатки:
– И мне потом покажешься!
Ледяная вода колола губы. Руки покрылись бордовыми разводами – на светлой коже росчерки помады казались шрамами. Фыркая, Машка умывалась, пыталась оттереть стойкую помаду, но от этого лишь распухали губы, а натёртую кожу жгло огнем.
Через десять минут, когда прозвенел первый звонок, Машка предстала перед директрисой – красная, с губищами на пол-лица, но улыбающаяся.
– Ужас, – резюмировала директриса. – Больше чтобы я не видела. Иди на уроки.
И Машка пошла на уроки.
На лестнице её за рукав поймала Аяна – все прыщи сестра старательно замазала тёмным тональником и прикрыла пудрой, отчего лицо застыло восковой маской, но противная краснота всё равно шелушилась и насмешливо проглядывала пятнышками. Аяна была в бешенстве, глаза её налились гневом.
– С ума сбрендила? – зашипела Аяна, прижимая сестру к стенке. – Гони помаду!
С трудом нащупав ранец, пока Аяна держала её за плечи, Машка вытащила закрытый тюбик и сунула его сестре в руку, молясь, чтобы она не стала отвинчивать колпачок. Аяна бросила помаду в карман и, приблизив лицо, выплюнула Машке в глаза:
– Дома поговорим. Воровка!
– Прости, – пробормотала Машка, но Аяна уже не слушала – она побежала наверх, пытаясь не опоздать на уроки. Аяна училась в девятом классе, и все знали, что рано или поздно сестра уедет в город к Виктории, тоже зарабатывать деньги и тоже жить красивой жизнью.
Машку встретили аплодисментами – смущённо зардевшись, она скользнула на место, пытаясь сдержать улыбку. Историчка замолотила ручкой по столу, приказывая умолкнуть, но натёртые Машкины губы никого не могли оставить равнодушным.
– Угомонились! – рявкнула историчка, разозлившись, и смешки поутихли. Машка достала из сумки какие-то тетрадки, дневник и учебники, бросила на парту и выпрямилась, чувствуя себя неотразимой. Настроение у нее, несмотря на директрису, оставалось прекрасным. Жалко, правда, что помаду пришлось смыть – такие красивые губы были…
В спину Машке невесомо ударил бумажный комок, отскочил и укатился под стул. Склонившись, она с трудом дотянулась до записки и, спрятав ее за дневником, осторожно развернула. Историчка вызвала к доске тихую мямлю Леночку Яценко, и теперь та пыталась выжать из себя хоть что-то, умоляющим взглядом скользя по одноклассникам.
На вырванном листочке в клетку было написано: «Молоток, Машка! Крутые губы. Красотка!» – и подпись.
Таня Марычева.
Марычева! С самого первого класса голубоглазая, словно ангел, Таня считалась первой красавицей класса. Она и подруг себе подбирала придирчиво – только самых хорошеньких и весёлых, с кем не стыдно было и вечером погулять, и на перемене сфотографироваться.
Машка Савкина и Таня Марычева были настолько далеки друг от друга, что едва пересекались в классе. Машка в обносках, с некрасивым крючковатым носом и косящими глазами никак не могла попасть в Танину компанию. А тут такое!
Обернувшись, Машка глянула на одноклассницу с такой признательностью, что заслезились глаза. Таня, поймав её взгляд, натянуто улыбнулась и показала два больших пальца. Подавившись, закашлялся сидящий с Таней Димка Большаков – пловец, отличник и староста. Машка с недоумением глянула на Димку, не понимая, что с ним стряслось.
– Савкина! – в очередной раз взорвалась историчка. Кажется, у неё с утра не задалось с настроением. – Раз так хочется пообщаться, иди к доске. Ты сегодня и так у нас успела побыть павлином, пошли за пятёркой!
Шутка учительницы была не такой уж и смешной, но класс, изнывающий от тишины, будто прорвало – постанывая от смеха, они зашептались в полный голос. Машка склонила голову и робко поднялась с места.
Дорога до учительского стола показалась пыткой – между лопатками зачесалось, в горле пересохло, а ладони, наоборот, вспотели. Мямля Леночка Яценко, выпросившая себе тройку, сидела за первой партой с блаженным лицом.
Замерев у доски, Машка неуверенно скрестила на груди руки и спросила:
– А чё отвечать-то?
– Домашнее задание, – ответила историчка, не давая подсказок.
– Я не готова, – призналась Машка, понимая, что выкрутиться все равно не получится.
Она ждала торжествующего выкрика «Два!», ждала красной загогулины в дневнике, вызова мамы в школу (мама всё равно не придёт), ждала нагоняя от Аяны… Но историчка откинулась на стуле и спросила на удивление спокойно:
– А почему не готова?
– Не поняла тему, – брякнула Машка и тут же пожалела.
– Какую тему? – по классу вновь пронеслось хихиканье. Машка молчала.
– Два, – бессильно резюмировала историчка. – Неси дневник.
Машка доковыляла до парты, схватила розовый дневник с котятами и стразами, страшный сон Аяны и, по ее словам, «любого адекватного человека». Котята упали на стол перед историчкой. Та распахнула дневник и полистала его, с недоумением разглядывая незаполненные поля и кровавые надписи.
– Тебе не стыдно, а? Только сентябрь. Пятый класс, – заметив любопытные взгляды, историчка показала всем дневник. Класс ненатурально охнул с такой силой, как будто Машка убила кого-нибудь, не иначе. Сама она молчала: мяла пальцы, поддевала носком задирающийся линолеум.
– А все туда же, губы красим, за мальчишкой бегаем… И кем ты станешь с такими оценками?
– Проституткой, – едва слышно шепнул толстый Влад, и все снова захихикали. Слава богу, учительница не расслышала, продолжая что-то размашисто писать в дневнике. А вот Машка услышала. Она резко подняла голову и ответила:
– Я буду ветеринаром.
– Тогда учиться надо хотя бы чуть-чуть… Знаешь, я хочу поговорить с твоей матерью. Когда она сможет зайти в школу?
– Она не придёт, – угрюмо отозвалась Машка.
– Ей что, всё равно, как учится её дочь? Ей всё равно на тебя, Маша?
– Нет.
– Тогда она придёт.
– Она не придёт. Нас семеро у мамки, если она ко всем будет ходить… Да и она… Не придёт, я ж говорю.
Историчка умокла, закусив губу. В классе вновь воцарилась мертвенная тишина – все прислушивались к судорожному Машкиному шёпоту
– Понятно. Садись, Савкина. На следующем уроке тебя спрошу первой, готовься, – и брезгливо толкнула дневник обратно к девочке.
После урока к погрустневшей Машке подошла Таня Марычева. Лицо у нее было странное, слишком уж счастливое:
– Слушай, а хочешь сегодня с нами погулять?
– С вами? – переспросила Машка, боясь, что ей просто послышалось.
– Ну да. Я, Юлька, Димка будет, Федя ещё. Хочешь?
– Хочу.
– Тогда в четыре у вокзала. Договорились?
– Да, – и, уже глядя на удаляющуюся спину, Машка крикнула: – Спасибо!
В груди у неё мигом потеплело.
Когда уроки закончились, и пятиклассники помчались к выходу, Машка, бегущая со всех ног, едва не врезалась в Аяну – та ждала у раздевалок, сгорбившись и сунув руки в карманы, её лицо не выражало ничего хорошего. На лавке перед сестрой лежала Машкина розовая курточка.
– А где Лидка с Санькой? – окольными путями начала разговор Машка, позволяя Аяне натянуть на себя куртку. В душе она молилась, чтобы старшая сестра не заметила сломанную помаду.
– У Лидки семь уроков, Санёк и не появлялся, – глухо сказала Аяна, застёгивая молнию на куртке. – Показывай дневник.
– Давай дома, – Машка дёрнулась, вырываясь из крепкого захвата, но Аяна не отпускала. – Потом. Меня гулять позвали.
Развернув к себе сестру, Аяна открыла ранец и нашла там розовый дневник со съежившимися котятами. Увидела размашистую надпись, кровавую двойку-лебедя… Замолчала, а между чёрными густыми бровями тут же пролегла толстая морщина.
Машка стояла, потупив взгляд, прислушивалась к дыханию сестры.
– Опять, – сказала Аяна так, будто ничего другого и не ждала. – И мать в школу.
– Я забыла выучить, – соврала Машка, сощурившись.
– Ты забыла нормальной родиться! – огрызнулась Аяна, возвращая дневник. – Понятно. С историчкой я поговорю, но если ты не выучишь, я из тебя душу вытрясу, поняла меня? Не слышу.
– Поняла.
– Иди давай. Чтобы к пяти дома была.
– Но я…
– Сейчас вообще запрещу.
– Ты мне даже не мать! – вспылила Машка, отпрыгивая в сторону, чтобы тяжёлая рука Аяны не успела отвесить ей пощёчину. – Запрещу, вытрясу! Достала! Отстань от меня. Я сама знаю, что мне делать!
– Мерзавка, – утробно прорычала Аяна, но Машка, сорвавшись с места, уже пулей вылетела из школы. Аяна осталась в коридоре одна, среди безликих вертких пятиклассников она выглядела вылитой старухой. Помолчав, Аяна вздрогнула и побрела на третий этаж, впереди у неё оставались два урока и консультация. Училась Аяна из рук вон плохо, но исправно ходила на все занятия – подавала мелким пример.
Какой могла.
…Машку уже дожидались на вокзале – она забежала домой, переоделась и примчалась ровно к назначенному времени, ощущая внутри странный, почти незнакомый трепет. Таня Марычева! Да ещё и с Димой.
Машка и мечтать не смела о такой компании.
Да с ней вообще мало кто соглашался гулять – хоть фамилию Савкиных носили только Машка да Илья, разговоры о бедности и пьющей матери били по всем детям без исключения. С ними не общались, учителя или орали, или брезгливо отворачивали, а Машке ведь так хотелось быть рядом со всем миром вокруг…
– Привет! А чего без губ своих? – спросила красавица Таня, и Федя, ещё один одноклассник, противно загоготал. Споткнувшись, Машка замерла на полпути, прижала ладонь к губам, поражённая мыслью – и как она не подумала?! Они ведь наверняка захотели с ней погулять только потому, что сегодня она была такой смелой, такой красивой и заслужила быть рядом…
– Сестра помаду отобрала, – сбивчиво пробормотала Машка, и они разом засмеялись. Она засмеялась тоже – не зная, над чем и почему, но желая быть вместе с ними.
Вместе.
– Ладно, погнали! Юлька не придёт, – сказал Димка и спрыгнул на рельсы. Все последовали за ним, и только Машка осталась на перроне, смущенно перетаптываясь на месте.
– Это же не опасно?
– Ты чего, боишься? – спросила Таня, прищуривая глаза. Машка узнала этот взгляд – так всегда смотрела Аяна, когда ей было стыдно за проделки сестёр и братьев.
– Нет, не боюсь, – Машка мотнула головой и спрыгнула на пути. Компания побежала по шпалам, лавируя между железнодорожными светофорами и стрелками, пытаясь спрятаться от чужих глаз. Машка знала, что по путям гулять запрещено, но бежала вместе со всеми.
Вместе. Ведь это самое главное, да?
Вокзал казался Машке маленьким и убогим – она никогда не ездила на поездах, но всегда хотела попробовать. Машка помнила, как однажды, будучи совсем маленькой, она куда-то ходила с Викторией. Приближался поезд, и сестры стояли у насыпи, дожидаясь, пока освободится дорога. Черный и здоровенный, поезд грохотал напротив них, а Машка визжала от восторга.
– Это электричка, – крикнула тогда Виктория, крепко держа ее за руку. – Как трамвай, только быстрый. И ездит далеко.
– Круто, – уважительно отозвалась Машка, огромными глазами глядя на неведомую электричку.
– Если хочешь, помаши рукой, и пассажиры тебе ответят, – предложила Виктория, присаживаясь на корточки.
И Машка принялась махать изо всех сил, приветствуя незнакомых людей из красивой электрички.
Теперь Машка повзрослела, она давно не то чтобы не виделась, а даже и не разговаривала с Викторией, и та электричка из детства казалась приятным сном. Потом, много лет спустя, они на вокзале провожали Викторию в новую жизнь – мать не пошла, она снова была в запое. Петьки ещё и в помине не было, а с больным Ильёй сидела всё та же соседка. Виктория обнимала всех, смеялась и обещала, что выучится и найдёт работу, а потом заберёт их в большой город, и они будут жить там весело и счастливо.
Аяна сказала чуть позже, что это всё неправда, и Виктория просто подарила глупой малышне мечту. Но мечту маленькой Машке подарила именно Виктория, и Аяна отобрать её уже не могла. Машка теперь обеими руками за мечту эту, иллюзорную и наивную, держалась, надеясь в один прекрасный день забыть и о вечно плачущем Петьке, и о дерущейся Аяне, и о злом Саньке.
Машка бежала по шпалам следом за Таней Марычевой, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Далеко позади остались и вокзал, и платформа, и случайные пассажиры, косящиеся на пятиклассников. Паутина рельсов тоже осталась позади, и теперь ребята бежали по прямой, по одним-единственным путям, улюлюкая и хохоча, и Машка хохотала вместе с ними.
Мимо потянулись хилые деревца и безбрежное золотое море выгоревшей степи – по бокам насыпей торчали сорняки и карагачи, всё ещё сохраняющие в серо-зелёных листьях летнее тепло. Машка бежала, полной грудью вдыхая запахи прогорклого масла, горной пыли и нагретой травы, и чувствовала себя такой счастливой, что на глазах выступали слёзы, – то ли от восторга, то ли от ветра, бьющего в лицо.
Наконец, их гонка подошла к концу, и пятиклассники скатились по насыпи под карагачи, остановились там, переводя дух. Таня Марычева глянула на тоненькие золотые часики на запястье и прищурилась:
– Пять минут. Кто первый?
– Я пойду, – отозвался Димка, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы.
– Куда пойдёшь? – глуповато спросила Машка и улыбнулась от уха до уха. Федя снова хохотнул.
– Увидишь, – сказала Таня, и глаза её полыхнули.
Забравшись по насыпи на рельсы, Димка достал бледные наушники – включил музыку, выдохнул и зажмурился, легко покачиваясь в такт мелодии. А потом, не задумываясь, Димка пошел вперед, глядя перед собой потемневшими глазами.
Лицо его побелело, напряглось.
Машка с ребятами пристально следила за ним. В груди у неё поселилось колкое чувство – вокруг шепчущаяся ковылём степь, полуголые деревья, ветер гонит листву по гнилым шпалам. Димка бредёт, ничего не замечая.
– А если поезд? – спросила Машка, и Таня тут же схватила её за рукав – аккуратно, за самый краешек, но все же удержала:
– Тише. Смотри.
Димка шёл по рельсам. Воздух вокруг него начал едва уловимо дрожать, предвещая поезд, а у Машки на руках зашевелились волоски.
– Это же опасно! – брякнула она, но её оборвал Федя:
– Заткнись!
Позади Димки показался длинный чёрный поезд, свистящий и приближающийся с каждой секундой. Машка зажмурилась, зажала себе рот рукой. Таня всё ещё держала её за рукав, и от прикосновения этих мягких пальцев в любое другое время у Машки бы дыхание перехватило, но сейчас она ничего не чувствовала.
Что происходит?!
Поезд завыл протяжно – сработал гудок. Машинист заметил бредущего по путям человека и принялся сигналить, предупреждая его. Димка шёл вперёд – спина окаменела, воспалёнными глазами он смотрел перед собой, и Машка, приоткрывшая один глаз, подумала, что он сошел с ума.
Поезд всё ближе и ближе. Заскрипели тормоза – машинист попытался замедлить огромный состав, понимая, что не успеет.
Машка, не выдержав, закрыла лицо руками, пригнулась к земле. Она не видела, как Димка, сорвав с себя наушники, отпрыгнул в сторону и покатился вниз. Не знала она, что в наушниках и не было никакой музыки.
Поезд, продолжая гудеть и визжать, промчался мимо, обдав Машку тёплым воздухом. Дрожа, она открыла глаза и поняла, что к ним несется раскрасневшийся Димка.
Живой.
– Блин! – закричала Таня, крепко обнимая Димку. Он прижал ее к себе в ответ. – Всего пара секунд оставалась! Круто!
Димка хохотнул, стирая испарину со лба.
– Я следующий, – вызвался Федя, стараясь не глядеть на Таню. Машка стояла в молчании, вытаращив глаза, и ничего не соображала.
Пока Федя карабкался на насыпь, чтобы испытать себя на прочность, Таня, отбросив с лица золотистый локон, объяснила Машке:
– Мы тренируем сверхъестественные способности. Знаешь, как в фильмах про супергероев. Включаем громко музыку, чтобы ничего не было слышно, и идём, чувствуем спиной приближение поезда. Чем ближе от поезда ты отпрыгнешь, тем ты сильнее. Видела, как Димка долго продержался? Он чувствовал.
– Прямо спиной? – в ошеломлении спросила Машка.
– Да, – спокойно отозвался Димка, поджимая губы. Да и Таня врала так самозабвенно, так убедительно…
– С ума сойти, – пробормотала Машка. Она поверила.
Тем временем Федя, якобы врубив музыку, пошёл вперёд. Даже отойдя в сторону, Машка всё равно видела, как дрожат его руки, как он едва переставляет ноги, словно хочет пятками почувствовать приближение состава. Прошло пять минут, десять, и поезд появился из-за поворота – грузовой товарняк, мчащийся с немыслимой скоростью. Поезд был настолько большим, что Федина фигурка на его фоне казалась игрушечной, и Машка закусила мизинец, не в силах оторвать взгляда.
